Текст книги "Девятнадцать стражей (сборник)"

– Душераздирающее зрелище.

Красивый и неприятный голос Лера разбудил Дима. Тот рывком поднял голову с подушки и осовело заморгал.

– Ч…чего?

– Душераздирающее зрелище, – повторил Лер, глядя Диму под живот с явным отвращением и хорошо скрытым страхом.

Дим перевел взгляд.

Он так и спал в обнимку с родичем саламандр.

– Ну? – уже проснувшись, бросил Дим.

Зверь выполз из-под его руки и смотрел на Лера нехорошо. Взгляд у Зверя был только один: прицел.

– Мри зовет, – торопливо сказал Лер. Под бездонным звериным взором он сразу облез, как старая шапка. – В конюшне она. Пошустрей, ладно?..

На последнем слове в его голосе прорезалось что-то заискивающее.

…столько лет этой сказке, что сама древность приходится ей правнучкой: богатырский конь, в темноте подземелья рвущийся с золотых цепей. Семь тяжких дверей отгораживают его от солнца, и семь засовов на каждой, но за семь дней он разбивает их копытами, и рабы владыки Кощея ставят новые двери…

Это действительно было подземелье. И в нем царил мрак.

Невдалеке от хутора можно было найти хороший лес, но чем лучше был лес, тем злее стерегли его лешие. Хуторяне выкручивались как могли – разбирали брошенные постройки, стаскивали отовсюду мусор, какой мог пойти в дело. Дим когда-то выяснил, что лешие согласны отдавать лес на жилье, в котором будут расти дети. За это его много благодарили, но давно перестали.

Верхние ярусы подземной конюшни сложили из фанерных ящиков, тщательно забитых специальным замесом. Четвертый муж Мри был из строителей и дело свое знал. Даже гнили и прели он находил применение. Из таких ящиков он строил хлева, пока ящики не закончились.

…и новым дверям приходит черед упасть; все повторяется. Будет так, пока не придет храбрец. Конь взглянет на него и узнает, узнав же, позволит взять повод и возложить седло, чтобы нести отважного навстречу злому владыке…

Волчка хуторяне ловили и запирали без всякого на то желания. Никто не знал, что с ним делать. На нем нельзя было пахать и возить. О том, чтобы сесть на него верхом, нечего было и думать. Надеялись обменять его на что-нибудь ценное. Хотели обменять на Зверя, но за Зверя попросили кобыл…

Когда-то Крил пригнал из брошенного колхоза овец и коров, но лошадей не нашел. Колхозная конюшня совсем сгнила. Крил решил, что лошадей там давно уже и не было. Он ошибся. Выяснилось это через полгода, зимой. Ген, третий муж, ставил в лесу силки на зайцев. Он забрел дальше, чем обычно, вышел на бывшее колхозное поле и увидел табунок одичавших кобыл. Кобыл долго подманивали, построили загон с кормушками, угощали солью и кое-как приручили.

Вскоре за женами пришел Волчок. Он долго звал их. Потом каким-то образом понял, что они заперты, и начал ломать ограды и двери. Хилые доски под ударами Волчковых копыт разлетались в труху. На людей Волчок кидался. Его прогоняли вилами и факелами, но он возвращался снова и снова, огромный, злобный, неукротимый. Он был выше двух метров в холке, а на суставах ног у него росли роговые шипы.

Сам Крил тогда растерялся, опешил и впервые за все время созвал совет. Мрачные мужики переглянулись, и Ген коротко сказал:

– Копать.

Подземную темницу-ловушку выкопали за полтора дня. Еще полдня Ген, рискуя жизнью, подманивал Волчка на его любимую кобылу. Наконец их заперли там вдвоем. Сутки спустя, отчаявшись вырваться, кобылу ту Волчок забил насмерть.

– Черт на копытах, – буркнул Крил. – Раньше бы его застрелили, а теперь… С вилами не подойти. Петлю не накинуть. Мне самому мерзко, но если нет человеческого способа – заморить жаждой. Или сжечь.

Мужья снова переглянулись. Ген сказал:

– Дим.

Даже Лер, который не выносил духовидца, кивнул.

