Текст книги "ICE MAN. Ледяная схватка. Как я пешком пересек в одиночку всю Антарктиду"

Более того, когда я залез в палатку, зажег плитку и попытался не уснуть, чтобы выполнить вечерние задания и проверки, то почувствовал, что преодолел кризис. Я осознал, что этот день был не просто нереальным. Он каким-то образом меня изменил. Раньше, на протяжении дней до старта, начиная с перелета на грузовом Иле и в тревожные дни в лагере Юнион Гласье, я сравнивал себя с Раддом. Сравнение казалось неизбежным, и думаю, что в той или иной степени он тоже его поощрял. Резкие отличия между нами в основном были в его пользу.

Но первая глава нашего общего приключения, как я думал тогда, завершилась. Отныне в продолжение пути, теперь впервые будучи лидером в этом историческом состязании, я выберу новый эталон для сравнения: себя самого. Радд все еще был рядом, просто сейчас вне поля зрения. Я представил, как он сидит в палатке, размышляя обо мне и сегодняшнем дне, который мы прошли бок о бок, – тем вечером, описывая этот день, он сделал серьезное заявление в своем блоге. «Гонка началась», – говорил он. Но и у меня были преимущества, и я мог разжечь их, чтобы они стали пламенем, которое будет вести меня. Если однажды я смог выдержать двенадцать часов – дольше, чем я считал возможным, – то смогу повторить это снова, и, возможно, в третий раз.

Я не был Раддом, и это не тревожило меня. Я был собой.

Глава пятая. Удержать лидерство

День 6

Самое естественное и простое действие, когда испытываешь голод, – жевать и глотать. В центре вашего внимания – еда, и вот она попадает в желудок. Младенцы поступают так задолго до того, как начинают ходить или говорить.

Но, обогнав в тот день Радда, после многих часов неторопливого, напряженного тяжелого перехода, я чувствовал себя таким изможденным, что даже донести ложку до рта казалось подвигом. Мне захотелось сублимированного острого перца, который я бросил в кружку, так что он разопрел от кипящей воды, которую я только налил. Мне хотелось его съесть. Он источал чудесный запах, и его аромат наполнил палатку, где я сидел, спрятав ноги в спальный мешок, уместившись на своем раскладном стульчике с лыжной шапочкой на голове.

Потребность во сне, однако, оставалась такой же сильной и настойчивой, как голод. Я делал один глоток, медленно начинал жевать и понимал, что на полпути засыпаю, и моя голова опускается на грудь.

Внезапный, свирепый порыв ветра, ударивший о палатку и смявший ее вокруг меня, мгновенно пробудил меня ото сна. Инстинктивно, все еще с набитым ртом, я потянулся, чтобы проверить солнечную панель, пока ветер с шумом обрушивался на ткань палатки и тряс ее. Зарядное устройство, работающее на солнечной энергии, плоская панель, состоящая из клеток размером с книгу в твердом переплете, имела такое же значение для моей безопасности, как еда, вода и убежище, потому что обеспечивала энергией мой спутниковый телефон, который, в случае необходимости, станет средством спасения. Каждый вечер – это была одна из первых задач после того, как я забирался в палатку, – я задвигал панель в небольшой зазор между крышей и щитом от ветра, который натягивал под сводом палатки. Щит был достаточно тонким, чтобы солнечный свет мог проникать внутрь, пока я спал, и батарея панели до утра заряжалась, по меньшей мере в солнечную ночь. В белую мглу, как сегодня, неясно было, сколько света она получит.

Теперь солнце закрывали плотные тучи и порывы ветра со льдом, поэтому завтра из-за солнечной панели мне грозили неопределенности с электричеством. Я подумал, что стоит проверить все мои устройства. И новая маленькая задача отвлечет меня от тяжелого труда – необходимости ужинать в отсутствие сил. Спутниковый телефон, самое важное устройство, с которого я обязательно каждый вечер должен был связываться с A.L.E., работал. Мой iPhone, который здесь можно было использовать разве что для съемки, тоже работал. Но, когда я держал его в руках, мой взгляд задержался на значке музыкального каталога, и я невольно открыл его.

Он был почти пустым. Тысячи песен и альбомов, которые играли важную роль в моей прежней жизни, исчезли.

С ложкой в одной руке и телефоном в другой под грохот ветра снаружи я вспомнил тот вечер в маленькой квартире, снятой на Airbnb, в Пунта-Аренасе, в Чили, когда я удалил почти всю свою музыку.

