Текст книги "Актуальные проблемы современного уголовного права и криминологии"

Необходимо помнить, что нестабильность уголовного закона свидетельствует о его серьезном несовершенстве, а постоянные изменения в УК наполнили его противоречиями. УК 1926 года и УК 1960 года по времени действовали примерно одинаково – по тридцать с небольшим лет. Ныне действующий в два раза меньше, однако, по тем изменениям, которые произошли с ним за это время, он уже с лихвой перекрыл своих предшественников вместе взятых. Только одним Федеральным законом № 162-ФЗ от 8 декабря 2003 года одновременно были модифицированы 266 статей, а Федеральным законом № 377-ФЗ от 27 декабря 2009 года изменения были внесены в 110 статей УК. По образному выражению ныне действующий УК превратился в «лоскутное одеяло». По состоянию на 2009 год в его Особенную часть было введено 25 новых статей (четыре исключено), а всего к середине 2010 года в статьи УК было внесено 502 изменения[56]56
  Ошибки в Уголовном кодексе // Российская газета. 2010. 10 июня.


[Закрыть]. Не избежала этой участи и ст. 158 УК – кража. Первоначальный текст ее содержания за это время корректировался (изменялся и дополнялся) восемь раз, а ведь кража – тайное хищение чужого имущества, наряду с убийством, с точки зрения их содержательной сути является одним из наиболее «стабильных» преступлений, расценивавшимся во все времена, у всех стран и народов как преступное деяние, восходящее еще к библейским заповедям.

Латентная виктимность мигрантов и направления ее снижения

Ю. Ю. Бышевский,

ведущий научный сотрудник филиала ФГКУ «ВНИИ МВД России» по Северо-Кавказскому федеральному округу, кандидат юридических наук

В криминологии латентность традиционно ассоциируется с преступностью. Почти полвека потребовалось для того, чтобы латентная преступность – проблема, поднятая в отечественной криминологии на рубеже 60-70-х годов прошлого века, из сугубо узкопрофессиональной (преимущественно теоретической) перешла в область практического применения. Можно сказать, что на уровне государственной власти, сначала законодательной, а вслед за ней и исполнительной, учет фактора латентной преступности стал не только признаваться, но и в определенной степени учитываться, по крайней мере, при оценке состояния преступности и определении тактических и стратегических направлений уголовной политики. Этот факт можно смело записать в актив криминологической науки.

Тем не менее, теоретическая разработка проблемы латентности в связи с криминальными проявлениями продолжается, причем по самым различным направлениям. Одно из них – это «стык» латентности и виктимности, который в криминологии фигурирует как понятие «латентная виктимность».

Если обратиться к понятийному аппарату виктимологии, то достаточно сложно установить авторство анализируемого нами понятия. Тем не менее, это следует попытаться сделать, хотя бы для того, чтобы отдать должное тем ученым, которые стояли у истоков отечественной виктимологии.

Первые публикации, специально посвященные виктимологической проблематике, а следовательно, и формированию ее основных понятий, относятся ко второй половине шестидесятых годов прошлого века, а первое самостоятельное издание вышло в нашей стране в 1972 году[57]57
  Франк, Л. В. Виктимология и виктимность (об одном новом направлении в теории и практике борьбы с преступностью). Душанбе, 1972.


[Закрыть]. Эта, по сути дела, небольшая по объему брошюра, изданная ограниченным тиражом, да еще и в провинции, оказалась уделом весьма узкого круга отдельных специалистов. При этом следует отметить, что именно в ней впервые была предпринята попытка сформулировать основные операционные понятия учения о жертве преступления. Вместе с тем, ни в этой работе, ни в фундаментальном труде Л. В. Франка: «Потерпевшие от преступления и проблемы советской виктимологии»[58]58
  Франк, Л. В. Потерпевшие от преступления и проблемы советской виктимологии. Душанбе, 1977.