Громадный жеребец, рогатый и шипастый как динозавр, был отродьем измененного мира. Неведомо, родился ли он таким или уже после духи взяли его в свои табуны. Но он принадлежал духам. Это было очевидно любому. Убивать его было опасно, убивать мучительно – вдесятеро опаснее.

Дим пришел, нарисовал перед воротами шаманский круг, разложил камни. Убрал камни, рассыпал клок сена. Он никогда ничему из этого не учился. Кое-что узнал от путников и бродяг, остальное просто услышал. Это было в воздухе, как некогда – гудение проводов.

Дим убрал сено, стер круг и сказал, что Волчок принадлежит духу-полевику, но даже такому хозяину не подчиняется. Дух родом со вспаханных полей и считает, что все должны работать – и люди, и лошади. Если кто-то придумает, как приставить Волчка к делу, дух одобрит и поможет с урожаем. Еще можно принести Волчка в жертву духу, но как это сделать правильно – Дим не знает.

Так все и повисло в неопределенности. Сверху в ведрах чудищу спускали воды и сена. Как убирать навоз, не придумали. Труп кобылы остался внизу, но мертвечиной так и не завоняло – Волчок обглодал его до костей. Коня опасно было выпускать на свободу, невозможно укротить, а убить – нельзя…

Но прошло всего несколько недель.

Крил и Мри были, конечно, не в конюшне, а рядом с ней, у ворот. Но Крил уже разматывал цепь на воротах. В зловонной тьме за ними обезумевший жеребец рычал и метался, бил копытами в стены и выпрыгивал вверх, точно леопард. «Теперь меня принесут ему в жертву», – мелькнуло в голове у Дима. Он стоял ни жив, ни мертв.

Крил смотал цепь, пошарил в кармане и вытащил ключ от замка. Ключ тронула ржавчина, на первом повороте он застрял. Крил лениво выругался.

– Дим, – мягко сказала Мри. Пронзительная фальшь в ее голосе заставила Дима отвести глаза. – Мы тут подумали…

Мри, жена…

– Ну ты же помнишь, как мы ездили к тете в Алупку, лет семь назад?

Крил оставил попытки провернуть ключ. Теперь он что-то жевал, сев на ближайший ящик. Густая борода шевелилась. Металлические ворота дрожали и лязгали. Волчок в яме за ними стоял на задних ногах и бил в ворота передними.

– Ну вот мы и подумали… – губы Мри виновато дернулись, она покосилась на первого мужа, – я подумала, что надо бы посмотреть, как там тетя, может, жива, ведь у нее никого больше нет… а у нее такой сад… и Южный берег, это же место такое…

– Там шаман, – бесцветно сообщил Дим, – большой шаман в Симферополе.

– Дим, съезди в Крым.

Волчок гневно взревел. Загремели ворота. У Дима упало сердце.

Он, слабый полудурок в глазах мужей и Мри, получил в руки страшную власть, он был дебил с атомной бомбой, и от него надо было избавиться любой ценой. Зверь не позволил бы придушить его сонного или уморить побоями. Зверь, смышленый и верный Зверь взъярился бы и сгрыз хуторян прежде, чем вернуться в громовые поля.

Поэтому Дима убивали по закону богов.

– Волчка возьмешь, он ведь и убить может… – Крил выдержал издевательскую паузу и рассудительно объяснил – Если урка какой полезет. В степи их водится, случается.

Дим закусил губу.

Он не был батраком, и его не увольняли с работы. Он не был преступником, и его не изгоняли из семьи. Он был сытым, здоровым молодым мужчиной, и ему давали поручение, отправляли его в путь, дав оружие и коня. Закон соблюдался строго. Дим знал, что, если каким-то чудом Волчок не убьет его, ему выделят и походной снеди, и теплую одежду… Но даже не будь Волчка, это в любом случае была дорога в один конец.

Безнадежно. Крым и все северное побережье Черного моря держал безымянный шаман, немногим слабей легендарного Юрия. Путь вел в смерть: дикой степью, выжженными холмами, старым горным серпантином, съеденным землетрясениями. Мимо владыки, севшего в Симферополе. Мимо вольных банд и диких пастухов, не менее опасных, чем бандиты. Мимо волчьих стай, принадлежащих богам. Мимо духов, чьи желания неведомы, а силы непостижимы…

Но Мри, госпожа семьи, приказывала, и муж обязан был подчиниться.