Я сидел на диване, а Дженна склонилась ко мне на плечо. Мы оба устали после целого дня сборов – мы складывали, перекладывали вещи и раздумывали, что мне понадобится на льду, а что нет. Чашки чая остывали на кофейном столике перед нами.

«Я готов это сделать», – сказал я, слегка пихнув ее плечом в голову.

Она села и взглянула на телефон, затем на меня.

«Правда? Ты готов? – она в ответ ткнула меня в плечо, чтобы подразнить. – А ты точно выживешь без Боба Марли или того рэгги сорокалетней давности, которое ты обычно слушаешь?»

«Вообще, с альбомом Марли я не расстанусь: это одна из немногих вещей, которые я оставлю при себе, – сказал я. – Но в основном из уважения к маме. А как поступим со всем остальным? Удаляю, удаляю, удалил».

Я стал удалять альбомы один за другим, и через несколько секунд ничего не осталось.

«Пусто», – сказал я, отложив телефон и взяв чашку теплого чая.

Дженна знала, что я делаю и зачем, и она придвинулась ко мне для поцелуя.

«Пусто, – повторила она. – Тебя ожидает нечто интересное».

Когда я проснулся следующим утром, палатку все еще с сильным грохотом трепал ветер. Безусловно, погода изменилась. Но в моем маленьком мире, окрашенном в цвет красной ткани, правил ритм – последовательность шагов и моментов, которые определяли события и формировали каждую секунду моего бодрствования, повторяясь примерно в одинаковом порядке. Я просыпался, произносил свое утреннее заклинание: «Ты сильный. Ты сможешь». Зажигал свою печку на белом газе, затем надевал носки – всегда сначала правый, затем левый. Я подползал и расстегивал молнию на двери в прихожую в задней части палатки – своеобразную веранду, сформированную пологом, защищающим палатку от ветра, – выкапывал яму в снегу и справлял утреннюю нужду. Затем возвращался и влезал на свой стульчик, снова кутая ноги в спальный мешок. Доставал плитку, которая стояла в снегу в другой прихожей палатки – напротив ванной, – и заливал кипятком овсянку. Залезал в левый карман, чтобы достать гигиеническую помаду, которая всегда лежала там, и мазал губы. Вылезал из своей палатки, укладывал вещи на сани и возобновлял свой трудный поход на юг точно так же, как накануне, и как сделаю завтра и во все последующие дни.

Когда я наконец выбрался наружу, ветер ударил мне в лицо, но я пытался выискивать признаки присутствия Радда, хотя он мог находиться в десятках метров от меня и быть незримым в условиях белой мглы. Ночью я не мог определить направление ветра – палатка грохотала, казалось, со всех сторон, – но теперь я понял, какой день меня ожидает. Ветер, похоже, дул прямо с Южного полюса, словно был привязан к точке юга на компасе, и мне приходилось идти против ветра. Мой термометр показывал минус двадцать пять, а из-за ветра при морозе воздух казался гораздо холоднее. Незащищенную кожу можно обморозить в считаные минуты.

Кроме того, к тому времени сугробы почти целиком покрыли сани. Сани стали просто пригорком, похожим на любой другой сугроб, если не считать смазанных очертаний желтого чехла. И снежный покров состоял не из зернистых ледяных кристаллов, которые носились в воздухе в последние несколько дней, а был рассыпчатым и легким. Когда я снимал палатку и сворачивал ее, сугробы были мягкими и глубокими, и мне снова вспомнились озадаченные сотрудники Юнион Гласье, лопатами убиравшие снег и говорившие об изменении климата. Появление здесь свежего снега могло означать только то, что где-то южнее, передо мной, бушевала буря, которая и вызывала этот ветер.

Это означало, что настоящая проверка, возможно, еще не начиналась. Что бы ни ожидало меня впереди, по другую сторону этих ветров, наверное, там было хуже.

Однако кое-что можно было сказать наверняка. Я опережал Радда. Мне придется идти при этом жестоком встречном ветре, в мороз, который требовал большой осторожности. И я пообещал себе удержать лидерство.

«Удержать лидерство» – фраза, которую я любил, сколько себя помню с тех пор, как стал поклонником Олимпийских игр в детстве. Если отрываешься от соперников в соревновании, не расточай своего преимущества. Упорно двигайся вперед. Прилагай все усилия. Вот что это значит. Хотя приятно было бы побыть в палатке подольше, в тот день я вышел в белую мглу, движимый этой мыслью.