[Закрыть], – являющимся по сути дела его, к сожалению, так и не защищенной докторской диссертацией, термина «латентная виктимность» мы не находим. Однако здесь мы встречаемся с понятием «латентная жертва»[59]59
  Анализ специальной литературы позволяет достоверно утверждать, что авторство понятия «латентная жертва» принадлежит Гансу фон Гентигу, который включал его в одно из трех понятий, составляющих предмет виктимологии.


[Закрыть]. Но там же, далее Л. В. Франк пишет: «…виктимность в целом слагается из всех потерпевших от преступления, зарегистрированных и латентных, независимо от степени виктимности, способствования или даже прямой вины самих потерпевших»[60]60
  Франк, Л. В. Указ. соч. С. 83, 109.


[Закрыть]. Из этого можно сделать вывод, что первым латентную преступность и виктимность связал между собой именно он.

Следует заметить, что весьма скептически отнесся к этому понятию другой основоположник отечественной виктимологии Д. В. Ривман: «Понятие латентной жертвы ничего не объясняет и не может объяснить в криминологическом плане»[61]61
  Ривман, Д. В. Виктимологические факторы и профилактика правонарушений. Л., 1975. С. 10.


[Закрыть]. Поймем цитируемого автора, учитывая идеологизацию общественных (в том числе юридических) наук в период, когда были написаны эти строки, тем более, что работа была издана Ленинградским высшим политическим училищем МВД СССР. Кстати, в своих более поздних работах он уже неоднократно пользуется этим словосочетанием.

Тем не менее, фактом стало то, что понятие «латентная жертва» прочно закрепилось в виктимологическом лексиконе, обозначая скрытую, не выявленную жертву преступления (преступного посягательства). При этом имеется в виду не только латентная жертва, в отношении которой уже реально было совершено преступление, но и потенциально-латентная жертва, обладающая повышенной степенью виктимности и вероятности, что она, скорее всего, окажется латентной. Последний момент весьма важен, поскольку мы вплотную подходим к вопросу о правомерности и целесообразности применения термина «латентная виктимность».

Уже в конце прошлого века в целом ряде криминологических исследований термин «латентная виктимность» употребляется как само по себе разумеющееся понятие. Так, например, Р. М. Акутаев пишет: «Несообщение жертвой преступления в правоохранительные органы о преступном посягательстве на ее права и интересы, причинении материального и морального ущерба в криминологической литературе получило название «латентной виктимности»[62]62
  Акутаев, Р. М. Криминологический анализ латентной преступности: автореф. дис… д-ра юрид. наук. СПб, 1999. С. 22.


[Закрыть]. В. И. Задорожный, предлагая создание нетрадиционной системы безопасности – виктимологической, и обобщив различные трактовки термина «виктимность», разделив ее на индивидуальную и массовую, заключил, что: «В целом можно говорить и о виктимности латентной (естественной, искусственной, пограничной)»[63]63
  Задорожный, В. И. Виктимологическая безопасность и ее обеспечение мерами виктимологической профилактики: монография. Тамбов, 2005. С. 22, 39–40.


[Закрыть]. Оперируют этим понятием и другие авторы. Достаточно широко он распространен в текстах оперативно-служебной документации правоохранительных органов. Это позволяет сделать вывод о том, что данный термин прижился в криминологическом лексиконе при описании явлений и процессов, характеризующих латентную и виктимологическую составляющие преступности. Над его лаконичным и сущностным содержанием, конечно же, еще следует внимательно поработать, но это неизбежный процесс, поскольку, как известно, для криминологии в целом характерна конкуренция понятий.

Вопрос о латентной виктимности, помимо его теоретической значимости, имеет важное практическое значение. На глобальном уровне он тесно связан с проблемами криминологической безопасности и предупреждением преступности в целом. На локальном уровне – с виктимологической безопасностью и виктимологической профилактикой, в том числе применительно к отдельным, обособленно выделяемым странам. Важнейшей из них сегодня является миграция как реально существующий демографический процесс, имеющий множество оттенков и нюансов, криминальный аспект в частности.