Дим развернулся и бегом бросился в дом.

Позади бухал ножищами и отрывисто матерился Крил. Тот явно решил, что задохлик пытается сбежать, повредившись рассудком со страху. Ушей Дима достиг утробный рык: «Держи!» – и сразу – захлебывающееся щелканье Зверя. Тревожась за хозяина, саламандренок успел слезть с постели и доползти до дверей. Дим вцепился в него так, что страшный мгновенно изготовился к бою и долго не верил духовидцу, который силился его успокоить. Страх, злоба и любовь Зверя, равно неистовые, обжигали Диму руки.

Лицо Крила, увидавшего их вдвоем, стало до того тупым, что Дим усмехнулся. Подоспевшие батраки опасливо скрылись, не дожидаясь звериного взора, и вождь пялился в спину духовидцу один.

…Одной рукой удерживая на груди Зверя, Дим провернул в замке ржавый ключ. Волчок вдруг замолчал. Ворота со скрежетом распахнулись. Дохнуло вонью.

Дим внес Зверя в конюшню.

Двое страшных встретились.

Волчок молча встал на дыбы, утратив вдруг всякое сходство с лошадью: рогатый дракон. Глаза его, налитые алым, почти светились, и раздувались поросшие железной шерстью бока. Дракон разразился ревом, от которого Дим оглох и едва не выронил малыша. Тот бестрепетно дожидался, пока Волчок накрасуется собой вдосталь. Человеку передавалось спокойствие дитяти Верхнемирья, и Дим, почти равнодушный, ждал звериного слова.

Зверь пощелкал, пошелестел; извернувшись в руках хозяина, ударил очередью в стену. Волчок отпрянул, не по-лошадиному жалобно вскрикнул. Родич грома ответил почти беззвучно… Дим не думал, что Волчок умеет так тихо и тонко ржать, почти скулить.

Жеребец покорился.

Мри за спиной Дима хихикнула как умалишенная.

– Ну ты же помнишь, как мы ездили, – серебристо повторила она. В темных, выкаченных глазах почти не было разума; земля под ее ногами стала мокрой. – Посмотришь, как дела у тетки, может, привезешь весточку… Там сейчас замечательно, море, солнце…

Мри, жена, приказывала.

– Да, – сказал муж.

* * *

Покачиваясь в седле, Дим бездумно оглядывал степь. Бесконечная ее плоскость всеми сторонами уходила в непрозрачную дымку. Она выпивала мысли. Из головы исчезал хутор, Мри, старшие мужья, голопузые дети, овцы…

Зверь спал. Иногда казалось, что он дышит. Тогда Дим гладил теплую живую сталь и пальцы его вздрагивали от крохотных электрических разрядов.

Раньше здесь пролегала железная дорога. Она и сейчас здесь пролегала: одинокая ржавеющая ветка, похожая на хребет динозавра. Дим перевел дух, подъехав к ней. Он прекрасно знал, что, если ехать по степи от хутора строго на восток, просто не сможешь миновать бесконечные, как сама степь, рельсы, но все равно безумно боялся заблудиться.

Теперь предстоял путь на юг вдоль дороги.

Начинало смеркаться, когда Дим завидел вдали платформу полустанка и несколько разрушенных домов при ней. От платформы уходила неплохо сохранившаяся грунтовка. Она вела к селам, возможно, городкам, но все они наверняка давно опустели… Волчок шумно фыркал, вынюхивая следы волков или диких собак. Зверь на груди Дима напружинился – он, в свой черед и на свой лад, искал в округе людей. Поэтому сам Дим не беспокоился. Он присматривался к домам и к стеклянному павильону на платформе. Заночевать все же хотелось под крышей.

Дома прогнили насквозь, половина стекол осыпалась наземь. В маленьком кирпичном здании кассы обвалились потолки. Но Дим нашел хороший колодец с почти целым ведром при нем, а чуть в стороне – заросший огородик. Он напился воды, помылся как смог, обиходил Волчка и стреножил его. Потом нарвал себе зеленого лука и ревеня и так, с зеленью в зубах, вышел на грунтовку – искать место под мандалу.