В моей жизни такую «верность лидерству» поразительным и блестящим образом определили Гален Рапп и Мо Фара в финале десятикилометрового забега на трассе во время Олимпиады в Лондоне 2012 года.

Мы с Дженной в тот вечер сидели в шумном лондонском баре, у самого стадиона в Олимпийском парке, где должен был состояться забег, без денег на входные билеты, и мы чувствовали горькое разочарование. Это событие было одним из тех, куда мы больше всего хотели попасть на Олимпиаде, потому что я знал Раппа, который был родом из США. Он вырос всего в нескольких кварталах от меня, на юго-востоке Портленда. Они c Фара, британцем, тренировались вместе в Портленде, будучи спортсменами, которых спонсировала компания Nike. Я видел, как они бегают вместе.

Нам пришлось довольствоваться трансляцией в пабе. Мы подсели как можно ближе к телевизору, в толкотне, среди восторженно-пьяных британцев и британских флагов, что висели на каждой стене. Этот забег оказался одним из лучших, которые я видел: свирепая, плотная толпа бегунов, в которой преобладали восточные африканцы, бежала плечом к плечу, круг за кругом. Рапп и Фара отставали всю гонку, только вдвоем, затем захватывающим рывком вместе вышли вперед на последнем круге, и Фара получил золото, а Рапп – серебро.

Когда прямой репортаж слился с оглушительным ревом толпы на улице, на стадионе, который одновременно выплеснулся в главную дверь бара, публика впала в совершенный экстаз.

Теперь я понимал, что когда в первый день белой мглы я обогнал Радда, тот момент стал моим прорывом. Вообще, такой прорыв казался маловероятным, учитывая, каким сильным и энергичным он выглядел в первый день, когда уходил под ослепительным солнцем, маршируя в своем солдатском ритме.

Я просто продолжил идти вперед, и это случилось. Я его нагнал. Когда я внезапно заметил перед собой его палатку, меня это скорее поразило, чем вызвало чувство торжества. И пережить вчерашний день – когда мы вдвоем ковыляли, сгибаясь под тяжестью поклажи, – мне, скорее, позволило стремление прорваться вперед и выстоять.

Теперь я обещал себе сохранять первенство, чтобы не посрамить образец героев того удивительного десятикилометрового забега. Я не знал, действительно ли смогу держаться впереди Радда сотни километров, ожидающих впереди. Он был удивительно опытным и находчивым. В любой момент каждому из нас может повезти или нет.

Однако это обещание и стремление его выполнить, приложив все усилия, казалось решающим. И за ним стоял не просто соревновательный дух и желание победить Радда. Пройти сотни километров, ожидающих впереди, будет сложнее, чем все, что я делал прежде, и потребует распределения физической и психической энергии в долгом пути. Я опасался, судя по вчерашнему дню, что, находясь вблизи с ним – или когда он просто в поле зрения, – я буду отвлекаться, истощаться и эмоционально утомляться. Возможно, из-за этого мое напряжение достигнет такого уровня, что во мне что-то надломится. Но это не имело значения, сейчас нужно было вложить в соревнование все силы. Я был полностью в деле и нацелен на лидерство.

В то утро ветер и белая мгла усилились. Мои ветровые флаги в виде лент, закрепленные на лыжных палках, свистели и хлопали во встречном направлении, и центром моего внимания, центром всего мира стал компас на груди. Все его черты стали казаться еще более конкретными и реальными, потому что он был единственной вещью, на которую я должен был смотреть, и самой важной. Отведи я от него взгляд хоть на минуту, я мог отклоняться не туда.

И я молчаливо тащился вперед, а снег заглушал мои шаги.

То, что я удалил коллекцию музыки, стало решением, намеренным обязательством. Я решил, пока мы с Дженной продумывали детали проекта, что глубокое безмолвие самого безлюдного места в мире – это дар, которого не стоит избегать и которого не стоит заполнять звуком. Музыка может быть прекрасным развлечением во время длительного кросса или поездки, но Антарктида – крупнейшая в мире камера сенсорной депривации, белый лист бумаги, ожидающий, когда его заполнят строками мыслей и, возможно, вдохновляющими идеями. Я решил, что хочу принять эту пустоту и посмотреть, куда она ведет, и хотел избавиться от всего, что блокирует или даже притупляет самый сильный дар Антарктиды.