Миграция как реально существующее, объективное явление жизни современного общества изначально несет в себе своеобразный негативный потенциал. В излагаемом материале мы не касаемся криминологических проявлений миграции при совершении преступления (криминальной миграции и инертной криминогенной миграции)[64]64
  Бышевский, Ю. Ю. Миграция как криминологическая проблема: монография. Ставрополь, 2007. С. 118.


[Закрыть]. Мы не ставим перед собой и задачи показать типичные проблемы и размеры миграционной преступности, равно как и определить масштабы, тем более точные данные о количестве мигрантов (гастарбайтеров в первую очередь), постоянно, периодически или временно находящихся на территории Российской Федерации. Исходим из того, что это миллионы, а скорее всего десятки миллионов, граждан иностранных государств. Впрочем, одной цифре доверять все-таки можно – 9,2 млн иностранных мигрантов находится в России. Ее озвучил в январе 2012 года В. В. Путин, оговорившись, правда, что четыре миллиона из них, хотя и стали на миграционный учет, но работают нелегально, добавив при этом, что из-за таких нелегалов создается почва для преступлений и конфликтов[65]65
  Путин, В. В. Проблема миграции и наш интеграционный проект // Независимая газета. 2012. 28 января.


[Закрыть]. Позже выяснилось, что к концу того же 2012 года «…в стране находятся 10 миллионов 300 тысяч иностранных граждан»[66]66
  Фалалеев, М. С метлой в СИЗО // Российская газета. 2012. 3 декабря.


[Закрыть]. Не совсем понятно, конечно, то ли менее чем за год количество мигрантов увеличилось более чем на миллион, то ли иностранцев и мигрантов считают по отдельности. В любом случае возникает вопрос: много это или мало?

Ответ можно дать такой. Это значительно больше, чем все население Дальневосточного федерального округа (6,3 млн) или почти столько же, сколько проживает в Северо-Кавказском федеральном округе (9,5 млн). Однако нельзя забывать о том, что 9,2 млн – это законные (легальные) мигранты, официально зарегистрированные Федеральной миграционной службой (ФМС). Эту цифру нужно увеличить минимум в два раза, примерно так оценивают эксперты размеры незаконной (нелегальной) миграции в Россию, которую с полным основанием можно назвать латентной. Таким образом, мы имеем весьма внушительную в количественном отношении, с ярко выраженным качественным своеобразием, группу населения страны, именуемую мигрантами. Суть выдвигаемой нами гипотезы сводится к тому, что в целом эта группа обладает повышенной виктимностью.

Ее теоретическое обоснование исходит из разработанной в виктимологии классификации, предусматривающей несколько уровней виктимности. Прежде всего, это индивидуальная и массовая виктимность. Внутри каждой из них различные авторы предлагают свой «набор» соответствующих составляющих. Не вдаваясь в их анализ, что представляет собой объемную и, может быть не совсем нужную работу, мы исходим из того, что любое рассматриваемое явление должно иметь под собой твердую методологическую основу. Деление виктимности на массовую и индивидуальную предполагает использование философских категорий «целое» и «часть» вполне допустимый, но не единственный и, по нашему мнению, не идеальный подход. Предпочтительнее рассматривать виктимность в иной диалектической плоскости: «общее» – «особенное» – «единичное». В таком случае мы имеем дело с виктимностью конкретного лица (единичное), социальной группы (особенное) и общества в целом (общее).

Естественно, что миграция – это уровень «особенного», поскольку ее носители (мигранты), вне всякого сомнения, представляют собой обособленную социальную группу, имеющую количественные параметры и качественное своеобразие. Мигранты – это, в своем подавляющем большинстве, маргинальная социальная группа, которая в целом обладает повышенной виктимностью, носящей латентный характер.

Оценивая латентную виктимность мигрантов на уровне социальной группы, необходимо помнить, что маргинальная среда способствует возникновению таких виктимогенных ситуаций, когда потенциальную жертву нельзя заранее отличить от потенциального преступника (исключение составляет лишь криминальная миграция) и когда лишь конкретная жизненная ситуация определяет, кто станет жертвой, а кто – преступником. Интенсивные миграционные процессы, характерные в первую очередь для крупных городов и прежде всего Москвы, тесно смыкаются здесь с проблемой преступности приезжих и преступности в отношении приезжих.

