Текст книги "Метаморфозы вампиров-2"

Удивительно было лежать в чужом теле, лелея мысль о насилии и уничтожении, и одновременно приходить от этой мысли в ужас. Никогда еще он не чувствовал такой раздвоенности.

Ригмар приладила к его темени и голеням влажные электроды (прикосновение прохладных пальцев сказывалось просто невыносимо). Пенис так разбух от вожделения, что казалось, жил обособленной жизнью.

– Сейчас, когда будет записываться психограмма, надо, чтобы ты все внимание переводил на различные части своего тела, начиная с головы. Начни с того, что закрой глаза, открой, и смотри на экран.

Экран, о котором шла речь, находился на стене, в одном футе над кушеткой. В данную минуту он был пуст.

– Для начала сфокусируйся на голове. Я сперва хочу снять психограмму твоего ума. Закрой глаза. Представь, что остального тела у тебя как бы не существует. Когда почувствуешь, что внимание зафиксировано, глаза открой. Хорошо, отлично. – Экран постепенно затопила лазоревая синева. – В алхимии синий – традиционный цвет интеллекта. Могу сказать, что интеллект у тебя значительно сильнее, чем у Грубига.

В душе неудержимо шевельнулась гордость.

– А у Грубига какой цвет?

– Я покажу. – Она коснулась пульта. Экран сделался грязно-серым, с невнятным оттенком голубизны. – Примерно того же цвета, что у идиота.

– Странно. Мне он идиотом не показался.

– Это потому, что ты интеллект путаешь с хитростью. Теперь надо, чтобы ты внимание перевел на сердце. Нет, вначале глаза закрой. Так, теперь открой. – Экран закраснел (по краям чуть блеклый, до розового). – Красный, можно сказать, цвет самосохранения, необходимость оставаться сильным и здоровым. Для человека у тебя примерно средний.

– А у Грубига?

Она показала. Экран стал пронзительно-алым.

– Так что сам видишь, – улыбнулась она, – у барашей самосохранение развито очень даже сильно.

Интриговала сама интенсивность цвета: красный просто наичистейший, никакой блеклости по краям.

– Теперь твое солнечное сплетение. – На этот раз экран заволокла дымчатая желтизна с коричневатым оттенком. – Это источник интуиции.

– Ну как, хорошая или не очень?

– Серединка наполовинку. А вот у Грубига. Экран вспыхнул яркой желтизной.

– Бог ты мой!

– Да, у барашей интуитивность очень мощная. Хотя сильно не расстраивайся. Просто они котируются первыми на этой планете. – Экран снова погас. – Теперь надо, чтобы ты сконцентрировался у себя на половых органах. Закрой глаза.

До этой минуты интерес к происходящему отодвигал вожделение на задний план, теперь оно возвратилось с мрачной неутоленностью, от которой гормоны лавиной хлынули в кровяное русло.

– Открой глаза.

Экран представлял собой прихотливую, похожую на абстрактную живопись сумятицу кроваво-красных и черных пятен; под неподвижным взглядом они беспрестанно двигались, как рябь на воде. – Красные, – указала Ригмар, – это мужская сексуальная энергия, животный гон продолжать род.

– А черные?

– Чистого вида деструктивность, тяга насиловать и убивать.

Карлсен что было сил старался смотреть отчужденно, но никак не удавалось. Слишком сознавалась связь между вожделением к Ригмар и пляшущим двуцветием на экране. Он намеренно избегал на нее смотреть.

– Смущаться ни к чему. Я сама ощущала черную энергию, когда находилась в теле Грубига.

Он протяжно вздохнул, чтобы хоть как-то испустить напряжение.

– И подумать-то страшно. Получается, он что-то вроде закоренелого сексуального маньяка.

– Не «что-то вроде», а именно закоренелый сексуальный маньяк, – она выключила экран. – И таких на этой планете миллион с лишним. Потому нам, как видишь, и нужна сильная оборонительная система.

Карлсена от этих слов заполонило горькое, на грани отчаянья, сожаление (непонятно, Грубига реакция или его самого).

– Благодарю, – сказала Ригмар. – На этом хватит.

Карлсен, поднявшись, отправился было в соседнюю комнату.

