Текст книги "Спецвыпуск книжной серии «Современники и классики». Выпуск 4"

– А ты шо, бачыв её, а можа, и спав?…

Скульптор обескураженно посмотрел на хозяйку и, взяв графинчик, сказал:

– А вот сегодня, может, и убачу и… – Он уже чувствовал, что при всём блеске начала общения всё может закончиться неадекватно. Его уже захватил её образ, и он по-другому не мог: сначала творчество, а потом любовь.

Дёмин наполнил стопки и сказал:

– Ты, Лидка, сейчас для меня как Даная, и я тебя должен нарисовать обнажённой, а потом всё остальное.

– А шо цэ такэ – обнажоною? – с подозрением спросила Лидка.

– Ну дык по-простому, как в народе говорят, – голой.

– Да ты сказывся, ти шо, ни в жисть такого нэ будэ. Шоб люды обсмияли, як убачуть твою скултуру.

Брови и усы скульптора снова стали домиком. Он почувствовал, что становится неинтересно, несмотря даже на горячительную зарядку.

Он молча хлопнул чарку, закусил хрустящим огурчиком и сказал:

– Я тебя благодарствую, дорогая хозяюшка, за хлеб-соль, очень вкусно всё было. Слышишь уже вроде первые петухи запели? Ты же сама сказала, чтоб я с первыми петухами выходил, а то люди скоро на утреннюю дойку будут идти. – И он направился к двери.

– А може, у други раз, дык приходи… – уже виновато промолвила Лидка, сожалея, что не поняли они друг друга.

– Спасибо, Лидка, как говорится, убачымся, – только и сказал скульптор. Настроение у него было примерно как после того инцидента с соседками.

Он направился к своему дому. Чувство было такое, будто он шёл не из гостей, а снова куда-то, от кого-то или от чего-то убегал.

Внутри организма происходило нечто непривычное для сознания, и в то же время уверенность в себе держала под контролем необычность ситуации. Он чувствовал, что может совершать то, что существенно отличает его от остальных. Это превосходство в данный момент вселяло в его сущность позитив эмоций сочувствия, жалости, восторга и любви ко всему, что его окружает.

Сконцентрировав в себе волевые качества где-то в районе солнечного сплетения, Демьян обрёл некое подобие силового энергетического поля. Одновременно в груди он почувствовал нарастание упругой волны, подхватывающей его организм, уже начинающий ощущать удивительный эффект невесомости. Вопреки всем законам гравитации, его ноги отделились от земли, руки легко разошлись в стороны подобно крыльям, и он самым необычайным образом воспарил над землёй. Мысленно определяя траекторию, усилием воли Демьян поднимался всё выше и выше. Внизу, задрав головы, за его полётом с удивлением наблюдали люди, кто-то кричал, кто-то махал руками. В этой толпе он вдруг отчётливо увидел своих детей. Они тоже что-то восклицали, протягивая к нему руки. Но самое удивительное, что среди них была и старшая дочь от первого брака. Она безмолвно, слегка покачиваясь, улыбалась, посылая правой рукой приветственный жест отцу. Но ведь она год назад умерла от рака, и у Демьяна сжалось сердце не то от удивления, не то от радости при виде неожиданного воскрешения дочери. Он попытался развернуться в полёте, чтобы приблизиться к ней, но вдруг его внутреннее энергетическое состояние утратило свою силу, и он начал падать. Падал долго и мучительно, пока не очнулся в холодном поту.

Он ещё некоторое время лежал под впечатлением сна. Полумрак, низкий потолок старого куренька и глухая гнетущая тишина вдруг сразу навалились и казались особенно тяжкими после свежих ещё ощущений полёта во сне. Демьян долго ворочался с боку на бок, наконец, глубоко вздохнув, сел на кровати и сунул ноги в лодки утеплённых резиновых галош. Затем, встав, шагнул к светлому проёму маленького окошка, наклонившись, посмотрел, однако ничего не увидел, кроме плотной пелены сизо-ртутного оттенка тумана, поглотившего весь предметный мир вокруг. Было уже за полночь. Он машинальным движением зачерпнул жестяной кружкой из эмалированного ведра. Воду жадно выпил звучными глотками. Благодаря уличному освещению полной тьмы не было, но и свет был каким-то неестественным, будто застывшее желе. Туман этот уже трое суток накрывал пространство непроглядной сырой взвесью. Рассветы и сумерки как-то незаметно приходили и уходили, и казалось, что время тоже растворялось в этом сером мареве. Время и пространство слились в непостижимую субстанцию некой бесконечности и безысходности. И лишь биологические часы у людей и животных еще определяли режим их жизненных функций.

