Текст книги "Москва и Восточная Европа. Советско-югославский конфликт и страны советского блока. 1948–1953 гг."

Реакция партийного руководства, дипломатии и общественности стран «народной демократии» на развертывание советско-югославского конфликта

В архиве Тито находится интересный документ от 16 июля 1948 г. – запись частной беседы югославского гражданина Джурджева с президентом Чехословакии К. Готвальдом. Джурджев, возможно, входил в состав руководства Народного фронта ФНРЮ либо был как-то связан с югославской партийной верхушкой и знаком с чехословацким политиком. Разговор начал Готвальд с вопроса, как югославские руководители решились на такой шаг – выступить против СССР? Ведь «письмо подписал сам Сталин, знаешь ли ты?» – обращался он к собеседнику. «Такая позиция ваших (руководства ЦК КПЮ. – А. А.) ведет к троцкизму». В ответ Готвальд услышал пространное объяснение о том, что советские товарищи были неверно информированы, а главным виновником являлся Жуйович, которого, считал Джурджев, Готвальд должен был хорошо знать как «старого фракционера». Согласно сформировавшейся к тому времени в партийных кругах КПЮ версии конфликта, которую излагал югослав, Сталин был обманут теми, кто сознательно подготовил неверную информацию о ситуации в Югославии. Джурджев подробно рассказал о том, какое негативное влияние оказала «насквозь лживая» резолюция Информбюро на югославское общество, твердо верящее в правильность позиции ЦК и лично Тито, какое она вызвала «огорчение» среди коммунистов и членов Народного фронта. Югослав несколько раз упомянул, что неожиданным для авторов документа результатом (положительным для югославского руководства) стало еще большее сплочение, которого страна не знала прежде, партийных масс и всего народа вокруг КПЮ и Тито. Говоря о прозвучавших на совещании антиюгославских выступлениях албанских руководителей, заявлении М. Ракоши о народно-освободительной борьбе югославского народа, критической речи Ж. Дюкло, Джурджев задавался вопросом: «Куда ведет эта ложь, компрометирующая руководство братских коммунистических партий?» Касаясь призыва к смене руководства КПЮ в принятой резолюции, Джурджев подчеркнул, что, насколько ему известна ситуация в Югославии, там нет силы, которая могла бы восстановить «нашу партию против Тито». Как отмечал Джурджев, Готвальд, как ему показалось, был несогласен с этой «безумной клеветой на руководителей ЦК КПЮ во главе с товарищем Тито»[92]92
  КMJ. 1-3-b/188. L. 8–9.


[Закрыть]. В связи с этим заметим, что факты говорят иное: незадолго до встречи с Джурджевым Готвальд направил письмо Сталину с предложением существенно расширить список обвинений против югославов, опубликовав ряд материалов, компрометирующих их политику по отношению к СССР. Советский лидер, однако, посчитал ненужным добавлять что-либо в настоящее время к резолюции Информбюро, объясняя это тем, что целью Москвы на данном этапе было только «изолировать югославских руководителей в глазах других компартий и разоблачить их жульнические махинации». Предложение Готвальда вряд ли даст эффект, поскольку на созываемом съезде КПЮ у «группы Тито» будет достаточно возможностей для сохранения доминирующих позиций. Как считал Сталин, для постепенного отпадения от этой группы марксистских слоев югославской компартии необходимо время и терпение[93]93
  Совещания Коминформа. С. 398, 520.


[Закрыть].

