Текст книги "Золотая осень. Сборник им. С. А. Есенина"

Николай Волков (Дымковский)
Химки, Московская обл

 
Уж спряталась луна – красавица ночная,
И бледный свет её растаял от зари.
Синеет небосвод и тает мгла густая,
И лес, отбросив сон, под золотом стоит.
 
 
Молочной пеленой укуталась поляна,
Будящему лучу, пытаясь подсказать,
Что в ночь ей быть пришлось постелью для тумана,
И он её ещё не хочет покидать.
 
 
Разбросана роса, брильянтами сверкая,
Живой прохлады той испить, хотя б глоток.
И солнца полукруг природу пробуждая,
Лучами золотит журчащий ручеёк.
 
 
Почуяв дичи дух, замрет пятнистый сеттер,
Становится светлей небесный лазурит.
И запах хвойных лап доносит лёгкий ветер —
Душа твоя поёт и с лесом говорит.
 
 
Уж слышен дятла стук, он отдаётся глухо.
Блестит из паутинки натянутый ковёр.
И тишь лесной глуши ласкает нежно ухо,
А красота её пленит пиита взор.
 

 
Яркий купол неба синевой взорвался,
А осенний воздух – звóнок, свеж и чист.
С «платьица» берёзы ветром оторвался,
Медленно спустился лист-парашютист.
 
 
Облака в лазури «расцвели», как розы,
Что белы́, кудрявы и ласкают взгляд.
А в осеннем парке клёны да берёзы
Золотом, багрянцем скрасили наряд.
 
 
Замерла округа, притомившись, вроде,
Листья под ногами, как ковёр, лежат —
Дань с деревьев парка отдана Природе,
И они навечно ей принадлежат.
 
 
Светит ярко солнце, поднимаясь выше,
Душу согревая, чувства бередя.
«Рыжих зайцев» стайки отражают крыши,
Рой моих раздумий в сказку уводя.
 
 
От такой картины в сердце нету сладу,
Изумруды елей поражают взгляд,
Золото каштанов как души услада,
Да пьянит прохладный терпкий аромат.
 

Александр Глотов
Подольск

 
Тишину мягко тронул рассвет.
Подступил, новый день начиная,
Отразив в вышине слабый след,
По краям облака освещая.
 
 
Зорька алым небесным ковром
Ярко выткала свод на востоке.
Солнце вышло горящим пятном,
Огляделось, зависнув в подскоке.
 
 
Проявляются дали вокруг,
Серость сонная коротко тает.
Ловит звуки растущие слух,
Пробуждается день, оживает.
 
 
Будто кто-то листает тетрадь.
Вот ещё одна ляжет страница.
Что там впишется, больше опять
В жизни так уже не повторится.
 
 
Пусть прохладное утро несёт
Моим мыслям холодную ясность.
В них опять устремляюсь вперёд,
Ощущая со всем сопричастность.
 
 
Горячит сердце радостно кровь.
Пусть в делах буду я неустанен,
Каждый день тешит сладостно вновь,
Что ещё этой жизни желанен.
 

 
Снова ветры подули надсадно,
Листья рвутся с ветвей в никуда.
Наслоившись вверху непроглядно,
Облаков наседает гряда.
Взяв простой карандаш лишь, похоже,
Будет осень опять рисовать
Неприветливый день непогожий,
Даль по кругу дождём штриховать.
Как в незнании, тихо и хмуро,
С видом тусклым и кислым совсем,
Проявляясь, день смотрит понуро,
Вопрошая, я где и зачем.
Выраженья никак не меняя,
Лик суровый не дрогнет ничуть,
Смотрит так же всё, не понимая,
Где сумели его обмануть.
Небо мрачное, солнца не видно,
Блеском росы в лучах не сверкнут.
Хохотнёт только ветер ехидно,
Да к земле ближе тучи прильнут.
Беспокойное птиц лишь метанье,
Будто чёрные листья кружат,
Уготовано вновь испытанье,
Летних дней не воротишь назад.
Дождь настойчиво будет проситься,
Глухо каплями бить по стеклу,
Всё напористей с ветром стремиться
Внутрь проникнуть поближе к теплу.
Но стучи не стучи, кто ответит.
Лишь унынье насело кругом,
Неулыбчиво, холодно встретит,
В настроении вечно дурном.
Будет осень брести сиротливо,
На природу печаль напустив,
Ворох туч набросав молчаливо,
Бесконечным дождём утомив.
Дни ненастные дальше являя,
Будто копии делать взялась,
Будет снова грустить, всё страдая,
Где такая ей доля нашлась.
 

