Текст книги "Новые идеи в философии. Сборник номер 2"

Итак, современную физику можно определить, как совершенный феноменализм или позитивизм в том смысле, какой придавали этим словам Стюарт Милль или Конт. Ее нельзя было бы определить так в тот момент, когда эти философы определяли феноменализм и позитивизм по трудам и идеям современных им физиков. В этом пункте философия самым определенным образом предвидела и предвосхитила дальнейшее движение науки.

7. Для современной физики мир, в конечном счете, сводится к ощущениям или, правильнее (в виду неопределенности понятия об ощущении), к представлениям внешнего восприятия. Объект физики – это отношения, определяющие эти представления. Что же касается свойств, составляющих качественно каждое из них, что касается вопроса о том, чем были бы (пользуясь психологической терминологией) сами по себе ощущения, дающие в своих синтезах и отношениях эти восприятия – то этим современная физика вовсе не интересуется.

Следует, действительно, заметить, что позитивизм и феноменализм физики имеют (как это и нужно было ожидать от научной концепции) более полный и точный смысл, чем философский позитивизм и феноменализм. Если философ и предшествовал ученому, то путем крайне общего и неопределенного предвосхищения. Ученый придал более конкретный и точный смысл утверждению философа. Он дополнил его и ярко выдвинул вперед. Действительно, позитивизм утверждает лишь то, что мы не можем познавать абсолютное, ибо мы замкнуты в сфере наших состояний сознания, наших ощущений, ибо последние зависят столько же, если не более, от строения нашего духа, сколько и от строения вещей (предполагая, что вещи существуют независимо от духа). Он прибавляет еще, в качестве неизбежного вывода, что все, что мы знаем, не есть объект, но отношение субъекта к объекту.

Современная физика принимает оба эти утверждения – и невозможность полного познания и ограничение нашего познания отношениями. Но эти утверждения следует понимать здесь в более позитивистском и более экспериментальном смысле, чем при их философском признании. Современная физика утверждает, что то, что мы рассматриваем, как элементарные репрезентативные единицы, может быть определено лишь через отношения. Слово «абсолютный», употребляемое в выражениях, вроде: абсолютная температура, абсолютное движение, абсолютное время и пр., означает лишь, если анализировать эти выражения, неизменное, необусловленное и необходимое отношение, – но все-таки отношение. Иначе говоря, всякий опыт устанавливает отношение, и может установить только его, ибо всякий опыт есть измерение.

Нельзя не заметить мимоходом, насколько согласуется эта точка зрения физики с самыми последними выводами психологии познания. Согласно также и этой последней ощущение есть то, чем оно является нам, чем мы его знаем, лишь благодаря его многочисленным отношениям к предшествующим, сопутствующим и последующим состояниям. Оно может быть определено, в свою очередь, лишь в функции этих отношений.

Итак, элементы всякой физической теории, какова бы ни была рассматриваемая школа, сводятся к отношениям. И в механистической теории гибкое и обратное представление есть лишь конкретизация с помощью данных восприятия наиболее общих отношений, принципов.

Опыт, доступный всегда проверке и поправкам, всегда двигающийся вперед, – физика, рассматриваемая, как функция опыта и, следовательно, в любой момент относительная к этому опыту: такова картина современной физики.

ГЛАВА IV

Роль и место гипотезы

– 1. Парадокс: физика желает быть лишь копией опыта, а между тем никогда гипотеза не играла такой значительной роли.

– 2. Дело в том, что гипотеза и свобода гипотезы представляют существенный момент экспериментального метода и характеризуют позитивистскую точку зрения по сравнению с донаучной, догматической точкой зрения.

– 3. Двоякая роль гипотезы в современной физике. Она не только орудие открытия, но и средство, к которому приходится обращаться при современном положении вещей для установления основ физических теорий.

– 4. Эволюция теоретической физики: прежде согласие было насчет общих вопросов, а разногласие насчет частностей. Напротив, в последовательном экспериментализме современной физики мы наблюдаем согласие насчет частностей, а разногласие насчет общих вопросов.