Нахлобучив шапку и накинув на плечи армейский овчинный тулуп, Демьян направился к выходу. Тулуп этот, в своё время выполнявший функции не только верхней одежды, но и степной палатки, и домашнего одеяла, сейчас приятно грел плечи и спину. Нагнувшись в низком проёме входной двери, Демьян шагнул, казалось, прямо в облако, пронизанное откуда-то сверху столбом света от фонаря. Мертвую тишину нарушил скрежет цепи о порожек будки, из которой вынырнул Сармат. Пёс преданно взвизгнул, словно приветствуя хозяина. Привычным жестом потрепав холку дружбана, скульптор внимательно посмотрел ему в глаза: «Иэх, макуха, не горюй, прорвёмся!» У Сармата был такой вид, будто он всё понял, даже утвердительно повёл головой, звучно тряхнул загривком, приняв бойцовскую позу «всегда готов», следя за жестами повелителя.

Столбы света от уличных фонарей еле пробивались до земли. Такие же столбы, но уже слабее, просматривались где-то у соседних дворов. Подойдя к дощатым воротам, хозяин подворья облокотился на них, пытаясь вглядеться в пространство хуторской улицы. Прямо напротив ворот был перекрёсток Т-образного плана, от которого уходила просёлочная дорога в западном направлении. Для скульптора Демьяна, недавно перебравшегося из мегаполиса в хуторок своего детства, такое место поселения было в самый раз. Натуральная перспектива этой дороги от двора перпендикулярно к горизонту имела свой сакральный смысл о бесконечности пространства, и существования, возможно, тоже, потому что та точка на горизонте, в которой сходится дорога, вовсе и не точка. Значит, это иллюзия. А жизнь… имеет ли она начальную и конечную точки? Мы возникаем из ранее существовавших молекул и клеток и завершаем свой земной путь, превращаясь в идентичные молекулы и клетки. И лишь генетическая основа в виде кодированной информации сортирует всё многообразие материально-предметного и волнового мира, наделяя всё и вся определёнными качествами, связанными с предназначением, включая и высшую степень существования – сознание. Жизнь человека разумного являет собой большой иллюзион, основанный на нашем сознании и воображении. Прошлое и будущее существуют благодаря нашим воспоминаниям и представлениям. А настоящее – какое оно, хотя бы по временному измерению? Каждое мгновение, приходя из будущего, практически сразу становится прошлым.

«А!» – махнул рукой художник. Где-то всё это он слышал или читал: генетика, сознание… Одному только Богу всё известно! И устроил Он нас такими, чтобы мы всегда были в поиске истины, в конечном итоге являющей собой всё ту же иллюзию. Это и является вариантом и смыслом выживания. А попробуйте найти эту самую истину в таком вот тумане. Лично он с некоторых пор стал неким отработанным материалом и уже был не нужен большому городу. Поэтому и оказался здесь, откуда когда-то бежал благодаря тем же иллюзиям. Что-то полезное он, безусловно, сделал в жизни. Создал памятники, зафиксировав иллюзию прошлого, продолжил свой род, открыв путь иллюзии в будущее. Значит, ему в какой-то степени повезло. А где же настоящее? Его не существует, потому что он снова выстраивает шаткую иллюзию своего предназначения – быть кому-то нужным. Словосочетание-то какое жуткое: «быть нужным». Лучше бы, конечно, быть любимым, родным. Но, к сожалению, такого не происходит. Старый человек очень редко удостаивается такой чести. Опять же, близкие родственники чаще всего лукавят, создавая иллюзии благодетельности по отношению к старикам. Хотя внутренняя сущность практически у всех в наше время с позиции личных удобств и материальных интересов остаётся эгоистичной. Демьян прекрасно понимал всё это, поэтому, будучи человеком сильной воли и гордого характера, решил не становиться обузой для своих детей в большом городе. Он был убеждён, что земля предков поможет ему, а он вместе с тем чем-нибудь поможет им, детям своим. И это была святая его иллюзия настоящего.