 
На рассвете под осень однажды я встану,
От тоски, от тревоги ль на сердце проснусь.
Тихо дверь отворив, грудь подставлю туману,
И в другом окружении вмиг окажусь.
 
 
Там едва различая тропинку за клёном,
Тихим шагом пройду, затаюсь у куста.
Растворюсь в тишине, только капля со звоном
Упадёт на плечо с золотого листа.
 
 
От росы серебристую ветвь, точно локон
Тихо трону рукой, с ней беззвучно сольюсь.
Этот мир до того видел я как из окон,
А теперь прикоснусь, и всему изумлюсь.
 
 
Очертания зыбки, детали размыты,
Всё струит нереальность, окутано сном.
Краски мутные, рыхлым туманом покрыты.
А предметы и тени в порядке ином.
 
 
Словно вечность сама в величавом покое.
Там слова не нужны, не живёт суета.
Мне природа безмолвно представит такое,
Вдруг решив донести, как звучит пустота.
 
 
Приоткроет те принципы мира творенья,
На которых стоит он до самых вершин.
И в глубокой тиши ниспошлёт откровенья,
Осознанье реальности первопричин.
 
 
Но вот солнце взойдёт, и лучами играя,
Всё пробудит вокруг, всё начнёт оживлять.
Вновь по небу пойдёт, светом день наполняя,
В мир привычный меня возвращая опять.
 

 
Свои мысли пытаюсь собрать, почему-то тревожась,
Вдруг уйдут насовсем, возвращаться не станут назад.
Ведь со мной они крепко сжились, окружая и мно —
жась,
Вьются рядом всегда, оставлять ни на миг не хотят.
 
 
Но вот ярких всё меньше, трудней и трудней обна —
ружить.
Больше хмурые жмутся, взялись в тишине напол —
зать.
Липнут цепко, холодной змеёй пробираются в
душу,
Будоражат рассудок, всё мрачное любят сгущать.
 
 
К думам многим уже я давно отношусь осторожно.
Если лезут коварные, лучше долой отмести.
Но без мыслей совсем будет пусто и жить невоз —
можно.
Вот бы светлых побольше, да трудно их стало найти.
 
 
Золотые мои, может, вам как и мне одиноко.
Навещаете редко, совсем я без вас заскучал.
Так скрываетесь часто, что жизнь предстаёт одно —
боко.
Даже радость угасла, с которой всегда вас встречал.
 
 
Затаились мечты, что скитались со мной постоянно,
Озорным и удалым порывом могли унести,
К дерзким целям вперёд устремляли, вели неу —
станно.
Что случилось, не стал ясно видеть как прежде пути.
 
 
Расстилается хмарь, серый мрак наползает по кругу.
Ходят позже рассветы, становятся всё холодней.
Часто кажется, будто несёт меня в белую вьюгу.
Дни летят чередой, отчего-то быстрей и быстрей.
 

 
Отыграла цветом меди осень.
Меркнет блеск у золота волос.
А в глаза, где выплеснулась просинь,
Сумрак дней тревоги тень принёс.
 
 
Теменью декабрьской наседает,
Языком холодным лижет страх.
До костей, до дрожи пробирает
Горечь слов, разлитая в стихах.
 
 
Гложет сердце тяжкая кручина.
Отчего стал с миром не в ладу.
Не пригрела, не взяла чужбина,
Да и дома всё как на беду.
 
 
Слава скандалиста держит цепко.
Ничего теперь не объяснить.
Стал бравадой упиваться крепко,
А потом вовсю пошёл кутить.
 
 
И не снять ту славу как рубаху.
Как пиджак не перелицевать.
Только с шумом всё послать с размаху,
В кабаках страданье заливать.
 
 
Взять лишь вынуть фигу из кармана,
Залихватским свистом оглушить.
Пусть сочтут опять за хулигана.
Ничего теперь не изменить.
 
 
Чёрный человек вселился рядом.
Ночью норовит всё заглянуть.
Душу выворачивает взглядом,
Чушь гнусавит, не даёт заснуть.
 
 
Только волком выть над тем рассказом,
Мир вокруг как зеркало разбить,
Всё вот так одним разрушить разом,
Не найдя сил просто разлюбить.
 