В том же духе прошла в ноябре беседа секретаря посольства ФНРЮ в Праге З. Стамбука с заместителем Председателя правительства ЧСР В. Широким, который настойчиво убеждал югославского дипломата в том, что КПЧ борется не с народом Югославии, а только с одной группой в руководстве КПЮ, которая «ведет страну в пропасть». По его мнению, в Югославии немало коммунистов, которые готовы поддержать резолюцию, «если бы не было Ранковича и его полицейских». Широкий провокационно поставил вопрос о своей поездке в Югославию и предоставлении ему возможности свободно говорить с кем хочет и где хочет, гарантируя, что его не арестуют люди Ранковича. Тогда, подчеркнул Широкий, Стамбук увидит, как рассыплются все его аргументы. Продолжив атаку на югославского дипломата, Широкий обвинил руководство КПЮ в отсутствии самокритичности и упрямстве. По его мнению, еще никто не позволял себе разговаривать со Сталиным так, как югославы. «Тито стоит на точке зрения: ты Сталин, а я Тито! Вас необходимо научить скромности, вам слава ударила в голову…» Широкий не обошел также вопрос о поведении югославских представителей в Чехословакии: «Мы в свое время [немало] вытерпели от разных ваших людей, которые приезжали к нам и называли нас капитулянтами, контрреволюционерами, оппортунистами и тому подобное». Представляется, что ситуацию вокруг конфликта и поведение югославского руководства еще никто к тому времени не характеризовал так резко. Попытки Стамбука возражать свелись к ставшей к тому времени традиционной в Югославии оценке резолюции Информбюро как построенной на недостоверной информации и лживых обвинениях в адрес руководства КПЮ, а также набору уже не раз приводимых в югославской пропаганде примеров и штампов о выдающейся и героической роли КПЮ и ее руководства и отсутствии особых заслуг у «братских» компартий[94]94
  КMJ. 1-3-b/188. L. 64–68.


[Закрыть].

Вскоре после появления резолюции в отношениях между Югославией и странами «народной демократии» стали возникать конфликтные ситуации, как это случилось осенью 1948 г. Так, чехословацкие власти, следуя инструкциям Информбюро, рекомендовавшим ужесточить политику по отношению к Югославии, решили во второй половине августа воздействовать на группу обучавшихся в стране югославских граждан с целью их индоктринации. Обработке в стиле информбюровской пропаганды были подвергнуты 2850 чел. в расчете на то, что многие останутся в Чехословакии, но такое решение приняли только 75 чел., причем, как отмечал югославский посол в Праге, лишь небольшая часть сделала это по причине согласия с резолюцией Информбюро[95]95
  Ibid. L. 57.


[Закрыть]. Белград предпринял ответную акцию, отозвав своих граждан обратно на родину, как он сделал это в СССР, чем вызвал недовольство чехов. Инцидент стал предметом острого разговора заместителя министра иностранных ФНРЮ В. Поповича с послом Чехословакии в Белграде Тауфером 1 октября 1948 г.[96]96
  Ibid. 1-3-b/187. L. 28.


[Закрыть] В то же время экономические отношения двух стран, как отмечалось в выдержке из отчета югославского посла в Праге М. Стилиновича за сентябрь 1948 г., в отличие от культурных, которые всё больше сужались, развивались нормально. ФНРЮ в чехословацком экспорте стояла сразу же за СССР, а в импорте – после СССР и Великобритании[97]97
  Ibid. 1-3-b/188. L. 57.


[Закрыть]. Положение самих югославских дипломатов в Праге в последующие годы становилось всё более сложным. Они подвергались провокациям и непрерывному психологическому давлению[98]98
  Селиниħ С. Партиjа и дипломатиjа у Jугославиjи 1945–1952. Београд, 2013. С. 274–275.


[Закрыть].

В Болгарии партийные и правительственные структуры, выполняя данные им поручения центральных органов, занялись югославским «вопросом» уже на завершающем этапе бухарестского совещания Информбюро. Многостраничный отчет с грифом «строго секретно» под названием «Сообщение о событиях в связи с резолюцией Коминформа», который подготовил временный поверенный в делах ФНРЮ в Болгарии Бл. Хаджипанзов, начинался с анализа статьи «Здоровые коммунистические силы в Югославии победят» в «Работническо дело», автором которой многие в Софии считали Тр. Костова. Статья вышла 29 июня вместе с материалами совещания Коминформа и в основном повторяла содержание резолюции, обвинявшей ЦК КПЮ в национализме и отходе от марксизма. Хаджипанзов обращал внимание на один из пассажей статьи, согласно которому югославским руководителям удавалось проводить свою «неправильную и вредную» политику благодаря тому, что «они это делали за спиной партии и народа», но с появлением резолюции партия и народ «узнают правду и сделают правильные выводы»[99]99
  КMJ. 1-3-b/147. L. 27.


