Текст книги "Метаморфозы вампиров-2"

Колин Уилсон

Метаморфозы вампиров-2

– Какие еще возражения? – спросил Крайски на удивление ровным голосом.

– Я думаю, доктор Карлсен понимает.

– Ты понимаешь? – покосился Крайски.

– Я вижу, – сказал Карлсен, – он в нем разуверился.

– Почему? – голос у Крайски, хотя и ровный, выдавал любопытство.

Монах промолчал, и ответил за него Карлсен.

– Потому что секс основан на некоей незрелости. Мужчины и женщины считают, что желанны друг другу, потому что представляют друг для друга своеобразный вызов, где одолевается конкретная личность.

Крайски перевел взгляд на Мэдаха.

– Правда, – отреагировал тот. – Секс – это желание вторгнуться во внутреннюю сущность другого человека. То же, можно сказать, влечение, по которому взломщика тянет на взлом. Иными словами, по сути это влечение преступно.

Крайски лишь недоуменно покачал головой.

– Что в нем преступного? Ваши что, этим друг другу как-то вредят?

– Нет, не вредят, – согласился монах. – Но зачем они хотят заниматься любовью? Тот же импульс, по которому шаловливые ребятишки играют в сексуальные игры.

– По-твоему что, весь секс преступен?

– По сути, да.

Крайски растерянно развел руками.

– Для меня твои слова такой абсурд, что ни в какие рамки не вписываются. Ты рассуждаешь, как какой-нибудь замшелый кальвинист.

Мэдах лишь возвел брови. Карлсен понимал, почему он предпочитает в ответ молчать. Непонимание такое кромешное, что нет смысла чего-то доказывать.

Прерывая затянувшуюся паузу, Крайски спросил:

– Ну ладно, даже если, по-твоему, секс – это безнравственно, почему ты все-таки желаешь себе человеческого обличья? Объясни.

– Я думал, что как раз этим сейчас и занимался.

– У нас на Земле секс тоже существует, – напомнил Карлсен.

– Но вы не выбрали его решением эволюционной проблемы.

– А эвату, что ли, да?

– Это и есть главный аргумент моей книги. Наши предки уяснили, что секс может повышать интенсивность сознания. Этот проблеск они развили с помощью логики, неотъемлемой частью своего толанского наследия. – Он словно цитировал по памяти. – Результат, как видим, был, безусловно, замечательный. Но в основе своей ошибочный. Ошибка лежала в предположении, что секс сам по себе может выводить ум к новым высотам озарения и духа. Они проигнорировали тот факт, что половое влечение основано на запретности, которая в свою очередь исходит от незрелости. Иными словами, наши предки на перекрестке эволюции свернули не туда.

– И возвращаться теперь поздно? – заключил Карлсен.

– Возможно, и нет. Но вы же видите, что это бесконечно сложно. Для моих сородичей-криспиян секс не просто главное удовольствие – это еще и их религия. Что мне, по-вашему – начать движение за запрет секса и разрушение храма Саграйи? До добра это не доведет. Да и чем им это заменить? Что им ежедневно прикажете делать в час Саграйи?

– Но если вы видите, в чем здесь ошибка… – начал Карлсен. Мэдах с неожиданным норовом тряхнул головой.

– Даже я не вижу возможности низложить культ Саграйи. Что ни сутки, то в полдень меня, как и всех, разбирает вожделение. Каждый день я гляжу на свою красотку-библиотекаршу и жадно ею насыщаюсь. И в Солярий когда иду и смотрю на женщин, то в голове одна мысль: чтобы час Саграйи длился месяц, чтоб я успел овладеть ими всеми – подряд, одну за другой. Пусть это меня погубит, но пыл такой неодолимый, что умереть я бы хотел за любовным актом. В этом городе есть отдельные мужчины, побывавшие действительно со всеми женщинами, и женщины, перебывавшие со всеми мужчинами. Сограждане их очень высоко чтят за такое рвение в служении Саграйе. Здесь это считается буквально святостью.