В прессе, например, была озвучена информация о том, что четверть всех преступлений в России совершают иностранцы, а в Москве и того больше – каждое третье преступление совершается мигрантами[67]67
  Богданов, В. Гастербайтеры уходят в лес: интервью с заместителем председателя Следственного комитета РФ В. Пискаревым // Российская газета. 2009. 9 июня.


[Закрыть]. Жаль, конечно, что на столь высоком уровне выдается такая «статистика». По официальной статистической информации этот показатель в 2011 году составлял 3,4 %. Более того, в приведенном выше материале М. Фалалеева, подготовленном по материалам совместной коллегии МВД и ФМС, мы читаем, что незаконные мигранты совершают в России каждое тридцатое преступление, а в Москве каждое шестое. Обратим внимание, что это уже не иностранцами, а мигрантами, да еще и незаконными (интересно было бы узнать, как они были подсчитаны?).

Однако не существует, и скорее всего никогда не будет существовать, сколько-нибудь достоверной статистики о количестве мигрантов, пострадавших от преступлений. Это прямое следствие латентной виктимности, продуцирующей в свою очередь значительный массив латентной преступности. Не будет этой статистики еще и потому, что большинство мигрантов у нас работают в теневом секторе экономики и сосчитать их просто невозможно.

Важным моментом, имеющим практическое значение, является то обстоятельство, что повышенная латентная виктимность мигрантов имеет два основных варианта виктимизации (превращения латентной жертвы в реальную). С одной стороны, они могут стать жертвой преступников – коренных жителей принимающей стороны. Особую опасность здесь представляют два вектора – преступления, совершаемые на почве национализма и ксенофобии, и преступления с ярко выраженной коррупционной составляющей, которую инициируют чиновники различных мастей и уровней и недобросовестные работодатели. С другой, они находятся под жестким прессом собственной «мафии» – как правило, этнических организованных преступных групп, в которые входят свои же «хозяева-бандиты», а зачастую и сами работодатели. По нашему мнению, последние преобладают над первыми. Такой двусторонний пресс значительно усугубляет состояние латентной виктимности мигрантов. «Так зачем же самих жертв назначать врагами? Очевидно, антимиграционная истерия выгодна все той же коррупции. Если бы наши соответствующие структуры, ФМС в первую очередь, вместо ничего не дающего «отлова» нелегальных мигрантов попытались бы вместе с чиновниками добиться публичного суда хоть над кем-то из крутых рабовладельцев, от этого было бы больше пользы. У правозащитных организаций, имеющих неопровержимые улики бесчеловечной эксплуатации мигрантов, ни прокуратура, ни суды ни один иск не приняли»[68]68
  Графова, Л. Жертва или враг? // Российская газета. 2008. 7 ноября.


[Закрыть].

Россия – крупнейший центр приема трудовых мигрантов. Второе место в мире, первое в Европе. То, что без мигрантов нам не обойтись, сегодня, после многолетних споров, стало очевидным, как очевидно и то, что государственной миграционной политики у нас до сих пор нет.

Определенный оптимизм внушают магистральные направления в сфере миграционной политики, намеченные Президентом Российской Федерации, которые хорошо известны. В них особо хотелось бы отметить ту роль, которую играет в этом совершенствование законодательства, причем не только миграционного, но, что немаловажно, – уголовного.

В этой связи хотелось бы отметить также, что обращение юристов, специализирующихся на проблемах наук уголовно-правового комплекса к различным вопросам миграционных процессов и связанных с ними негативных явлений, приобрело перманентный характер. Если до недавнего времени к ним обращались преимущественно криминологи, то сегодня к этому все больший интерес проявляют специалисты уголовного права. Это «недавнее время» имеет четкую календарную дату: 28 декабря 2004 года. Именно с этого времени в Особенной части Уголовного кодекса РФ появилась ст. 322.1 «Организация незаконной миграции»[69]69
  Введена Федеральным законом от 28.12.2004 № 187-ФЗ // Российская газета. 2004. 30 декабря.


