Текст книги "Диалоги – моя фишка. Черные заповеди Тарантино"

ГФ: То есть вы смирились с переработкой сценария «Прирожденных убийц»?

КТ: Сейчас – да, и я хочу, чтобы фильм удался. Это будет не мой фильм, это будет фильм Оливера Стоуна, и да благослови его Господь. Надеюсь, это будет хорошая работа. Если бы я не был эмоционально привязан к этому материалу, уверен, я нашел бы его очень интересным. Если вам нравится мой материал, вам может не понравиться этот фильм. Но если вам близок его материал, то вам, скорее всего, понравится и его фильм. Это, может быть, лучшая вещь из всех сделанных им, и вовсе не потому, что я приложил там кое к чему руку. Честно говоря, я с нетерпением жду выхода этого фильма.

ГФ: Будет любопытно посмотреть, что там останется от вашего сценария.

КТ: У меня и в мыслях нет, что мои страшные останки выплывут где-нибудь на поверхность этого фильма! Я мало надеюсь на это, но, если это произойдет, картина станет еще интересней. Если «Настоящая любовь» – это мой мир глазами Тони Скотта, то «Прирожденные убийцы» – это моя идея в мире Оливера Стоуна, увиденная глазами Оливера Стоуна.

ГФ: Отдаете ли вы себе отчет в том, что ваши сценарии делают насилие приемлемой темой для обсуждения?

КТ: Мне не нравится такой подход. Я не воспринимаю насилие настолько серьезно. Я нахожу его очень забавным, особенно в рассказанных мною недавно историях. Насилие – часть этого мира, и я только изображаю безжалостность реальной жизни. И это не обязательно люди в масках, спускающиеся с вертолета на стремительно мчащийся поезд, или террористы, берущие кого-то в заложники. Насилие реальной жизни – это когда вы сидите в ресторане, а неподалеку спорит о чем-то супружеская пара, и вдруг муж настолько распаляется, что хватает вилку и вонзает жене в глаз. Это действительно и ужасно, и отвратительно, и смешно – но это бывает. Вот так – ни с того ни с сего – насилие вторгается в вашу жизнь. Мне интересны его зарождение, развитие, выплеск и последствия. Что мы делаем после этого? Вырубаем парня, который ранил женщину? Растаскиваем их? Звоним в полицию? Требуем обратно деньги за испорченный обед? Мне интересны ответы на все эти вопросы.

ГФ: А как насчет изобразительной эстетики насилия, которой, судя по всему, уделено немало места в ваших фильмах? Вы упоминали Джона Ву. В его фильмах насилие смотрится с удовольствием, поскольку имеет несколько комиксовый характер.

КТ: Худшая вещь в кино – это то, что, как бы ни был хорош ваш фильм, когда дело доходит до насилия, вам приходится сковывать свою фантазию, надевать на себя нечто вроде наручников. Писателям не приходится носить подобные символические наручники. Такой писатель, как Карл Хайасен, может делать все, что ему угодно. И чем безумнее выйдет, тем лучше для его книг. В фильме у вас нет такой свободы.

ГФ: Когда я спрашивал, не делают ли ваши фильмы насилие приемлемой темой для обсуждения, я имел в виду, что на экране часто можно принимать те вещи, которые являются абсолютно недопустимыми в реальной жизни.

КТ: О, я совершенно согласен с этим. Для меня насилие чисто эстетическая категория. Когда вы говорите, что не любите насилие в кино, это то же самое, как если бы вы сказали, что вам не нравится, если в кино поют и танцуют. Мне нравятся танцевальные номера в кино, но, если бы не нравились, это не значило бы, что я требую их запретить. Когда вы включаете сцены насилия в фильм, найдется немало людей, которым это не понравится, потому что это та гора, на которую они не могут влезть. Но это не значит, что они ничтожества. Просто они не догоняют. И им не обязательно догонять. Для них есть много других картин. Но если вы способны влезть на эту гору, я предложу вам еще куда-нибудь вскарабкаться.