– 5. Следовательно, в физической науке есть неизменный, неуничтожимый экспериментальный остаток, который непрерывно возрастает.

1. Если все предыдущее верно, то можно сказать, что физика со времени Возрождения развивалась в направлении все большего экспериментализма. В настоящее время она, по-видимому, достигла конечного пункта этой эволюции. Она стала в полнейшем смысле слова положительной наукой.

Из физики исчезли горделивые конструкции, диктовавшие свои условия опыту, исчезло все то, что может напоминать априоризм или необходимость, отличающуюся от эмпирических совпадений. Ничто не способно теперь удивить физика, лишь бы это было дано в опыте. Физик привык высказывать свои утверждения лишь на основании опыта и готов принять от него указания, которых он даже не подозревал или против которых он восстал бы из всех своих сил. Поэтому частные гипотезы, механические и временные модели, вырастают во все большем количестве насчет обширных и преждевременных систематизаций.

Физико-химические науки представляют в настоящее время картину специализации, кажущуюся даже иным ученым чрезмерной и опасной55
  Например, A. Houllevigue в статье: «Les frontiéres des sciences», помещенной в Revue de Paris от июля 1905 г.


[Закрыть].

Каждый ученый облюбовывает лишь небольшую часть сферы науки и выставляет свои гипотезы и научные конструкции, не заботясь особенно о представляемой целым картине. Случается, как мы видели, что теоретические построения и гипотезы могут привести к противоречивым следствиям. Философы часто пользуются этим как аргументом против объективности и ценности физического знания. Физики же мало думают об этом. Они рассчитывают на позднейший опыт, благодаря которому удастся или устранить одно из противоречивых положений или раскрыть – путем создания более общей теории – что противоречие было лишь кажущимся.

Эта вера в опыт, с одной стороны, относительность и тесные границы нашего настоящего опыта, с другой, повели к тому важному и, на поверхностный взгляд, парадоксальному заключению, что гипотеза играет все растущую роль в физике. Никогда еще не считались так тщательно с фактами, как теперь, и никогда в то же время не оставляли столько простора для предвосхищающих опыт догадок. Теперь экспериментируют всегда для проверки какой-нибудь гипотезы, а гипотеза есть существенный момент экспериментального метода.

2. Пока ученые оставались верными методу интеллектуальной интуиции, теоретические конструкции для их авторов (а часто и для современной им эпохи, если брать лишь построения, встретившие сочувствие у огромного большинства физиков) не были гипотезами. Некоторые части их могли признаваться гипотетическими, но основные черты казались имеющими окончательное значение. История традиционной механистической концепции является хорошей иллюстрацией этого. Каждая эпоха характеризовалась какой-нибудь господствующей формой механистической теории, и форма эта всегда рассматривалась, как имеющая абсолютную ценность. Если Ньютон сказал свое «Hypotheses non fingo», то он имел в виду картезианскую гипотезу и не догадывался, что закладывал основы другой гипотезы, – гипотезы центральных сил. С точки зрения его догматизма эта гипотеза была выражением самой действительности; она вовсе и не была гипотезой. То же самое мы заметим впоследствии и у тех ученых, которые будут утверждать, что понятие о силе темно. Они не имеют конкретного представления силы; следовательно, оно гипотетично. Наоборот, движение, столкновение материальных масс представляются им ясными понятиями и чем-то данным эмпирически. И они отвергают понятие о силе, становясь на точку зрения кинетического атомизма, всегда во имя того, чтобы не сочинять гипотез. Мы вправе поэтому сказать, что в этих физических теориях, где все, с нашей теперешней точки зрения, есть гипотеза, место, которое сознательно хотели предоставить гипотезе творцы этих теорий и их ученики, было крайне ничтожно. Гипотеза была для них и их метода чем-то случайным и второстепенным.

Если вдуматься в это, то мы заметим, что это было логическим следствием того взаимопроникновения интеллектуальной и эмпирической интуиций, которое, по-видимому, характеризовало метод прежней физики в середине XIX века. Физики имели тогда неразрушимую веру во всякую простую, ясную, отчетливую идею; рациональная очевидность была для них бессознательным критерием истинности и действительности. Поэтому они и не могли представить себе какого-нибудь предела для системы, раз она была основана на простых, ясных и отчетливых идеях. При их уверенности в основах теории гипотеза не могла иметь большого значения в развитии науки. Она играла лишь подготовительную роль в воображении ученого по поводу какого-нибудь частного исследования.