Уже темнело. С каждым шагом придорожная земля становилась суше. Вскоре Дим сошел с дороги. Аккуратно положив Зверя рядом, он достал каменный нож и начал чертить на твердой как кирпич земле простую мандалу. Вообще-то никакая не мандала, а обыкновенный шаманский круг; эта немудрящая ворожба вызывала жгучую зависть Крила, который для духов был чем-то вроде пня. Дим беззлобно радовался всякий раз, думая об этом, и оттого круг удавался ему еще лучше.

Но не сейчас; сосредоточившегося Дима наполнила чистая, кристаллизованная тишина. Степь была пуста, пуста абсолютно, в ней не бродили даже духи.

Неудача обнадежила его, посулив безмятежный сон и скучный, но безопасный день пути. Он достал из вьюка одеяла и устроился возле мандалы, крепко обняв Зверя, который только что не сопел, видя сны о полях саламандр.

Сон человека был пуст, как степь. Диму показалось, что открыл глаза он в тот же миг, как закрыл, но солнце уже висело над другой стороной горизонта. Мандала за ночь впиталась в почву, и на ее месте проклюнулся росток лопуха, ласковый отклик Земли-Матери. Дим сглотнул и улыбнулся; грудь переполнилась пронзительным сыновним чувством к богине. Ему никогда не удавался благодарственный узел, это, собственно, и отличало его от самого слабого шамана, но сейчас, обожженный мыслью, что хоть кому-то в одичавшем мире дорог маленький человек Дим, он готов был связать узел даже впустую. Богиня ведь все равно увидит. Ей, наверное, будет приятно.

Волчок стоял рядом. Дим думал, что конь будет пастись и спать в огородике, но нет – он пришел туда, где были хозяин и Зверь. Дим поглядел на него и улыбнулся. Волчок негромко заржал, вскинув драконью рогатую морду. Ржание вышло почти дружелюбным.

Дим прищелкнул языком и вытянул из вьюка плетеный кожаный шнур. Мри просто таяла, когда он приходил просить очередную шаманскую приблуду, и затыкала прочих мужей, повторявших, что все эти хитрые вещички Диму как коту бензин. Что до Дима, то ему они – костяные и каменные ножи, живая проволока, шнуры всех священных плетений, узорные диски – придавали значимости, а на большее он и не рассчитывал.

Дим воткнул в сухую землю каменный нож и начал вывязывать узел.

В его руках не было большой власти. Быть может, именно поэтому он слушал больше, чем делал. А послушать было кого. Изменившийся мир изобиловал ужасами и чудесами, но тайн в нем оказалось не так уж много – для того, кто имел терпение слушать… Диму ничего другого не оставалось. И он слушал. Он знал, как творить мандалы, узлы и заклинания, кого спрашивать и кому отвечать; знал, где найти истоки старой и новой силы, и когда к которой из сил обратиться; знал, о чем тревожатся духи, чем и за что они готовы платить, и как заслужить их благодарность. В иерархии небес и звездных престолах он разбирался еще лучше. Самую каплю власти – и он стал бы отличным шаманом… Могучий от природы Дрон, гонявший духов хворостиной, ленился вникать в сложности их взаимоотношений и заставлял, не понимая. Дим втихую благословлял Дронову лень, поскольку видел, каковы на самом деле его возможности. От таких человеку можно и повредиться в уме. Злонравный Дрон еще бы, пожалуй, сцепился со старым Юрием, наполнив войной оба мира…

Дим завершил узел, омочил шнур водой из фляжки и прикрыл глаза. Взывать было бесполезно, но ради порядка он произнес имя богини.

Налетел ветер.

Ледяной ливень рухнул на темя Дима.

Волчок снова заржал, с оглушительным смеющимся торжеством почти разумного существа.

Потрясенный Дим очнулся среди поляны упругого благоуханного разнотравья, метров пяти в поперечнике. Укусил себя за руку; выдрал из земли – жирного, чуть не масляного чернозема – горсть травы, растер в пальцах. Шепнул: «Мать…», не понимая, сквернословит или благодарит.

Жеребец, с иронией поглядев на хозяина, принялся деловито щипать новорожденную траву.