Он смолк, и Карлсен вдруг осознал глубину его страданья. Вот почему, оказывается, Мэдаху по нраву выдавать себя за монаха и рядиться в коричневую сутану: это единственный способ выразить протест. Он считает себя аддиктом, безнадежно порабощенным наркотиком похоти.

Эти слова открыли и кое-что еще. Теперь ясно, чем занимался монах, сидя в храме у статуи Саграйи: возносил молитву. Эмоциональный ее осадок все еще гнездился в его мозгу, точно как неловкость от скрюченной позы сказывалась в коленях и голенях.

– Теперь-то ясно, почему мне нравится в человеческом теле? – воскликнул Мэдах.

Карлсен кивнул. Обуревающие сейчас чувства и откровения были так сильны, что трудно было говорить.

– Вы по-прежнему не возражаете против того, чтобы иной раз обмениваться телами?

Карлсен кашлянул.

– Конечно же.

Мэдах медленно кивнул. Карлсен понимал, почему он молчит: размениваться на «спасибо» было бы просто ханжеством.

– Ну что, готов? – словно из иного мира раздался вдруг голос Крайски.

– Да.

– Я вас оставляю, – спохватился Мэдах.

– Мы еще встретимся, – сказал Карлсен.

– Хорошо, – монах повернулся уходить.

– Еще один только вопрос! – окликнул вдогонку Карлсен.

– Слушаю?

– У вас в книге говорится что-нибудь о подлинной цели эволюции?

– Да. Я утверждаю: «Сознание должно контролироваться знанием ума, а не реакциями чувств».

Карлсен выжидательно молчал, но Мэдах, видимо, все, что нужно, уже сказал. Повернувшись, молча пошел, Карлсен взглядом проводил его спину, постепенно поглотившуюся теменью коридора.

– Ты понял, о чем он? – после выжидательной паузы поинтересовался Крайски.

– Безусловно. А ты?

Крайски, поколебавшись, пожал плечами.

– Похоже, понял. Только я вижу, вы оба с ним… ошибаетесь. (Наверняка хотел сказать: «Вижу, что вы оба сумасшедшие»).

Карлсен промолчал.

– Ну, пойдем, – встряхнувшись, сказал Крайски. Он направился к ведущему вниз проходу, Карлсен пошел следом.

– А я понимаю, почему он это место недолюбливает, – гулко докатился откуда-то спереди голос Крайски. – Я сам его терпеть не могу.

Порода под ногами была металлически гладкая, хотя стены по бокам покрывала сеть трещин и впадин. В жмущейся по стенам полутемени они прошли примерно сотню ярдов, после этого туннель взял вправо и они очутились в огромной пещере, залитой ровным свечением желтых кристаллов. Где-то на расстоянии смутно рокотало – похоже, бурный поток или водопад. Холодный сквозняк, казалось, веял в лицо откуда-то снизу. Своды такие высокие, что и не разглядишь.

Идущий снизу сквозняк, между тем, все усиливался. Карлсен передвигался медленно, осторожно, чувствуя где-то впереди приближение пропасти. Расстояние от стен было уже такое, что и рук толком не видно, а полупрозрачного Крайски и подавно. Так что, облегчение наступило, когда впереди очертились две заостренных башенки – Карлсен сразу понял, что передатчики. По размеру они были гораздо крупнее тех, что на берегу Ригеля, но с виду похожи.

Он зябко передернул плечами: руки-ноги от холода свело как каменные, трудно даже ступать. Ветер из по-прежнему неразличимой бездны тоже действовал на нервы. Звонкий шелест воды в ее пучине слышался теперь предельно ясно: сила течения, судя по всему, колоссальная.

Что-то шевельнулось (Карлсен невольно вздрогнул). Оказывается, всего лишь дверь башенки, бесшумно распахнувшаяся впереди. Ступив внутрь, он оказался среди усеянных серебристыми точками стен, образующих безупречной формы цилиндр. Огоньки вокруг сновали пронырливыми светляками, опять нагнетая странную отстраенность. Хотя здесь что-то другое, не снование: «светляки», когда потрогал их пальцем, оказались вмурованы в стену. Спустя секунду дверь сзади замкнулась, прервав ровный шум воды.

