Текст книги "Метаморфозы вампиров-2"

– Да нет, не так…

– Заткнись давай, и ноги вынь.

Карлсен послушался, и его тут же буквально опрокинуло. Плита внизу мгновенно сдвинулась. Отпустись сейчас Крайски, и он вылетит как пробка из бутылки. Но Крайски прочно держал обеими руками с такой силой, что не ровен час кости хрустнут. В считанные секунды его стянуло с шаткой плиты и прижало к стене утеса, где появилась возможность зацепиться пальцами за шероховатую поверхность. Ветер усилился, но тем самым лишь сильнее прижимал Карлсена к утесу. От облегчения он закрыл глаза и припал щекой к скале будто к подушке. На секунду, показалось даже, задремал.

Тычок снизу дал понять, что ветер прекратился, и пора двигаться. Он оттолкнулся от стены и начал спускаться.

– Спасибо, – сказал он вниз.

Крайски не ответил.

Десятью футами ниже сила, прижимавшая к скале, также исчезла, отчего тело сделалось легким как воздушный шар. Тепло солнца показалось вдруг волшебным даром.

– Может, отдохнем чуть-чуть? – спросил он у Крайски.

– Нет. Отдыхать в этом краю опасно.

С этими словами Крайски, повернувшись, легко толкнулся в воздух. Карлсен устало взлетел следом. Что угодно б сейчас отдал, лишь бы поспать на солнышке.

Вскоре стало ясно, что Крайски держит курс на самый высокий из пиков, уходящий вершиной в серую кору облаков. Но еще задолго до того он отклонился к вершине поменьше, петушиной шпорой выпирающей из склона, и приземлился на ее заснеженную поверхность.

– Вот здесь безопасно. Никаких тебе зоолитов, – сказал он, дождавшись, когда Карлсен опустится рядом.

Карлсен посмотрел вниз, в долину, чьи похожие на седло склоны покрывала трава, манящая, словно теплая постель.

– Куда нам?

Крайски указал на равнину, едва различимую с такой высоты. Под голубым солнцем она отливала серебром.

– Вон она, земля Хешмар. Видишь вон тот вырост, напоминает дерево? – (Карлсен покачал головой: свет слепил глаза). – Там внизу Хешмар-Фудо, город женщин.

– Сколько до него?

– Недолго. Только подходить надо осторожно, долина за долиной.

– А напрямую пролететь нельзя?

– Лети, если хочешь. Зоолиты тебя быстро проводят куда надо.

Миль сто до серебристой равнины, никак не меньше. Карлсен вздохнул.

– В таком случае мне надо отдохнуть. Сил уже не осталось.

– Ладно, – Крайски покорно пожал плечами. – Полчаса.

Облегчение от этих слов охватило неимоверное. Встреча с женщинами– груодами в теперешнем состоянии – перспектива мало заманчивая.

Долина хотя и была залита светом, в самой низине воздух пока еще не прогрелся. Журчащий понизу ручеек наполовину был покрыт льдом, вытекал он из скважины в холме. На прихваченной инеем жесткой траве лежать было невозможно, но, пройдя немного вдоль ручья, Карлсен у истока набрел на толстый мох, похожий на синий бархат. Нагнувшись, пощупал: и вправду мягкий, вот удача-то. Распластавшись на спине, он закрыл глаза.

– Я тут рядом поброжу, – сказал Крайски.

Карлсен кивнул, уже разморенно.

Но через несколько минут резко очнулся. Оказывается, безопасность чувствовалась лишь в присутствии Крайски, стоило остаться одному, и ее как не бывало. Карлсен открыл глаза навстречу серому небу, и нахлынула вдруг безмерная тоска по дому: ужасно тянуло обратно на Землю. Бескрайность Вселенной пугала, выбивая точку опоры из-под такой пустячной, погрязшей в себе безделицы, как человеческий род. Как-то разом, вдруг он почувствовал себя невыразимо одиноким, заброшенным.

Понятно, причиной здесь было утомление – следствие только что пережитой опасности. Вместе с тем, напряжения и угнетенности это не снимало. Как ни внушай себе, что это глупо, страх все равно остается.