ГФ: Общепринятые понятия о морали размываются в ваших фильмах. Вы даете вашим персонажам лицензию на убийство.

КТ: Я не пытаюсь проповедовать никакой морали или выступать с каким-либо посланием, но, несмотря на всю дикость происходящего в моих фильмах, я думаю, они обычно приводят к определенным нравственным выводам. Например, я нахожу происходящее между Мистером Белым и Мистером Оранжевым в финале «Бешеных псов» очень действенным и проникновенным в нравственном и общечеловеческом смысле.

ГФ: Не считаете ли вы, что, подобно тому как Тони Скотт хочет оставить в живых Кларенса и Алабаму, зрители точно так же могут желать, чтобы парочка серийных убийц в «Прирожденных убийцах» – Микки и Мэллори – избежала расплаты? Я чувствую, что ваша позиция такова: мир, который они намереваются уничтожить, настолько порочен, что это почти оправдывает их поступки. То есть выходит так, что они наделяются некоей морально-этической силой.

КТ: При написании «Прирожденных убийц» я отнюдь не хотел, чтобы зрители непременно симпатизировали Микки и Мэллори. Я хотел, чтобы мои герои развлекали зрителей, потому что любое их появление на экране сопровождается сценой насилия, которую увлекательно смотреть. Вы смотрите начальный эпизод фильма и думаете: «Да, это было конкретно, реально, прикольно». Вы наблюдаете за крутыми, манерными, жесткими ребятами – они романтичны и очень интересны вам. Потом вы видите, как они убивают ни в чем не повинных людей, и задумываетесь: «Минуточку, это уже не смешно. Что-то мне уже совсем не весело. И, главное, отчего это я так веселился вначале?». Но Микки и Мэллори по-прежнему будут оставаться харизматичными фигурами. К концу, когда Микки дает большое интервью телевидению, зритель уже не будет задумываться ни над своими чувствами к этим ребятам, ни над тем, что с ними произойдет дальше. И это, надо признать, моя проблема с серийными убийцами. Я не верю в смертную казнь. Я не верю, что государство должно иметь право убивать людей. Однако серийные убийцы настолько омерзительны мне, что в глубине души я хотел бы, чтобы их казнили. Проблема в том, что это желание входит в противоречие с тем, во что я верю. Я даже не знаю, отражается ли это в сценарии. Когда я писал его, я был загипнотизирован серийными убийцами, но Микки и Мэллори довольно быстро утомили меня. До сих пор ко мне подходят люди, которые читали сценарий, и разговаривают со мной как с каким-то придурковатым фанатом серийных убийц. Я говорю тогда: «Извините, вы обратились не по адресу».

ГФ: Бельгийский псевдодокументальный фильм «Человек кусает собаку» начинается как очень забавная «черная» комедия о серийных убийцах, но, по мере того как он прорисовывается подробнее, у вас возникают вопросы: «А что это я смотрю? И как мне на это реагировать?».

КТ: Совершенно верно. Однако серийные убийцы от этого не перестают быть привлекательными. «Человек кусает собаку» поднимает ту же проблему, что и мой сценарий «Прирожденных убийц».

ГФ: Как вы думаете, отчего поп-культура, комиксы и само кино занимают так много места в ваших сценариях?

КТ: Полагаю, что это идет от меня, оттого что я нахожу в них много привлекательного. Если у меня появляется интерес к какому-либо событию, я не обязательно приправляю его иронией или снимаю так, чтобы вам стало весело. Я пытаюсь показать его привлекательность.

ГФ: Фастфуда в том числе?

КТ: Чипсы – супер! Забавно, но на самом деле я придерживаюсь более калорийной диеты. Я стал сокращать список посещаемых мною заведений быстрого питания, куда я, бывало, захаживал, чтобы съесть столько, сколько я вовсе и не собирался. Я посматриваю на этот список у себя дома, и он твердит мне: «Держись подальше от них, покуда не почувствуешь, что должен обязательно сходить туда. Тогда дай себе волю. Главное, чтобы не вошло в привычку». Есть еще другой список, который советует: «Держись за Скотта и Роджера – с этими ребятами не пропадешь!».