– Богиня, – тихо сказал Дим. – Если это только на один раз, то это нечестно…

Он погрузил пальцы в землю – ногти чуть отслоились от резкого тычка, под ними засела боль. Тихо повыл сквозь зубы.

Встал и потянул из сумы шнур бога дождей.

Мокрый до глубины души и насквозь счастливый, ехал по степи шаман.

Плясал под ним страшный жеребец, рожденный после изменения мира, плясал в объятиях его страшный Зверь, радостный хозяйской радостью, дочери дождя плясали перед ним, смешливо перешептываясь меж собой. Он видел их нежную наготу за покрывалами струй. Видел колесницу бога Солнца, летящую над облаками, видел, как вздымается плодоносная грудь земли и мечется ветер, хмельной ароматом волшебных трав.

И небо вновь стало синим, лучились в нем звездные престолы, дворцы богов одаряли светом бесконечный прекрасный мир.

Ехал по степи шаман; серебряные ковыли были пред ним ковром, и стихший дождь умыл для него лик воздуха и лик света. Он, владыка, пел в мыслях своих, и говорил со Зверем, и говорил с конем; духи слетали к нему, чествовали и ждали велений. Он испытывал счастье: гремел над землей золотой гром, достигая обители саламандр, внимали грому владыки полей земных и приветствовали собрата.

Потом шаман встретил людей.

Дим привстал в седле.

Их было десятеро, и еще двоих он увидел за горизонтом во временном лагере, где стояли шатры и кухня. Ухоженные, но не кровные кобылы под встречными не могли сравнится с Волчком, и Зверями здесь не пахло, но – их было десятеро.

Чужаки мрачно оглядывали Дима. Среди них не было шамана, чтобы узнать и отступить. Но Дим читал по лицу старшего: тот не видел при путнике лука и стрел, не видел даже хорошего длинного ножа. Припрятанный малый ножик, конечно, не был оружием против десятерых, а без оружия нынче в путь не пускались.

Это были неглупые люди: они поняли, что под грязным плащом путника таится Зверь. И они испугались – ровно настолько, насколько следовало пугаться. Восемь стрел нацелились в лицо и грудь Дима. Воины защищали свою землю.

Зверь подпрыгивал в объятиях Дима. Его трясла дрожь. Зверь боялся – он чуял, что не убережет хозяина. Дим придерживал его ладонью. Тихо, малыш, мы не станем драться…

– Вы чьи будете, добрые люди? – негромко спросил Дим. Мысли тревожной стаей метнулись прочь от сумрачных стражей: «добрые люди» самому Диму напомнили почему-то Иешуа Га-Ноцри… Дим подавил нервный зевок. Дим был шаман.

Чужаки о Булгакове не вспомнили.

– Крымские, – сказал старший, чудовищно бородатый мужик без левой кисти, и неопределенно добавил – Ходим…

– Кого ищете? – поинтересовался Дим.

– Смотрим…

– Кого смотрите?

Однорукий пожевал губами; не ответил.

– А ты, эт-та… погляжу-ка я – озверелый, – скаламбурил какой-то плюгавый, подав немного вперед свою маленькую задорную кобылку. Волчок принюхался, но промолчал.

– Есть немного, – холодно согласился Дим, втайне любуясь собой.

Бородач скептически оглядел тощую фигуру Дима.

Учуяв недоверие, Зверь самовольно высунулся из-под плаща, и Дим ласково-медлительно затолкал его обратно. Взамен под свод ладони влилось гладкое и неживое: черен каменного ножа, чей гранит возлагали когда-то надгробием героя… Дим моргнул и под веками встретил ободряющий взгляд бога войны. Он сжал и вновь отпустил рукоятку, пробуждая нож.

«Не надо, – попросил его голос, нежнейший под звездами. – Не надо, могучий. Они пропустят».

Сладострастный трепет охватил Дима. «…могучий», – эхом отозвалось в его мыслях; и трижды чарующим был услышан голос женщины. Никогда, никогда, ни с Мри, ни с одной другой Дим не испытывал подобного счастья.

Льга Симферопольская пропускала его сквозь свои владения.

Смиренно.