Он повернулся на бок и попытался расслабиться, прогнав все мысли и слушая единственный в долине звук – звонкое журчание воды. Оно чем-то напоминало Землю, а потому успокаивало. Хотя и здесь крылось какое-то различие. Чего-то словно не хватало: какой-то земной размеренности, гладости шума.

Или это просто чудится? Карлсен из любопытства пошевелился на спине и наклонил голову, чтобы лучше слышать. В чем различие? Может, лед на поверхности дает странно металлический отзвук, сродни колокольцам? Или вода течет через какой-нибудь полый камень? Карлсен, сев, вгляделся в ручей. Глубиной буквально с дюйм, на дне розовые камешки в медно-зеленую крапинку, задумчиво вьются в струях нити синих водорослей. Лед под солнцем начинал уже подтаивать, обламываясь слоинками слюды.

Снова закрыв глаза, Карлсен внезапно уловил сходство звука со стрекотанием печатающей машинки – не сам по себе звук, а его распределение. У машинки стрекот механический, но если вслушаться, непременно станет заметна постоянная перемена в звучании – из-за того, что слова чередуются по длине. Примерно как в музыке: ритм кажется ровным, а мелодический рисунок – нет. Именно эта неровность, подобно речевому потоку, дает ощущение связности.

Воздух постепенно прогревался, размаривало. Смежив веки, шум воды Карлсен воспринимал с каким-то отрадным чувством, словно слушал фугу Баха в великолепном, точном исполнении. Сознание незаметно изникало, сменяясь умиротворенностью, что иной раз навевается наступающим сном. Вместе с тем звук воды по-прежнему проникал в его дремоту, постепенно донося, что он и есть некий язык, причем, поддающийся пониманию. А доносил он своим шумом не то историю, не то сказку, и впечатление было, что началась она задолго до того, как в нее вслушаться.

Ощущение связной речи было настолько сильным, что Карлсен вклинился с вопросом:

«Где ты?»

Не прерывая потока, голос откликнулся:

«Разве в этом дело?»

Слова не отделялись от общего потока, а как бы проступали сквозь него. Смешение рационального и иллюзорного было точно как во сне.

Повременив несколько секунд, Карлсен снова вставил вопрос:

«Чего ты хочешь?»

«Сказать, что ты прав. Ты глуп.»

«Почему?»

«На этой планете глупо страшиться. Страх привлекает опасность. Безопасность твоя единственно в том, чтобы не страшиться.»

Логика какая-то странная…

«А если опасность все же наступит?»

«Безопасность единственно в том, чтобы не страшиться», – повторил голос.

«Но…»

«Лучше не задавать вопросов. Вопросы лишь порождают смятенье».

«Tы, по крайней мере, можешь сказать, где ты?»

«В этом нет смысла».

«Или как тебя называть?»

«Йекс», – произнес голос после некоторой паузы. Прозвучало гулко, будто эхо в пещере.

«Йекс?»

Ответа не последовало. «Йекс?», – повторил еще раз Карлсен и тут же поймал себя на том, что проснулся. Не смолкая, журчала вода, только смысла уже не было.

– Пора вставать, – послышался голос Крайски. Солнце стояло уже высоко: судя по всему, прошел как минимум час. Карлсен сел, зевая и протирая глаза.

– Ну как, спалось нормально? – поинтересовался Крайски.

– Да, спасибо. Даже очень. У этой долины есть название?

– Я что-то не знаю. Эта вот гора зовется Джираг, «сторожевая башня». Главная вершина – Мадериг, высочайшая во всем хребте. А что?

– Сон был приятный.

Сдерживая очередной зевок, он заметил, что Крайски покосился как-то странно. Карлсен лег на живот возле ручья и плеснул в лицо пригоршню воды. Холод такой, что заломило лоб. У воды был характерный грунтовый привкус.

Он еще раз вгляделся в каменную скважину. Родник как родник, хрустально чистый, течет себе откуда-то из черноты.

– Э-эй! – сложив ладони рупором, крикнул Карлсен. Голос раздвоился эхом, будто в пещере.

– Ты чего? – удивленно спросил Крайски. – а Карлсен пожал плечами.

– Эхо пробую.

Крайски поднял брови, но ничего не сказал. Небо выцвело почти добела, лишь вблизи светила облака полыхали синим цветом, отдаленно напоминая облачный закат на Земле. Ригель смотрелся внушительно, во много раз крупнее земного солнца и, видимо, гораздо жарче. Зной становился все более гнетущим.