[Закрыть]. Законодатель трижды обращался к корректировке ее содержания. Правда во всех этих случаях не затрагивалась диспозиция статьи, а лишь ее санкции. Сначала это было в 2009 году, а затем в 2011 году, и пока последние, в 2012 году.

С тех пор как правовое регулирование общественных отношений от сугубо административной ответственности распространилось и на уголовную, законодатель очень неохотно идет на расширение сферы уголовно-правовой регламентации целого ряда видовых объектов миграционных процессов. В их числе немало и обладающих возможным криминальным содержанием, и соответствующей степенью общественной опасности. Сегодня ст. 332.1 УК РФ по-прежнему остается в них «в гордом одиночестве». Это вряд ли правильно, поскольку, с одной стороны, общество явно нуждается в более эффективной защите (уголовно-правовой в частности) от незаконной и криминальной миграции. С другой, сами мигранты также нуждаются в ней. Один из аспектов именно этой стороны, по нашему мнению, связан в том числе и с латентной виктимностью мигрантов.

Сложнейшим, но важным с точки зрения своей практической значимости, является вопрос о направлениях снижения латентной виктимности мигрантов. Магистральным направлением в этом отношении является, конечно же, реализация того комплекса мер, который направлен на противодействие преступности в целом. Что же касается конкретики негатива, связанного с миграцией, то здесь уместно еще раз обратиться к программным установкам Президента Российской Федерации, сделанным им в период предвыборной кампании 2012 года. В них, в частности, содержатся две достаточно противоречивых посылки. Первая: «…миграционная политика настолько тонкая сфера, что просто махать топором здесь нельзя: нужны взвешенные, аккуратные действия». Вторая: «…необходимо усилить санкции для тех, кто провоцирует нелегальную миграцию». И далее: «для этого должны быть предусмотрены санкции уголовного характера»[70]70
  Петров, В. Нельзя махать топором (Владимир Путин объяснил, как нужно действовать в сфере миграционной политики) // Российская газета – Неделя. 2012. 27 января.


[Закрыть].

По нашему мнению, журналисты, «выдернувшие» в заголовок цитируемого материала лишь первую его часть, исходили из чисто публицистически звучащих соображений, «забыв» в цитате слово «просто», которое стоит между словами «нельзя» и «махать», при этом не «обратив внимания» на вторую часть процитированного нами выше текста. Мы понимаем это несколько иначе. Действительно, миграционная сфера очень тонкая и просто махать топором здесь нельзя. Однако это не означает, что топор не нужен вообще. Необходимо отсечь от «здорового пирога» миграции его «загнившую» (то есть криминальную) часть. Здесь без «топора» уголовной репрессии не обойтись.

Позиция пленума верховного суда РФ в определении обязательности решений международных судебных органов

П. В. Волосюк,

доцент кафедры уголовного права и процесса Юридического института Северо-Кавказского федерального университета, кандидат юридических наук, доцент

Вопрос об уголовно-правовом значении постановлений Пленума Верховного Суда РФ остается одним из дискуссионных вопрос в отечественной науке уголовного права. Отдельными представителями научной среды указывается на формальный характер постановлений Пленума[71]71
  Ображиев, К. В. Постановления Пленума Верховного Суда РФ как формальные (юридические) источники российского уголовного права // Уголовное право. 2008. № 4.


[Закрыть], другими учеными указывается на невозможность признания за постановлениями силы источника уголовного права, поскольку преступность и наказуемость деяния определяется только Уголовным законом.

По справедливому замечанию М. де Сальвиа, «как бы четко ни была сформулирована норма в любой системе права, включая уголовное право, неизбежен элемент судебного толкования. Всегда будет существовать необходимость разъяснения неясных моментов и в адаптации к изменяющимся обстоятельствам…судебная практика как источник права способствует прогрессивному развитию уголовного права. Уяснение правил уголовной ответственности предполагает последовательное от дела к делу толкование их судебной практикой»[72]72
  М. де Сальвиа. Прецеденты Европейского Суда по правам человека. СПб., 2004. С. 515.


