Текст книги "Сергей Есенин. Подлинные воспоминания современников"

– Осточертела мне эта московская Америка! Смыться бы куда!

И, диким голосом, Мариенгофу:

– Замени ты меня, Толька, Христа ради!

Ни заменить, ни смыться не удалось. Через несколько дней Есенин улетел с Дункан заграницу».

Л. Белозерская-Булгакова описала встречу с супругами в Берлине:

«Я сидела рядом с Дункан и любовалась ее руками. И вдруг, совершенно внезапно, она спросила меня по-французски:

– Sommes nous ridicules ensemble? (“Мы вместе смешная пара?”) Мне сразу показалось, что я ослышалась, до того вопрос в ее устах был невероятен. Я ответила: “О, нет, наоборот…” Так иногда совершенно чужого легче спросить о чем-то интимном, чем самого близкого, тем более, если думаешь, что никогда с ним больше не увидишься.

Недавно я прочла воспоминания Айседоры, выпущенные в Париже уже после ее смерти, и поняла, что это женщина абсолютной внутренней свободы и безудержной дерзости, способная на самые крайние движения души и поступки.

Я приведу позже стихи Есенина к ней, которые он читал в 1923 году у нас в пансионе на Байрейтерштрассе, когда приехал с Кусиковым и балалайкой. Там есть слова “до печенок меня замучила”, и я верю в это.

Биограф Есенина Илья Шнейдер (автор хорошей искренней книги “Встречи с Есениным”) прожил под одной крышей с Дункан и Есениным три года и называет их роман “горьким романом”.

Еще бы не горький! Они же оба мазаны одним мирром, похожи друг на друга, скроены на один образец, оба талантливы сверх меры, оба эмоциональны, безудержны, бесшабашны. Оба друг для друга обладают притягательной и в такой же мере отталкивающей силой. И роман их не только горький, но и счастливо-несчастный или несчастливо-счастливый, как хотите. И другим быть не может».

Эмигрантка Н. Радван-Рыжинская оставила любопытные воспоминания о встрече с Дункан и Есениным в Германии: «…и вот задается мне вопрос, могу ли я уделить им часа 2–3 для совместной прогулки. Я соглашаюсь. Являюсь в назначенный день. У дверей гостиницы стоит нанятый автомобиль, и мы едем совершать прогулку, и тут выясняется, что живя уже около двух лет вместе, они еще никогда не разговаривали друг с другом за неимением общего языка. Я была переводчицей. Они забрасывали друг друга вопросами, рассказывали отдельные факты про себя. Через несколько часов вернулись с прогулки, и опять был назначен день встречи. Это длилось недели две, и при последней встрече они поссорились и заставляли меня переводить, крича мне с каждой стороны в ухо, что я должна сказать. По мере возможности я старалась все смягчать, но тут раздавались возгласы: “Нет, вы переводите точно!”».

И с этой женой Есенин не смог прожить долго. Путешествие по Европе и Америке, гастроли Дункан и, одновременно, их свадебное путешествие, на какое-то время объединило их вместе. Но вернулись они в Россию уже практически порознь.

Журналист Л. Повицкий приводит довольно циничные высказывания Есенина о Дункан и их отношениях: «Я вернулся в Москву к моменту приезда Есенина и Дункан из-за границы и отправился к нему на свидание в отведенный Дункан особняк на Пречистенке. Я его застал среди вороха дорожных принадлежностей, чемоданов, шелкового белья и одежды. Мы обнялись, и он крикнул Дункан. Она вышла из соседней комнаты в каком-то широчайшем пестром пеньюаре. Он меня представил ей:

– Это мой друг Повицкий. Его брат делает Bier! Он директор самого большого в России пивоваренного завода.

Я с трудом удержался от смеха: вот так рекомендация. Позднее я понял смысл этих слов. Для Дункан человек, причастный к производству алкоголя, представлял, по мнению Есенина, огромный интерес. И он, по-видимому, не ошибался. Она весело потрясла мне руку и сказала:

– Bier очень хорошо! Очень хорошо!..

Вид этой высокой, полной, перезрелой, с красным грубоватым лицом женщины, вид бывшего барского особняка – все вызывало у меня глухое раздражение. Как это все непохоже на обычную есенинскую простоту и скромность…

Когда она ушла, я зло проговорил:

– Недурно ты устроился, Сергей Александрович…

Он изменился в лице. Глаза потемнели, брови сдвинулись, и он глухо произнес:

– Завтра уезжаю отсюда.