– Уходить пора, – знающе сказал Крайски.

Прижав руки к бокам, движением ныряльщика он взмыл в воздух – без рисовки, но с некоей животной грацией. Карлсен толкнулся следом, вытянув руки над головой – в сравнении с Крайски, понятно, угловато и неумело. Однако, само ощущение полета наполняло светлым восторгом. С необыкновенной силой и ясностью представилось, что именно для полета рожден человек, а прикованность к земле для него, наоборот, противоестественна.

Так одолели более десятка миль, проплыв в одном месте над полным зеленой воды вулканическим кратером и каменистой долиной, такой глубокой, что не видно и дна. Судя по прямоте маршрута и уверенности Крайски, маршрут уже разведанный.

Крайски, похоже, направлялся к холму с округлыми боками и плоской вершиной: ни дать ни взять полувкопанное яйцо с обрезанной макушкой. Склоны покрывали синие космы травы.

Зависнув над плоской седловиной, он опустился на нее обеими ногами.

– Ну вот, пока хватит.

Площадка в пятьсот ярдов была утыкана валунами.

– И что нам теперь?

Крайски подошел к северной закраине.

– Видишь вон то?

– Что?

– Да вон же оно, на свившуюся змею походит!

– Не вижу.

– Вон там видишь камень, на черепаху похож? А теперь от него чуть левее. Ну, теперь различаешь?

– Да вроде… (Ага, различишь здесь: наворочено черт знает что).

Крайски склонился над округлым камнем.

– Помоги-ка мне сдвинуть.

Камень, хотя и размером с пушечное ядро, оказался на удивление тяжелым: подкатить его к краю плато стоило труда. От дружного толчка он набирая скорость покатился по склону – гораздо быстрее, чем на Земле. Мчался он прямиком на ту самую «черепаху» и шарахнул по ней так, что долину огласило эхо, камень раскололся надвое. И тут, ярдах в сорока, неожиданно взметнувшись, чутко закачался золотисто-коричневый силуэт. На них была повернута длинная, узкая голова.

– Боже, что это?!

– По-нашему каплана, «зверь о тысяче лап».

– Она же к нам сейчас полезет!

– И хорошо. Ты помогай, помогай.

Тревога придала силы: несколько секунд, и по склону скатился еще один камень. Этот налетел на какое-то невидимое препятствие и сшибся на сторону, слегка разминувшись со змеевидной тварью. Та гневно зашипела и с неожиданной прытью устремилась в их сторону. Карлсен попытался отпрыгнуть, но ноги отяжелели, будто свинцовые.

Повернувшись к Крайски, он с удивлением увидел, что тот распластался на земле.

– Что делать-то?!

– Ничего не делай. Просто стой как приманка, и все.

Он на корточках торопливо засеменил к дальнему краю плато и где-то на закраине скрылся из виду.

Карлсен с тревогой следил, как тварь хлопотливо ползет навстречу, извилисто колыхая спиной. Крайски хотя и приободрил, скорость-то вон какая… С этого расстояния уже различалось, почему создание «о тысяче лап». Потому что не змея, а какая-то тысяченожка или проволочник с сотнями кривых лапок по бокам плоского, сегментного брюха. Глаза были вплотную уставлены в него, и к месту пригвождала некая волевая сила. Взбираясь на крутизну, каплана чуть замедлилась, растянувшись во всю свою длину (под сотню футов!) с когтистым, как у скорпиона, хвостом.

При таком темпе долезет не сразу. Глядя сверху в алчно поблескивающие оловяшки глаз и усердно семенящие лапы, он вдруг вспомнил о немом диалоге с ручьем. Одновременно всплыли те самые слова: «Безопасность единственно в том, чтобы не страшиться…» Неимоверным мышечным усилием удалось поднять одну ногу, лицо, между тем, сосредоточенно насупив так, что со стороны можно и усомниться: в своем ли уме. Едва это произошло, как тварь, похоже, поколебалась, словно почуяв перед собой неожиданно серьезного противника. И Карлсен понял, что обрел решающее преимущество.