Григорий Гордусенко
Истра

 
России богом дан Ты – несомненно:
Предвидел он Твою любовь и нежность к ней.
И Ты воспел её так вдохновенно:
Не с лестью – в муках боли, в горести страстей.
 
 
Любил Ты ширь полей, берёзы, клёны,
Дар человека – чистоту его души,
Традиций смыслы, колокола звоны —
И вера утвердилась в святости Руси.
 
 
На ней Ты и стоял, в стихах крепчая, —
Да так, что строки те волнуют век уж всех,
Кто, как и Ты, в Русь веруют, влюбляясь,
Не предадут – нет, не возьмут на душу грех.
 

 
Ты в жизнь Есенина проник,
Как будто сам же ею правил.
Сергей – Поэт весьма велик,
А Ты – апостол Его славы.
 
 
Твой сказ о Нём – то гимн Ему,
А чтение стихов – сиянье
Строк вещих, данных одному
Сергею Небом в покаянье.
 
 
При чтении Есенина
Твой голос громче, то тревожней —
Как рань Его весенняя,
Как жизни путь: то прям, то сложный.
 

 
Бабье лето, бабье лето
Разгулялось в сентябре —
Солнца ласковы приветы,
Тишь покоя на заре.
 
 
Сеть тенётная повсюду:
На жнивье и на кустах,
Серебрится – эко чудо! —
На траве и на цветах.
 
 
Дни теплы, прозрачен воздух,
И в помине нет дождей.
На рябинах зреют грозди,
Синь сквозит между ветвей.
 
 
Говорят, что бабье лето —
Женщин поздняя любовь.
И мужчинам радость это:
От их ласк, горячих слов…
 
 
Бабье лето греет нежно,
Словно женская душа,
Счастье Ты Моё Безбрежно,
Как Ты ныне хороша!
 

 
Сумерки сгустились —
Запах маттиолы разливается.
Астры загрустили —
Их семейство с запахом не знается.
 
 
У ночной фиалки[1]1
  Маттиола и Ночная фиалка – одно и то же садовое растение (Интернет)


[Закрыть]
Тонкие побеги, цветы скромные,
Запах же – из сказки:
Им дыши из чаш, пока бездонные.
 
 
Астры привлекают
Разною окраскою и формами,
Жаль, что не ласкают
Запахом ни днём, ни ночью тёмною.
 

 
В сентябрьском саду – плодопад,
С Антоновки яблоко ухнуло оземь…
Палитрой цветов листопад
Раскрасил аллеи, бульвары и…осень.
 
 
В лесу виден яркий ковёр:
На ветках густых – рябин красные гроздья.
Над лугом, наверно, на спор,
Ребята змей держат вверху на поводьях.
 

 
Золото леса и золото сада —
Осени зрелой червонный расцвет.
Кто-то влюбляется с первого взгляда,
Кто-то согрет счастьем прожитых лет.
 
 
Золото осени блещет на солнце,
Чуть приглушённо звенит на ветру,
Кружит над полем, стучится в оконце,
Кроет червонцами луг поутру.
 
 
Только б смотреть на златые наряды
Дивной природы – как будто на храм!
Жить бы да жить в этом доме отрады,
Счастье с Тобою деля пополам.
 
 
…Рухнул чертог сей в озябшую осень:
Листья червонные, жёлтые – тлен,
Серые ветки впечатались в просинь,
Нивы лесные взял сиверко в плен…
 
 
Храм золотой в нашей памяти будет
Даже и в зимнюю стужу сиять,
Ауру осени зрелой разбудит,
Радостью в струнах души чтоб звучать.
 

 
В косынках ярко-красных
Вблизи околичных ворот,
В кругу берёзок ясных,
Ведут рябины хоровод.
 
 
Пейзажная картина
Природы русской, но в душе —
Не временна витрина,
А ода Родины красе.
 

 
Вечером в грачиных гнёздах слышен громкий грай —
Стая в южные края лететь готовится…
Путь тяжёл, далёк птиц вожделённый рай.
Ночь пока. А там… Кто скажет, как там сложится?
 
 
Ранним утром бодро встала стая на крыло,
Полетели птицы, в чёрном глянце перьев – блеск.
День безветренный был, солнечный – грачам везло,
И уж точно – слышать южных волн игру и плеск.
 