Почти мгновенно тело пробрало знакомое кружение. Одновременно с тем промозглость сошла, а с нею и скованность. За облегчением, как уже бывало прежде, повлекло вверх. Секундным всплеском донесся шум воды, мгновенно канувший в такт подъему по какому-то темному туннелю или трубе. Запрокинув голову, Карлсен сумел углядеть в вышине кружок бледного света, навстречу которому несся с огромной скоростью. Через несколько секунд он вынырнул на свет, продолжая взмывать, пока внизу не простерлась плоская белая поверхность какой-то планеты. Западный ее горизонт полыхал безжалостным сиянием, оттеняя небо подобием зеленоватых сумерек. Наружу Карлсен вышел через одну из тех дыр, что впервые увидел, когда приземлялся на Криспел.

Он вздрогнул от неожиданности, заслышав короткий смешок Крайски. Прозвучало где-то в груди, так что не понять откуда, но оглядевшись, Карлсен увидел: вот он Крайски, висит ухмыляется – с виду нормальный, непрозрачный, только кожа в зеленоватом свете отливает странной белизной, будто снег.

– Ну что, рай у нас позади, – подытожил Крайски с иронией, угадавшейся даже при телепатии.

Посмотрев вниз на поверхность, Карлсен понял, что она перестала надвигаться и они сейчас виснут в воздухе. Странное ощущение: зависать в гравитационном поле луны, явно не испытывая ее воздействия.

– Что теперь?

– Ждать, пока вибрация у нас не подстроится под волны Ригеля; энергия Саграйи их временно нейтрализовала. В общей сложности займет минут пять.

– А потом?

– Потом наведаемся на Ригель-3, страну моих сородичей.

– Ньотх-коргхаи?

– Нет, нет. Там все давно ушло под воду. Ригель-3 – земля уббо-саттла. На нашем языке зовется Кайраксис.

– Это что означает?

– «Самая возвышенная». Хотя в основном ее называют «Дреда», то есть просто «почва».

– Возвышенней, чем здесь? – спросил Карлсен. С такой высоты белое сияние равнины с куполами гор смотрелось крайне эффектно.

– Если сравнивать, – сухо заметил Крайски, – то здесь перед тобой вообще детский лепет.

Карлсен поглядел вниз на вершину горы, колпаком покрывающей подземный город, и удивленно заметил, что смотрит на кратер с милю шириной. И что более удаленные вершины тоже напоминают собой вулканы.

– Я и не заметил, что это вулкан.

– Он молчит уже с полмиллиона лет.

– А почему поверхность такая плоская?

– Потому что эвату весь свой инженерный опыт направили, чтобы ее максимально разгладить.

– Ты вроде не говорил о ее рукотворной природе.

– Ты меня не так понял. Криспел – осколок более крупной планеты, разорвавшейся в свое время от собственной вулканической активности. Он попал на орбиту Саграйи и стал спутником. Когда эвату впервые сюда пришли, здесь был типичный вулканический пейзаж. Они превратили его в зеркально гладкую поверхность.

– Зачем?

– Зачем вообще зеркало делают? Чтобы отражало свет.

– Но для чего?

– Пойдем, покажу. Делай как я.

Крайски как пловец провернулся на пол оборота в воздухе, так что тело у него пришлось параллельно земле. Карлсен попробовал как он, но лишь перевернулся вверх тормашками. Лишенный веса, он не мог использовать силу гравитации для управления своими движениями. Лишь распластавшись, с крайней осмотрительностью сумел он принять одинаковое с Крайски положение.

– Держи к свету, – велел Крайски. Он уже направлялся в сторону горизонта.

Указание это было для Карлсена пустой звук, однако, стоило поднапрячься, и он сумел пристроиться следом.

– Что нас двигает?

– Ментальная сила. Мысль нагнетает давление, как солнечный свет.

И вправду. Стоило жестче сконцентрироваться, и оказалось возможным управлять скоростью и нагнать Крайски. Как психолог, он частенько цитировал изречение – Мэплсона о том, что мысль – это разновидность кинетической энергии, сам при этом относясь к нему как к некоей метафоре. И тут, впервые убедившись в реальности этой фразы, потрясение представил себе ее потенциал.