Обещание пело в ее словах, и пел зов; отныне Дим знал, что желанен гостем в Золотом Симферополе, в Чертоге Вечного Лета, и знал, что однажды придет туда. Но не теперь. Позже. Позже. Вначале он должен был исполнить последнее, что обещал жене. Только тогда Земля-Мать дозволит ему отречься от прошлого и отпустить семью, ставшую чужой. Богиня избрала его, щедро даровала ему власть и счастье и обещала любовь. Он не мог ее подвести – и знал, что не подведет. Он слышал и понял ее. Не случай и не удача, но вся его прежняя жизнь была залогом для новой жизни.

«Да», – подумал Дим. Зверь пошевелился в его руках и уютно ткнулся дулом в сгиб локтя.

– Тебя как звать-то? – спросил плюгавый. Он морщился, слушая Льгу, отдававшую мысленный приказ, и в речи его внезапно прорвался сильный московский акцент.

– Дим.

– Дмитрий, что ли? Не понял, – пробурчал старший.

– Владимир, – равнодушно ответил Дим. – Так я еду дальше?

– Езжай, – ответил однорукий. – Храни тебя Неизвестный Солдат.

Владимир Серебряков
…В кромешный океан

– Не плавай в темноту, – проговорила русалка, оскалившись в пустой улыбке. Рифовый свет играл на острых прозрачных зубах. – Не ищи высоких. Табу.

Патту машинально потерла челюсть. Два моляра выпали меньше мегасекунды назад, новые им на смену росли до сих пор и ныли страшно. Как обходился Гест, капитан старалась не думать – у пришельца зубы стирались гораздо быстрее, чем у жителей ДаниЭдер, а росли медленнее, отчего савант постоянно шамкал.

– Что она говорит? – обернулся забежавший вперед Гест.

Русалка беззвучно ушла на глубину – только серые ласты вильнули под зеркалом воды.

– Ничего, – буркнула Патту, ускоряя шаг. – Не слушай русалов.

– Говорят, что русалки знают волю морского царя, – с насмешкой промолвил савант. – Общаются с Создателем в своих подводных городах.

– Враки, – проворчала Патту. – Нет у них городов. Они живут в островном крошеве. Да и Создателя никакого нет.

– А кого же мы тогда ищем? – спросил савант, глядя на капитана глазами круглыми и седыми, как у курсовой птицы.

– Это… другое.

– Хм. – Савант остановился, потирая бедро.

– Судороги? – Патту пошарила в сумке. – Держи яйцо.

Гест сморщился, захрустев скорлупой и костями черепашьего балута. Ему постоянно не хватало кальция. Коренные жители могли позволить себе питаться сырой рыбой и морским волосом, у пришельцев на подножном корму развивались чудные и мучительные расстройства обмена. Кормить саванта высокой едой было накладно, но Патту старалась как могла, убеждая себя, что вкладывается в будущее «Арематы».

– Перетерпи, – посоветовала капитан.

Пришелец качнул головой:

– Некогда. Идем.

Патту глянула в море, отворачиваясь от слепящего света. Даже здесь, на берегу, тени от божилампы были непривычно резки. Склоны горы под ее основанием полыхали холодным огнем, пересеченным черными лентами почвы, сползающей с крутых опор и контрфорсов. Огненные дорожки разбегались в море, и небо теряло цвет, наливаясь синюшной белизной. Силуэты кестеров-рыбоедов в нем расплывались, таяли.

Вдоль берега шла на верхнем ходу океанская пирога туниит. Звенели едва слышно натянутые аперштаги, резали волну выносные кили, и с палубы доносилось далекое «Эй-на!» – верхний парус, огромный, небесно-лиловый воздушный змей с черным и белым узором, понемногу спускали в виду рифов. Патту подивилась было, как занесло пирогу так далеко от обычных мест кочевки туниит – их плоты следовали за подветренным краем небесной земли Та-хи-толла, за десятки донных складок и многие мегасекунды плавания от здешних рифов, – но тут же поняла, что их привела сюда та же нужда, что и ее саму. Значит, следовало торопиться: совсем дальние гости бывают на Тоа-ри-маи-маи редко, встречать туниит соберется мало не весь город, и когда двое морских бродяг с «Арематы» получат прием у таула – никто не знает. Может, после того, как та даст ответы гостям на все их вопросы. А может, и никогда. Пророки капризны, и не всегда их можно улестить платой.