– Хотя за мной еще одно обещание Грубигуг.

– Грубигу? – недопонял он.

Ригмар указала на розовый конус.

– Встань-ка туда еще раз.

Недоумевая, в чем дело, Карлсен взошел под конус. Из-под него он видел, как Ригмар проделала что-то за пультом, после чего цветность в конусе сменилась на синий, затем на фиолетовый. Одновременно тело прониклось теплом, переросшим вскоре в неимоверный, тоскующий восторг. До него сразу же дошло, что это. Конус наполнила некая чистая форма женской сексуальной энергии, которую плоть поглощала с хищностью голодающего. Возникло иллюзорное ощущение, будто о тебя томно трутся телами нагие красавицы, лаская влажными губами чувствительные места. Наслаждение такое, что приходилось сдерживать себя от бессмысленного, восторженного хохота. По мере того как сладкое безумство все нарастало, он стал полностью пассивен, словно растворясь сущностью во Вселенной (ощущение примерно как тогда у снаму).

И тут внезапно все кончилось. Он полностью насытился – настолько, что малейшее продолжение, и сделалось бы дурно. Когда свет потускнел, а конус пошел вверх, он почувствовал сбегающую по бедру скользкую влагу и понял, что незаметно закончил оргазмом.

Тело так отяжелело, что хотелось лечь на кушетку и закрыть глаза. Ригмар, очевидно, это понимала.

– Некогда, – потянула она в соседнюю комнату. – Ну-ка быстро туда. Грубиu уже очнулся: под конус Карлсен взошел под взглядом собственного тела. Через несколько секунд чувства схлынули, а восстановившаяся вскоре тщедушная легковесность дара понять: возврат в свою всегдашнюю оболочку произошел. Тепло и отяжеленность держались еще около минуты. В сравнении с остротой и ясностью ощущений Грубига собственное восприятие казалось каким-то размытым и невнятным: все равно, что из-за руля нового красавца– автомобиля пересесть в разбитый драндулет. Выходя из комнаты, Карлсен поймал себя на том, что в теле пока держатся и следы пребывания Грубига: грубая сила и постепенно утихающее вожделение к Ригмар.

К удивлению, Грубиг вид имел сердитый и раздосадованный.

– Ты почему ему дала, а не мне, а?!

– Ты знаешь, почему, – ответила Ригмар. – И на том спасибо.

– Нет не знаю!

– Ступай давай, – велела она.

Грубиг, свирепо зыркнув, тряхнул башкой и вышел.

– А сбежать он не может?

– Исключено. Каждый шаг его прослеживается. Интересно: не имея ни капли женской энергии у себя в теле, Карлсен тем не менее ощущал в себе сладостное насыщение. И Ригмар также утратила свою холодность и угрюмость – приобщения к восприятию Грубига хватило, чтобы она оказалась желанной.

– Что ты такое со мной сделала? – поинтересовался он.

– Влила немного женской жизненной энергии.

– Но как вы ее храните?

– Это наш секрет, – уклончиво ответила она.

Перемена в женщине спровоцировала на вопрос:

– Почему ты не дала это ощутить ему?

Ригмар посмотрела с удивлением.

– Разве не ясно? Он бы в таком случае делал все, чтобы его повторить. И стал бы крайне опасен.

– Жаль все-таки, что нельзя ему дать того, чего он хочет. При достаточном вливании он бы ведь наверняка перестал быть опасным?

В ее взгляде читалось изумление.

– Как, ты так и не понял? Побывал в его теле и не уяснил?

– Извини, такой уж дурень, – виновато улыбнулся Карлсен.

– Ложись снова, – кивнула она на кушетку. Карлсен без вопросов подчинился. Ложе теперь ощущалась гораздо жестче: немудрено, при таком уменьшении плотности тела.

Ко лбу ему она присосками прикрепила электроды, затем к голеням с помощью ремней. Затем, – неожиданно, – еще и к гениталиям, ремешок пропустив под мошонкой.

– Сейчас ты увидишь, почему это необходимо, – спокойно сказала она. Выпрямившись, Ригмар вернулась к пульту.