3. Такие притязания оказались, однако, несовместимыми с сознательным и точно определенным экспериментализмом. Опыт должен оставлять открытый простор для дальнейших изысканий. Следовательно, область гипотезы практически беспредельна. Если к этому прибавить, что, вероятно, нельзя считать полученные до сих пор результаты особенно значительными по сравнению с тем, что остается еще получить, то легко понять, какую роль и место занимает гипотеза в современной физике. Она является существенным элементом ее в двояком отношении: с одной стороны, наука может двигаться вперед, лишь формулируя гипотезы и вызывая исследования, необходимые для проверки их; с другой же стороны, при современном состоянии науки большинство положений ее – и особенно общих положений – может быть только гипотезами.

На этом последнем пункте следует остановиться несколько долее, ибо здесь опять-таки мы встречаем прямую противоположность между духом старой и духом новой физики.

Схоластическая физика имела притязания достигнуть прямо тех общих положений, из которых выводилась вся система природы. Против этого притязания восстала физика Возрождения; она, однако, имела достаточно веры в наш естественный разум, чтобы утверждать, что мы в состоянии достигнуть самой природы вещей. Эта природа вещей для нее уже не существенное свойство, охватывающее все частные свойства; это – факт, который находится во всех других фактах и который, складываясь сам с собой, воспроизводит их.

Этот основной факт дух замечает прежде всего, ибо он проще, чем все другие факты, а, раз он замечен, то физическая проблема сводится к следующему: найти, как другие факты вытекают из основного факта, воссоздать другие факты с помощью его. Для этого достаточно применить здесь общие правила математического доказательства, с помощью которых из уже известных элементов находят решение еще неразрешенных вопросов. Традиционная механистическая концепция, благодаря уже одному тому, что она основывается на очевидности простого отношения, этого ключа к своду физической теории, не сомневается и не может сомневаться в основах своих теории.

Теперешняя физика отказалась от всего этого. Она принимает, что наши первые открытия относятся, действительно, к крайне простым фактам; благодаря их простоте и удалось формулировать законы. Она принимает также, что эти законы играют очень важную роль в физике, потому что, благодаря обобщениям и приспособлениям их, удалось поднять обширнейшие участки поля физики. Но прошлый и будущий опыт являются единственной гарантией правильности этих обобщений и приспособлений. Из этого следует, что они не считаются больше окончательными, неизменными; они способны развиваться в качеств гипотез, которые – какими бы основными они были – непрерывно уточняются, дополняются, улучшаются.

Они, значит, всегда могут быть пересмотрены и ограничены. Нельзя отрицать того, что открытия эти – благодаря самой простоте их, которой они обязаны своим приоритетом перед другими открытиями – находятся в привилегированном положении. Они образуют особенно устойчивую область физики. Но никто ныне не думает, что эта область есть вся физика. В ней видят, наоборот, лишь совокупность необходимых условий, которых ничто не заставляет нас считать достаточными. Это очевидно в случае с Дюгемом: для него основные факты классической механистической концепции представляют основы частичной теории физики, теории самых простых или, вернее, самых упрощенных явлений. Это очевидно и в случае с Махом, который желает лишь систематизировать наипростейшим образом опыт и который всегда готов допустить новые принципы для новых фактов. Это очевидно также в случае с Пуанкаре, который полагает, что применение общих принципов может всегда быть ограничено новыми опытами, для объяснения которых недостаточны эти принципы и нужны другие.