 
Знайте, птицы Подмосковья, – с вас особый спрос:
Пашни юга (чернозём!) возьмите «на буксир»;
И птенцов же выводите – это не вопрос…
А весной – домой, на пашне вам устроим пир.
 

 
С клёнов, лип, рябин, берёз
Ветер листья шустро снёс,
В парке всё покрыл он ими:
Листопад пришёл к нам зримо.
 
 
И дорожки, и газон
Он расцветил под сезон.
Листья под ногами: шурх-шурх, —
Знать, о кроне вспомнили вдруг.
 
 
А что Истра там – река,
Монастырская дуга?
На ковёр она похожа —
Листопад виновен тоже:
 
 
Меж осенних берегов
Мчит флотилия стругов —
Ярких лодочек цветастых,
Обходя тростинки часты.
 
 
Листья по волнам плывут
И в реку Москву впадут,
Москвичи им удивятся:
– Надо же – струги… Иль снятся?
 

 
После затяжных дождей
К ночи подморозило.
Звёзды в вышине видней,
Землю в холод бросило.
 
 
Изморозь на луг легла,
Лужи все покрылись льдом…
Утром, встала лишь заря,
День играл, сверкал кругом.
 
 
Воздух чище стал, свежей,
Широко раскрылась даль.
Ветер потянул с полей,
Рябью снял с пруда вуаль.
 
 
В огородах и садах
Урожаи собраны.
В сельских клубах, «на балах»,
Были танцы пробные.
 
 
Во дворах поленницы
Янтарём отсвечены.
И пусть вьюги стелятся,
Теплом в избах встречены…
 
 
Сельская сторонушка
Дымами завихрилась —
Топятся «хоромушки»,
Зимушка придвинулась.
 

 
По замёрзшей земле
Ворох листьев опавших,
Враз жестянками ставших,
Несёт ветер во мгле.
 
 
Где-то пёс заскулил.
Луна тучей закрыта.
Копна в поле забыта —
Её дождик залил.
 
 
Вдалеке впереди
Свет мерцает в избушках:
Спать мне в ночь на подушках —
Полпути позади.
 

 
Изумрудом отливает озимь у леска,
Мимо едешь и посмотришь – вмиг уйдёт тоска.
Не сравнить газон английский с полем зимней
ржи —
Если есть такой образчик, – ты мне покажи.
 
 
Озимь глаз ласкает хлебопашца до слезы,
Труд его весьма велик, а благо же – в разы.
Поле-полюшко озимое, крепись, держись!
Пахарь не оставит без забот тебя ни в жизнь.
 

 
Ты одна мне помощь и отрада,
Ты одна мне несказанный свет.
 

Сергей ЕСЕНИН, «Письмо матери»

 
Мама, мной Тебе не отдан долг —
Поздно, поздно взял я это в толк —
За Твоё рождение меня,
Третьего за первыми двумя.
 
 
Нас, детей, растила Ты одна,
Не было покоя и ни сна
От гнетущих дум, святых забот —
Дел на каждый день и круглый год.
 
 
Видели мы, Мама, грусть Твою,
Слёзы у бесхлебья на краю,
Но ни голод и ни тягот гнёт
Сердце не сковали, словно лёд.
 
 
Мы Тобой гордились трое все —
Светлой славой о души красе,
Чести и достоинстве Твоих,
Стойкости, хватившей на троих.
 
 
Помню, Мама, рук Твоих тепло,
Сердце доброе Твоё влекло,
Нежность, чуткость – было всё в Тебе,
Что светило и в моей судьбе.
 
 
Жили старшие с Тобой в селе,
Вспоминала с грустью обо мне —
Знал из писем-ласточек о том,
В отпуск мчался только в отчий дом.
 
 
С распростёртыми руками Ты
Мне навстречу шла от суеты,
Радость светом полнила глаза,
По щеке катилася слеза.
 
 
Редко мы встречались – раз в году,
Помню этих лет я череду.
Звал к себе на жительство – не шла,
Так и жизни зимушка пришла…
 
 
Мама, Ты прости, что я не смог
Весь сполна отдать сыновний долг.
Рад, что знала Ты – Тебя любил
И желаньем новой встречи жил.
 

Алексей Дмитриев
Москва

 
На камне живом исторический храм,
колеблемый здесь и незыблемый там.
Воздушные замки разрушат года,
лишь вечный алмаз не подточит вода.
Здесь царственный лев, и жертвенный вол,
священный огонь окружает престол,
и лишь тяготенье напомнит о том,
что чувство шестое дается крестом.
 