Саграйя все еще находилась ниже линии горизонта, хотя на востоке небо за саблезубыми пиками уже налилось пронзительным сиянием. Этот «восход солнца» смотрелся куда внушительнее, чем на Земле – видимо потому, что Саграйя находилась гораздо ближе к своему спутнику, а потому казалась намного крупнее земного светила. По мере того как отраженный свет становился все ярче, Карлсен почувствовал у себя на щеках рдеющее тепло и тот самый, знакомый уже, трепет. Похоже, это как-то связано с сонмищем ярких искорок, вихрящихся над ореолом восхода (эдакое полярное сияние в миниатюре), проявление электрической активности, наверное. Ощущение легко перетекло в паховую область, преобразовавшись в сексуальное желание, близкое к эрекции. Невольно подумалось о хорошенькой библиотекарше Кьере, и зависть пробрала к Мэдаху: надо же, обладает ею каждый день. Но тут, когда за хребтом саблезубых пиков взору открылся торцовый срез спутника, скальным отвесом обрывающийся во мглу, невольный ужас смел всякое возбуждение, показав всю его тривиальность. В этот миг предельно ясно раскрылась основа пристрастия, порабощающего обитателей Криспела: они нагнетают его сами, своей волей.

Взору опять открылась мятущаяся поверхность Саграйи с ее неистовыми электрическими бурями и мглистыми смерчами, напоминающими вихри отдаленной пыли. С этого ракурса различалось, что Криспел не шар, а просто продолговатая глыбина породы, плоская и, словно, поддолбленная снизу резцом неуклюжего каменотеса. Этот самый низ, уныло черный и до странности пористый, напоминал чем-то жженый кокс. Скорее всего, луну эту швырнуло в космос каким-нибудь титаническим взрывом (хотя представить трудно: какой же силы должен быть вулкан, чтобы отколоть такой кусище!). Безусловно, есть во Вселенной силы, о которых земные астрономы не догадываются.

Проплывая под нижней стороной Криспела, Карлсен уяснил, что выдолбленность представляет собой некую гигантскую воронку диаметром как минимум с полсотни миль. Тускло черные закраины сходились посередине к дыре, точащейся, казалось, к самой сердцевине луны; просто смотреть в нее, и то голова шла кругом.

– Вот она, поверхность, вбирающая энергию Саграйи, – указал Крайски. – Когда Саграйя непосредственно вверху, эта воронка канализирует энергию через центр планеты и дальше наружу, на другую сторону. Вот тебе тот самый фонтан Саграйи.

– И это все естественного происхождения?

– Частично да, а частично уже довершено. Боже, какой безмерно грандиозный замысел! Пятисотмильную глыбу породы превратить в невиданных размеров солнечную батарею, верхнюю часть забелив, чтобы не уходила энергия… Если сравнить, то крупнейшие технические достижения человечества покажутся чем-то несущественным.

Но уже проникшись соблазном предложить приземлиться на черную поверхность, он ощутил в себе то особое внутреннее напряжение, предупреждающее: что-то надвигается. Уши заложило как под местным наркозом, и голова закружилась. На секунду пронизала мысль о неистовом ветре, подхватившем его, Карлсена, словно перышко – вот-вот сейчас возьмет и ахнет о глыбу Криспела. И опять свет размазался, а тело будто вытянуло тугим жгутом, хотя и не так сильно, как бывало раньше. Сознание растворилось в некоем полусне, где все происходило с такой скоростью, что моментально забывалось – осенний мглистый ветер с лоскутьями мертвой листвы. Время пошло как бы урывками…

Придя в чувство, он снова зажмурился от нестерпимого, слепящего света Ригеля – жесткие лучи обдавали тело словно водяные струи. Напор не ослабевал и тогда, когда Карлсен отвернул голову и притиснул к лицу ладони (терпеть уже сложно: ощущение на грани болевого). И тут дискомфорт неожиданно схлынул, сменившись умиротворенной тишиной. Все равно, что из– под хлещущего града нырнуть под навес.