ГФ: Скотт и Роджер – прототипы одноименных телерепортеров из «Прирожденных убийц»?

КТ: Да. А далее список извещает: «Меня все еще тянет к этому, так что не надо делать это часто, надо прорубаться в другом направлении, но я все же могу еще веселиться иногда в компании этих парней».

ГФ: А вы думали о сценарии более классического типа – с меньшими вкраплениями явлений поп-культуры и, возможно, более сдержанном?

КТ: У меня нет желания делать что-нибудь более сдержанное сейчас. Пока нет. Вот вам пример: Л. М. Кит Карсон дал мне прочесть свой сценарий «Кинозритель» и сказал, что было бы круто, если бы я захотел поставить его. Я прочитал, мне многое понравилось, но я сказал ему: «Я еще недостаточно созрел для постановки таких сценариев». Это не значит, что работы, которые я делаю, незрелы, – просто я пока двигаюсь другой дорогой. Со временем я сойду с нее и захочу пойти иным путем, может быть, поставить чей-нибудь сценарий. Что касается нынешнего времени – я хочу сделать вестерн.

ГФ: Повлияло ли на вас творчество Сэма Пекинпы?

КТ: Не так сильно, как принято считать.

ГФ: А Серджо Леоне?

КТ: О-о, очень сильно. Но если бы мне надо было выбрать три моих самых любимых вестерна, это были бы: «Рио Браво» – первое место, «Хороший, плохой, злой» – второе место и «Одноглазые валеты» – третье.

ГФ: В фильме «Настоящая любовь» упоминается «Рио Браво».

КТ: И в «Прирожденных убийцах». Когда Микки убивает Уэйна, он говорит: «Ну что, Колорадо, сыграем музычку».

ГФ: Что изменилось в вашей работе над сценариями с течением времени?

КТ: Думаю, здесь не все так просто. Я особо не задумывался над этим. Я всегда знаю, какого эффекта хочу достичь, и в конце концов добиваюсь этого. Я очень доверяю своим героям, и это всегда срабатывает – надо только разговорить их, и они найдут дорогу. После того как вы проделали это несколько раз, вы некоторое время кружите в темноте, не зная, как вам закончить сценарий, а потом в последний момент происходит что-то по-настоящему сногсшибательное. И это происходит постоянно в моих сценариях – герои вдруг совершают что-нибудь, что просто разрывает меня на части. Говоря о сцене истязания в «Бешеных псах», я объясняю людям, что не сидел и не злорадствовал: «Ага, тут надо прописать самую мерзопакостную ублюдочную сцену». Когда Мистер Блондин наклонился к своему ботинку и достал опасную бритву, я и не знал, что она была у него там. Меня самого это поразило. И так бывает всегда, когда я пишу. Это равносильно актерской игре, когда во время импровизации вы неожиданно говорите или делаете такое, что наполняет сцену новым содержанием. То же самое и когда вы пишете. Из актерской профессии я вынес еще, что нужно уметь отрешиться от всего, отвлекающего тебя от работы. В противном случае провал неминуем.

Как правило, я не ищу новых идей. У меня есть запас идей в голове, которые посетили меня пять-шесть лет назад, так что, когда наступает время писать новый сценарий или приходит пора подумать над тем, что писать дальше, я быстренько перебираю их и нахожу нужную. Они вызревают у меня в голове, как в инкубаторе, а я хожу и выбираю: «Ну, для этой еще не время. Пусть пока полежит, дождется своего срока. Возьмем лучше вот эту». Я их все хочу реализовать, хотя знаю, что вряд ли мне это удастся.

ГФ: Сюжеты приходят к вам уже готовыми?