Молчание не дается мне естественно. Я умею говорить. И мне нравится говорить, иногда слишком много. Мой отчим Брайан слишком хорошо это знает. В тот день, когда он отвозил меня на первый десятидневный ретрит по практике випассаны, в конце 2011 года, он не упустил возможности поерничать надо мной. Я в общем объяснял ему, как будет проходить ретрит, пока мы ехали на север из Портленда по шоссе I-5, в сторону расположенного в сельской местности, окруженного лесами северо-западного центра медитации випассаны в городке Оналяска, Вашингтон, у подножья горы Святой Елены.

«Нельзя разговаривать, читать, писать, смотреть другим в глаза, – сказал я. – В четыре часа утра тебя будит удар гонга, два раза в день кормят простой вегетарианской пищей, а также нужно медитировать больше двенадцати часов в день».

Брайан долго смеялся, вытирая слезы, а потом рассмеялся снова. В моей жизни он сыграл значимую роль, всегда поддерживал и подбадривал меня, но тогда он был настроен скептически.

«Если бы я составлял список людей – из всех, кого знаю, – кто никогда не сможет молчать десять дней, ты бы занял первое место, Колин, – сказал он. – Если серьезно, – добавил он, повернувшись и взглянув на меня через кабину своего грузовика, – ты в жизни ни минуты не медитировал, а теперь настроен медитировать десять дней?»

«Ну да… Похоже, я снова глубоко ныряю. Надеюсь, удастся вынырнуть», – сказал я.

Одна подруга убедила меня попробовать медитацию випассаны для развития внутренней дисциплины и сосредоточенности, которые, по ее словам, могли улучшить спортивные результаты. Кроме того, мне было интересно. Еще я переживал, что спартанская диета на ретрите истощит меня, а прожить десять дней вообще без разговоров будет тяжело или даже невозможно. Я попросил Брайана остановиться рядом с забегаловкой неподалеку от шоссе – я влетел туда и купил огромный сэндвич, чтобы хотя бы приехать сытым.

«Випассана – значит «видеть вещи такими, какими они есть на самом деле», – говорил я, уплетая сэндвич, немного опасаясь, что насмешки отчима заденут меня и мне придется нелегко. – Наверное, это меня и ждет».

Когда мы остановились на парковке, я схватил свою сумку и выпрыгнул из грузовика, а Брайан открыл окно.

«Не буду выключать мотор! Не уверен, что ты выдержишь больше десяти минут», – сказал он, подмигнув.

Оказавшись у дверей центра, я оглянулся и увидел, как он машет мне и трогается с места. Сколько бы он ни подтрунивал надо мной, конечно, он в меня верил и даже не дожидался, пока я зайду в центр.

Но в тот день во льдах, из-за влияния белой мглы и ветра, казалось, я нахожусь в полной сенсорной депривации. Я продвигался на юг, и хруст и скрип моих лыж, который едва можно было различить в реве ветра в начале дня, казалось, начинает становиться все громче. Дыхание, проходившее сквозь маску, совпадало с движениями ног, с движением лыж. Вверх, назад, вдох. Вверх, назад, вдох. Руки, махавшие палками, растворились в потоке движения, и даже мои ветровые флаги – ленты, прикрепленные к ручкам лыжных палок, которые указывали направление ветра и при встречном ветре были направлены мне прямо в лицо, – казались элементом этого танца.

И тогда ритм поглотил меня. Совокупная сила повторения с первых утренних минут, когда я надевал носки, включал печку, а затем, когда час за часом, минута за минутой передо мной стояли задачи движения и выживания, обратилась в песнь, которая несла и поддерживала меня.

Когда в детстве я плавал по дорожкам в бассейне, то иногда оказывался в этом состоянии потока, вневременном пространстве, где могло пройти тридцать минут, а казалось, будто прошло не больше двух. Я так и не распознал, как попадаю в это состояние. Оно просто возникало или нет. Однако я приехал в Антарктиду с сознательным намерением найти это пространство и исследовать его. «Если в мире и было место, где должно расцветать состояние потока, то именно тут, посреди бесконечного, безлюдного пейзажа», – думал я.