– Так, смотри на экран. – Синева монитора сменилась на сиреневый, затем на нежно-розовый, цвета весенней зорьки, и, наконец разом на яркий, чистый желтый, цвета подсолнуха. Одновременно от электродов заструились успокаивающие вибрации, от которых задышалось глубже, а веки смежились сами собой.

– Сейчас ты ощущаешь сексуальную энергию непосредственно, в чистом виде – ту, что оживляет мужскую сперму и оплодотворяет женскую яйцеклетку. Это одна из простейших форм жизненной энергии. От нее чувствуешь себя младенцем.

Точность ее описания удивляла. Его преполняло лучистое, кроткое счастье младенца, лежащего на руках у матери. Словно действительно заново переживаешь первые часы своей жизни.

– А теперь что будет, если я усилю поток. Вибрации усилились, вызвав прилив эротической энергии, от которой он с присвистом втянул воздух, словно от боли.

– Видишь?

Вначале до него не дошло, о чем она. И тут он увидел, что желтизна психограммы сменилась на красный, который снизу между тем разбавился серым, будто туда просочилась грязная вода. Ненадолго: поколебавшись, серость отхлынула. С усилием овладев голосом, Карлсен спросил:

– Что там серое такое?

– Вожделение, – ответила Ригмар с улыбкой.

Когда она снова сработала на пульте, паводок эротической энергии поднялся настолько, что им зажглось все тело.

– Попытайся освободить ум, – сказала она.

Невозможно: пронизывающий живой поток экстаза наводнял ум наисексуальными сценами. Самая желанная – притиснуть к себе Ригмар и пить, упиваться ее жизненной энергией. Серость между тем наводняла экран странно хлябающим движением, все равно, что капля чернил, пущенная в стакан с водой. Удивительно: в определенный момент вместо того, чтобы смешаться с красным и создать некий красно-коричневый колорит, серость пошла обособляться, создавая быстро чернеющие пятнышки-островки неправильной формы. Два цвета как бы отказывались сочетаться, все равно, что нефть и вода. Минуты не прошло, как экран напоминал уже абстрактную живопись вроде той, что на психограмме у Грубига. Хотя не ярко алое и черное, а как бы выцветшее. Разница еще и в том, что у Грубига алое и черное приходились примерно наполовину, а здесь красное преобладало на три четверти как минимум.

Карлсен в очередной раз начал испытывать смущение, уловив связь между абстракцией на экране и неистовым желанием возобладать женщиной, стоящей сейчас за пультом и направляющей поток. Ригмар не могла не понимать, что является объектом этого хлещущего фонтана вожделения. Через несколько секунд проблема разрешилась сама собой: нестерпимое наслаждение увенчалось оргазмом.

Когда Ригмар отсоединяла электроды, Карлсен пассивно, закрыв глаза лежал на кушетке. Чувствовалось, как она влажной тряпицей промокает ему на животе сперму.

– Ну, теперь понимаешь? – спросила она, глядя на него сверху вниз.

– Похоже, да.

– Что именно?

Карлсен с усилием сосредоточился.

– Сексуальное желание не может существовать без запретности.

– Нет, – она покачала головой. – Ты же помнишь ощущение сексуальной энергии, когда я только еще включила аппарат. Я тогда сказала тебе: вот она, сексуальная энергия в чистом виде, та, что оплодотворяет яйцеклетку. Но стоит этой энергии направиться на объект, как она разбавляется тем, что ты назвал «запретностью». И тогда красная энергия становится черной.

– У нас это еще называется «первородным грехом», – кстати вспомнил Карлсен.

– Да. Я знаю вашу легенду о садах Эдема. Но она не вполне соответствует. По Библии, Адам решает ослушаться Бога и вкусить яблока. На самом же деле это вина Бога. Природа решила сделать секс привлекательным, придав ему дух запретности.

Карлсен, слегка нахмурясь, покачал головой. Он сам над этим многократно размышлял.

– Но ведь это же, безусловно, не относится к более простым формам жизни – животным, птицам?

Ригмар покачала поднятым пальцем.

– Наши ученые всех их опробовали. Это относится к любой форме жизни, размножающейся совокуплением.

– Даже к снаму?

– Секс в общепринятом смысле к снаму не относится. Они ближе к простым биоорганизмам, которые множатся делением.