[Закрыть]. Югославский дипломат проанализировал все материалы, связанные с совещанием Коминформа, появившиеся за этот период в болгарской прессе. Выступления болгарского руководства, посвященные этой теме, концентрировались вокруг тезиса о том, что югославский народ найдет в себе силы для «оздоровления югославского руководства». Об этом, в частности, говорилось на заседании Национального комитета Отечественного фронта, прошедшего под председательством Г. Димитрова, выразившем солидарность с бухарестской резолюцией и надежду на обновление ЦК КПЮ. Свой вклад в толкование резолюции попытался внести и В. Червенков: выступая перед активом Отечественного фронта, он поднял вопрос о роли СССР в освобождении Югославии. Червенков утверждал, что югославские народы не сами освободили свою страну, а это сделала Красная армия, так же как она освободила и другие страны «народной демократии». Утверждение югославского руководства, что советские войска вступили в уже освобожденную Югославию, он назвал неверным. Хаджипанзов особо отметил высказывание Червенкова о существовании такой проблемы в КПЮ, как единство партии и руководства, которого, по мнению болгарина, не было. «Сейчас в Югославии партия, страна, народ находятся по одну сторону, а сегодняшние югославские руководители – по другую»[100]100
  Ibid. L. 31.


[Закрыть]. Югославский дипломат отмечал, что уже 29 июня 1948 г. в Софии и по всей стране прошли собрания партийных активов. В столице Болгарии выступил секретарь горкома БРП(к) Т. Живков, в Пловдиве – секретарь ЦК БРП(к) В. Червенков, в Горной Джумае – министр иностранных дел А. Югов, в Сливене – председатель Исполкома профсоюзов Р. Дамянов. Тодор Живков, приводя набор обвинений из советских писем югославам и бухарестской резолюции, дополнил их новыми фактами, призванными усугубить вину югославских руководителей. Так, например, из выступления Живкова партийцам стало известно, что в Югославии немецкие специалисты получали в три раза бо́льшие зарплаты, чем советские. Напомнил он и о неизвестном диалоге М. Джиласа с П. Ф. Юдиным – шеф-редактором газеты «За прочный мир, за народную демократию!» во время пребывания редакции в Белграде. Джилас якобы заявил тогда, что организация югославской армии лучше, чем советской, и по этой причине советские военные специалисты не нужны в Югославии. Отвечая на вопросы из зала, Живков сказал, что политика ЦК КПЮ изменится, возможно, после смены руководства партии, когда к власти придут настоящие коммунисты, как, например, Хебранг и Жуйович, находящиеся ныне под следствием. Смену югославского руководства он связывал и с перспективой дальнейших переговоров о Балканской федерации. Отвечая на вопрос о Пиринской Македонии, докладчик сообщил, что Белград, судя по последним заявлениям председателя правительства Республики Македония Л. Колишевского, планирует «оторвать ее (Пиринскую Македонию. – А. А.) от Болгарии», несмотря на то что там живут болгары. «Если бы был поставлен вопрос о плебисците, этот факт стал бы очевиден», – подчеркнул Живков[101]101
  КMJ. 1-3-b/147. L. 32.


[Закрыть].

Состоялось обсуждение резолюции и на заседании македонского культурно-просветительского общества «Гоце Делчев». Председатель общества В. Ивановский привел факты грубого вмешательства Белграда в сферу образования. Были предприняты попытки изменить грамматику македонского языка, добиться включения либо исключения из азбуки ряда букв, заимствованных из сербского (эти попытки частично удалось пресечь благодаря личному вмешательству Г. Димитрова, поставившего вопрос об этом в Москве). Давление Белграда коснулось даже проведения в Югославии праздника по случаю Ильинденского восстания. Как сообщил Ивановский, его пытался отменить М. Джилас, заявивший, что такого праздника в НР Македонии не должно быть, так как это болгарское восстание. Колишевский, придерживаясь того же мнения, подчеркнул, что Гоце Делчев «ощущал себя болгарином». Отвечая на вопрос о возможных переменах на предстоящем 5-м съезде КПЮ, Ивановский скептически отнесся к подобной перспективе. По его мнению, партийная масса (в основном армейская и партизанская с соответствующим уровнем идеологической подготовки) готова следовать курсом Тито[102]102
  Ibid. L. 34.


