Текст книги "Спецвыпуск книжной серии «Современники и классики». Выпуск 4"

Мышка-воришка

Рассказывают, будто где-то в лесу жила очень жадная мышка. Однажды наготовила она себе столько запасов, что не на одну зиму хватило бы. Чего только не было в её кладовой: и семена трав, и зёрна с полей, и даже кедровые орешки!

Но мышке-глупышке и этого было мало. Стала она прикидывать, чем бы ещё поживиться. Думала-гадала, думала-гадала, и вот что взбрело ей на ум. Хорошо бы подглядеть, куда белка прячет свои заготовки да что у бурундука плохо лежит.

Высмотрела – и ну таскать не своё добро! Понравилась мышке-воришке лёгкая добыча.

Долго ли, коротко ли обирала она соседей, но терпение у них лопнуло наконец, и пошли они жаловаться самому хозяину:

– Батюшка филин, утихомирь ты норушку, житья от неё никакого. Крадёт всё что ни попадя!

А мышка тем временем забила натасканным не только кладовую, но и гнездовую комнату. Так что самой-то хозяйке и места не осталось. Оказалась она в сумерках под открытым небом. И вот ночью выследил неразумную мышку остроглазый филин…

Тут бы и сказке страшный конец, да взмолилась бедная мышка:

– Пощади, батюшка филин, не губи! Верну я то, что брала у белки и бурундука да ещё в придачу половину своего отдам. У меня его видимо-невидимо!

Согласился ночной охотник, отпустил пленницу, но зорко стал следить за каждым её шагом. Поняла хитрая мышка: надо выгребать сокровища, ведь что ни говори, а жизнь-то дороже! Освободила она гнездовую комнату да скоренько и закрылась на крючок. Притаилась и сидит ни жива ни мертва: хорошо запомнились его когтистые лапы.

С тех пор, говорят, стала она умней и чужого не берёт.

Зайчиха

Весной родились у зайчихи детёныши. Она любовалась своими малютками и гордилась ими. Детки были все как на подбор: глазастые, крепенькие, покрытые тёплой шёрсткой. В таких шубках они не замёрзнут и оставлять их в траве под открытым небом будет не страшно.

Уткнулись зайчата в белое тёплое брюшко, чмокают вкусное жирное молочко, которого им хватит на целых три-четыре дня. Они тихонечко просидят под кустиком в ямке и здесь дождутся своей кормилицы.

Насытив и приласкав своё потомство, зайчиха убежала подальше от этого места, чтобы не привлекать к нему когтистых и зубастых недругов: ястреба или ворона, рыжую плутовку или рысь, волка или собаку.

Днём зайчиха отдыхала, как обычно, в траве под кустом, опасаясь искать корм ранее сумерек.

…Малыши подрастали. Проголодавшись, они начинали передвигаться, оставляя лапками пахучие следы. По этому запаху мать и находила детёнышей. Каково же было её удивление, когда однажды нашла она их уже накормленными! Видимо, позаботилась чья-то сердобольная мамаша.

Через неделю у детёнышей появились зубы, и малыши с удовольствием принялись грызть всё, что попадалось. Далеко они не разбредались, чтобы не угодить в чьи-нибудь лапы. Зайчата следили за коротким хвостом матери, вернее, за белым пятном снизу на хвосте и не теряли её из виду.

Умная мать терпеливо обучала их самостоятельности: находить корм, бояться всякого шороха и прятаться при появлении врага. Так они набирались сил и опыта.

А недавно зайчихе пришлось скрываться от собаки. Ненавистный ей пёс почуял знакомый запах, восторженным лаем сообщил об этом хозяину и помчался к её беззащитному семейству.

Зайчиха замерла от страха за своих детёнышей. Раздумывать было некогда. Она до отказа напрягла тугие мышцы и с такой силой оттолкнулась, что в один момент приземлилась далеко от зайчат. Пытаясь обмануть преследователя, она тщательно и очень быстро начала запутывать следы. Спрятавшись в зарослях ивняка на окраине болота, почувствовала облегчение и стала постепенно успокаиваться, не забывая при этом чутко слушать тишину.