КТ: Я всегда начинаю с эпизодов, которые, я знаю, мне понадобятся, и со сцен из сценариев, которые я уже никогда не закончу. Каждый написанный мною сценарий включает по меньшей мере двадцать страниц текста из недописанных ранее работ. Замысел «Криминального чтива» возник у меня давно, а как реализовать его, мне пришло в голову во время склейки «Бешеных псов» в монтажной. Я не переставая думал и думал о нем и наконец додумался. Обычно, когда я не могу ни о чем больше думать, кроме сценария, тогда я сажусь и пишу. Я не мог делать это в лаборатории, но в конце концов я на пару месяцев оказался в Амстердаме и начал писать там «Криминальное чтиво». Но то, что я написал, было совершенно не похоже на то, о чем я постоянно думал на протяжении последних шести или семи месяцев. Несмотря на то что действие происходит в Лос-Анджелесе, я включил в сценарий свои многочисленные европейские впечатления. Так, жанровая история, которую я вынашивал пять лет, в процессе написания стала наполняться моими личными переживаниями. Единственный известный мне способ улучшить свою работу – это сделать ее сугубо личной.

ГФ: Сколько черновиков было сделано, прежде чем она увидела свет?

КТ: Когда она увидела свет, это был уже, наверное, третий. Именно поэтому я так спокоен и могу говорить: «Если вам не нравится сценарий, значит, вы не хотите ставить его, потому что именно это собираюсь делать я сам».

ГФ: Вы правите текст по ходу работы или возвращаетесь назад и переделываете всю вещь?

КТ: По ходу я немножко подчищаю – минимально. Обычно я стараюсь не останавливаться.

ГФ: Вы пишете по ночам?

КТ: Я пишу до ночи.

ГФ: В текстовом редакторе?

КТ: Нет, я не умею печатать как надо. Когда я собираюсь писать сценарий, я иду в канцтовары и покупаю блокнот на восемьдесят – сто страниц, нанизанных на пружину, с которой их удобно срывать. И я говорю себе: «Ну что ж, блокнот есть. Я напишу в нем “Криминальное чтиво” или еще что-нибудь». Потом я покупаю три красных и три черных фломастера. Я устраиваю из этого большой ритуал. Это психология. Я всегда говорю, что стихи нельзя писать на компьютере, а свой блокнот я могу взять куда угодно – могу писать в ресторане, могу у друзей дома, могу писать стоя и валяясь в кровати. Блокнот никогда не выглядит как сценарий – он выглядит как дневник Ричарда Рамиреса, как дневник сумасшедшего. Когда я заканчиваю последнюю страницу и доходит дело до печати, тогда он впервые становится похожим на сценарий. Тогда я начинаю чистить диалоги и устранять другие огрехи.

ГФ: Вам нравится этот процесс?

КТ: Обычно я думаю, что это будет кошмаром, но всегда все идет просто чудо как хорошо.

ГФ: Так и льется?

КТ: Когда не льется, я на день бросаю работу. Если мне не удается разговорить своих персонажей, я их не достаю. Потому что если я заставляю их говорить, то это все трень-брень и чепуха. Интересно, когда какой-нибудь из персонажей что-нибудь скажет, а я: «Что-что? Вау, я не знал, что у него есть жена!» или: «Вот это да! Я не знал, что он такой чувствительный».

ГФ: Значит, это процесс выявления скрытых в сценарии потенциальных возможностей?

КТ: Очень похоже. Именно поэтому я никогда не смог бы проработать сценарий, выписанный линейно – от начала до конца. Я писатель другого типа. Есть вопросы, на которые я не хочу отвечать, пока не приступлю к написанию сценария.

Квентин Тарантино о фильме «Криминальное чтиво»

Манола Дарджис, 1994 год

Когда я начинал «Криминальное чтиво» и пытался постичь пути построения художественного фильма, меня посетила идея написать короткую криминальную драму, снять ее как короткометражный фильм, потом сделать еще один и еще и объединить их в своеобразную криминальную антологию. Идея показалась мне неплохой, потому что я мог с нею управиться: реализовать, довести до конца, разослать по фестивалям, заполучить какую-никакую известность, почувствовать себя настоящим режиссером. А пока она могла оставаться вещью в себе, и я мог выстраивать ее до тех пор, пока она не станет полноценным художественным произведением. Я еще не был тогда режиссером, я только намеревался что-нибудь сделать.