Чем больше Демьян всматривался в мутную пелену тумана, тем больше ему казалось, что понятия пространства, времени и жизни действительно преобразовались в какую-то непознаваемую, а вместе с тем и опасную всепоглощающую субстанцию. Туман разрушал не только привычный жизненный уклад, практически парализовав деятельность человека, он угнетал, лишая уверенности и жизненного позитива. Возможно, природа в этих явлениях, названных наукой адвективными, когда на холодную землю надвигается очень тёплый и влажный воздух, испытывает и нас замкнутостью пространства, словно для переоценки смысла существования в нём.

Демьян ещё некоторое время, будто выжидая чего-то, вглядывался в том направлении, куда уходила дорога (это был западный въезд в хутор), по которой он так любил прогуливаться на закате дня, и его вечерние прогулки вслед уходящему за горизонт солнцу навевали ностальгические воспоминания детства.

Золотисто-розовый шар медленно скатывался по жемчужно-лиловым облакам. А на их фоне еле заметно двигались кружева выглядывавшей из-за бугра лесополосы. С двух сторон на горизонт надвигались тени наступающих с востока вечерних сумерек, которые в этом южном краю были особенно скорыми. Не хватало в этой картине лишь стада коров, преданно мычащих в сторону встречающих их хозяек. Животные в лилово-оранжевом облаке пыли, мерно покачивая боками, с неким коровьим достоинством несли свою «ношу». Чуя знакомый дух подворий и стойл, они прибавляли шагу. Запахи парного молока, хлеба, домашнего печного уюта и каких-то особенных, присущих только родительскому дому курений-варений остаются родными, пожалуй, на всю жизнь для каждого выходца из деревни.

«Где это всё?» – думал Демьян. Время, как этот туман, поглотило всё, кроме способности вспоминать. Ему вдруг захотелось пойти по своей дороге туда, за бугор, чтобы убедиться в существовании и самой дороги, и бугра, и пространства, скрытого этим сырым безмолвным туманом. Демьяну казалось, что широкое бескрайнее пространство степного края в беспросветной темени растворилось, превратившись в частицы и молекулы этого тумана, что бугор, которого он не созерцал уже трое суток, перестал существовать, исчез с лица земли. Непонятная тревога охватывала его всё больше и больше: а может, и вправду этого уже ничего нет? Хотя он понимал всю нелепость подобных мыслей, ссылаясь на возрастные особенности, расшатанную нервную систему и хроническую бессонницу. Он посмотрел на мохнатый столб света, затем, нахлобучив воротник тулупа, взял возле акации свой дорожный киёк и вышел за пределы двора. Тишина в этом сыром мареве казалась некой потусторонней, лишь только собственные шаги, разрушающие своим шарканьем такое представление, становились воистину жизнеутверждающими.

Обширный бугор изогнутой подковой прикрывал хуторок от бескрайних степных просторов, создавая уютное сельское гнёздышко. А сейчас, когда нет никакого пространственного обзора, гнетущая тишина и темнота вокруг, будто в каком-то запредельном мире, у любого смельчака душа к пяткам подберётся. Несмотря на это, Демьян размеренно совершал кроки по обочине дороги, уходящей в молочно-сизую темень. Он достал фонарик и, водя из стороны в сторону, высвечивал путь. Уличное освещение осталось где-то позади, и единственный источник света в руке излучал небольшое грушеобразное облако, едва освещавшее ближние дорожные детали, еле различимые заиндевевшие стебельки травостоя да небольшие кустики на придорожной пахотной меже, свидетельствующие всё-таки о земном ландшафте.

Ночь была одна из самых длинных в году. Время зимнего солнцеворота. Эта таинственная точка нового временного отсчёта могла оказывать самое непредсказуемое влияние на судьбы не только людей, но и целых государств. Демьян не был суеверным, но к таким природным явлениям относился с присущим художнику интересом. Последняя его небольшая серия работ имела философскую основу. И сейчас, вспомнив о солнцевороте, он решил, что сон его не был случайным. Наверное, в новом временном отсчёте что-то произойдёт, что может изменить жизнь людей в этом пространстве. Только вот в какую сторону – лучшую или худшую? Некое недоброе предчувствие стало гнездиться где-то в самой глубине души. Встреча с дочерью во сне оставила неприятный осадок. Даже если учесть, что покойники снятся, по народному поверью, к перемене погоды, то его настораживало то, что его дети от второго брака во сне оказались рядом с покойницей. Демьян произвольно задрав голову вверх, так, что чуть не свалился треух, как будто пытался разглядеть что-то в небе, невольно осенил себя крестным знамением. Хотя глубоко верующим он не был, но религию предков почитал. Последующие сутки уже должны были прибавлять несколько минут дневного времени.