Тут стал виден Крайски, парящий в воздухе в полусотне футов позади капланы. Карлсен не ослабил концентрации и тогда, когда тварь уже одолевала кручу, гнал всякое от себя сомнение. Хотя Крайски был с голыми руками: что у него на уме, непонятно.

Краем глаза тварь заметила Крайски и повернула голову. Гвоздящая к месту сила тотчас ослабла, и Карлсен волоча ноги (все еще как каменные) отодвинулся от края. Спустя секунду-другую над ним выросла голова – длинная, заостренная, с глазами-оловяшками и какой-то пикой вместо носа. Пасть без зубов, лишь черный язык торчком.

Вместо того чтобы перелезать, каплана продолжала вздыматься, пока не выросла над Карлсеном на двадцать футов. Голова качнулась назад, готовясь прянуть, напряженно подрагивал черный язык. Дыхание попросту разило невыносимым смрадом.

Тут Крайски, вынырнув сзади, дерзко ринулся каплане прямо на голову. Глаза у твари гнездились по бокам, и она уловила маневр – резко крутнувшись, прянула, чуть не поймав Крайски в щелкнувшие челюсти. Крайски улизнул и тут же кинулся снова, на этот раз с затылка. Дыбясь над закраиной плато, каплана не могла развернуться, не потеряв при этом равновесия (короткие лапы смотрелись нелепо) – вместо этого она лишь сильнее вытянулась при броске.

Какую-то секунду туловище с кривыми шпильками лап во всю длину прогибалось в воздухе, и тут что-то сухо треснуло. В тот же миг Карлсен почувствовал раскрепощающую легкость. Толкнувшись словно пловец, он взвился на полсотни футов в воздух. Тварь внизу, покачнувшись, наконец лишилась равновесия и грянулась с хлестким звуком, напоминающим удар бича. Скатившись по склону, она завалилась на спину, дрыгая ногами как при беге.

Крайски приземлился возле, наблюдая за агонией с мрачным удовлетворением. Карлсен приближался более осторожно, чувствуя при этом муку и смятение существа, будоражащие словно эфирные волны. Судя по голове, откинувшейся под неестественным углом, у капланы была сломана шея. Снизу в землю впитывалась желтая жидкость. Подойдя с другого бока, он увидел, что из плоти выпирает кость. Глаза уже подергивались пленкой, а из угла пасти сочилась все та же желтая жидкость. Голова в длину была шесть с лишним футов.

– У нас говорят: «Поганый как каплана». Понимаешь, почему?

Карлсен кивнул, передернувшись от отвращения. Кровь смердела не так как дыхание, но все равно приятного мало.

– Шея у нее слабое место, – со смаком сказал Крайски. – Стоит вынудить ее резко дернуть головой, как верхние позвонки лопаются.

– Ты такое прежде проделывал?

– Многократно, – ухмыльнулся Крайски. Карлсен отвел взгляд, чтобы скрыть неприязнь. Что-то в глазах Крайски (эдакая грубая удаль) смутно тревожило.

Минут десять стояли ждали, пока каплана затихнет – она была еще жива: золотистая кровь по-прежнему выходила толчками. Был момент, когда скорпионий хвост, взвившись, прыснул липкой зеленью, трава от которой почернела как от кислоты. Карлсен пошел под ветер, подальше от вони.

– Куда побежал, – окликнул Крайски, – еще не закончили.

– Разве нет?

– Я ее что, по-твоему, смеха ради убил? (Карлсен почему-то думал, что именно поэтому).

Крайски подошел к шее капланы и, протянув руку, взял на палец вытекшей крови и размазал по груди.

– Ты что делаешь?? – вскинулся Карлсен.

– Гарантия, что нас не засосет зоолит. – Зачерпнув целую пригоршню, он отер все тело. – Давай-ка присоединяйся.

– Меня-то, надеюсь, ты эту мразь втирать не заставишь?

– А чтоб заживо сожрали, не хочешь? – Крайски стоял в позе, в какой намыливаются под душем. С особым удовольствием он, похоже, втирал жидкость себе в гениталии.

Карлсен приблизился, сдерживая брезгливость.

– Что, в самом деле необходимо?

– Ты живым отсюда желаешь выбраться или нет?

– Ну ты и спросил.

– Тогда необходимо. – К гадливому удивлению Карлсена, он натер еще и волосы. – Делай как я.