[Закрыть].

Антиюгославская резолюция позволила болгарам делать заявления, на которые раньше они ни при каких условиях не решились бы. Теперь перед ними открылась возможность касаться ранее табуированных и наиболее болезненных тем, имеющих отношение еще к периоду Балканских войн. Так, тот же Ивановский, как указывал в отчете Хаджипанзов, на одной из конференций в Софии заявил о необходимости помнить, что Югославия всё еще держит в рабстве 400 тыс. болгар в «западных районах» (имелись в виду Цариброд и Босилеград. – А. А.). Югославский дипломат отметил и снятие во всех административных учреждениях портрета Тито[103]103
  Ibid. L. 34–35.


[Закрыть].

Спустя три дня после отправки указанного отчета в Белград был отослан новый объемный материал на ту же тему. Хаджипанзов провел детальный анализ антиюгославских материалов в болгарской прессе, сообщил о своих беседах с болгарскими функционерами, которые пытались объяснить своему собеседнику причины ухудшения двусторонних отношений. Один из них, директор Дирекции печати В. Топенчаров, говоря об ошибках югославского руководства, выражал надежду на изменение ситуации в лучшую сторону. В качестве примера он приводил статью Джиласа, в которой тот признавал отдельные ошибки ЦК КПЮ[104]104
  Ibid. L. 44.


[Закрыть].

8 июля Хаджипанзов отправил в МИД сообщение о прошедшей в Софии конференции Народного фронта югославов, проживающих в Болгарии. Председатель организации Владо Митев, бывший член КПЮ, а в настоящее время – БРП(к), встав на сторону резолюции Информбюро, попытался вместе со своей группой в 15–20 чел. не допустить свободного обсуждения на конференции материалов ЦК КПЮ относительно конфликта, которые должен был изложить секретарь югославского посольства. Однако в результате настойчивости делегатов была принята проюгославская резолюция, а Митев и член руководства Тасев вынуждены были подать в отставку со своих постов[105]105
  Ibid. L. 49–50.


[Закрыть].

Примечателен состоявшийся 25 июля разговор Г. Влахова, заместителя председателя Скупщины, с болгарским послом в Белграде П. Пеловским, во время которого речь зашла об отношениях в Болгарии к резолюции Информбюро. Влахов отметил, что в Болгарии в настоящее время многие готовы критиковать позицию югославской компартии, что вся болгарская печать полна подобными материалами. В связи с этим высокопоставленный чиновник выразил удивление, что в полемику оказались вовлечены такие деятели, как Кимон Георгиев и Георгий Кулишев, бывшие фашистские руководители, члены политической группы «Звено»[106]106
  Приведенная характеристика К. Георгиева и Г. Кулишева соответствовала бытовавшим в то время оценкам «Звена» как политической группировки, способствовавшей установлению военно-фашистского режима в стране в результате переворота 19 мая 1934 г.


[Закрыть], а также «дружбаш»[107]107
  Дружбáш – член крестьянской партии Болгарский земледельческий народный союз (БЗНС). «Дружбами» назывались первичные организации БЗНС.


[Закрыть] Георгий Трайков, которые «выступают в роли адвокатов и защитников позиции болгарских коммунистов по отдельным принципиальным вопросам марксизма». «Жаль, что болгарскому народу лекции о марксизме читают такие люди», – подчеркнул Влахов[108]108
  KMJ. 1-3-b/146. L. 5–6.