«Дело уже пойдёт к весне, слава Богу», – подумал Демьян, ходом чувствуя, что дорога уже постепенно ведёт в гору, на бугор. На душе становилось немного спокойнее. И вдруг где-то впереди он натренированным слухом старого охотника уловил глухой гул. Остановившись, стал прислушиваться. Гул то исчезал, то нарастал. Такой звук был привычным в летнюю страду или весеннюю и осеннюю пахотную пору, когда за околицей то там, то тут слышен гул сельхозтехники.

«Что за чертовщина!» – подумал Демьян. Он повернул голову, приставив ладонь к уху, и уловил знакомые с детства звуки, как будто где-то работали на пашне трактора. Однако в эту ночную зимнюю пору, да ещё в таком кромешном тумане… А может, уже какие-то галлюцинации стали происходить с ним в таком «гибельном» пространстве?

Однако работу тракторных дизелей он мог отличить от любых других. Они сызмальства были известны и милы ему: отец Демьяна Иван был механизатором широкого профиля, как говорят от Бога. И трактористом он был виртуозным. Дэтэшка в его руках превращалась в игрушку, а иначе и не могло быть у боевого танкиста, прошедшего на своей тридцатьчетвёрке всю Европу. Родные поля для фронтовика были чем-то вроде родимой колыбели, а свежевспаханная земелька радовала и глаз, и душу, пьяня милыми с детства запахами лоснящегося под южным солнцем богатого чернозёма, а в летнюю страду – хлебным духом, висящим над горбатыми трудягами-комбайнами. Однажды в такой хлебный час полыхнуло поле неубранной пшеницы огненной бедой. И бросились комбайнёры в стоящие на изготовку трактора с плугами. Взревели дизеля, и пошла битва за спасение урожая. Намочив в ведрах рубашки и рушники, повязав ими головы и укрыв плечи и руки, ринулись трактористы в огненную атаку, отсекая пахотой как можно ближе от огня остальное поле. Пока люди с лопатами до прибытия пожарных метались вдоль вспаханной полосы, сбивая случайные оставшиеся языки пламени, два трактора исчезли из виду в клубах дыма. Они взяли в ножницы эпицентр огня. Однако один из них, оказавшийся с подветренной стороны, был неожиданно охвачен пламенем. Иван в последний момент, практически завершив опахивание своей стороны, увидел охваченную горящую машину друга, на полном ходу направил свой трактор в его сторону. Тормознув, он выскочил и бросился к пылающему трактору. Стрессовое состояние было такое, что он, почти не почувствовав огненных языков, обхватил туловище застывшего и будто окаменевшего приятеля, пытался оторвать его руки от рычагов. С трудом совершив это, Иван потащил недвижимое тело тракториста подальше от огня. Тут уже прибыли пожарные машины и скорая, увёзшая трактористов в больницу. Не выжил в той схватке с огнём друг Ивана. И свидетельством той трагедии на развилке дорог у поля стоит серый бугристый камень, очертаниями напоминающий трактор. Иван нашёл этот камень в окрестностях и притащил трактором, поставив в начале лесополосы под акациями как памятник другу-герою.

Демьян прислушался, гул со стороны бугра как будто стал исчезать, и он пошёл дальше. От дома до бугра было уже где-то полпути. Снова в его воображении возник образ отца, суровой внешности, но с добрыми глазами. Он был немногословен и редко вспоминал о боевых буднях.

Лишь однажды, в день Победы, после «наркомовских ста граммов» отец вдруг разговорился и кое-что поведал взрослеющему сыну, увлёкшемуся искусством:

– Рисуй, лепи, сынок, только чтобы правду, ежели по-другому, по-бесовски, то не смей, бо не прощу.