Карлсен осторожно протянул ладонь под капающую кровь. Думал, что будет липко, а она оказалась маслянистой. Задержав дыхание, он втер ее в бедра и живот. Секунды не прошло, как легонько защипало. Вспомнилось, как однажды случайно перепутал противоартритную мазь с кремом для рук. Беспокойство мелькнуло, когда пощипывание переросло в жжение, но оно тут же сгладилось в приятно возбуждающее тепло. Как будто тело обрело чувствительность наравне с языком и пробовало теперь на вкус некую искристую жидкость. Понятно, почему Крайски втер ее в гениталии: ощущение определенно сексуальное.

Крайски с легкой усмешкой смотрел, как он, собрав кровь в пригоршню, стал растирать ее по груди и плечам. От приятности даже запах не казался уже таким нестерпимым: какая-нибудь растительная гниль, вполне переносимая – пил же сам когда-то на Аляске экстракт рыбьего жира, чтобы не простудиться.

Крайски между тем натирался по второму кругу.

– Интересно, откуда это… ощущение? – полюбопытствовал Карлсен.

– Жизненная сила. У капланы жизненная энергия хранится в кровеносной системе.

– А у нас нет, что ли?

– И у нас, только в меньшей степени. А то чревато.

Почему, выяснять не было необходимости. Жизненная сила капланы, по– своему хмеля, впитывалась напрямую в кровь. Потому, видимо, и запах такой отталкивающий, чтобы отпугивать всяких кровососов. Кстати, при втирании в гениталии чувственного эффекта не возникло – просто поток тепла и жизни, от которого буквально перехватывало дыхание.

– А оно что, правда защитит нас от зоалита?

– Так мне рассказывали. Самому удостовериться не было случая.

Кровь из раны перестала течь. Когда Карлсен, набрав последнюю пригоршню, растер ее по ягодицам, пощипывания не ощутилось. Существо было явно мертво.

– Идем, – позвал Крайски.

Взлетая следом, на лежащую внизу каплану он посмотрел с некоей приязненностью. Невозможно было чувствовать враждебность, ощущая у себя в жилах ее жизненную силу.

Курс опять был на север. Посвежев после отдыха, Карлсен мог теперь оценить диковинную разнообразность горного пейзажа. Он знаком был с Гималаями и хребтом Кимберли в западной Австралии, но эта их превосходила – и по причудливости отрешенных гор, и по глубине обширных каньонов, и по величавости ледников. Один гигантский водопад, шлейфом стелясь с десятимильной (никак не меньше) высоты, еще задолго до дна распушался султаном серебрящейся пыли. На другом участке некий циклопический взрыв, в куски разметав гору, оставил на ее месте кажущуюся бездонной воронку, расшвыряв вокруг осколки породы (иные величиной с пригорок) на десятки миль. Прямой удар пришелся на один каменный шпиль, верхняя половина которого, обломившись, рухнула словно срезанная молнией верхушка дерева и воткнулась концом в землю.

Поглощенный разглядыванием этого чуда природы, он оторопел от совершенно внезапного головокружения: откуда-то снизу их учуял зоолит. Опять зарябило и сужающейся воронкой потянуло вниз, все равно, что воду в сливное отверстие. Вон он, зоолит – с тысячефутовой высоты смотрится, словно извилистый снежный нанос там, в самой низине. Отчасти предусматривая уже такую встречу, ощущение Карлсен раскладывал более подробно. Сама тяга не такая уж и мощная, вместе с тем растерянность и дезориентация нагнетали свойственную сну иллюзорность, дрожащую дымку нереальности, от которой воля к сопротивлению ослабевала. Очевидно, зоолит насылал некую гипнотическую силу, от которой в ушах шумело как от кровяного давления.

– А ну-ка, – отрывисто бросил Крайски.

Раскрылиа руки, он пикировал вниз (ну не верх ли безрассудства!). И тут снова ожило: «Безопасность лишь в том, чтобы не страшиться», и как тогда он пересилил себя, видя приближение капланы. Направив волю на одоление растерянности, Карлсен даже удивился: не только страх, но даже беспокойство не донимает. От перелившейся из капланы жизненности в теле искрились радость и уверенность в своих силах.