– Да, но…

Та вдруг остерегающе взметнула руку. На лице – обостренное внимание.

– В чем дело? – спросил Карлсен.

Не успел договорить, как свет в комнате стал тускнеть. Посмотрел через прозрачный пол и стало ясно, почему: вода под ногами заметно потемнела.

– Грубиг, – негромко произнесла Ригмар. – Пытается сбежать. Грубиг! – резко окликнула она, подойдя к экрану связи. Высветилась лишь пустая камера.

– Так и знала, что рискнет именно сегодня, – она натянуто улыбнулась. – Идем.

Следом за ней он вышел в коридор. Дойдя быстрым шагом до пересечения, они вышли навстречу одной из идущих женщин. Карлсен подумал вначале, что Логайя, хотя нет, повыше.

Ригмар преградила ей дорогу.

– Как тебя зовут?

– Живана, – ответила женщина. – Я из социолаборатории…

– Грубиг, бесполезно! – еще ближе подошла к ней Ригмар.

– Ой, извините… – замешкалась чего-то женщина.

Карлсен во все глаза смотрел на Ригмар – особа не из тех, кто может обознаться. При этом он краем глаза уловил мимолетное движение. Секунды не прошло, как женщина, схватив Ригмар, притиснула ее к своей груди. Сделав было шаг, чтобы вмешаться, Карлсен вдруг единым толчком почуял сильную опасность. Чужую хватку Ригмар внешне сносила совершенно пассивно. Послышалось потрескивание, и в воздухе основательно повеяло паленым. Неожиданно женщина ослабила хватку, и отшатнувшись вполоборота, грузно осела на пол. Он посмотрел сверху вниз: Грубиг.

Паленым так и несло. Настолько, что даже подташнивало.

– Что ты с ним сделала?

– Взяла из него энергию, которую он хотел выпить из меня.

Лицо у Грубига как-то разом пожухло и пожелтело, как у тяжелобольного, одна щека искажена, как при параличе.

Выглянув из-за своей двери, к ним подошел Каджек.

– Бедняга, – мягко сказал он. – Я предполагал, что до побега ему еще как минимум неделя.

– А я поняла, что сегодня, – сказала Ригмар. – Он нынче утром похитил у меня немного энергии.

– Почему ты его не остановила?

– Хотела, чтобы гость наглядно представил себе одну из наших насущных проблем.

– Позову сейчас помощников, пускай уберут, – каджек удалился по коридору.

– Идем, – сказала Ригмар. – Надо еще много чего посмотреть.

Вновь выйдя на свежий воздух, он испытал облегчение. Ощущать в помещении такую толщу воды под ногами было настолько непривычно, что нервировало. Под открытым небом игнорировать это было проще: помогало отражение от тротуаров и мостовых.

По-прежнему точила мысль о Грубиге, все никак не шла из памяти искаженная щека. Ригмар, напротив, лучилась мягкой, уверенной жизненностью (сказывалась, видимо, поглощенная энергия).

Становилось ощутимо жарко, хотя прохладный ветерок делал температуру сносной.

– Ты голоден? – спросила Ригмар.

– Нет, спасибо.

– Все никак о Грубиге забыть не можешь?

Карлсен улыбнулся, признавая ее проницательность. Но желание быть откровенным и одновременно тактичным никак не могли ужиться между собой.

– Я постоянно к нему испытываю некоторую симпатию. Видимо, это естественно после того, как побываешь в одной шкуре.

– С эдакой-то зверюгой? – она пожала плечами.

– Так уж необходимо было его убивать?

– С чего ты взял, что он мертв?

– Разве нет? – удивленно посмотрел он.

– Я просто вытянула из него энергию.

– Так он восстановится?

– Физически да. А вот клетки хранения энергетики навсегда теперь с изъяном. Прежним он уже не будет никогда.

Ее откровенность располагала.

– А без изъяна никак нельзя было с ним сладить?

– Никак, – со спокойной твердостью сказала она. – Видишь ли, мне пришлось столкнуться с исходящим от него напором: вытянуть из меня жизненную силу. Причем все это мгновенно, не раздумывая. Хорошо, что я уже ожидала нападения. Если б нет, он бы пересилил.