[Закрыть]. В секретариат Кабинета Тито поступала информация от Ивана Караиванова, болгарина, работавшего в свое время вместе с Тито в Коминтерне, после войны проживавшего в Югославии, но сохранившего тесные связи в верхних эшелонах власти Болгарии и получавшего оттуда информацию. Он отмечал, что антиюгославская кампания развернулась в НРБ за несколько дней до появления резолюции и особенно широкие размеры приняла после ее опубликования. В выступлении министра обороны Дамянова, которое, как отмечал Караиванов, «дышало неудержимой злобой», говорилось о старом споре между болгарской и югославской компартиями. В том же духе выступали Тр. Костов и министр финансов И. Стефанов. Караиванов указывал, что рядовые партийцы и общество в целом оказались после появления резолюции в сложном положении, поскольку прежде им внушалось, что КПЮ – выдающаяся партия, вторая после ВКП(б). Массам непонятно, почему руководство БРП(к) обвиняет югославов во всех смертных грехах, ведь еще недавно Г. Димитров говорил, что болгары должны учиться у Югославии. Это обстоятельство заставляет ЦК болгарской компартии начать широкую разъяснительную кампанию по всей стране. Главными аргументами в ней стали тезисы о «неуважении к Сталину» и о «непослушании» югославского руководства. В этой грязной анти-югославской кампании, по замечанию Караиванова, агитаторы теряют чувство меры. Так, Костов, цитируя Сталина, сказал, что «Джилас разбирается в марксизме не лучше, чем осел в сене»[109]109
  KMJ. 1-3-b/149. L. 15.


[Закрыть].

Прошло почти два месяца с момента принятия резолюции, но тема конфликта между советским и югославским партийным руководством продолжала оставаться не менее актуальной, обсуждались различные его аспекты. Югославская сторона неуклонно отстаивала свою позицию. На встрече Тр. Костова с югославским послом в Болгарии И. Джерджа 1 сентября в Софии собеседники вступили в дискуссию по вопросу, который беспокоил партийные массы и общество всех вовлеченных в процесс восточноевропейских стран. На утверждение болгарского функционера – «Нет смысла лгать самим себе, существует конфликт между ФНРЮ и СССР, а поскольку ВКП(б) является руководящей партией, то в этот конфликт оказались вовлечены и мы» – последовал не совсем обычный, но достаточно лукавый ответ югославского дипломата. Посол опроверг сказанное Костовым, заявив, что никакого конфликта между двумя странами не существует («по крайней мере, нам он неизвестен»). Между ЦК КПЮ и ЦК ВКП(б) действительно существовали некоторые проблемы, по которым югославской стороной были сделаны с целью их урегулирования конкретные предложения, но они до сих пор, не по вине югославов, не реализованы. «И это всё», – добавил посол. По его справедливому замечанию, этот процесс следовало ограничить межпартийными рамками, а не переносить противоречия в межгосударственную сферу, что в значительной степени осложнило для Югославии взаимоотношения со странами «народной демократии», в том числе и с Болгарией. В заключение Джерджа заметил, что ситуация для Югославии сложилась сейчас серьезная («мы это понимаем»), но в ней проявились сила и единство КПЮ и страны и «верный курс нашей политики». По словам югославского посла, Костов слушал его внимательно и без эмоций, а затем произнес несколько странную фразу: «Поверьте, и это также и наше желание, и дай бог, чтобы так и было»[110]110
  KMJ. 1-3-b/147. L. 70–71.


[Закрыть]. Так ли говорил Костов или посол выдал желаемое за действительное, сказать трудно. Однако при знакомстве с документами югославской дипломатии того периода возникает ощущение, что в ходе вот таких двусторонних встреч собеседники югославов непременно так или иначе выражали симпатии югославской стороне. Возможно, такая их позиция, вряд ли документально полностью подтвержденная, должна была показать югославскому руководству, что в государственных и партийных верхах стран «народной демократии» существовали альтернативные взгляды, и придать ему больше уверенности в правоте занятой в конфликте с СССР позиции.

В начале октября 1948 г. югославский посол встречался с заместителем министра иностранных дел С. Гановским (МИД Болгарии в то время возглавлял В. Коларов. – А. А.). Цель встречи – выразить протест по поводу решения болгарского правительства запретить в Болгарии деятельность общественной организации, известной под названием Народный фронт югославов, проживающих в НРБ. И. Джерджа отметил ужесточение болгарской политики по отношению к ФНРЮ, особенно в экономической сфере. Югославская сторона была информирована о том, что в ближайшее время транзит болгарских товаров будет переориентирован с ФНРЮ на Румынию и Венгрию. По мнению дипломата, это стало результатом давления советской стороны во время встречи Димитрова и Готвальда со Сталиным в Крыму[111]111
  Ibid. L. 95–96.