Похоже, эта заповедь отца сыном была исполнена. Много памятных знаков воинской доблести довелось создать скульптору.

Сын сначала с трудом поверил, что отец его на своём Т-34 воевал аж во Франции. Раньше об этом Демьян ничего не слышал. Там батя оказался в составе советского союзнического корпуса по договору с французским правительством. И бои были нешуточные. Особенно жутким стал один бой, когда пришлось в буквальном смысле слова идти стенка на стенку в схватке с фашистами. Отец был водителем танка, который на полном ходу совершал выстрелы по вражеским машинам в лобовой атаке. Кто кого – вопрос жизни и смерти. И вдруг Иванов танк буквально подбросило, как спичечный коробок. Даже внутри машины будто огненный смерч пронёсся, опалив ресницы и брови. Горячей волной обожгло спину, грохот расколол пространство. Слуховые перепонки на какое-то время отключились, и никаких звуков, кроме оглушительного звона, не проявлялось. Иван, не выпуская рычагов, обернулся и онемел, застыв на мгновение. На сидении башенного артиллериста он увидел половину человеческого туловища с пульсирующими внутренностями. Башня в танке отсутствовала, её будто ножом срезало. Отец тут же замолчал.

– Прости, сынок, далече меня занесло. Не треба тебе знавать, что дальше было!

После этого рассказа Демьян понял, почему настоящие фронтовики не любят рассказывать про войну. Единственное, о чём ещё поинтересовался сын у отца, это о его возможности остаться после войны во Франции.

Отец сурово посмотрел на сына, встал из-за стола и, зажав дымящий окурок «Беломора» в уголке рта, направился к двери, глухо пробормотав на ходу:

– И кого ж я уродив?

После этого случая мировоззренческий взор Демьяна во многом изменился. А отец для него стал живым символом героя Отечества.

…Исчезнувший было гул множества тракторных дизелей возобновился, постепенно нарастая. Вот уже столбы света от фар техники из-за бугра стали шарить вверху, упираясь в густую туманную завесу. Где-то сзади, в хуторе, залились лаем дворняжки. В густом молочном мареве надвигающиеся столбы света казались особенно жутковатыми. Безысходность приближавшегося лязганья множества гусениц по асфальту и пляшущие столбы света при отсутствии предметной видимости создавали некую фантасмагорию и подобие кошмарного сна. Демьян остановился в растерянности. Он отошёл на обочину дороги почти до пахотной полосы и стал, опершись на посох, как вкопанный. В своём монументальном тулупе он был похож на памятник всех времён и народов в образе пастуха.

«Да что ж я, как заяц, уши прижал к спине, – подумал с усмешкой скульптор. – Всё же не с небес оказия, вроде по земле двигается, значит, земная. Сейчас разберёмся». Но, когда с бугра ещё невидимые, но в столбах света уже еле различимой массой стали сползать махины с длинными дышлами спереди, у Демьяна невольно отвисла челюсть. К нему приближалась махина с лязгом и грохотом, за ней ещё и ещё. Это были танки. Передний, поравнявшись с одиноко стоящей фигурой на обочине, резко тормознув, остановился, по инерции качнувшись вперёд. За ним остановились и остальные. Сколько их в этой колонне, определить было невозможно. На черепашьего вида башне переднего поднялась крышка люка, и высунувшийся по пояс танкист огляделся.

– Отец! – крикнул он каким-то звонким ребячьим голосом, пытаясь перекричать шум дизелей. – До Марьевки далеко?

– Дык надо назад, – таким же манером, стараясь перекричать гул моторов, крикнул Демьян. Он указал посохом в туманную завесу, откуда пришла колонна. – Там, на перекрёстке, пойдёте налево…

Он хотел ещё что-то добавить, но люк захлопнулся, и головная машина, развернувшись на месте, устремилась в обратном направлении. И вскоре вся колонна исчезла за бугром. Ещё некоторое время слышался лязг гусениц и наблюдались прыгающие из стороны в сторону столбы света от фар. Постепенно всё стихло, лишь кое-где на хуторе ещё лаяли встревоженные ночным происшествием собаки. Но к ним уже присоединились петушиные возгласы, оповещающие о приближении нового дня. Взбудораженный увиденным, Демьян дальше не стал проверять наличие бугра. Какой уж там бугор! Его недобрые предчувствия начали оправдываться.