Он открыл глаза и понял, что причиной этого внезапного спокойствия была планета, отгородившая его, Карлсена, от солнца. С этого расстояния она смотрелась примерно вчетверо крупнее земной луны. Серого цвета и с вертикальными прожилками темных облаков, она походила на жемчужно– мраморный шар. Поверхность напоминала фотоснимки Сатурна. Секунду Карлсен недоумевал: как, интересно, планета различается, когда солнце находится сзади, но тут сообразил, что в небе еще как минимум три спутника, гигантскими зеркалами отражающих голубое сияние. Интриговало и то, что у темных прожилок вертикальная направленность (планета вращалась с севера на юг, под прямым углом к эклиптике спутников). Уже на его глазах темное пятнышко на северном полюсе неторопливо сместилось за горизонт.

Видимо, Ригель-3 имел сходство с Венерой: его тоже покрывала плотная кора облаков. С приближением (спускались, судя по всему, со скоростью тысяч миль в минуту, хотя скорость ощущалась не больше чем на авиалайнере) Карлсен в районе экватора различил нечто, напоминающее обширную прогалину в облачном слое. Но когда повернул, было, в том направлении, в груди упредительно ожил голос Крайски:

– Не туда. Нам на другую сторону планеты. Чуткое подрагивание – признак гравитационного поля планеты – указывало, что тяготение здесь гораздо сильнее земного. Может, именно поэтому по мере приближения нагнеталось какое-то неизъяснимое ощущение: зловещесть и поистине магнетическое влечение одновременно, словно затягивающие в водоворот.

– А почему не через ту брешь в облаках? – поинтересовался Карлсен.

– Это известило бы о нашем появлении.

– Оно может кому-то не понравиться?

– Местами, – тон Крайски не располагал к дальнейшим расспросам.

По мере приближения, все больше впечатлял сам размер планеты. Вот уже четверть часа летели к ней, не снижая хода, а она, во всю ширь заполонив собой горизонт, так и не приближалась. Что-то в силе ее магнетизма наполняло душу странной беспомощностью, от чего вспоминалось детство.

Наконец приблизились настолько, что в стратосфере стали различаться змеисто трепещущие языки молний, стомильной длины каждый. Временами облачный слой, казалось, разрывался вспышками напряженного огня – с шипением, как какое-нибудь опасное пресмыкающееся. Карлсена начали было разбирать опасения, но один взгляд на лицо спутника вселил уверенность, что бояться нечего.

Неожиданно, они на лету упруго вошли в ватную серость (мелькнула мысль, что вода). Прошло несколько секунд, прежде чем дошло, насколько плотна здесь облачная взвесь: облака буквально, полужидкие. Поглядев мимолетом наверх, Карлсен заметил, как за ними обоими тянется сероватый истаивающий след: что-то вроде шлейфа пузырьков, стелящегося следом за ныряльщиком.

Чем глубже проникали в атмосферу, тем темнее становилось вокруг. Крайски в какой-то момент сменил направление, и двигаться начали параллельно поверхности. Вскоре окунулись в черноту темнее ночи, и присутствие Крайски угадывалось лишь благодаря телепатической связи. Мрак, казалось, длился вечность. Наконец, к облегчению, забрезжили первые проблески света. Еще несколько минут, и вокруг занялось мутное белесое свечение, будто в толще океана. Тут Крайски снова сменил направление, и они начали терять высоту по наклонной. Удивительно то, что, несмотря на многомильный спуск через осязаемо плотный пар, свет не убывал.

– У атмосферы высокая проводимость, – прочел его мысли Крайски, – и от этой статики возникает свечение, во многом, как неоновый свет.