– Куда уезжаешь? – не понял я.

– К себе на Богословский.

– А Дункан?

– Она мне больше не нужна. Теперь меня в Европе и Америке знают лучше, чем ее».

«Я попал в руки старой развратной бабы», – передает слова Есенина поэт Л. Горгунг. «Кончилось его пребывание в плену у Айседоры тем, что он однажды осенней ночью под дождем спустился из окна по водосточной трубе и бежал. По его словам было известно, что он в эту ночь напился допьяна с расчетом попасть в милицию, так как боялся погони, но погони не было».

«Я люблю другую, женат, счастлив. Есенин», – отправил он Дункан прощальную телеграмму.

Софья Толстая, внучка Льва Толстого, стала последней женой поэта. «Выше среднего роста, немного сутуловатая, с небольшими серовато-голубыми глазами под нависшими бровями, она очень походила на своего дедушку – Льва Николаевича; властная, резкая в гневе и мило улыбающаяся, сентиментальная в хорошем настроении. “Душка”, “душенька”, “миленькая” были излюбленными ее словами и употреблялись ею часто, но не всегда искренне», – такой портрет нарисовала сестра поэта А. Есенина.

Писательница Г. Серебрякова: «Еще не видев свою будущую жену, Софью Андреевну, он повторил: “Толстая, внучка Льва Николаевича, и Есенин. Это отлично!”».

В. Чернявский: «Была новая женитьба. Посвящая меня в эту новость, он оживился, помолодел и объявил, что мне обязательно нужно видеть его жену. «Ну, недели через две приедем, покажу ее тебе». Имя жены он произнес с гордостью. Сергей Есенин и Софья Толстая – это сочетание, видимо, нравилось и льстило ему».

Писатель И. Евдокимов: «Наблюдая в этот месяц Есенина, – а приходил он неизменно трезвый, живой, в белом костюме (был он в нем обаятелен), приходил с невестой и три раза знакомил с ней, – я сохранил воспоминание о начале, казалось, глубокого и серьезного перелома в душе поэта. Мне думалось, что женится он по-настоящему, перебесился – дальше может начаться крепкая и яркая жизнь. Скептики посмеивались:

– Очередная женитьба! Да здравствует следующая!

А он сам как-то говорил:

– С Соней у меня давно, давно… давнишний роман. Теперь только женимся.

Скептики оказались правы: в середине месяца он приходил два раза пьяный, растерзанный. Досужие языки шептали:

– Вчера сбежал от невесты! Свадьбы не будет!

И уже приходили колебания – делаемый им шаг становился случайным».

Из воспоминаний поэта Л. Горгунга: «Есенину импонировала фамилия Толстой, и он шутя говорил друзьям: “Великий русский поэт породнился с великим русским писателем”. Жизнь Есенина и Толстой не была спокойной и мирной, они часто ссорились. Мать Сони Толстой Ольга Константиновна Толстая, урожденная Дидерикс, вдова сына Л. Толстого Андрея Львовича, воспитанная с детства в строгих правилах, была религиозна и требовательна к себе. Дочь часто огорчала ее своим необузданным поведением и ранними любовными увлечениями. Однажды Ольга Константиновна рассказала своей близкой знакомой Любови Дмитриевне Ильиной такой случай из жизни “молодых”. Она возвращалась к себе домой с Пречистенки по Троицкому переулку (ныне Померанцев переулок). В конце переулка с правой стороны на углу Остоженки в большом доме была ее квартира. Еще издали она заметила, что из окна второго этажа вылетают какие-то предметы и падают со звоном на булыжную мостовую. Приблизившись к дому, она с ужасом убедилась, что на мостовой лежали осколки ее большого столового сервиза. Войдя в квартиру, она увидела, как пьяный Есенин бушевал, он хватал из буфета посуду и швырял в окна. Софья Андреевна сидела в кресле и хохотала».

Р. Борисов: «На свадебном пиру присутствовали только две женщины: невеста и ее мать. Остальные гости были собутыльники Есенина.

Очнувшись утром на новой квартире и оглядев роскошь спальни, Есенин понял, что допустил непростительную ошибку. Новая жена, несмотря на то, что ее дедушка был гениальным писателем, не пробудила в сердце поэта не только любви, но даже и простой человеческой симпатии. Он не знал, о чем с ней говорить. Чтобы заглушить угрызения совести за содеянное, он больше, чем когда бы то ни было, прибегал к алкоголю.

…Поэт заболел белой горячкой и был помещен в психиатрическую больницу профессора Ганнушкина.