 
Очистится дух, покаяньем горя,
и воздух из горнего легок и нов,
где пламень возносит к подножью Царя
победную песнь четырех языков.
За левым плечом в возвышении дна
стоит пустота. Остается одна
усталость от мелких и суетных дум,
то Ангел меняет измученный ум.
 
 
Земные рабы пробудиться смогли
молитвой Того, Кто уходит с Земли.
Блистает престол, и клубится пред ним
златого кадила серебряный дым.
И в тени предсмертной надежда свята —
нездешнего светлого неба врата.
В незримую вечность иконы окно
открыто. Осталось желанье одно —
души океан от волненья избавить,
и временем движет воздушная память,
где звездами и тишиною отмечен,
во храм уплывет исчезающий вечер.
Тяжелые тени отброшены прочь,
пространство погоста вторгается в ночь.
 
 
Сомненье не тронет незримой рукой
Субботы Великой прохладный покой.
Из сердца изымет тревоги иглу,
в ничто обращая уныния мглу.
Дрожащее пламя в звенящей ночи,
горение красной пасхальной свечи.
Субботний закат упоительно тих,
где в сердце низводит надмысленный стих
предвечный Владыка таинственных лир,
из хлада зимы поднимающий мир.
Зажжен с четырех поднебесных сторон
багряным огнем торжествующий звон —
воскресшее солнце пасхальной весны
во тьме освещает пустынные сны.
 
 
Исходит из храма и движется прочь
от легкого звона в безлунную ночь,
храня от огня обезличенный град,
молитвы вечерней густой аромат
в невидимый свет, что царит искони.
Вечерние звезды прохладны. Одни
хваленья возносят свечные огни
и светлой седмицы прекрасные дни.
 

 
Я не служу верховной касте,
но к опрощению готов.
Угар зимы культуру застит,
а в круговерти городов
несется вскачь органный зов
на скакуне белесой масти,
где блуд финансовых тузов
и власти, что стремиться к власти.
Иной – плывущий по весне,
в часах иконных предстояний,
где грезит солнце в полусне
огнями северных сияний.
 

 
Религия – храмы, обряды,
а вера – вопль молящий, из тела с крестом
при разрыве снаряда.
 

 
Незримый огонь, эмпирический вид
воды и вина, и насущного хлеба.
И в воздухе память о прошлом хранит
две тысячи лет освященное небо.
 

 
Уснувшему солнцу, вполголоса вторя,
луна шелестит по поверхности моря.
 

 
Я с детства не слышал мелодию ту.
Дыша тишиною, бетховенский ветер
серебряным светом колышет листву
и движет по ночи сонаты сонеты.
 

 
Пошли в мое сердце божественный мир,
из духа изми смертоносные рифы.
Душа – это нота таинственных лир
и слово небожье, живущее рифмой.
 

 
Июля жаркая неделя.
Шурша в листве берез и кленов,
плывет по улицам зеленым
уснувший ветер из апреля.
Не бред, безумие и темень
стихов засеянное поле,
и в поэтическом запое
из жизни вышедшее время.
 

Ирина Завадская-Валла
Санкт-Петербург – Мандельё, Франция

Мы опять в пути/ – берега напротив. /И опять желтит/ листопадом осень./ Но еще сентябрь —/ не остыло солнце, Строчки-паруса/ из под пальцев вскользь /и… к мачте на руке /от плеча к запястью,/не коснулся мысли/ветер-бриз участьем./И плывут вразброс/ по воде, как листья:/слово, шёпот, вздох /вёсел трепет, искры.

 
Ты не думай, это так… Нет, не жалобы. Губы высушил осен —
ний пожар.
А душе – пух небесный прохладный бы и хрустящие тропин —
ки под шаг.
Тишины бы ей – душе, больше нечего пожелать, а дальше —
выше подъём.
Слава богу, что жива, не калечена. Пусть устала, но об этом —
потом.
Убежать из столетнего города, где от лиц не осталось следа,
от бессонницы горячего морока, от толпищ, что снуют в
никуда.
Поспешить… Как когда-то пристанище находили богомольцы
в скитах,
отыщу. И ты, поверь, я не жалуюсь. Жизнь к исходу. Всё дру —
гое – пустяк.
 