Но это верно также и для современной механистической концепции. Она, правда, признает, что те простые отношения, в которых прежняя механистическая теория видела необходимые и достаточные условия объяснения природы, должны оставаться в этом объяснении. Но они составляют лишь или часть, и даже производную часть его, или же крайне общие, следовательно, крайне гипотетические, неполные и неопределенные черты его. Механистическая концепция предполагает, что тот способ, каким они были получены в опыте, является гарантией их устойчивости. Но исповедуемый ею эмпиризм запрещает ей видеть в этом что-нибудь иное, чем догадку, особенно пригодную для современной совокупности опыта, и запрещает видеть в этой догадке что-нибудь иное, чем простое начало: начато дело хорошо, но еще важнее хорошо продолжать его. И физиономия физики, если будут продолжать таким образом, должна будет измениться.

Иными словами, те элементы, которые старая физика, представленная традиционной механистической концепцией, считала особенно достоверными, новая физика считает гипотетическими. И считает она их такими именно в виду приписываемой им основной и общей роли. Того же взгляда придерживаются и современные механисты, хотя они гораздо больше, чем представители других школ, верят в эти гипотезы.

Основы, принципы, общие положения физики считаются теперь – в согласии с духом господствующего эмпиризма – менее достоверными, чем частные законы и факты.

4. Все современные концепции физики настаивают на одном, неизвестном или же едва замеченном классической физикой, факте: на эволюции теоретической физики. Но эволюция теоретической физики понятна лишь в том случае, если основы теории не установлены непоколебимым образом, – по крайней мере, во всех их подробностях. Теория может эволюционировать лишь тогда, когда она заключает в себе гипотезу.

Теперь мы понимаем, почему современные физические теории, как только они отходят от частных явлений, становятся крайне гибкими и пластичными, – мы понимаем, почему они скорее касаются поверхностно явлений, чем стремятся углубить их. В современной физике всякая общая теория действует путем общих указаний. Показывают возможность теории, как в «Трактате по электричеству» Максуэлля. Остерегаются дать полную и конкретную разработку ее. Стараются, одним словом, найти то, что – несмотря на неизвестность будущих опытов – может быть предположено в силу опытов прошлых. И огромная доля этой неизвестности заставляет неизбежно прибегать к весьма неопределенным общностям и к очень поверхностной систематизации.

Роль, играемая теперь гипотезой, характеризует не только современную физику, но и встречающееся в различных школах различие точек зрения. До тех пор, пока можно было думать, что основы физики установлены непоколебимым образом, не могло быть места для расхождений по вопросу о принципах. Физики спорили между собой по поводу частностей, а не общих проблем, и если какие-нибудь частные открытия, как, например, в теории теплоты или света (гипотеза теплорода и истечения) вызывали среди физиков разногласия, то эти разногласия касались лишь частной формы теории по частному же пункту, и эпоха позднейшая была столь же единой, сколько и предыдущая эпоха. Споры никогда не касались всей совокупности физики; ее видоизменяли в отдельных пунктах, рассматривая эти видоизменения, как специальные видоизменения, ни в чем не затрагивающая perennis physica. Тогда существовала традиционная физика.

Теперь, наоборот, думают – и это логически вытекает из предыдущего – что согласие возможно в частных вопросах, ибо эти вопросы могут быть решены опытом. Но что касается общих теорий, то здесь должна иметь место величайшая свобода и терпимость, ибо эти теории могут быть лишь гипотезами. Эта свобода гипотез повлекла за собой неизбежно во всей области обобщений, т. е. во всей теоретической физике, разногласия школ. Эти разногласия имеют свой raison d'être в том, что общая физика рассматривается вполне сознательно, как гипотетическая физика. Теперь мы знаем цену той критики объективной ценности физики, которая основывается на этих разногласиях. Эти последние затрагивают не содержание физики, но предвосхищения опыта в области, особенно далекой от единственного источника нашего знания. Не из уважения ли к теоретической ценности физики, к ее ценности, как знания, тщательно провели разделение между объективностью опыта и субъективностью гипотез? И не это ли объясняет многообразие, противоположность, противоречие гипотез? Можно было бы сказать без тени парадоксальности, что никогда не была так достоверно и ясно установлена объективная ценность науки, никогда она не была так достойна нашего доверия, как теперь, когда в области теоретической физики наступила эра полнейшего разногласия мнений. Это показывает, действительно, ясное и отчетливое понимание того, что реально и что гипотетично, что верно и неверно, объективно и субъективно, дано и создано.