Зайчиха полюбила это тихое место, оно стало главным её прибежищем в опасности. Кроме безобидных голосистых пташек и лягушек здесь редко кто появлялся. Её спина, покрытая короткой сероватой шерстью, почти сливалась с землёй. Зайчихе нравилось подолгу смотреть на кочки, особенно со щетиной свежей травы. Они, как огромные зелёные ежи, казалось, плавали по болоту.

Прошло трое суток. За это время зайчиха перебрала в своей цепкой памяти суровые уроки мудрой матери, которая умела уводить охотников от своих детёнышей. Она притворялась раненой, стучала лапами и всячески пыталась обратить на себя внимание… И вспомнился зайчихе ещё один случай. Как-то зимой чуть не пришлось ей самой встретиться с собакой лесника. Пёс, почуяв зайца, радостно прогавкал, очумело покружил на одном месте и стремительно бросился по следу.

Зайчиха уловила этот звонкий лай длинными подвижными ушами, белыми с чёрными кончиками, которые то и дело поворачивались во все стороны. Она отчаянно начала метаться. Задние ноги у неё длинные, лапы обросли шерстью, оттого удалось ей сделать несколько больших прыжков вперёд по рыхлому снегу, вернуться назад по своему же следу, потом далеко скакнуть в сторону. И вот уже новый рисунок. Попробуй теперь его разгадать!

На этот раз удалось ей уйти в дальний лес. К ночи её тревога улеглась, и при свете луны она без опасения проложила прямые следы, сделала себе удобную ямку в снегу, влезла в неё задом и расслабилась. В ушах звенела тишина. Небо затянуло белой пеленой, пошёл снег хлопьями. Пора встать и поужинать. Благо, рядом молодые осинки и берёзки. Их веточки и кора вполне сгодятся.

Зайчиха принялась неутомимо прокладывать прямые следы. Теперь она стала осмотрительнее и уходила всё дальше и дальше. Её сильные лапы умело вывязывали причудливые узоры на белоснежных скатертях полян и лощин…

Всё это уже было, а теперь – надо возвращаться к малышам. Очень хотелось зайчихе скорее насладиться встречей с родными пушистыми комочками. Оставаться в неведенье стало невмоготу. Охваченная порывом нежности к ним, она выбралась из-под густо разросшегося куста жимолости, широко зевнула и с удовольствием потянулась.

Осторожная зайчиха не спешила прямиком добраться к своему беспомощному потомству. Петляя по зарастающим вырубкам и гарям, с трудом, но нашла дорогие её сердцу пахучие следы.

Вот они, её глупенькие детки – все на месте, разморило их на припёке, и лежат себе смирненько. Сынок Засоня крепко спит, Длинноножка прислонился к нему, вытянувшись во всю длину тельца. Вислоушка лежит рядышком, сквозь дрёму почесала за ушками и затихла. Неугомон аккуратненько сложил ушки на спинке и был такой милый, пока никого не трогает. А Смыслёныш внимательно наблюдал за насекомыми, снующими среди травы.

Почуяв приближение матери, зайчата зашевелились. Зайчиха ещё не успела перевести дух, как вдруг прямо над ней появилась подозрительная тень. Это был ястреб, камнем падающий с неба. Он давно уже зорко следил за быстро двигающейся серой фигуркой и ни за что не хотел отказываться от сытного обеда.

Да не тут-то было! Зайчиха отругала себя за нетерпение («Ведь могла же дождаться темноты!») и отпрянула назад от закопошившихся зайчат. Она поняла безнадёжность своего положения, но всё-таки решилась принять вызов неприятеля.

Тело её напружинилось, она сделала невероятной силы прыжок, опрокинулась на спину и первой нанесла мощные удары сильными задними лапами, пытаясь достать глаза противника, горящие бешеным красно-коричневым огнём. Но удалось ей только повыщипать «брови» ястребу, выдрав часть белых перьев.

Старый разбойник обладал тоже внушительным оружием – крепкими лапами и когтями.

Услышав материнский сигнал тревоги, зайчата догадались, что произошло что-то ужасное, и довольно проворно, хотя и бестолково натыкаясь друг на друга, стали прятаться в самой гуще кустов можжевельника. Они затаились там, тесно прижавшись друг к другу.