Совершенно неожиданно они вынырнули под облаком, милях в десяти над поверхностью, и от открывшегося вида Карлсен в благоговейном ужасе затаил дыхание. Во всех направлениях, куда ни глянь, тянулись заснеженные горы, разделенные широкими обледенелыми низинами. Только горы такие, каких он прежде не видел. В призрачном свете они смотрелись чернильно черными, и по высоте перекрывали высочайшие земные пики – у иных вершины терялись в облаках. Однако, в отличие от земных, эти были шероховаты, изогнуты, выщерблены и выскоблены так, будто созданы безумным скульптором в порыве самовыражения. Геолог впал бы в прострацию от такого вопиющего противоречия законам геологических формирований. Сама гротескность иных очертаний (звериные морды, уродливые людские силуэты) намекала, что порода здесь может быть только осадочная, вроде песчаника или мела, однако, встречались места, где она волокнисто вытягивалась подобием дьявольских языков, напоминая плавленную пластмассу или стекло. На других участках исполинские, забитые снегом зубья вершин напоминали гранит, источенный шквальными ветрами и градом.

Один из принципов формирования гор мгновенно прояснился, когда облако вверху озарилось вдруг изнутри, словно магниевая вспышка, заставив невольно зажмуриться. Секунда, и вслед за жестоким взрывом внутри облака полыхнула молния, прямая как лазерный луч. Удар, взметнувший сноп синеватого дыма, пришелся на один из горных зубцов. Когда рассеялось, порода расщепилась на преострые пики, расплавленная порода стекла по отвесным склонам, взняв курящиеся султаны пара – странно змеистые, словно живое существо.

– А что, если… – завершить мысль Карлсен не успел: белый жгут молнии, пронзив его тело, с сухим треском шарахнул внизу по вершине, от чего их обоих обдало клубами пара. Не было ни боли, ни шока, наоборот, молния наводнила шалой радостью, какая накатывает, когда на пляже с ног до головы окатит волна. Карлсен, переведя дыхание, безудержно захохотал.

Состояние усугублялось еще и тем, что впервые после отлета с Земли тело ощущалось абсолютно нормальным. Хотя интуиция подсказывала, что все это из-за мощного притяжения планеты, при которой земное тело было бы несносным гнетом. Получается, ошибкой было считать, что «астральное тело» не подвержено гравитации.

– И так у них по всей планете? – спросил Карлсен.

– Нет. Массив этот зовется Горами Аннигиляции из-за…

Еще одна вспышка молнии на полуслове обволокла его огнистым коконом. Крайски оказался вовсе не таким плотным, от молнии тело у него сделалось фактически прозрачным.

– Надо двигаться, – поморщившись, сказал он и указал на горизонт, где небо начинало светлеть. – Днем здесь вообще неописуемо.

Не дожидаясь, он начал удаляться в сторону светлеющего северного горизонта: корпус почти параллельно земле, руки притиснуты к бокам. Карлсену проще было лететь, вытянув руки впереди. Крайски скользил удивительно ходко, и не угонишься. Оказывается, притяжение на этой планете также влияет на способность передвигаться «ментальным давлением». Легкости и непринужденности в движении больше не было, требовалось одолевать встречное сопротивление, примерно, как в море. Видя, что Крайски отдаляется все сильнее, Карлсен раздраженно окликнул:

– Куда спешка-то такая?

Крайски слегка замедлил ход.

– Опасно здесь.

– Что опасно, как? Молния же на нас не действует.

– Меня не молния волнует.

– А что?

– Пошевеливайся, – только и сказал Крайски.

Через несколько минут рассвет заполонил северный небосвод действом, напоминающим фейерверк. Встающее солнце даже сквозь облака сияло голубизной, ярче раскаленного металла. Вокруг рассветным накалом пылали полукруглые кольца, пульсируя словно сердца. Крайние из них метали кривые искры-ракеты. Само небо бесконечно преломлялось, словно вот-вот взорвется.

Эта гонка с неизменным отставанием начинала утомлять.

– А что, помедленней нельзя?

– Нельзя.

На этом слове Карлсена резко накренило, словно они угодили в воздушную яму. Крайски ругнулся. Завертело будто рыбу от взрыва толовой шашки.

– Давай за мной! – как бы издалека донесся голос Крайски, и тут Карлсена, схватив словно клещами за запястье, поволокло вниз.

Опомнившись, он обнаружил, что навстречу с неистовой скоростью мчится земля. Далеко внизу по дну долины змеилась белая река. Карлсен не успел еще всполошиться, как отвесная стена утеса слева перестала нестись и он понял, что спуск замедляется, словно кто-то аккуратно подтормаживает. Еще в тысяче футов над землей они остановились и зависли в полутьме.