Но объяснять все это Гесту было бы слишком сложно. Даже проведя на борту «Арематы» столько миллионов секунд, что дитя стало бы юношей, – а сколько времени занял у него путь с небес, Патту боялась и спрашивать, вспоминая собственные блуждания среди островов и облаков, – пришелец оставался слеп ко многим мелочам жизни в океане.

– Не стоит слишком долго бродить в толпе с… ну, ты понимаешь. – Савант взглядом указал Патту под ребра.

Капитан провела как бы невзначай ладонью по широкому поясу, за которым пряталась от чужих взглядов и пальцев резная душница.

– Нас не будут грабить по дороге к таула, – ответила она. – То, что скажет нам сивилла, ценней полной горсти душ.

– Тогда кто следит за нами? – Гест шагнул в тень. Бриллиантовые узелки, прорезавшие изнутри кожу на его висках и скулах, померкли. – Я оглянулся, когда мы остановились. Их трое, и они идут вслед от самого причала. Катраны?

– Покажи. – Патту полуобернулась, будто завороженная верхним парусом туниитской пироги. – Нет. Не катраны: слишком тускло одеты для портового отребья. – Моряки. Пытаются не привлекать внимания.

– Разворачиваемся?

– Нет.

Капитан прибавила шагу. Гест волочился позади, припадая на левую ногу. Молчаливый Каихау, декмастер на «Аремате», держался в стороне.

– Мои парни в городе, – бросила Патту через плечо. – Если что, я подам сигнал.

Пальцы ее нашарили среди резных подвесок, навязанных по нижней кромке жилета, ряд вспышек-хлопушек. Каихау выгадает для нее время ими воспользоваться, если дойдет до драки.

Преследователи не отставали всю дорогу до квартала предсказателей, наросшего за последние поколения вокруг сивиллиного дома извращением естества, как раковина вокруг жемчужины. Патту они успели примелькаться: выцветшие в море лава-лава и жилеты, моряцкие метки, своеобразные лица выходцев из чистолинейных кланов, непохожие на смесков-полукровок, составлявших бо`льшую часть рифового отребья. Матросы с какого-то из кораблей, стоявших в гавани Тоа-ри-маи-маи рядом с «Арематой». Неважно, с какого именно – все три принадлежали «морским охотникам». Патту старалась не думать о себе как об одной из них. В конце концов, она никогда не поднималась до пиратства. Но если кто-то решил наложить лапы на ее детище, на затею, ради которой она потратила все накопленное за сотни миллионов секунд странствий…

Чтобы сбить преследователей – не со следу, а с толку, – они задержались ненадолго на одной из площадей, где взыскивали долги. Основная часть церемонии уже прошла. Соседи глядели сочувственно, как законнник тонкой ложечкой вынимал из отрубленной головы должника душу. Меняла-хакаваи терпеливо ждал с раковиной и весами наизготовку; тангата, людям великого моря, было табу брать в залог души живых, на нелюдские клейды этот обычай не распространялся. Родственники заранее делили сдачу.

Торговцы резным деревом и точеным алмазом, кокосами и рыбой, драгоценным металлом и кашей-пои, углеволоконной холстиной и орудейными раковинами предлагали свой товар с тележек и помостов. Русалки предлагали свои тела из мозаичных бассейнов, достаточно мелких, чтобы не утопить любовника в судорогах экстаза. Уличные мальчишки разыгрывали в кости единственную монетку; выигравший под смех русалок плюхнулся в бассейн, поднимая фонтаны зависающих в воздухе брызг, товарищи его хлопали в ладоши, задавая ритм соитию.

Квартал гадателей прятался в тени утеса, где дорогу отмечали лишь алмазные гвозди, вбитые в землю до самых костей рифа, и сиявшие бьющим из глубины светом. Тени расчерчивали город, как полосы на шкуре морского тигра. Соглядатаи отстали, но Патту знала, что они не собьются с пути. Предсказателей и гадалок на рифе десятки, но сивилла только одна, и тот, кому нужна истина – и кто готов платить за нее, – пойдет именно к ней, по вколоченным в мостовую огням. Гест называл их «звездами», но капитан только посмеялась. Всякий знает, что звезды – это шары горячего газа во внешней пустоте, наподобие божиламп, а вовсе не колючие огни в непроглядной тьме.