Отправной точкой был журнал «Черная маска». Конечно, не как «Черная маска» один в один, только как отправная точка. Я хотел начать все три истории как давно затасканные, избитые анекдоты с «бородой» – вот в чем была «фишка». Вы видели такие истории миллиард раз. Вас не надо интриговать завязкой истории, потому что вы уже знаете, чем дело закончится. Парень отправляется на прогулку с женой главаря банды с напутствием: «Только не прикасайся к ней». И что выйдет, если они соприкоснутся? Вы видели подобный треугольник миллиард раз. Или боксер, который должен «лечь» во время боя, но не ложится – такое вы тоже видели миллиард раз. Третья история не столько давно знакомая история, сколько давно знакомая ситуация. Она начинается с того, как Джулс и Винсент собираются прикончить несколько ребят. Точно так же, как в начале любого фильма Джоэла Силвера: появляются несколько парней и – дуф! дуф! ту-дуф! – кого-нибудь валят, а потом идут титры и возникает Арнольд Шварценеггер. А давайте растянем начальную сцену и пооколачиваемся с парнями до конца дня и побуяним на шумной вечеринке. Вот так сложился мой фильм.

Это не нуар. Я не делаю неонуара. «Криминальное чтиво» ближе к современной криминальной беллетристике, вроде той, что у Чарльза Уилфорда, хотя не знаю, насколько это характеризует фильм. Уилфорд в своих вещах тоже показывает персонажей, тщательно прорабатывая их окружение – вплоть до семейных отношений. Главное здесь то, что эти персонажи становятся настолько реальными, что, когда вы читаете следующую книгу и узнаете, что стало с дочерью папика и его сожительницей, они уже почти как члены вашей собственной семьи. Читая раньше книжные серии, я никогда не испытывал таких чувств к их персонажам. Я люблю Дж. Д. Сэлинджера, но не буду из кожи вон лезть, чтобы прочитать его как можно быстрее, потому что это изысканное угощение и я не хочу обожраться им. Это как маленькие подарки, которые я хотел бы получать на протяжении всей своей жизни.

Мои создания пока попадают в категорию, которую я считаю бульварным чтивом. Думаю, и «Бешеные псы» попадают туда же, и «Настоящая любовь». Страшное криминальное произведение всегда ассоциируется у меня с чтивом. Детективы – туда же. Если быть более скрупулезным, то основополагающая идея чтива, его истинное предназначение – это книжка в мягком переплете, о сохранности которой никто не заботится. Вы читаете ее, суете в задний карман, сидите на ней в автобусе, страницы вываливаются – и вас это ни грамма не парит. Прочитав, вы даете ее какому-нибудь знакомому или выбрасываете. Вы не поместите ее в свою домашнюю библиотеку.

Чтиво подается в шуточной форме, оно появилось в угоду вкусам определенного сорта читателей. Чтиво никогда не подвергалось никакой критике, разве что вскользь упоминалось где-нибудь. И это круто. В семидесятые годы я посмотрел много фильмов, которые никак не были освещены в критике. Это давало возможность делать свои собственные открытия и отыскивать бриллианты в мусорной корзине. Стивен Кинг говорит об этом в книге «Пляска смерти»: вы должны пить много молока, чтобы быть в состоянии оценить вкус сливок; и вы должны пить много кислого молока, чтобы быть в состоянии оценить вкус молока.

Если у меня и есть проблемы, то только одна: есть слишком много актеров, с которыми мне хотелось бы поработать, и у меня не хватит времени, чтобы поработать со всеми. Так что я стараюсь отсмотреть их как можно больше по ходу одного фильма. Пробы очень важны для меня. Меня ошарашивает исполнение любого актера. Мне не нужно никакого звездного вздора – исполнители должны соответствовать тем, кого они изображают.