Софья Андреевна навещала его в больнице в те часы, когда он приходил в себя. Подолгу просиживала она в ожидании, когда он скажет ей хоть одно слово.

Но поэт упорно молчал. С заплаканными глазами возвращалась жена домой, без конца спрашивала себя:

– За что он так ненавидит меня?»

Поэтесса Е. Николаева писала С. Толстой-Есениной: «Я рада, если тебе хорошо! Рада, что “просто и счастливо”, если для Есенина это будет последней прочной любовью. Твой брак произвел огромное, ошеломляющее впечатление в широких слоях населения: от “публики” просто до Андрея Белого. Когда я рассказала об этом ему и Клавдии Николаевне, они очень изумились. Борис Николаевич открыл свои удивительные глаза, которые он открывает вполне только по большим праздникам, и несколько раз потом возвращался к этому. Ему кажется это удивительным, но, “может быть, Софья Андреевна окажется той твердой линией, которая сможет выправить жизнь Сергея Александровича”. Его Борис Николаевич очень любит и ценит. И он и Клавдия Николаевна знали его первую жену (жену Мейерхольда) и считают, что в ином отношении, но в каком-то смысле ты – продолжение этой линии, что в тебе есть твердость, которая трудно поддается определению, но что она-то может помочь Есенину».

Из письма С. Толстой-Есениной жене М. Волошина: «Все мои интересы, вниманье, заботы на него направлены, только чтобы ему хорошо было, трясусь над ним, плачу и беспокоюсь. Он очень, очень болен. Он пьет, у него ужасные нервы и сильный активный процесс в обоих легких. И я никак не могу уложить его лечиться – то дела мешают, то он сам не хочет. Он на глазах у меня тает, и я ужасно мучаюсь. А так все очень, очень хорошо, потому что между нами очень большая любовь и близость и он чудесный. Я совсем отошла от своего прежнего круга, почти никого не видаю и, как Душечка, с головой в литературной жизни и видаю главным образом литературную публику. Внутренне чувствую себя очень, очень серьезной, взрослой, или тихой, или грустной. Иногда думаю, что моя жизнь нечто вроде весьма увесистого креста, который я добровольно и сознательно с самого начала взвалила себе на плечи, а иногда думаю, что я самая счастливая женщина и думаю – за что? Маруся, дайте Вашу руку, пожмите мою и согласимся в одном – поэты как мужья – никудышные, а любить их можно до ужаса и нянчиться с ними чудесно, и сами они удивительные…»

Сестра поэта А. Есенина: «Перебравшись в квартиру к Толстой, оказавшись с ней один на один, Сергей сразу же понял, что они совершенно разные люди, с разными интересами и разными взглядами на жизнь».

Один из друзей поэта Ю. Либединский в своей книге «Современники» вспоминает: «Когда я зашел к нему, он на мой вопрос, как ему живется, ответил:

– Скучно. Борода надоела…

– Какая борода?

– То есть как это какая? Раз – борода, – он показал на большой портрет Льва Николаевича, – два – борода, – он показал на групповое фото, где было снято все семейство Толстых вместе со Львом Николаевичем. – Три – борода, – он показал на копию с известного портрета Репина. – Вот там, с велосипедом, – это четыре – борода, верхом – пять… А здесь сколько. – Он подвел меня к стене, где под стеклом смонтировано было несколько фотографий Льва Толстого. – Здесь не меньше десяти! Надоело мне это, и все! – сказал он с какой-то яростью».

Это был самый долгий брак – длившийся, правда, уже после смерти Есенина. На долю Толстой пришелся последний, страшный год жизни поэта и долгие годы сохранения его памяти. «Я сейчас занята исключительно Музеем Сергея. Собираю туда все, что могу. Говорю себе, что это для него, и убиваю время и мысли. Само музейное дело мне органически чуждо, но здесь все очень уж дорого. <…> Странная судьба – что любимо, что жизнь, и… Музей!» – писала она в письме в марте 1926 года. А вот примечательное место из письма ее матери: «Сейчас мне одна знакомая рассказала, что Соню обвиняют, что она не создала ему “уюта”, а другие говорят, что она его выгнала. Да какой же можно было создать уют, когда он почти все время был пьян… Ну, да его, конечно, винить нельзя, просто больной человек. Но жалко Соню. Она была так всецело предана ему и так любила его как мужа и поэта, что большей преданности нельзя найти. Просто идолопоклонство у нее было к нему, к его призванию…»

До Толстой у Есенина уже было три жены, три коротких, неудавшихся брака. Не удивительно, что не сложился и четвертый. Примечательно, что Толстая, посвятившая долгие годы музею С. Есенина, практически не оставила воспоминаний о муже. Наверное, ей нечего было рассказывать.