[Закрыть]. Спустя месяц посол, пытаясь решить ряд конкретных вопросов, связанных с отношением к югославским гражданам в Болгарии, а также выяснить перспективу возможной нормализации межгосударственных отношений, встречался с В. Коларовым. Джерджа отметил некоторую двойственность позиции болгарского министра иностранных дел по отношению к конфликту. С одной стороны, он говорил о том, что нынешние болгаро-югославские отношения являются только бледным отражением того, что происходит между ФНРЮ и СССР. С другой стороны, как показалось югославскому дипломату, в нем произошли какие-то изменения по сравнению с предыдущими встречами и с тем, что говорил ранее о нем С. Гановский. Речь Коларова была неуверенной, а высказывания противоречивы, и вообще он производил впечатление человека, действующего вопреки своим убеждениям, что посол связывал с возможным изменением его точки зрения, которая стала отличаться от взглядов его окружения. Джерджа сообщал в Белград, что подробную запись беседы вышлет с курьером[112]112
  KMJ. 1-3-b/147. L. 101.


[Закрыть].

Влияние конфликта на дипломатические и экономические отношения СССР с ФНРЮ во второй половине 1948 г

Отношения между Югославией и странами «народной демократии» после принятия резолюции Информбюро стали постепенно ухудшаться. Идеологические факторы имели здесь определяющее значение: инструкции из Москвы, ставящие в качестве главной задачи момента борьбу всех компартий с ревизионизмом группы Тито на основе принятых в Бухаресте решений начали оказывать влияние и на характер межгосударственных связей. Почти все восточноевропейские страны должны были следовать в фарватере советской политики, которая во второй половине 1948 г., несмотря на межпартийный конфликт с КПЮ, еще сохраняла инерцию, предусматривающую выполнение прежних договоренностей и обязательств, как двусторонних, так и многосторонних, в том числе и связанных с проблемами послевоенного мирного урегулирования. Накануне открытия Дунайской конференции (Белград, 30 июля – 18 августа), А. Я. Вышинский, возглавлявший советскую делегацию, в беседе с югославским министром иностранных дел С. Сими-чем подчеркнул: необходимо, чтобы на конференции, «несмотря на все наши ссоры, в которых каждый остается при своих взглядах», мы сохранили бы общую позицию, достигнутую в Москве на предварительном совещании по дунайской проблеме, проходившем в июне 1948 г. Он также говорил о возможных встречах делегаций стран «народной демократии» для уточнения единой позиции в ходе конференции. В то же самое время Вышинский неожиданно заговорил о неких слухах, согласно которым югославы концентрируют свои войска на болгарской границе. Молотов, который сообщил Вышинскому об этом, хотел предупредить югославов, что «это не имеет никакого смысла и лишь осложняет ситуацию». Симич объяснил, что у Югославии нет никаких опасений относительно военного нападения со стороны Болгарии, но болгарская сторона закрыла все контрольно-пропускные пункты, кроме находящегося в районе Цариброда. В этой связи югославская сторона вынуждена была вывести из указанных мест свои таможенные службы, что и вызвало подозрение болгар. Вышинский предложил свои посреднические услуги дипломата, если таковые потребуются[113]113
  Jугословенско-совjетски односи. С. 413–414.


[Закрыть].

В начале января 1949 г. в советско-югославских отношениях вновь возникла «дунайская» проблема. Ссылаясь на подписанную 18 августа в Белграде Конвенцию о режиме судоходства по Дунаю, Москва просила разрешить советским военным судам свободный проход по Дунаю для обслуживания оккупационных войск СССР в Австрии. Разрешение должно было действовать вплоть до их вывода из страны. Белград в ответной ноте дал согласие на то, чтобы «корабли Дунайской военной флотилии СССР, базирующиеся на Вену, пользовались свободным проходом через ту часть Дуная, которая протекает по государственной территории ФНРЮ»[114]114
  Советско-югославские отношения. С. 390–391.


[Закрыть].