[Закрыть].

Не менее дискуссионным является вопрос об обязательности решений Европейского Суда по правам человека (далее Европейского Суда). Как указывается в Постановлении Пленума Верховного Суда РФ, «в силу п. 1 ст. 46 Конвенции, решения Суда, принятые окончательно, являются обязательными для всех органов государственной власти Российской Федерации, в том числе и для судов»[73]73
  О применении судами общей юрисдикции общепризнанных принципов и норм международного права и международных договоров Российской Федерации: постановление Пленума Верховного Суда Российской Федерации № 5 от 10 октября 2003 года // Бюллетень Верховного Суда Российской Федерации. 2003. № 12. С. 6.


[Закрыть].

С одной стороны, по мнению М. Н. Марченко[74]74
  Марченко, М. Н. Юридическая природа и характер решений Европейского Суда по правам человека // Государство и право. 2006. № 2. С. 18.


[Закрыть], признание Россией юрисдикции Европейского Суда означает признание «обязательной силы» окончательных постановлений Суда по делам, в которых Российская Федерация является одной из сторон, и обязательности их исполнения.

С другой стороны, по мнению И. А. Клепицкого, поскольку большинство правоведов отрицают за судебной практикой юридические свойства источника уголовного права, то и решения Европейского Суда нельзя рассматривать в качестве источника российского уголовного права. На невозможность признания за решениями Европейского Суда юридической силы в национальном уголовном праве указывает и О. Н. Ведерникова[75]75
  Клепицкий, И. А. Преступление, административное правонарушение и наказание в России в свете Европейской Конвенции о правах человека // Государство и право. 2000. № 3. С. 66; Ведерникова, О. Н. О состоянии преступности в стране и мире, криминоглобастике и антиглобализме // Российский криминологический взгляд. 2005. № 2. С. 82–92.


[Закрыть].

Однако, на наш взгляд, решение данной проблемы кроется в юридической сущности решений Европейского Суда. Статус его решений характеризуется тремя существенными моментами: 1) принимаемые решения окончательны и не могут быть обжалованы и пересмотрены иным судом; 2) решения действуют непосредственно и не нуждаются в подтверждении другими органами и должностными лицами; 3) решения обязательны для всех стран – членов Совета Европы.

Однако такой вывод видимо может вызвать, с одной стороны, вопрос о причинах обязательности решений Европейского Суда, а с другой стороны, обязательны ли для России решения, вынесенные против других государств – участниц Конвенции.

Полагаем, что общеобязательный характер решений Европейского Суда для национального правоприменителя, вытекает из ст. 32 Конвенции, согласно которой в ведении Суда находятся все вопросы, касающиеся толкования и применения положений Конвенции и Протоколов к ней. А согласно решению по делу Guzzardi, решения Европейского Суда служат не только для разрешения споров, которые ему переданы, но, более широко, для прояснения, охраны и развития норм Конвенции и для способствования соблюдению государствами обязательств, которые они на себя приняли[76]76
  М. де Сальвиа. Указ. соч. С. 776–777.


[Закрыть].

В ходе такого толкования Судом вырабатываются правовые позиции, раскрывающие закрепленные в Конвенции права и свободы. Правовые позиции Суда, излагаемые им в решениях при толковании конвенционных норм, признаются Российской Федерацией как имеющие обязательный характер и, следовательно, подлежащие обязательному применению в уголовном праве.

И именно на это обстоятельство и обращает внимание Пленум Верховного Суда Российской Федерации, в Постановлении которого отмечается, что решения Европейского Суда являются обязательными для судов.