Брюс Уиллис вошел в состав исполнителей, потому что роль боксера Бутча была схожа с некоторыми персонажами, которых он уже играл. Но они не подвергались таким испытаниям, как Бутч. В этом особенность роли. Я хотел, чтобы Бутч был таким же абсолютно задроченным козлом, как Ральф Микер в «Целуй меня насмерть» Олдрича. Я хотел, чтобы этот хвастун и ничтожество оборачивался человеком только в присутствии его подруги Фабьенны. Что окончательно склонило чашу весов в пользу Брюса, кроме его умения быть и подонком, и славным парнем, так это его взгляд – взгляд актера пятидесятых годов. Из звезд я не знаю больше актеров с таким же взглядом. Он напоминает мне Альдо Рэя в «Сумерках» Жака Турнера. Я сказал Брюсу, что из Альдо Рэя вышел бы отличный Бутч, и он сказал: «Да, мне нравится Альдо Рэй, это хорошая мысль».

Я всегда был поклонником Джона Траволты, которого взял на роль Винсента. Думаю, он один из лучших современных актеров. То, как он играет в «Проколе», – это вершина актерского мастерства, вершина! Но меня всегда печалило, как его используют, хотя ему и самому есть за что себя упрекнуть, снимаясь в таких фильмах. Я просмотрел фильмы с его участием за последние пять лет и подумал: этот парень или тщательно охраняемая, или хорошо забытая тайна. Что происходит с этими режиссерами? Неужели они не видят, каким богатством обладают? Надо только сдуть пыль… И тут я понял, что там ничего не выйдет. Джону нужно работать с кем-то, кто будет относиться к нему серьезно и смотреть на него с любовью.

Некоторые роли я писал специально под конкретного исполнителя. Вулф (Волк) был написан для Харви Кейтеля. Английский бандит Пампкин (Дыня) и Хани Банни были написаны для Тима Рота и Аманды Пламмер. Я увидел их однажды вместе, и мне сразу захотелось использовать эту парочку в каком-нибудь своем фильме. Меня подмывало взять Тима на роль Винсента, когда Майкл Мэдсен отказался от нее, но было написано уже столько диалогов Пампкина и Хани Банни для Тима и Аманды, что я был просто не в состоянии обойтись без них.

Мне интересно сводить разных актеров вместе. Я хотел бы в каком-нибудь фильме свести Майкла Мэдсена и Ларри Фишборна. Я хотел бы свести где-нибудь Ларри и Сэма Джексона, который играет Джулса. Я бы хотел увидеть вместе Гэри Олдмена и Тима Рота. Я хочу свести их в комедии. По правде говоря, если бы я переписал сценарий «Криминального чтива», Гэри и Тим могли бы сыграть Джулса и Винсента, играя простых английских парней. Я хотел бы свести Харви Кейтеля и Кристофера Уокена, потому что они никогда не играли вместе, или Аль Пачино и Харви. Есть еще куча актеров, с которыми я хотел бы поработать. Я хотел бы поработать с Майклом Парксом. Но вы должны ограничивать свои желания, чтобы не прослыть смешным парнем, который работает с актерами, потому что они ему нравятся.

Я использую серф-музыку как основной фон – шестидесятых годов, в стиле Дика Дейла. Я не понимаю, какое отношение имеет серфинг к серф-музыке. Для меня серф-музыка – это рок-н-ролл Эннио Морриконе, рок-н-ролльное спагетти музыки Западного побережья – вот как она звучит. Основной фон – это, наряду с песнями, то, что звучит на протяжении всего фильма. Большая песня – единственная, которая звучит так реально ярко, – это песня Нила Даймонда «Девочка, скоро ты станешь женщиной» в интерпретации Urge Overkill. Под нее жена босса мафии, Миа, танцует, нюхает героин и получает передоз.