– Он бы тебя убил?

– Нет. Я уже объясняла: желая этого, он сам бы и погиб. У меня была цель лишь противостоять его намерению.

Через площадь они прошли на окольную улицу. Торговые ряды, изобилующие всевозможной рыбой, съедобными моллюсками и ракообразными, придавали картине сходство с каким-нибудь норвежским портовым городком. Горками навалены были желтые в черную полоску раковины, а из ракообразных выделялся размерами один, напоминающий гигантского омара. Встречались водяные улитки с пятнистыми синими ракушками, лакричного вида черный гриб, и еще какой-то странного вида кочан в сером меху, ровно, как сердце, пульсирующий. Расспрашивать было бессмысленно, иначе пришлось бы теребить вопросами, не умолкая.

Карлсен шел, оглядывая безупречно чистые улицы Хешмара, со вкусом оформленные витрины, нарядные дома под серебристыми крышами. Абсурд все– таки вопиющий: женщинам не иметь возле себя мужчин. Ну что такого? Жили б себе да жили.

– А что, ну неужели никак договориться нельзя с мужчинами?…

– Договоренность у нас есть, – перебила она. – Раз в году в Хешмар из Гавунды прибывают мужчины, давать нам свое семя. Без них род бы вымер.

– Но в таком случае?…

– Ты не понимаешь, – нетерпеливо перебила она. – Видел результаты теста, и все еще не понимаешь.

«Извини», – сказал было Карлсен, но вовремя себя одернул: может вызвать раздражение. На Земле это лишь разменное словцо, здесь же, в телепатическом сигнале, прозвучал бы весь сокровенный его смысл. Вместо этого он произнес:

– Я хотел бы понять.

– У тебя будет возможность, – смягчилась она… – Как раз сегодня они нагрянут.

Дальше шли молча. Карлсен замечал, что женщины, проходя, улыбаются его спутнице, на него при этом и не глядя. Причем не то чтобы из неприязни, а просто игнорируют, будто его нет вовсе. Исключение составила одна, чуть не столкнувшаяся с ними на выходе из дверей магазинчика. Прежде чем вступить с Ригмар в разговор, она с любопытством мелькнула на Карлсена взглядом. Как-то странно: Ригмар при этом его не представила, не заикнулась даже, кто он такой. Более того, был еще момент, когда женщина (по виду лет на десять старше Ригмар) вдруг взяла и легонько сжала ей запястье. Разговор (смесь слов и телепатии) шел, похоже, о какой-то «Массаре». Что или кто это, он так и не уловил.

Когда двинулись дальше, он спросил:

– А зачем она тронула тебе руку?

– Убедиться, что ей не мерещится. Потому что рядом был ты.

– Она что, заподозрила, что перед ней галлюцинация, как Грубиг?

Ригмар кивнула.

– Гребиры частенько пытаются просочиться в наш город. Джерид дает сигнал тревоги, но все равно приходится их выявлять.

(Джерид? – Ах да, то самое дерево, высоченное).

– А что означает «джерид»?

– Шептатель.

Смерив взглядом скрюченные, изломанные ветви, он подумал, что это дерево свое давно уже отшептало.

Женщины, проходя мимо, Карлсена по-прежнему игнорировали.

– Но почему они смотрят так, будто меня вообще нет?

– Тебе не понять, насколько гребиры ненавистны в Хешмаре.

– Но смотрели же, когда мы только въезжали в город?

– Потому что вы были в машине. Они-то думали, вы пленники. А так, если со мной, они принимают тебя за какого-нибудь гребира. Для нас, – перебила она, видя, что Карлсен пытается сказать что-то в оправдание, – все мужчины так или иначе гребиры. Нам постоянно надо быть начеку.

Улица в конце неожиданно расширялась. Вначале подумалось, что еще на одну площадь. Но оказалось, из затенения домов они вышли на подобие огромной арены, сходящей вниз рядами амфитеатра – пятьсот ярдов в поперечнике и ярдов триста глубиной. Ступени четырех секторов вели на дно, где посредине белым куполом возвышалось какое-то здание. Белизна ослепительно контрастировала с кобальтовой синевой амфитеатра – красота архитектуры обворожительная.