– Что случилось?

– Горный червь уловил наши вибрации.

– Червь??

Крайски долго молчал, будто прислушиваясь. Когда заговорил снова, в голосе чувствовалось облегчение.

– На языке коргхаи оно звучит как «нодрукир», земляная змея. Это простая форма вампира; живет тем, что поглощает жизнь.

– Мы же бесплотны, как он нас улавливает?

– Он улавливает любую форму жизни.

Крайски, не договорив, снова начал снижаться, Карлсен следом. Вскоре они уже стояли на подобии жесткой травы – темно-синей, близкой по оттенку к индиго, и прихваченной изморозью. Вокруг – тонкая взвесь тумана.

Зубастые пики были уже ярко озарены, отраженное сияние все заметнее сказывалось и на долине. Они стояли в сотне ярдов от широкой реки, несущейся с такой силой, что над водой клубилась завеса тумана. Оглушительный рев то и дело перемежался стуком и скрежетом, словно где-то работали жернова. Цепко вглядевшись в туман, Карлсен различил, что это огромные глыбы льда (иные с дом величиной), кружась по течению словно лодчонки в бурю, бьются друг о друга, выстреливая искристые осколки – некоторые из них снежинками таяли у него на коже. Такая слепая сила вселяла ужас. Карлсен минут пять стоял, не отводя глаз, будто загипнотизированный этим буйством.

Свет все прибывал, различалась уже каждая травинка под ногами, жесткая как провод. Холод стоял промозглый – хотя теперь, когда тело будто бы обрело нормальный вес, пробирало не так как на Криспеле.

– Что теперь? – спросил Карлсен (если б не телепатия, голос бы утонул в немолчном грохоте).

– Надо двигаться, пока не стало совсем светло.

Позвав рукой, Крайски стад медленно подниматься в воздух. Освеженный короткой передышкой, Карлсен последовал за ним. Шум реки пошел на спад. Да-а, теперь и представить сложно, как можно будет свыкнуться со своей оболочкой на Земле, вновь под гнетом притяжения.

Ближе к верхотуре, где-то в пяти тысячах футов над долиной, опять вырвались под солнце. Приятной неожиданностью было окунуться в жар синеватого света, чуть покалывающего занемевшую кожу. По обе стороны горизонт властно урезали зубастые пики, хотя, снижаясь, крутые стены полого сходили в долину. С такой высоты река внизу смотрелась серебристой ниточкой – видно, циклопический этот каньон вытачивался в породе сотни тысячелетий, и река изначально находилась на уровне их теперешнего полета.

Почти уже поднявшись к вершине откоса, усаженной черными остробокими валунами, Крайски снизил скорость. Не добрав полусотни футов (гребень снизу смотрелся зазубренным ножом), остановился и вовсе, а затем тронулся вдоль, держась футах в десяти от стены. Карлсена начало разбирать неуемное любопытство, что же там наверху, однако чутье подсказывало: лучше на это не поддаваться.

Пройдя примерно милю, они добрались до места, где в породе открывалась трещина, рассекающая стену с верхотуры до самой низины, словно от удара невиданного молота. Почти незаметная на расстоянии, сверху она разверзалась десятифутовой брешью, уходящей, казалось, в самую сердцевину горы. По ней Крайски проделал путь наверх, вместо ступеней используя клинья породы, засевшие в трещине. Облюбовав один из них под лежак, он осторожно выглянул сверху, после чего поманил Карлсена.

– Вон, что зовется у нас нодрукиром.

Карлсен взгромоздился на плиту у закраины бреши и выглянул в долину. Покачал головой: никакого червя и в помине нет. Лишь сизая от синего света порода, круто уходящая в голую низину, а посередине не то белая река, не то наледь, издали и не разберешь.

– Где?

– Голову пригни, – сердито зашипел Крайски. Карлсен, силясь побольше рассмотреть высунул и голову и плечи.

– Не видно все равно, – сказал, нагнувшись, Карлсен.