Стремление повенчаться со знаменитым семейством, каким – неважно, было у Есенина давно. Рюрик Ивнев передал такой разговор:

«– Скажи откровенно, что звучит лучше: Есенин и Толстая или Есенин и Шаляпина?

– Я тебя не понимаю.

– Сейчас поймешь. Я познакомился с внучкой Льва Толстого и с племянницей Шаляпина. Обе, мне кажется, согласятся, если я сделаю предложение, и я хочу от тебя услышать совет, на которой из них мне остановить выбор?»

А Надежда Вольпин оставила рассказ, часто пересказываемый как литературный анекдот: однажды к Есенину за автографом пробилась невзрачная женщина лет сорока, назвалась по фамилии: «Брокгауз». Оказалось, что она племянница составителя словаря. На вопрос Эрлиха, с чего это ему вздумалось прихватить эту дуреху, Есенин ответил: «Знаешь, все-таки… племянница словаря!»

Друг, любовница, сиделка, литературный секретарь Галина Бениславская была нелюбима Есениным, но бесконечно ему предана. Неврастеничная, надрывная, мечущаяся, она нашла смысл жизни в служении поэту.

«Милая Галя! Вы мне близки, как друг. Но я вас нисколько не люблю как женщину!» – писал он ей в письме. А. Миклашевская писала об этом: «Разбирая архив, Зелинский был поражен, с какой любовью делала это Галя. Он сказал: “Какая бы женщина не уничтожила письмо Есенина, в котором он писал: “Я знаю, что ты самый лучший мой друг, но как женщина ты мне не нужна”. Но это написал Есенин, и Галя сохранила это в архиве”.

Пять лет, в течение которых Есенин постоянно бросал ее ради других, потом возвращаясь вновь, она занималась его издательскими делами, бегала по поручениям, хлопотала о нем самом, пытаясь, правда безрезультатно, отвадить спаивавших его друзей. Младшая сестра Есенина А. Есенина, жившая у Бениславской, писала: «Были у нас и трудные дни. Они бывали, когда Сергей встречался со своими “друзьями”. Катя и Галя всячески старались оградить Сергея от таких “друзей” и в дом их не пускали, но они разыскивали Сергея в издательствах, в редакциях, и, как правило, такие встречи оканчивались выпивками».

Поэт Р. Березов: «Когда же, на все меры предосторожности со стороны Гали, ее друг попадал в компанию пропойц, она ласкою и тихим говором старалась увести его домой.

– С кем ты связался? – укоряли его “друзья”. – Неужели тебе мало хороших русских женщин?

– Не смейте так говорить о Гале, или сейчас же всем проломаю башки, – грозил оскорбленный за свою подругу Есенин. – Среди женщин это – добрый гений, каких мало на свете».

«Есенин отвечал ей большим дружеским чувством», – писал И. Шнейдер.

Издательский работник А. Сахаров: «Друзей у Есенина вообще было много, особенно когда он располагал крупным гонораром, а ведь есенинская строка котировалась на червонцы… Друзей же настоящих было мало, кроме Галины Бениславской и еще некоторых товарищей назвать трудно».

Журналист С. Виноградская: «…самым ценным, самым преданным другом последних лет была Г. Бениславская. С невиданной самоотверженностью, с редким самопожертвованием посвятила она себя ему. В ней он нашел редкое соединение жены, любящего друга, родного человека, сестры, матери. Без устали, без упрека, без ропота, забыв о себе, словно выполняя долг, несла она тяжкую ношу забот о Есенине, о всей его жизни – от печатания его стихов, раздобывания денег, забот о здоровье, больницах, охраны его от назойливых кабацких “друзей” до розысков его ночами в милиции. Этого редкого и, нужно сказать, единственного настоящего друга Есенин недостаточно ценил. Он часто твердил: “Галя мне друг; Галя мне единственный друг”. Но еще чаще забывал это. Когда между ним и Бениславской произошел разрыв, Есенин понял, что потерял ценнейшую опору в жизни – друга. Он вышел из ее комнаты и в коридоре сказал себе вслух: “Ну, теперь уж меня никто не любит, раз Галя не любит”. Среди множества причин, которые в итоге привели Есенина к гибели, разрыв с Бениславской был не последней причиной. Для Есенина это была потеря, – потеря человека, который для него готов был идти на всякие жертвы, отдать все силы, всю жизнь. После этого он словно потерял уверенность в любви к нему людей».