– Это наш Архивный Зал, – указала Ригмар. Мысль о спуске по меньшей мере на тысячу ступеней нагоняла тоску. И тут, к облегчению, Ригмар села на синее сиденье в верхнем ряду, Карлсену указав занять другое, рядом пониже. Такие же роскошные сидения-кресла шли до самого низа. Едва сели, как кресла мягко и бесшумно двинулись вниз, словно фуникулер или эскалатор. Под стеклом порскнули в стороны всполошившиеся рыбы. Устройства эскалатора уяснить не удавалось: не было видно ни троса, ни приводного ремня, на котором крепились бы кресла.

Во всю величину здание (по сути, усеченная сфера с плоским основанием) предстало вблизи дна – габариты несравненно больше любого из городских строений: футов сто в высоту. Причина такого исключения выяснилась, когда ступили на стеклянный пол. Оказывается, здание покоилось на основании из материковой породы – судя по неровностям, дну озера.

– Грандиозно. Кто же это возвел?

– Каджек К-17.

– Кстати, вопрос: А откуда каджеки родом?

– С планеты в системе Эпсилон. Они называют ее Каджан.

– Они в самом деле бесполы?

– Этот вопрос, – Ригмар улыбнулась, – ты сумеешь задать уже вот-вот.

Озадачивало то, что у сферического здания не было видимого входа – всюду лишь гладкая белая поверхность. Лишь на подходе взору открылась идущая под плоское основание лестница – вырублена непосредственно в породе и, в отличие от всего остального, не взята под стекло. При спуске взгляд подмечал вмурованные окаменелости раковин, отпечаток какого-то примитивного земноводного. В конце лестницы плавно отъехала дверь, открыв подъем в десяток ступеней. Поднявшись, они оказались в смутно освещенном интерьере, напоминающем чем-то концертный зал Алькатраз: вдвое меньшие размеры придавали ему странное сходство с утробой. Темно-зеленое покрытие пола напоминало отложения водорослей, теплые и бархатисто мягкие.

Вышедший навстречу каджек, на первый взгляд, точь в точь походил на своего сородича: то же бесхитростное одеяние, грушевидная голова с наростом вместо волос, плоский лоб с округленными, как от постоянного удивления, глазами. Лишь вблизи стало понятно, что он гораздо старше К– 97.

– Доброе утро, К-17. Вот он, человек, о котором я тебе сообщала. Его имя Доктор Карлсен.

К-17, как и К-97, улыбнулся с той же редкостной, видимо типичной для каджека, обаятельностью. Тепло рукопожатия контрастировало с ледяной холодностью пальцев (ассоциация почему-то с пригоршней сырой осенней листвы).

– Вы доктор философии? – спросил каджек словами (вот это да!), английские фразы произнося с забавной точностью иностранца, прилежно окончившего языковые курсы.

– Скорее медицины: я психолог.

– А-а, – протянул тот с чуть заметным разочарованием.

– Это вы спроектировали этот комплекс?

– О нет. Это мой прадед. Я К-17 пятый. Просто нам удобнее значиться под прежним именем.

– Я вас покину, – вмешалась Ригмар. – У меня встреча Массары. К-17 с удовольствием тебе поотвечает.

– Благодарю.

Перспектива насытить наконец свое любопытство вызывала волнение. Так голодный радуется подносу с обильной трапезой. Остаться наедине с К-17 тоже неплохо: к Ригмар за это время он успел уже проникнуться, но все равно подспудно чувствовалось, что ей с ним скучновато.

– Хорошо, – сказал К-17, когда женщина удалилась. – Побеседовать с человеком для меня неожиданное удовольствие.

– Вы бывали на Земле?

– Нет. К сожалению, лицом не вышел: неизбежно бы привлек у вас внимание, – сказал каджек без намека на шутливость.

– Но существует же обмен телами.

Глаза у К-17 подернулись пленкой (похоже, выражение иронии или усмешки).

– Мы, каджеки, крайне консервативны. – Он вернулся к телепатии, человеческий язык считая, видимо, затяжным и нудным.