5. Прогрессивная эволюция физики, проведя это разделение, установила в то же время, благодаря единодушному согласию всех физиков, наряду с сферой гипотетическою, части постоянные и окончательные. Это опять-таки следствие того цельного эмпиризма, который характеризует современный дух физики. Если опыт есть собственная гарантия самого себя, если нет иного критерия истинного и объективного, помимо опыта, то ясно, что при всех изменениях физики в будущем должны все-таки сохраниться нетронутыми сырые результаты опыта (разумеется, произведенного правильно), и должны, понятно, сохраниться со всеми предосторожностями и поправками экспериментального метода и также со всеми оговорками, вытекающими из ограниченности наших экспериментальных приемов. И в этом пункте все физики согласны между собою. Экспериментальная физика – это неподвижный центр, на который не влияет никакое изменение теории, никакое видоизменение толкования. Завтрашняя физика застанет все наши опыты (правильно произведенные) и вынуждена будет строго согласоваться с ними, как и нынешняя физика.

Поэтому надо отказаться от формул, вроде: «опыт завтрашнего дня может оказаться противоречащим опыту сегодняшнего дня». Нет, на той почве, на которой желает остаться наука и на которой мы вынуждены следовать за ней, завтрашний опыт не может вступить в противоречие с сегодняшним опытом. Он может показать, что опыт был плохо произведен, но, найдя путем нового опыта причину ошибки, он не только не ослабляет значения экспериментального критерия, но, наоборот, подтверждает его. Он дает ему все необходимое для борьбы со скептицизмом. Два противоречащих друг другу опыта – это два опыта, для которых мы не знаем одного из существенных условий опыта. И их противоречие побуждает нас отыскивать его. Метод остатков есть на практике лишь постоянная иллюстрация этого замечания.

Трудно найти что-нибудь менее честное, чем критика, избирающая объектом своего нападения тот факт, что экспериментальный метод оперирует средними, что он произвольно исправляет опыты во имя мнимых ошибок опыта, что всякий опыт как бы фальсифицирован благодаря самому методу ученого. Но меж какими пределами колеблются эти поправки? Все, что можно заключить из них, это что наши инструменты и наши чувства не совершенны, что нашей технике есть еще над чем поработать, и что это изменит полученные результаты лишь крайне ничтожным образом. Разве выведенная из опыта средняя не имеет столько же значения для установления и измерения отношений двух явлений, сколько и опыт, произведенный с бесконечно более точными инструментами? Работа здесь более продолжительна и более трудна, но она имеет ту же объективность. Этот аргумент так же софистичен, как и аргумент от мнимых противоречий опыта. Нет такого физика, который усомнится – как в настоящее время, так и в будущее – в результатах методически разобранного опыта.

ГЛАВА V

Роль и природа физических теорий

– 1. Проблема, вытекающая из тесной связи между теоретической и практической частями в современной физике.

– 2. Ее разрешение: методологическая концепция физической теории.

– 3. Физическая теория есть методологическое орудие в двояком смысле: в целях выражения, систематизации, и в целях открытия.

– 4. Новый вид физики, рассматриваемой под этим углом зрения.

– 5. Следствие: не следует разбирать гипотетических элементов физических теорий с точки зрения их объективности; это было бы метафизикой, а не физикой. Надо ограничиться анализом их экспериментальной роли.

– 6. Возможное недоразумение; как избежать его.

– 7. Физическая теория систематизирует опыт, чтобы продолжить его, ибо, чтобы она могла быть полезной, она должна опираться на добытых экспериментально результатах.

– 8. Современное многообразие физических теорий и идеальное единство, к которому они тяготеют. Если физическая теория есть метод, то легко понять, почему физические теории многообразны и различны.

– 9. Понятно также, почему, несмотря на это многообразие, остаются нетронутыми единство и объективность физики.