Чем завершился бы этот поединок, неизвестно. Вероятнее всего, победой хищника. Но отважную зайчиху неожиданно спас торжествующий лай ненавистного ей пса. Невдалеке раздался оглушительный выстрел, и ястреб, недовольный тем, что ему помешали, взмахнул широкими серыми крыльями и оставил свою жертву в покое.

Владимир Банцевич

Получил образование в РХУ им. М. Б. Грекова. В 2005 году окончил Ростовский педагогический Университет.

Первая книга была издана в 1998 году. Это было издание для детей – «Волшебное лукошко»

С 1998 по 2018 гг. вышло более 40 публикаций в СМИ Дона и Республики Беларусь. Участвовал со стихами и прозой в альманахе «Южная звезда».

В 2010 году увидела свет книга «Историческая повесть для детей об истории», дополненная ещё двумя изданиями: «Тайна богатого колодезя».

С 2003 по 2018 гг. являюсь шеф-редактором этнокультурного и литературно-художественного альманаха белорусов Дона и Председателем Ростовской региональной общественной организации «Союз белорусов Дона».

Сейчас готовятся к изданию книга «Донские истории» и книга на белорусском языке – «Заповедь язычника».

Последние 20 лет работаю художником-педагогом в дополнительном образовании с детьми, даю подрастающему поколению путёвку в жизнь. Награждён Почётной грамотой Министерства образования и науки Российской Федерации; медалью Губернатора Ростовской области «За доблестный труд», медалью Всевеликого войска Донского «За возрождение Донского казачества».

Ветеран труда Ростовской области.

О друге мадьяре

 
Мне жизнь беспощадно удар за ударом
Бьёт в переносицу, а то и под дых.
Но мне б еще раз с моим другом мадьяром
Запутаться паленкой в прядях седых.
 
 
Взываю к судьбе: не гони безвозвратно
Ты в пропасть лихую хромого коня,
Я хоть не наездник, но все же приятно,
Что дух молодца не оставил меня.
 
 
Я, челюсти стиснув до боли, упрямо,
В баранку согнув одиночества кол,
Стараюсь по землюшке следовать прямо,
Трудиться ни много ни мало как вол.
 
 
А что рассуждают и блеют о жизни,
Мой друже, вниманья не стоит и грош.
Един верен час – судный час нашей тризны,
Там встанут на место: кто плох, кто хорош.
 
 
А мне б ещё раз с моим другом мадьяром
Запутаться паленкой в прядях седых,
Забыться беспечным и бравым угаром
И песнь загорланить о нас молодых.
 

Побег

Сармат встал в бойцовскую позу и пристально вглядывался в меня, будто раздумывая, с чего начать. Не смотрел, а именно вглядывался, словно буравя осиного цвета глазами мою сущность, при этом изучающе вертел головой. Он был коренаст и, угрожающе набычившись, слегка покачивался, коварно поводя из стороны в сторону полуопущенным хвостом. Когда собака дружелюбна, то хвост поднят пропеллером, как бы выражая ее расположение, а здесь – наоборот. Эта поза не предвещала ничего хорошего. В некой степени успокаивала стальная цепь, свисавшая поблёскивающей струей с ошейника, отполированная временем и суровой действительностью. Однако даже этот факт не давал полных гарантий безопасности, так как явно несопоставимы были изделие рук человеческих и скрытая под широкой мускулистой грудью природная сила бойцовского, чистейшей породы стаффордширтерьера. Изучив меня, Сармат, будто слегка кланяясь, повел широкой головой слева направо, привычно захватил мощной челюстью внушительную говяжью кость, которая, по-видимому, являлась для него частично и тренажёром, так как он тут же стал отрабатывать на ней какие-то свои приёмы. От захвата его пасть, и без того довольно широкая, разомкнулась почти до ушей, превратившись в некую чудовищную улыбку.