С Надеждой Вольпин, родившей ему сына Александра, Есенин познакомился в 1919 году в «Стойле Пегаса». После нескольких лет ухаживаний, весной 1922 года, у них начались отношения, постоянно прерывавшиеся другими романами Есенина. Когда Вольпин забеременела, Есенин не обрадовался. Но она и не собиралась женить его на себе, а порвала связь, уехав в Петербург. Там она поселилась в маленькой комнатушке, отказавшись жить у друзей Есенина, которых он просил приютить ее, и избегала встреч с ним. Есенин постоянно спрашивал у общих знакомых, похож ли на него сын, и, услышав, что похож, приговаривал: «Так и должно быть, ведь она очень меня любила». В интервью на вопрос, видел ли он своего отца, Александр Есенин-Вольпин со смехом ответил: «Лет так через двадцать после своего рождения я посетил дом в Ленинграде, где когда-то жил, свою квартиру. Так соседи по этажу рассказали, что Есенин приходил в отсутствие мамы посмотреть на младенца, то есть на меня, но я его не запомнил».

Актриса Августа Миклашевская, которой посвящено немало стихотворений Есенина, была платонической возлюбленной поэта.

С. Борисов: «На моих глазах зародился и зачах красивый “роман” (отнюдь не в пошлом значении этого слова – нет!) с артисткой Миклашевской, результатом которого явился неповторимый цикл лирических, нежных, как чувства Есенина, стихов…»

«Их любовь была чистой, поэтической, с букетами роз, с романтикой… придуманной ради новой лирической темы. В этом парадокс Есенина: выдуманная любовь, выдуманная биография, выдуманная жизнь. Могут спросить: почему? Ответ один: чтобы его стихи не были выдуманными. Все, все – делалось ради стихов», – писал язвительный А. Мариенгоф.

О самой Миклашевской оставил воспоминания журналист О. Литовский: «Теплая, тихая, даже в городе золотистая ранняя осень. Очень скромно одетый, какой-то умиротворенный, непривычно спокойный Есенин и Миклашевская под тонкой синеватой вуалью – зрелище блоковское. Они приходили почти каждый день. Миклашевская беседовала с женой, а Есенин сидел тихо, молча, следя глазами за каждым движением Миклашевской… Счастливы друзья, видевшие Есенина в эту пору его последней, осенней любви. Она бросает как бы отсвет на всю последующую лирику Есенина».

Августа Миклашевская прожила долгую жизнь, на полвека пережив поэта. Она отказывалась читать стихи, которые он ей посвятил, и, разоткровенничавшись в одном из редких интервью, пожалела, что даже не целовалась с Есениным: «Нет, не целовалась, но любила гладить его кудрявые волосы, мягкие, шелковистые. Было мгновение, когда он лишь единственный раз коснулся губами моего лба. Вот и все».

«Розочки», так называл Есенин случайных женщин, с которыми заводил ничего не значащие интрижки. Правда, для этих «розочек», многих из которых забывал уже наутро, он сам оставался драгоценным воспоминанием на всю оставшуюся жизнь. Одной из «розочек» была актриса Агнесса Рубинчик, в биографии которой значилось несколько громких адюльтеров: с главой советского правительства А. Рыковым и с поэтом К. Бальмонтом. Долгие годы ее соседи на Чистопрудном бульваре, с которыми она делилась своим прошлым, считали ее рассказы выдумкой. Сегодня машинопись ее воспоминаний о встрече с Есениным хранится в РГАЛИ, и, совсем недавно, Рубинчик наконец-то «включили» в список пассий поэта. Ее воспоминания рассказывают об отношениях Есенина с «розочками», о том, что значили для него они и что он значил для них.

Есенин вошел в историю ловеласом, не только любимцем женщин, но и большим любителем. «Много женщин меня любило. Да и сам я любил не одну». В этой связи любопытно высказывание Анны Ахматовой: «…Слишком уж он был занят собой. Одним собой. Даже женщины его не интересовали нисколько. Его занимало одно – как ему лучше носить чуб: на правую сторону или на левую сторону?»

Женщин было немало, а вот отношений ему не удалось построить ни с одной. Можно ли назвать счастливыми его возлюбленных? Вряд ли. Можно ли назвать Есенина счастливым в любви? Пожалуй, тоже нет.