Перед сивиллиным домом стояло два высоких тики из рифового дерева, какие не были в обычае на Тоа-ри-маи-маи. И порог в доме был не по-здешнему высокий, обложенный не плоскими раковинами пау, как по всему портовому городу, а тонкими пластинками монолитного алмаза, вырезанными из самых корней рифа. Темную прихожую словно бы отделяла от улицы огненная черта. Каихау остался за нею, замерев третьим тики под расписной стеной. Патту отодвинула занавесь, и костяные колокольцы на притолоке застучали вразнобой.

– Хай, хай, апаета! – донесся из глубины дома невнятный голос, и сквозь занавесь из бус просочилась, едва колыхнув ею, древняя растрепанная старуха в простом белом лаплапе.

Патту толкнула зазевавшегося Геста и нагнула голову в уважительном поклоне.

– Мир тебе и твоей госпоже, почтенная. Я – Паттукеттара Аккукейкаи, капитан вольного корабля «Аремата». Мы пришли припасть к стопам таула, нуждаясь в ее мудрости.

Старуха пожевала губами. Под рассеянным взглядом ее мутных глаз капитану становилось неуютно, и мысли о том, на сколько карат потянет душа зажившейся бабки, испуганно отступали.

– В знак своего уважения мы принесли к стопам таула сообразный дар, – продолжила Патту, теряя уверенность с каждым словом.

Из-под жилета и пояса она извлекла душницу, мимолетным заученным движением отперла тайный замок. На алмазной пензе, в старательно выточенных ямках, лежали шесть отборных душ. Каждый стеклянистый шарик переливался голографической радугой мириада атомарных слоев, каплями спектрального концентрата.

– Сообразный или нет – решать таула, – прошамкала старуха благочестиво, принимая дар.

Патту стиснула зубы – даже если сивилла откажет просителям в приеме, души теперь не вернуть. Оракул не берет платы за пророчество. Оракулу приносят подарки.

Гест молчал, разглядывая единственное украшение прихожей – развешанные по стенам маски.

– Ктлитлет, – пробормотал он внезапно, потянувшись к одной из масок, и замер, едва не дотронувшись кончиками пальцев до отполированного золотого дерева. Выпученные глаза без зрачков глядели на него с высоты, жвалы из черного перламутра были угрожающе распахнуты.

– Что? – переспросила Патту привычно, забыв, что вблизи от высших лучше держать язык за зубами.

– Ктлитлет, – повторил савант. – Племя возвышенных насекомых, новородков. У них есть колония на поверхности, в порту Полярном.

Капитан слышала о насекомых: что-то вроде сухопутных креветок. Говорили даже, что они водятся на летучих островах верхних слоев, но так близко к поверхности Патту никогда не забиралась.

Взгляд старухи просветлел, заострился вмиг.

– Ты бывал наверху, мальчик? – спросила она, сделав шаг в сторону Геста и протянув руку так же, как тот миг назад тянулся к маске.

– Я пришел извне мира, почтенная, – просто ответил савант.

– Подождите, – властно бросила профета. – Таула примет вас. Поверьте старой Чикчарни – примет.

Она просочилась сквозь занавес, не потревожив ни бусины, и в прихожей стало совсем тихо.

– А… – Патту прочистила горло. – Остальные маски?

Теперь, когда Гест указал на сходство, оно стало явным: вот стилизованное, но вполне различимое лицо туниит, вот шаман-вождь народа итупу – маска, изображающая зверскую маску, вот татуировки маката и поу. В углу висела маска птицелюда-хакаваи. Но нечеловеческие лица, которые Патту вначале посчитала духами-тупук’а, – неужели и они принадлежат кому-то живому, разумному?

– Вот мерана. Древний, почтенный клейд пустожителей. Держат промышленную зону в присолнечных областях системы ДаниЭдер, – ответил Гест рассеянно. – Вот панфо, возвышенные шимпанзе. Их я тоже встречал наверху и видел прежде – они, как люди, живут везде. Возможно, где-то среди островов найдутся их поселения. Вот…

Бамбуковые палочки брякнули тревожно.