1. Если бы было легко решить вопрос о том, что является результатом опыта и что привносится теорией, то проблема объективности физической науки была бы тем самым сразу порешена. Но здесь имеется особое затруднение: все физики единогласно утверждают, что различить оба эти вида элементов можно лишь путем искусственного и в известной мере произвольного анализа. В реальной, конкретной науке они перемешаны между собой во все моменты ее развития.

Все физики-механисты признают в настоящее время гипотезу за составную часть физико-химических наук, примешивающуюся ко всем их операциям и оставляющую повсюду некоторый остаток. Физики-практики, работающие в лабораториях, которые должны были бы быть особенно враждебными этой точки зрения, в действительности поддерживают ее самым энергичным образом66
  Lucien Poincaré в Revue Pédagogique, 1905.


[Закрыть]. Физики, занимающее критическую позицию относительно механистической концепции – как, например, Пуанкаре – показывают, что опыт всегда переплетается с теорией, продолжающей его77
  Ср. теорию принципов физики в книге Пуанкаре: «La science et l’hypothése». Само заглавие книги указывает занимаемую ее автором позицию.


[Закрыть]. Наконец, энергетика вместе с Дюгемом устанавливает строго, что всякий опыт предполагает теоретические элементы, что всякий экспериментальный результат требует вмешательства разума.

Но если это так, то не существует ли непримиримое противоречие между этой новой концепцией и предшествовавшими ей теориями?

Как возможен тот парадоксальный факт, что современные физики утверждают с равным авторитетом и равным единодушием, с одной стороны, что наука их объективна благодаря своей связи с опытом, а, с другой, что опыт никогда не независим от теоретических и субъективных концепций?

2. Так как они утверждают одновременно оба члена этой антиномии, то надо пытаться выйти из противоречия, поднявшись на такую точку зрения, с которой возможны оба утверждения.

Какую роль играет в науке теоретическая часть? И раз она не складывается механически с экспериментальной частью, а внутренне соединяется с ней, то как может она соединяться с ней, не искажая ее? Решение заключается в следующем: теория представляет по существу метод. Она переплетается с экспериментальными результатами, она находится в них точно таким же образом, каким известный объект – в той или иной форме – носит на себе след того орудия, с помощью которого он был изготовлен. Единство теории и экспериментального результата – это не единство соединения, в котором в беспорядке перемешаны между собою составлявшие элементы. Это не единство положения, не статическое единство. Это динамическое, функциональное единство. Физическая теория есть один из фактов экспериментального изыскания. Она – орудие.

Рассматриваемая таким образом теория не субъективирует опыта, не отнимает у него его постоянства и истинности. Опыт, наоборот, объективирует теории, вливая в нее мало-помалу ту же степень достоверности, которой обладает он сам. Ибо, если какая-нибудь теория преуспевает, если она оказывается полезной, плодотворной, «удобной», как охотно выражаются некоторые физики, если она по истине производительна, то потому, что она имеет сродство с эмпирически-данным, что она приспособляется к нему, что она недалека от абсолютного слияния с ним, что она более адекватна, более истинна во всем значении слова «истинный». Теоретическое исследование совершается сперва в полном согласии с экспериментальным исследованием, которое оно толкает на дальнейшую работу. Но затем оно сливается с ним еще более глубоким и реальным образом. В экспериментальном результате остается всегда кое-что от теории, кое-что неразрушимое и окончательное, и остается не потому, что теория искажает его, но потому, что, послужив для получения его, она способна также и выразить его. Не все умирает в орудии научной работы. В нем умирает то, что было в нем субъективного и произвольного; остается то, что объективно и необходимо, что согласуется с проверенным опытом, составляющим теперь одно целое с ним.

Таким образом, теория играет в современной физике по существу методологическую и эвристическую роль. Физик пользуется ею в своих изысканиях как орудием, позволяющим ему упреждать современное положение физических знаний, предвидеть результаты какого-нибудь опыта, вызвать условия, при которых он обнаружится. Опыт, говорил Декарт, служит для того, чтобы с помощью следствий идти навстречу причинам. Эту фразу можно было бы передать следующим образом: опыт служит для того, чтобы с помощью чувственной интуиции идти навстречу теории, рациональной интуиции. Утверждение, обратное этому предложению, представит довольно точно теорию физической теории согласно воззрениям современных физиков: теория служит для того, чтобы идти на встречу опыту; субъективная интуиция подсказывает мысль о возможности чувственной интуиции; и эта последняя будет служить ей мерой и нормой. Но ведь тогда ясно, что в опыте от теории остается лишь то, что было предвосхищением опыта.