 
Сквозь жалюзи гармошки шорох листьев, солнце световым по —
током сквозь:
осени последние усилия рассказать о том, что не сбылось.
Мне напомнить явное как небыль: Апеннин дымящийся
каприз,
как Атлантов толпы – плечи в небо, облаков плывущий снеж —
ный бриз.
Легкость мне напомнить ту, что тело обретало и летело сквозь
время и пространство, и хотело раствориться в поднебесье
грез;
слиться во единое с дыханьем ветра, сосен, колкого ковра,
стелющего теплой данью хвою пóд ноги, как будто говоря:
«Осторожно, бережно, тревожась, всматривайся, думай, лепе —
чи.
Как безгрешному младенцу в ложе мысли свои к Богу обрати.
Не печаль себя необоримым, день пришедший век благодари.
С легким сердцем, чутким и ранимым все подарки осени
храни»
 
 
И опять сумасшедшая осень, и опять у стихов я в плену —
утра раннего снова бессонница меня лечит от снов наяву.
Вдруг дарует прохладу отечества, наполняет дыханием дум…
только в них мне дозволено встретиться с сентябрём тем,
который люблю:
с петербургской бескрайностью парков, с перепутанно —
стью аллей,
с разноцветием листьев падающих, с грустью долгих рядов
тополей
обнажённых… Иду их садом, не спеша многорукой Невой;
не дыша – длю шаги – на Елагин мост второй – здесь идти не
впервой.
И знакомым до боли, до крика – этим воздухом прелой листвы
вновь дышу… Слышу: «Ну-ка, Иринка, побежали вперегонки»
Мчусь-лечу я быстрее чем ветер, и уже предо мною фасад
стен Дворца… Со ступеней навстречу Львы, что каменный
шар меж лап
держат вот уже два столетия… Я на спинах надёжных их
восседала когда-то в детстве, им шептала: «Давайте дружить».
И, когда неожиданный дождик проливался на Масляный луг,
Трав некошеных блеск под солнцем изумрудною магией дуг
выгибался, качался, смеялся, звал, манил и, казалось, бежал…
Звуки дивные давнего вальса слышу вновь, закрывая глаза…
Вот опять долгожданная осень и опять у стихов я в плену…
Я ещё не проснулась… Так хочется сон продлить. Но, увы, не
могу…
Кислый вкус винограда у поздних моих земляник.
Кислый вкус у вина… И в закрытой квартире прогоркло
масло тёмно-густое из чёрных чудесных олив
в той бутыли, забытой на кухне под солнечным оком.
Сладкий вкус лишь у памяти той, что от самых начал,
позабытый за годы… Но осенью сквозь непогоды
вдруг прольёт бабье лето крепчайшей наливки рябиновой в
чай,
с припасённой на случай травой – полевой прошлогоднею.
Но и он не уймёт – вкус потерь всё острей —
боль в груди, столь привычную мне-одиночке.
Горький вкус на губах… Плотно заперта дверь —
чай давно уж допит. Только осень на лист
точку слёз и потерь проставлять не желает,
земляничины нижет на стебель продолжением из многоточий.
Пью, читая навзрыд…
Ночь не спит. Ночь беззвучна. Бредит, бродит, болит.
Перламутровой раковинкой в складках шёлка луна…
Далеко-далеко кто-то где-то любимой дыханье храни.
Говорю: «Пусть так будет, пусть счастлива будет она!»
Ночь рассыпала звёзды – драгоценных камней
переливы сверкают и вдруг прячутся в смутные волны,
облаков набегающих – кисть – ладонь всё нежнее
по воде тёмно-серой, окунаясь в густеющий чёрный.
Ночь почти за чертой – глухо отзвуком в пропасть летит и
поёт.
И такая печаль, и вальсирует в сонном сознании мука:
одинокой звездою замираю на миг, чтоб последний полёт
перламутровой нитью остался на проблеск минуты.
 
 
Эта осень как те, что и прежде – все похожи своей наготой —
столь нежданный аккорд её снежный на охряный листвы по —
кой.
А в душе нестареющей, нежной вечерами бушует пурга:
кратких встреч, всех «прости» неизбежность, дней счастливых
и дней утрат.
В прошлом всё. Ничего не изменишь. От земли, что вбирает
дожди
сквозняком… По весне вновь Надежда мне и Вам: «Всё ещё
впереди!»