Падение до зубовного скрежета резко прервалось, когда они уже поравнялись с вершиной каньона. Что-то крупно дернуло, будто сверху раскрылся парашют, и стало тормозить как при лыжном спуске. Брошенной бутылкой лопнула дезориентирующая сила. И тут все равно, что угодили в воздушную струю, настолько резко подкинуло вверх. Рядом, кувыркаясь купидоном, раскатисто хохотал Крайски. Ощущение забавное, озорное, будто на водяных горках в игровом аттракционе. Стена каньона находилась в полумиле – не столкнешься – так что можно было свободно кувыркаться, как волан на ветру. Умора, с каким ворчливым негодованием оттолкнул их зоолит.

Когда сила его брезгливости перестала гнать вверх, они выровнялись, как пловцы в волнах прилива. Крайски все никак не мог отойти от смеха.

– Откуда у него такая ненависть к каплане? – спросил Карлсен.

– Так и не ясно. Коргхайские ученые полагают, он в качестве защиты выработал некую антиэнергию. Вон, видишь? – он указал на ту бездонную воронку, что уже позади. – Его работа. Зоолита оглушили излучением, а там сбросили на него дюжину каплан. Рванул как бомба, вон какой кратер образовался. И ученых всех накрыло, что делали эксперимент. Не ожидали, что такая будет реакция.

– Бог ты мой! (От одного размера дух захватывает).

Утро было уже в разгаре, солнце стояло высоко. Свет цедился сквозь облачность, поэтому виделось лишь сияние, вроде синего неона. По какой-то причуде атмосферы горизонт переливчато мерцал фиолетовым – от этого все казалось несколько сюрреальным, как в застывшем сполохе молнии.

Следующие полчаса они дважды попадали в «водоворот» зоолита, но оба раза их выбрасывало, стоило снизиться на сотню футов – как будто тот, первый разослал предостережение.

Горы резко обрывались живописным отвесом из темно-зеленого, похожего на мрамор камня: стена, – куда ни посмотри, одинаково бескрайняя, – под крутым углом сходила в раскинувшуюся внизу равнину. Свет здесь был ярче, из-за облаков яснее различались и контуры светила. Плавно круглящаяся холмами равнина была покрыта синей травой, среди которой оранжевыми вкраплениями выделялись отдельные кусты и деревца. Прогалинами смотрелись овальные островки пурпурного цвета, чуть темнеющие под дуновением ветра. На расстоянии, милях в тридцати, отчетливо виднелось то, что Крайски назвал деревом. В высоту, должно быть, миля с лишним, а с земным деревом сходство чисто условное. Ствол вздымается немного наискось – с одного бока выступов нет вообще, зато с другого «сучья» похожи больше на железные балки, идущие параллельно земле. Вообще напоминает какую-нибудь огромную абстрактную скульптуру.

Внизу – голубой простор, скорее всего, озеро (свет отражается), самый яркий объект на равнине. А в самой дали, на северном горизонте, снова горы, только уже красного цвета, причем не песчаник, а что-то ближе к алому.

Крайски, окончательно замедлив ход, ткнулся оземь у подножия скалы.

– Теперь осторожно.

– А мы что, не в город разве идем? – Мысль о городе исключительно с женским населением вызывала любопытство.

– Нас туда доставят. А пойдем без спроса, тут нам и конец.

– Они что, так ненавидят мужчин?

– Есть тому причина, – знающе кивнул Крайски.

Вблизи на скалах различались глубокие язвины и впадины, а также множество пещер. У входа в одну из них громоздилась та самая птица– нетопырь. Со сложенными крыльями она странно напоминала высокого, с орлиным профилем, лысача, сцепившего руки за спиной. Завидев идущих, она тревожно рявкнула, отчего из пещер стали вытесняться десятки ее сородичей: дескать, что там происходит. Но, несмотря на грозный вид, враждебности в них не было, и удостоверясь, что летучие чужаки ничего дурного не думают, птицы ретировались в свои пещеры.

Пурпурные овалы-островки оказались чем-то вроде колосящихся злаков – точнее початков, плотных и глянцевитых.

Земля у подножия, черная и странно влажная, была усажена темно– зелеными осколками породы (некоторые острые как рубило). Запах специфический – едкий, можно сказать, лекарственный. Стоять босиком было отрадно мягко и прохладно.