3. Мы в праве поэтому сказать, что всякий экспериментальный результат допускает наличность теоретических и субъективных элементов; оп не мог бы существовать без них. Мы вправе также сказать, что тем не менее экспериментальный результат сохраняет всю свою объективность. Согласно этой концепции физическая теория есть одновременно и то, что подсказывает открытие, и то, что служит потом – теми из своих элементов, которые сохраняются в открытии – для систематизации его в совокупности физических знаний. Теория методологична в двояком отношении: во-первых, как средство, с помощью которого обнаруживают отношение, еще неизвестное в опыте, во-вторых, как средство, с помощью которого это отношение связано с уже известными отношениями. Она освещает неизвестное, бросая на него свет известного, и она амальгамирует прежние и новые результаты исследования в едином и гармоническом построении. Она орудие открытия и орудие систематизации.

4. Но эта концепция физической теории не просто только согласуется со всем тем, что мы знаем об утилизировании современной физикой физической теории. Она выставляет ее в совершенно новом свете. Когда рассматривали гипотезу как переходный момент метода, устранявшийся в результате успехов науки, тогда гипотеза оставалась как бы вне науки, подобно костылю, от которого следовало как можно скорее избавиться. Когда же гипотеза была поднята до степени постоянной теории, конца науки, то довольно быстро забыли о том, что она гипотеза. Напирая на постоянных элементах теории, ей тем самым придавали онтологическое значение. Отсюда вытекли все крайности классической механистической концепции; отсюда – интуитивная и картезианская концепция науки; отсюда – все то, что вызвало изнутри самой физики, а затем – с новыми крайностями – извне современную критику физики и науки вообще.

Методологическая концепция физической теории противоположна первым делом чисто психологической концепции ее, согласно которой она является некоторым скоротечным образованием в воображении ученого, в индивидуальном воображении. Она противоположна затем той концепции, которой придерживались великие системы философии науки и вся механистическая традиция – именно онтологической концепции, делавшей из теории интуицию реальности, возвышающуюся над опытом, почти независимо от него и на его счет.

Физическая теория не имеет сама по себе, независимо от опыта, реальной ценности. Она имеет лишь методологическое значение. Она не чисто индивидуальная фантазия, которой может пользоваться или не пользоваться по своей доброй воле всякий ученый.

Она необходимое орудие физика. Физик не может заниматься физикой, не имея какой-нибудь теории. И если в настоящее время мы имеем перед собой нисколько форм физики, то он не противостоят друг другу как фантазия одного индивида фантазии другого индивида; они противостоят друг другу как концепция одной школы противостоит концепция другой школы, т. е. как нечто, имеющее притязание на постоянство, на объединение различных умов. Таким образом, физическая теория представляется нам в виде общего метода, а не индивидуального приема мысли. Она не случайное, изготовленное на авось орудие, она необходимый, жизненный орган.

Понятно, поэтому, что теория – сколько бы в ней ни заключалось искусственных уловок и гипотез – ничуть не изменяет и не уменьшает прочности результатов физики. Ведь ее роль – роль орудия, и в приобретенных благодаря ей результатах остается лишь акцептированная и гарантированная опытом часть, которая, значит, не искусственна и не гипотетична. Таким образом, научные завоевания остаются – под гарантией опыта и в меру этой гарантии – нетронутыми.

5. Если этот взгляд на физическую теорию правилен – а даже в концепции механистов он, по-видимому, вытекает из анализа идей физиков – то отсюда получается важное следствие: споры о реальности некоторых, употребляемых в теориях, понятий теряют многое в своем значении. Вопрос отныне не будет уже идти о том, существует ли реальность, адекватная нашему понятию силы или нашему понятию атома, или нашему понятию энергии. Споры эти переходят в разряд схоластических споров.