В развитии этого положения Комитет министров Совета Европы в своих рекомендациях неоднократно отмечал, что государства применяют Конвенцию в своих правовых системах так, как она понимается в решениях Европейского Суда[77]77
  Применение Конвенции о защите прав человека в судах России // Серия «Международная защита прав человека». Екатеринбург, 2006. Вып. 6. С. 17–18.


[Закрыть].

По справедливому замечанию В. Д. Зорькина, в силу ст. 32 Конвенции Европейский Суд имеет право решать все вопросы, касающиеся толкования и применения положений Конвенции и Протоколов к ней. Поэтому правовые позиции Суда, излагаемые им в решениях при толковании положений Конвенции и Протоколов к ней, признаются Российской Федерацией как имеющие обязательный характер[78]78
  Зорькин, В. Д. Роль Конституционного Суда РФ в реализации Конвенции о защите прав человека и основных свобод // Сравнительное конституционное обозрение. 2006. № 1. С. 36.


[Закрыть].

Следует указать на еще одно обстоятельство, что толкование конвенционных норм является обязательным для любого государства – участника Конвенции. Безусловно, решение, вынесенное Европейским Судом, обязательно лишь для государства – ответчика по делу, на что в частности указывает не только Конвенция, но и Пленум Верховного Суда РФ.

Однако значимость решений Европейского Суда выходит за национальные пределы, воздействуя на уголовное право и правоприменительную практику и других государств-участников Конвенции. Обусловлено это исключительным правом – толкованием Конвенции. Анализ практики Европейского Суда позволил прийти к выводу о том, что если Суд при осуществлении толкования конвенционных норм, ссылается в обосновании своей правовой позиции на решения, вынесенные ранее против других государств-участников, то сформулированное в решении понимание какого-либо конвенционного права вряд ли будет пониматься иначе в решении, вынесенном против другого государства-участника, тем более что Суд указывает на прецедентный характер своих решений.

На это обращает внимание и Пленум Верховного Суда Российской Федерации, в Постановлении которого отмечается, что применение Конвенции должно осуществляться с учётом решений Европейского Суда.

Обязательность решений Европейского Суда, о которой говорится в Постановлении Пленума Верховного Суда РФ в национальном уголовном праве, заключается еще и в том, что Российская Федерация, в отношении которой было вынесено решение Судом и установившее нарушение конвенционных норм при применении Уголовного кодекса России, принимает меры частного и общего характера. Меры частного характера имеют своей главной целью устранить нарушения прав и свобод человека и последствий этих нарушений, что может проявиться в пересмотре судебного решения вынесенного по делу. Меры общего характера направлены на предупреждение, повторение новых нарушений, результатом их применения может выступать внесение изменений в уголовное законодательство и практику его применения. Решения Европейского Суда выступают в этом случае в качестве фактора развития национального уголовного законодательства. Позитивным примером этому является изменение уголовного законодательства ряда европейских государств.

В свою очередь Пленум Верховного Суда Российской Федерации в Постановлении № 5 от 10 октября 2003 года обращает внимание правоприменителей на то, что неправильное применение судом общепризнанных принципов и норм международного права и международных договоров Российской Федерации может являться основанием к отмене или изменению судебного акта[79]79
  О применении судами общей юрисдикции общепризнанных принципов и норм международного права и международных договоров Российской Федерации: постановление Пленума Верховного Суда Российской Федерации № 5 от 10 октября 2003 года // Бюллетень Верховного Суда Российской Федерации. 2003. № 12. С. 7.


[Закрыть].

Таким образом, по нашему мнению, обязательность решений Европейского Суда по правам человека, о которой говорится в Постановлении Пленума Верховного Суда РФ № 5 от 10.10.2003, объясняется, во-первых, конвенционным предписанием о праве Суда официально толковать нормы Конвенции и обязательности их исполнения, п. 4 ст. 15 Конституции РФ о приоритетном применении в национальном праве общепризнанных принципов и норм международного права, распространение этого конституционного предписания можно вывести из ст. 32 Конвенции, а также позиции Пленума Верховного Суда, указывающего правоприменителям на необходимость учитывать в правоприменительной деятельности правовые позиции Суда.