Еще некоторое время подобная амбивалентность была характерна для политики Москвы по отношению к Югославии, как, впрочем, и для югославской политики. Но если для советской стороны это был скорее инструментальный подход, обусловленный необходимостью решать конкретные задачи своей внешней политики за пределами идеологических разногласий, то для югославов это чаще были попытки продемонстрировать готовность взаимодействовать и консультироваться с Кремлем, действуя в рамках всё еще сохранявшегося, в чем они были уверены, иерархического принципа отношений в оппозиции «старший–младший». Структуру формирующегося советского блока Москва пыталась жестко формализовать путем введения внутренних правил, регламентов, процедур, которые должны были позволить осуществлять контроль над происходящими процессами. Поэтому для Сталина важным было привлечение всего сообщества для наказания одного отступника, что, с одной стороны, придавало этому наказанию дополнительный «вес», усиливало его, а с другой – способствовало выявлению в этом сообществе колеблющихся, сомневающихся в правильности и целесообразности выносимого отступнику приговора. Это лицо или группа лиц сами вскоре становились объектами преследования. Порицание, а затем и наказание отступника вплоть до его физического уничтожения должно было сплотить подконтрольные коллективы, в данном случае руководство компартий, служить в определенном смысле дополнительной клятвой верности лидеру.

В конце августа уже югославы благодарили советскую сторону за поддержку их позиции в Совете Безопасности (СБ) ООН по вопросу о Триесте и просили сделать это еще раз уже на предстоящем заседании Генеральной Ассамблеи (ГА), поддержав постановку вопроса по кандидатуре губернатора Свободной территории Триест. А. И. Лаврентьев, который вел беседу на эту тему с С. Симичем, согласился удовлетворить просьбу югославов, но в свою очередь просил поддержать некоторые советские инициативы в ООН и получил положительный ответ. Необходимые вопросы, таким образом, были согласованы, но, как отметил югославский министр, беседа прерывалась тягостными паузами и завершилась язвительным замечанием советского посла в адрес министра, что, несомненно, свидетельствовало о нарастающем напряжении в двусторонних отношениях[115]115
  Jугословенско-совjетски односи. С. 423–425.


[Закрыть]. Осенью 1948 г. на заседании ГА ООН, как отмечал руководитель югославской делегации Э. Кардель в телеграмме Тито, ему не удалось получить аудиенцию у Вышинского, и он решил больше не просить о встрече с ним. Югославская делегация, несмотря на корректные, но прохладные, как сообщал Кардель, отношения с советской и другими делегациями «с востока», которые к тому же избегали контактов с югославами и ни о чем их не информировали, поддержала Москву по ряду пунктов повестки дня, проголосовала за кандидатуры «поляков и чехов» (очевидно, как непостоянных членов в СБ. – А. А.). Кардель сообщал, что они решили больше не искать контактов с «восточными» делегациями и не обращаться к ним за информацией, а лишь поддерживать нормальные отношения в зале заседаний. С другой стороны, югославы намеревались избегать ситуаций, когда «западные» делегации будут выдвигать их кандидатуры в комиссии ООН, чтобы избежать подозрения «русских» в связях с Западом[116]116
  AJ. F. 507. CK SKJ. IID/97–98.


[Закрыть]. 1 октября Кардель продолжал информировать Тито об отношениях с советской и западными делегациями в стенах ООН, сообщая о полном отсутствии какого-либо взаимодействия с «русскими», несмотря на имевшуюся предварительную договоренность. Говоря о Вышинском, Кардель отмечал, что он с ним даже еще не здоровался. Характеризуя общую обстановку в ООН, он указывал, что ни по одному вопросу «западные» и «русские» не могут договориться, дела заходят в тупик. «Берлин (блокада города. – А. А.) еще более обострил ситуацию», – отмечал югославский министр иностранных дел[117]117
  Ibid. II D/100.