Ради этого момента я развивал свое тело многие годы – в соревнованиях, восхождении на горы и тренировках. И теперь мое тело, казалось, в каком-то смысле знало, что делать, – и не задавало вопросов. Я стал созерцать себя и свои мысли, и тут мне вспомнился мой тренер, Майк МакКасл, и те испытания, которым он подвергал меня в Портленде в прошлом году при подготовке к Антарктиде.

«Держи, Колин. Держи ее», – тихо говорил Майк, стоя надо мной, когда я держал планку, поместив руки в ведра со льдом. Тогда я уже полностью доверился Майку, благоговея перед ним и его поразительными физическими достижениями и благотворительной работой. Майк, будучи ветераном военно-морского флота и легендой в силовых видах спорта, побил мировой рекорд, выполнив самое большое количество подтягиваний за двадцать четыре часа – 5 804; он выполнил их во время бенефиса, с тюком весом почти пятнадцать килограммов, который символизировал ношу раненого воина. Он протащил небольшой грузовик «Форд F-150» на тридцать пять километров за девятнадцать часов по Долине смерти, чтобы привлечь внимание к проблеме самоубийств среди ветеранов. Он тащил грузовик в упряжи. Если и был человек, который мог помочь мне научиться таскать тяжести, то именно Майк, и я делал все, что он говорил. Если он говорил мне держать планку, пока мои руки обжигал лед, я держал ее, несмотря ни на что. Если он говорил мне закончить планку и встать в ведра с ледяной водой, одновременно собирая Lego, – это было другим испытанием на тренировках – я тоже это делал.

Теперь я понял, что он закалял и мое сознание, оттачивал или раскрывал его, чтобы, когда наступила подобная ситуация, я понимал – не нужно сопротивляться, лучше принять ситуацию.

На протяжении многих лет я размышлял об установках, результатах и выносливости и работал с ними, например в медитации. Но когда я шел вперед на исходе того дня, то почувствовал, что учебные инструменты Майка и часы, проведенные с ним в тренажерном зале, не прошли даром. Казалось, время разом и ускорилось, и замедлилось, поскольку я полноценно присутствовал в настоящем и в движении. Настоящее состояло из вздохов, шагов, рывков, с которыми упряжь дергала меня за плечи. Конечно, время не остановилось, и я не перестал сознавать свои мышцы и замерзшие руки, и то, что с каждым толчком упряжь врезалась в плечи. Совсем напротив. Я сознавал все одновременно, словно ощущения сливались в некую симфонию.

Я чувствовал, что ем и пью ровно в те моменты, когда нуждаюсь в этом, потому что мог проникнуть в свое тело и понять его. Я знал, как кончики моих пальцев ощущали себя в варежках, и осознавал покалывание, которое появится в них в конце очень морозного дня, а также слабый скрип саней, когда мне приходилось немного взбираться вверх и преодолевать препятствие.

Когда я, наконец, взглянул на часы, то был шокирован. Прошло почти два часа – казалось же, что прошли минуты. В итоге я провел на льду двенадцать часов – трудился столько же времени, что и днем раньше, когда обогнал Радда. Я осознал, что когда не позволяю сознанию думать о лидерстве, мне удается его удерживать. Когда я не стремился отчаянно продолжать путь, путь нашел меня сам.

И той ночью я получил новость. Моя мама взломала код.

Радд, который шел на каком-то расстоянии за мной, ежедневно делал посты в своем блоге, звонил и отмечался, чтобы его последователи по всему миру могли знать, как у него обстоят дела, где он находится, что видит и о чем думает, когда смотрит на горизонт Антарктиды.

Но из тактических соображений он решил не передавать сигнал со своего устройства GPS на сайт, поэтому люди не могли отслеживать его передвижение в режиме реального времени, что они могли делать в моем случае. Радд у себя в блоге не указывал своего точного месторасположения, только давал неясные намеки на расстояние, проходимое ежедневно, которое казалось сильно неопределенным, если не совсем подозрительным – еще одна продуманная уловка коварного ветерана.

Я знал, что он отстает, но не мог точно сказать насколько.

Однако моя мама, по своим соображениям, вбила себе в голову, что мы должны точно узнать, где находится Радд. Прибор InReach, который он использовал, как и мой, действовал как локатор GPS, но также мог отправлять короткие сообщения по спутнику менеджеру его экспедиции в Англию.

Я осознал, что когда не позволяю сознанию думать о лидерстве, мне удается его удерживать. Когда я не стремился отчаянно продолжать путь, путь нашел меня сам.