Ментальный контакт был исключительно ярким, отчетливым. – Для нас пользовать чужие тела надо сказать, на редкость зазорно. – Лицо его вновь преобразилось восхитительной улыбкой.

– Ну, а теперь любые ваши вопросы.

Несмотря на неуемное любопытство, приступить к расспросам оказалось не так-то легко.

– Вы не могли бы рассказать что-нибудь о каджеках?

– Мы происходим с десятой планеты в системе Эпсилон, единственной наделенной жизнью. Эпсилон, как вам известно, двойная звезда, потому у нас страсть к абстракциям.

– Почему? – сморгнул, не понимая, Карлсен.

– А-а, вы же не знаете, что двойные звезды в своих планетарных системах подвергают все живое колоссальному напряжению: постоянные перемены в гравитационном поле сказываются на жизни дезориентирующе. Мы реагируем тем, что ищем чего-то неизменного, вроде мира математики и науки. Религии у вас на Земле основаны на том же принципе.

– Религия и наука в вашем понимании одно и то же?

К-17 посмотрел несколько удивленно.

– А как же. Безусловно, одно и то же.

Карлсен решил не углубляться: и без того вопросов уйма.

– И где вы храните свои архивы?

– В секретном подземном хранилище. Лишиться их было бы колоссальной утратой. Карлсен растерянно оглядел огромный пустой зал.

– Я-то считал, это и есть архивный зал?

– Именно так. Откуда вам желательно начать?

– Признаться, понятия не имею. Мне ничего не известно о ньотх-коргхаи.

– Разумеется. Тогда позвольте показать, чем мы располагаем. Прошу сюда.

Следом за ним Карлсен прошел к центру пола, где среди мшистого ковра находился большой круг из того же фосфорно-белого материала, что и купол. Стоило в него ступить, как тело пронизал трепет – некая мощная вибрация, исходящая от пола и электризующая волосы.

Совершенно внезапно свет усилился и все вокруг преобразилось. Непонятно, что именно сделал для этого каджек, смотрящий при этом в другую сторону, но помещение приняло вид библиотеки с необозримыми анфиладами книг – чем-то похоже на Лестерскую библиотеку во дворце Топкапи. Спицами колеса тянулись от стен к центру подвесные тендеры с книгами.

– Это раздел по этой планете, – повел рукой каджек, – в помещении, как видите, самый обширный. Прочие разделы содержат историю всех обитаемых планет в галактике, и даже нескольких за ее пределами.

– Кто же, интересно, собирал весь этот материал?

– В основном мои прапрадед, прадед и дед. Кое-что для разделов поменьше добавили мы с отцом. – Каджек повел Карлсена по залу.

Лишь покрытие под ногами давало понять, что помещение прежнее, обстановка сменилась неузнаваемо. Начать с того, что купола над головой не было, а тянулся высокий плоский потолок.

К-17 указал на тендер и идущие за ним полки. Если б не единообразный темно-коричневый цвет томов с номерами на корешке вместо названий, зал вполне сошел бы за земную библиотеку. Сами полки как будто из красного дерева, эффект, нарушаемый белыми кружками на торцах полок, вроде наклеек-указателей.

– Вот история вашей Земли, а вот здесь – Марса, с его десятью древними цивилизациями…

– Так Марс все же был обитаем? – переспросил невольно Карлсен.

На Земле в среде археологов развернулась недавно огромная дискуссия: в Море Времени среди пустыни были обнаружены массивные камни, предположительно высеченные разумными существами.

– Безусловно. Только последняя цивилизация погибла еще в вашу эпоху динозавров.

– Но откуда вы это все знаете?

К-17 глубоко вздохнул и, чуть повременив, сказал:

– В двух словах: все события происходят одновременно на трех разных уровнях вибрации, причем у второго уровня, выражаясь доступным языком, нет времени. Так что, вибрации, можно сказать, замораживаются, как в каком-нибудь хранилище. Для воссоздания любого исторического события его достаточно разморозить. Объяснение на редкость неуклюжее и бестолковое, но на более четкое уйдет весь день.

Карлсен смотрел на тендер, относящийся к истории Земли. Потянул было одну книгу с полки – вделана будто намертво.