– Ты смотри внимательно, только не высовывайся. Ничего такого не замечаешь?

Поизучав долину с минуту, Карлсен сообщил:

– Ледник там какой-то странный. С низины до половины склона, по обе стороны.

– Оно и есть, – кивнул Крайски. – Нодрукир, можно перевести как «зоолит». Иными словами, форма жизни – нечто среднее между живым существом и минералом.

– Но как…

– Смотри.

Он указал на север. Щурясь на солнце, Карлсен заметил в небе стаю крупных птиц. С приближением стали слышны их резкие крики, напоминающие лягушачье кваканье. Они летели на юго-запад, направляясь в сторону от долины. Но еще в двух милях стая сменила направление и взяла прямо на расселину. На более близком расстоянии Карлсен разглядел, что это не птицы, а скорее огромные летучие мыши с размахом крыла футов двадцать с лишним, нескладно хлопающие крылья выдавали вместе с тем недюжинную сноровистость.

И тут дошло, что заставило их сменить направление. Он и сам почувствовал некую тягу, словно тело превратилось в металл и норовило прильнуть к плите. Ощущение не лишенное приятности: легкий трепет, от которого по коже волнами расходится тепло.

Птицы опасности явно не чуяли: странные крики, вблизи напоминающие скорее отрывистое рявканье, служили тому, чтобы стае держаться скопом. Вытянутые за туловищем лапы поражали своей длиной, а когти такие, что уцепят барана.

И вот, когда стая затмила небо, подул сильный ветер. Одновременно увеличилась магнитная сила, притиснув к камню так, что мышцы занемели. Ветер постепенно перерос в бурю, разметавшую птиц, словно осеннюю листву. Горы огласил заполошный клекот – сигнал тревоги.

В этот момент произошло нечто неожиданное. Гогот становился все пронзительнее и назойливей, а разметанная было стая снова сбивалась в кучу. Совершенно неожиданно сумятица утихла и стая, сменив направление, взмыла единым согласованным порывом. Даже те из птиц, что потеряли ориентир, перестали пикировать в низину и быстро набирали высоту. С минуту Карлсен четко сознавал, что между совокупной волей стаи и силой, влекущей вниз, идет некая борьба: кто кого. Несколько секунд, и стая, заложив вираж на запад, скрылась за зазубренной кромкой откоса по ту сторону долины.

Посмотрев вниз, Карлсен увидел, что несколько птиц вырваться не смогли – они отчаянно бились, продолжая между тем снижаться. Все дальше и слабее слышалось испуганное квохтанье. Через несколько минут все было кончено: они недвижно лежали, черными мотыльками распластавшись на наледи.

– Они мертвы? – спросил Карлсен.

– Нет, что ты. Жизнь из них убудет через несколько часов.

Крайски начал выбираться, страхуя спуск руками. Карлсен попытался направиться следом, и тут с беспокойством заметил, что соскальзывает вбок. Плита, к которой он прижимался, имела покатость, вначале как бы и не существенную: удавалось упираться носками в трещину. Теперь этого не хватало: ветер гнал верхнюю половину тела к краю плиты. А уж там зоолит через брешь вытянет в смежную долину.

– Крайски!

Крайски, подняв голову, раздраженно фыркнул. Упираясь коленями в скалу, двинулся обратно.

– Быстрее, держаться нет сил, – поторопил Крайски, стараясь голосом не выдать страха.

Крайски будто не слышал – осмотрительно полз. Резкий порыв ожившего вдруг ветра безошибочно предназначался для Карлсена. Левой рукой он судорожно искал за что-нибудь ухватиться, но закраина плиты была округлой, и пальцы соскальзывали. Он что было силы притиснулся к гладкой поверхности, пытаясь обхватить ее руками, носки вогнав поглубже в трещину. Между тем корпус дюйм за дюймом смещался вправо, выворачивая обе лодыжки. Мышцы левой руки жгло от напряжения: удержаться!

Почувствовав у себя на щиколотке хватку Крайски, он забеспокоился, что сейчас его потащит вперед ногами. А от этого держаться за камень еще трудней, и потянет дальше в сторону.