Там, где начиналась трава, торчал высокий, с дерево, куст с плодами – похоже на яблоки, только синие.

– Съедобные? – кивком указал Карлсен.

– Да. Попробовать хочешь?

Вдвоем они подошли к кусту. Синие плоды, напоминающие скорее фиги, были мягки на ощупь. Но сорвать хоть один никак не получалось, даже двумя руками.

Крайски покачал головой.

– Не так надо. Смотри.

Поднявшись на высоту в полсотни футов, он резко нырнул и, проносясь мимо куста, сорвал один плод – на удивление тяжелый, будто из свинца.

– Надо быстро, чтобы он не успел напрячься.

Карлсен попробовал надкусить: кожура жесткая как резина. Крайски хохотнул. Высмотрев камень поострее, он сноровисто прижал плод к земле и надсек. Кожура вскрылась как рана, обнажив мясистую желтоватую мякоть. Запах густой, аппетитный.

– Точно съедобный? – переспросил Карлсен.

– Точно. Только знай наперед: как съешь – летать больше не сможешь.

– Это почему?

– Летаешь ты потому, что у тебя полярность противоположна полярности этой планеты. Но стоит лишь усвоить здешнюю пищу, как перенимается и здешняя полярность.

(Вот тебе и поел… А хочется). Карлсен разочарованно положил плод на землю.

– А я, тем не менее, вкушу, – улыбнулся Крайски.

Опустившись на корточки, он камнем ковырнул мякоть. Взыскательно осмотрев, словно дегустатор блюдо, одобрительно кивнул.

– Ты же летать не сможешь! – спохватился Карлсен.

– В Хешмаре это даже к лучшему. Не ровен час, можно поплатиться жизнью.

Он, выпрямившись, протянул плод Карлсену. Тот приняв было его на ладонь, поспешно обронил: плод сделался теплым как кровь.

– Ты попробуй, – как ни в чем не бывало сказал Крайски.

Карлсен, подняв, осмотрительно поднес плод ко рту. Мякоть оказалась плотной, сытной, хотя с каким-то непонятным фруктовым привкусом: не то перезрелая черника, не то земляника с малиной. Вкуснее, казалось, нет ничего на свете. Проходя по пищеводу, пища вызывала знакомый трепет, свойственный жизненной энергии. Карлсен куснул еще раз.

– Не увлекайся, – предостерег Крайски. – Он слегка хмелит, а навеселе нам быть ни к чему.

– Прелесть какая. Я и не чуял, что так голоден.

– Тогда тебе лучше вон того попробовать.

Крайски подвел его туда, где в сотне-другой ярдов покачивались на высоченных – в рост человека – стеблях пурпурные початки, и молниеносным усилием оторвал один из них. Карлсен взялся было подражать, но проворства не хватило: получилось все равно, что сгибать стальной прут. Крайски, рассмеявшись, повторил прием, все тем же молниеносным движением сорвав еще один початок.

– Это тебе не комара газетой хлопнуть! Тут на планете и плоды и растения борются, чтоб не достаться на съедение.

Опять же, пурпурный початок показался на удивление тяжелым, по земным меркам, кусок гранита.

– И как его едят?

– Просто надкуси как следует. Смотри-ка.

Крайски, взяв початок обеими руками, впился в него зубами. Затем, сплюнув себе на ладонь горсть семян, резко растер их друг о друга. Вытянув сложенные ладони, продемонстрировал: шелуха отделилась. Шелуху Крайски сдул, а семена стал жевать.

Стиснув початок в ладонях, Карлсен сжал челюсти – не семена, а гравий какой-то, даже за зубы боязно. Но стоило отделиться нескольким, как остальные посыпались уже сами собой, став теплыми и податливыми. Подражая Крайски, он растер их в ладонях; шелуха отделилась на удивление легко. Сдул ее, и вот они семена – мясистые, с сытным, прямо-таки мясным вкусом, да еще и теплые.

Всякий раз, когда он подносил початок ко рту, семена сопротивлялись, все равно, что напрягая мускул. Но стоило надкусить как следует, и напряжение пропадало.

Карлсен попробовал выскрести все семена наружу острым камнем – оказалось, так быстрее и проще. После некоторого упорства все семена высыпались совершенно свободно. Удалив шелуху, он стал жадно насыщаться. И опять показалось, что приятней пищи нет.