– Не так, – вежливо заметил К-17. – Для доступа к содержанию требуется нажать вот на это. – Он потянулся к белому кружку под полкой, но задержался с выставленным пальцем. – Кстати, хочу предупредить: сразу же возникает голограмма, так что не удивляйтесь. Лучше развернуться.

Хорошо, что предупредил. Стоило повернуться, и зала как не бывало. Вокруг гудел невнятный рокот голосов. Карлсен позади толпы стоял на какой-то площади, вокруг которой теснились старинные деревянные дома с освинцованными окнами – нижние наглухо закрыты ставнями, зато из верхних гроздьями свешиваются зеваки, в основном добротно одетые мужчины и женщины. В центре площади – виселица с уныло покачивающейся полуголой фигурой на веревке.

– Бог ты мой, что это?

К-17 вгляделся в экранчик на углу полки.

– Судя по всему, казнь эпохи королевы Елизаветы – человек по фамилии Лопез. Не вижу толком, что… ах да, казнен за измену, с двумя другими сообщниками.

– Понятно. – Топчущийся впереди детина в окровавленном фартуке, смердящем мясной лавкой, сделав неосторожный шаг назад, наступил Карлсену на ногу, совершенно его при этом проигнорировав. Карлсен попробовал тронуть его за голое плечо – как живой, только ноль внимания.

– Это просто голограмма, – напомнил К-17.

– А ощущение, будто настоящий.

– Потому что голограмма высокоэнергетическая, прикосновение отражает как твердая материя. Они…

Голос потонул в радостном реве толпы. Палач, невысокий, по пояс голый человечек, срезал покачивающееся тело. Висящий грохнулся на доски под враз воцарившееся выжидательное молчание. Палач, осклабясь на толпу, сорвал с упавшего набедренную повязку и вынул большой мясницкий нож. Карлсен с ужасом понял, что тот собирается кастрировать бездыханное тело. Собираясь уже отвернуться, он неожиданно услышал отрывистый вопль. «Труп» стоял на ногах, а палач валялся на спине. Толпа взревела от восторга, когда палач, попытавшись подняться, стал один за другим получать увесистые тумаки от набросившейся жертвы. Даже Карлсен с одобрением наблюдал за неистовой местью казнимого. Палач, понимая, что выставляет себя на посмешище, отбивался и несколько минут удерживал перевес, хотя висельник очевидно дрался с отчаянием обреченного. Но тут, получив связанными руками удар по физиономии, запнулся о какое-то орудие пытки (похоже, клещи) и снова упал. Толпа впала в буйство: прорвав жидкую цепь обграждавших эшафот стражников, начала криками подбадривать голого висельника. Карлсен сам так заинтриговался, что поднялся на каменное крыльцо ближнего дома, чтобы лучше видеть (ростом он выделялся над всей толпой). Отсюда на эшафоте различались еще два неподвижных изувеченных тела.

Палач теперь снова был на ногах, но повторно распластался, поскользнувшись на крови, еще несколько секунд, и он свалился с эшафота. Тут двое стражников решили положить шутовству конец: ринулись на эшафот, и один из них толкнул приговоренного назад, а другой хватил его по голове шипастой палицей. Человек рухнул лицом вниз. Стражники перевернули его на спину, один сел ему на ноги, другой крепко взял за руки. Палач при этом (явно униженный и рвущийся отомстить) всей пятерней обжал висельнику мошонку и взмахнул ножом. Когда бесформенный кусок мяса шлепнулся на землю, толпа с глумливым азартом вовсю уже приветствовала палача, который, похотливо раздувая ноздри, вогнал нож жертве в живот и, вспоров, начал, визжа ругательства, выдирать оттуда внутренности. Над площадью пахнуло смрадом; Карлсену сделалось дурно.

Внезапно обрушилась тишина, и вокруг опять возникла библиотека. Смрад, хвала святым, тоже сгинул.

– Думаю, с нас вполне достаточно, – учтиво сказал К– 17.

Карлсен крупно сглотнул, глаза слезились.

– Это, – он закашлялся и сплюнул, сдерживая рвотный позыв, – омерзительно…

К-17 кивнул.

– Однако самый эффективный способ изучения истории. Кстати, после обнаружилось, что все трое ни в чем не виновны.