[Закрыть]. Спустя день Кардель сообщил Тито об «инциденте», который произошел между югославской и польской делегациями. Датская делегация предложила на пост заместителя руководителя одной из комиссий югослава Л. Матеса. Секретарем этой комиссии его кандидатура была согласована с А. Е. Богомоловым и Д. С. Мануильским, которые поддержали ее. Однако их согласие было, скорее всего, частью «восточного» сценария. После того как датский делегат выступил с кандидатурой Л. Матеса, польский делегат предложил на этот пост делегата из Белоруссии. Матес сразу же снял свою кандидатуру, заявив, что шаг польского делегата ему непонятен. Белорус после этого был избран единогласно. Как указывал Кардель, это еще раз подчеркнуло, в какой глупой ситуации оказались «советская и другие восточные делегации», в то время «как за нами осталось моральное превосходство». Кардель попытался объяснить действия Матеса, согласованные с делегацией, как победу югославов, которые не дали «западным» использовать их против «восточных», в то же время показав «восточным», что югославы не идут и заодно с «империалистами». Вторая задача, которая была решена в ходе этого «инцидента», заключалась в том, что и «русским» они дали понять, что югославы – не игрушка в их руках. Политический эффект, по мнению Карделя, был в пользу югославов, в то время «как остальные восточноевропейские делегации оказались в неприятном положении»[118]118
  Ibid. IID/101.


[Закрыть].

Двойственность как советской, так и югославской политики продолжала проявляться и в дальнейшем. Москва не отказывалась от поддержки внешнеполитических требований своего бывшего союзника в процессе послевоенного мирного урегулирования, но делала это теперь с определенными оговорками, а иногда и просто предоставляя югославам право самим решать свои проблемы с западными партнерами. Характерным в этом смысле стал эпизод с обращением югославской стороны к Москве в связи с предстоящими 7 февраля в Лондоне 4-сторонними переговорами по договору с Австрией. 8 января 1949 г. югославский посол в Москве К. Мразович задал А. Я. Вышинскому во время встречи с ним ряд вопросов по этой проблеме. Он сообщил, что югославское правительство хотело бы узнать мнение советского правительства относительно того, стоит ли Югославии добиваться приглашения на предстоящее совещание, а также следует ли ей настаивать на присоединении к ФНРЮ всей Каринтии или требовать присоединения только района гидростанций на реке Драве и предоставления в этом случае Каринтии автономии. Вышинский ответил, что эти вопросы относятся целиком к компетенции югославского правительства. 10 января Сталин дал по вопросу о договоре с Австрией указание Молотову, который должен был через Вышинского сообщить югославскому послу, что советская сторона не может дать никаких советов югославскому правительству, которое «может поступать так, как оно считает нужным»[119]119
  Советско-югославские отношения. С. 391–392.


[Закрыть]. Спустя неделю Молотов в записке Сталину отмечал, что «югославские территориальные и репарационные претензии к Австрии остаются предметом серьезных разногласий». Югославия настаивала на присоединении к ней территории Словенской Каринтии площадью в 1920 кв. км с населением до 150 тыс. чел., а также на получении от Австрии репараций в размере 150 млн долларов. Западные участники переговоров заявляли о необходимости восстановления Австрии в границах 1938 г. В этой же записке Молотов сообщал, что советской стороне стало известно о состоявшихся еще в июне 1947 г. двусторонних переговорах югославов с англичанами по вопросу о Каринтии, которые, как подчеркивал Молотов, велись без консультации с советским правительством. В ходе этих переговоров, говорилось в записке, югославское правительство выразило готовность ограничить свои претензии присоединением к Югославии небольшого пограничного района площадью 210 кв. км с населением около 9 тыс. чел. Югославы информировали об этом и французов. Вероятно, с учетом этих обстоятельств советской делегации на предстоящих переговорах в Лондоне при обсуждении вопроса югославских претензий давались следующие указания: претензии югославов поддержать в соответствии с занятой ранее Москвой позицией и поступить так же в случае выдвижения иных предложений, учитывающих интересы Югославии, однако самой никаких инициатив не проявлять. При условии выдвижения югославами нового предложения о присоединении к Югославии меньшей территории, чем это указывалось в меморандуме от 27 апреля 1948 г., советская делегация должна их поддержать[120]120
  Советско-югославские отношения. С. 392–394.


[Закрыть]. Позднее Югославия не получила искомого и в редуцированном варианте, что вызвало новые протесты в адрес Москвы.