– А почему теплые-то?

– Они всю свою жизненность сплотили на сопротивление. Стоит его сломить, как она переходит в тепло.

Зерна оказались на редкость сытными, только вызывали странноватую тяжесть. Действительно возникало ощущение, что прибываешь в весе. Доев, Карлсен вернулся к оранжевому кусту и смахнул еще один плод. С обретенной сноровкой это давалось легче: ребенком он горазд был ловить мух на лету – занятие сродни этому. Хотя здесь открылось, что плоды еще и телепаты: напрягаются до того, как поднял руку, так что надо лишь смахивать их сразу, пока не отреагируют.

Нажевавшись сочной мякоти, Карлсен удовлетворенно вздохнул. Прав Крайски: слегка пьянит. Тепло прямиком передалось в пах, вызвав неуемную эрекцию. Перспектива встречи с женщинами наполняла томным вожделением (причина, видимо, в только что поглощенной, энергии), как у чующего еду голодного животного.

Вольготно растянувшись на спине, Карлсен заложил руки за голову. Да, веса несомненно прибавилось, но ничего неприятного в этом нет, даже наоборот. Он зевнул.

– А теперь что?

– Ждем, – коротко ответил Крайски, сидящий спиной к деревцу.

– Ты уверен, что им про нас известно?

– Абсолютно.

– А откуда?

– Для начала, им все должен сообщить джерид, – он кивком указал на «дерево», виднеющееся на горизонте.

– Что-то вроде системы раннего оповещения?

– И гораздо больше.

– Ты сказал, у женщин есть причина ненавидеть мужчин. Из-за чего?

Карлсен посмотрел на него, подняв брови.

– Ты все еще не понял?

– Не забывай, я с этим местом едва знаком.

– Какая разница. Есть же логика. Вдумайся: когда на Земле примечаешь какую-нибудь красотку, чего тебе хочется? Поцеловать, приобнять, затащить в постель. Ты ее, попросту говоря, почитаешь за пищу. Половой акт приносит удовлетворение не хуже еды. Теперь доходит? На Дреде мужчина, добиваясь женщины, хочет поглотить ее, съесть, осушить словно бокал вина.

– И что, при этом обязательно с ней что-нибудь такое, сотворить?

– Нет, конечно. Чаще обходится без этого. Но для них в этом какая-то неполнота… как если бы мужчине на Земле позволялось лишь гладить женщину по волосам, но никак не целовать или тем более любиться. Разумеется…

Он осекся так внезапно, что Карлсен распахнул глаза и поспешно сел. В нескольких футах находилась женщина.

Она пристально смотрела на них из какого-то приземистого транспортного средства, белого, похожего на машину с откидным верхом, только без колес. – Чего вам надо? – резко спросила она.

Язык совершенно незнакомый, но мысль так отчетлива, будто произнесена на английском.

– А-а, Логайя, – сказал Крайски с несвойственной ему робостью. – Рад снова тебя видеть.

Рыжие волосы женщины были подстрижены очень коротко, можно сказать, бриты. Лицо красивое и очень сильное, с неподвижным взглядом, под которым глаза у Крайски начинали бегать.

– Ты знаешь, что вас сюда никто не звал.

– Извиняюсь. Я не знал, что… – Крайски звучал провинившимся школьником.

– Кто этот человек? – она перевела взгляд на Карлсена.

– Я назначен его учителем.

– Вот как, – это ее, похоже, удовлетворило. – И зачем ты его сюда привел?

– Показать вашу планету.

Она продолжала молча их разглядывать, очевидно полностью владея ситуацией – судья, в силах которого казнить или миловать.

– Я возьму вас, – произнесла она наконец. – Но не могу гарантировать, что вас примут.

– Спасибо тебе, – смиренно кивнул Крайски.

– Полезайте.

Сойдя со своего сиденья, она жестом указала на заднюю, открытую часть машины. Удивительно: роста в ней было всего около пяти футов – властный вид словно придавал ей размеров. На ней было практичное одеяние в коричневую и черную полосу – без рукавов, длиной чуть ниже колена. Фигура ладная, только шире и сильнее, чем у земной женщины. Силы явно хватает, чтобы каждого из них поднять одной рукой.