Я открывал свое местоположение всем, но не потому, что был лучше Радда, а потому, что иначе воспринимал цель предполагаемого проекта. Потому я связал свой GPS с профилем в Instagram и сайтом, а затем мы с Дженной потрудились и привлекли к участию школы, чтобы дети следили за мной в режиме реального времени и, возможно, вдохновились Антарктидой или нашли собственные цели и мечты. Я хотел, чтобы экспедиция была полностью публичной, открытой.

В любом случае прибор InReach, принадлежавший Радду, должен был иметь уникальный адрес в сети, URL, как и мой прибор. Мама и Дженна, обсуждая эту информационную дыру, знали это – они просто не могли определить, какой URL выбрал Радд. Поиск потаенного адреса стал задачей моей мамы.

«Она обратилась к каким-то своим друзьям-технарям, – сказала мне Дженна, когда я позвонил ей для проверки здоровья, которая проводилась каждый вечер. – И они сказали, что сигнал Лу, наверное, зашифрован – его нельзя взломать. Но потом она нашла сведения о его прошлых экспедициях, где указывался полный URL-адрес, и решила, что этот адрес, вероятно, тоже не зашифрован, и просто стала перебирать разные варианты».

«И она просто его угадала?» – спросил я.

«Что?»

Я повторил свой вопрос сквозь плотную стену статических помех и лежал в ожидании, когда помехи исчезнут или вызов закончится, направив взгляд вверх, на свод палатки. Там покоилась моя батарея, и пока я думал о маме и Радде, я протянул руку, чтобы вновь легонько коснуться ее пальцем сквозь ткань палатки, чтобы еще немного успокоить себя. Антарктида выносила современные технологии лишь до определенного предела.

«Нет, думаю, скорее, она действовала методом исключения, – наконец, сказала Дженна, когда стихли помехи. – Невероятно: она догадалась, что если его GPS работал через европейскую сеть, а не через американскую, то будет иметь другое имя. Потом она предположила, что в названии адреса будет что-то личное, поэтому стала перебирать имена, которые Радд называл в прошлых интервью – жену, детей, родителей, что угодно, но все без толку».

Я невольно улыбнулся, приютившись в своем спальном мешке во льдах, ведь совершенно отчетливо видел то, о чем рассказывала Дженна. Безжалостность и решимость моей матери была бесценной, стоило ей проявиться.

«Последний фрагмент, – продолжала Дженна, – обнаружился, когда она посмотрела, как он называл свои прошлые экспедиции, и вставила это название в адрес этой поездки. И вот, когда ее осенило и она набрала волшебные слова, имя его проекта – «Дух выносливости», – все сошлось. Бах! В тот момент она сидела за ноутбуком перед телевизором».

Дженна на миг замолчала.

«Выживший», – сказала она.

Она знала, как это на меня подействует. Вечерний просмотр «Выжившего», длительного реалити-шоу о группе людей на тропическом острове, которые соревновались за то, чтобы добраться до конца и выиграть приз в 1 миллион долларов, с самого начала шоу, когда я еще учился в средней школе, превратился в наш семейный ритуал. Я уехал в колледж, стал жить самостоятельно и почти перестал смотреть это шоу, а мама с Брайаном продолжали традицию. Это было едва ли не единственное телешоу, которое они смотрели регулярно. Они называли его своей зависимостью и не пропустили ни эпизода за все тридцать восемь сезонов. Тот факт, что мама взломала код Радда в разгаре совета племени, проверки иммунитета или какого-нибудь другого старого ритуала «Выжившего» – идеальное совпадение, потому что ее действия за ноутбуком были стратегическим шагом в духе этого телешоу. Они требовали терпения, хитрости и решимости. Перехитри, продержись, переиграй. Эти слова были одной из коронных фраз «Выжившего», и мама совершила все три действия. Я почти что слышал, как она вскрикнула, когда все сошлось, до полусмерти напугав Брайана.

Обретение кода Радда, который даст Дженне возможность каждую ночь вычислять и сообщать точное расстояние, которое отделяет меня от него, выглядело тайным преимуществом, загадочной историей, полной хитростей и уловок. В истории Антарктиды было множество таких историй – исследователи скрывали свои планы, маскируя намерения до последней минуты, и даже смесь их пищевых рационов хранилась в тайне. Я лежал в своем спальном мешке и долго улыбался, думая об упорстве и хитрости мамы, пока меня не одолел сон.