Как этот пёс оказался здесь, среди хуторского житейского уклада? Возможно, по стечению обстоятельств, но скорее всего по принципу притягательности натур. Давно уже подмечено, что хозяева и их питомцы со временем становятся чем-то схожи. Хозяин Сармата, скульптор Дёмин, был натурой широкой, сурового на вид, но добродушного русского склада. Под потолок ростом, от этого слегка сутулая стать, натруженные руки, будто у робота, полусогнуты в локтях, всегда готовы что-то мять, ворочать, строгать или тесать. Брови козырьком не позволяли проникнуть в его пристальный взгляд. Но в том и состоял его природный феномен, что в тяжеловатом изучающем взгляде трепетали искорки доброты и дружелюбия.

Скульптор обитал на подворье старого казачьего уклада, где всё, несмотря на свою натурную старомодность и ветхость, было ещё достаточно добротным и основательным. Куплено им было это подворье вместе с небольшим куреньком и хозпристройками, а также с пятью десятинами землицы, буквально за шапку сухарей, как иногда в народе называют дешёвые сделки. Плата – чисто символическая: хутор, что называется, вымирал и все это баснословное, по западным меркам, богатство никого не интересовало. И удивлялись живущие пока еще на хуторе селяне этому чудаку-скульптору, сбежавшему сюда, в эту захолустную Камышанку, от привлекательной многообразием и удобствами городской жизни.

Однако далеко не случайно оказался скульптор здесь, где когда-то прошло его детство. Он бежал сейчас из города точно так же, как когда-то, полвека назад, убегал отсюда в город за той самой птицей ярко воображаемого и, как оказалось позже, совершенно призрачного счастья. И сейчас, когда он жил вместе с Сарматом на этом подворье, у него было достаточно времени для осмысления всего своего бытия, как прежнего, так и настоящего. Было немало оправдательных объяснений всему этому, в том числе и чисто житейского плана, но всё это являлось скорее некой ширмой для окружающих. Истинная причина, наверное, всё же скрывалась где-то в недрах души, однако сильный дух подобно стражнику охранял то святое, что являло собой генетический код, неподвластный ни обстоятельствам, ни каким-либо материальным благам. И не для охраны завёл он себе этого экзотического четвероногого друга, охранять было в принципе нечего, да и не от кого. Скорее всего «охрана» эта была – от одиночества.

Звёзды свисали из небесной бездны большими мохнатыми гроздьями и светились необычайно ярко. Горожанину, оказавшемуся однажды под чистым от урбанистической атмосферы небом, это ночное состояние пространства было особенно непривычным, даже завораживающим, если, конечно, в его сущности обитала хоть небольшая доля романтической натуры. Скульптор медленно продвигался в полумраке по улице хутора, не боясь оступиться. У него не было страха темноты: земля, до боли родная с детства, сколько он помнил себя, принимала его шаги бережно, по-матерински. Он шел почти не чуя ног, как в те вечера юности, когда под сердцем – птаха, а в голове – колокола. И, как ни странно, всё это как будто бы повторялось, но уже в этом, довольно преклонном возрасте. Что это – злая шутка или чудачество судьбы? Но он самым естественным образом следовал на свидание.

Семья, которую он когда-то в добрых надеждах и чаяниях пытался строить в городе, словно подчиняясь некой центробежной силе, отлетела от него как-то незаметно и безвозвратно. Дети выросли, обзавелись уже своими семьями, но счастья ему не доставили, хотя он существенно повлиял на их становление и образование. Они были равнодушны к его нынешней судьбе. Возможно, это плата за ошибки молодости, но не от них. Он прекрасно это понимал. Здесь очевидным был суд предков, непреклонный и справедливый. Скульптор принимал это как должное. Он никогда никому не сетовал на превратности судьбы. Прекрасный ваятель из природных материалов, он так и не сумел добротно изваять композицию собственной жизни.

Ему вдруг вспомнилось, как в юности, будучи в армии, он получил отпуск на побывку в родные края. Тогда была другая страна, в которой он родился и вырос. И он, дюжий сельский хлопец, попал служить не куда-нибудь, а в Москву, да ещё в кремлёвскую охрану. Правда, в те времена это особо не афишировалось, и потому на хуторе об этом узнали, только когда он прибыл в краткосрочный отпуск. Тогда в районном военкомате, куда он зашёл прямо с автобуса, произошёл курьёзный случай. Конечно, по роду службы одет он был достаточно необычно для солдата-срочника. Люди с интересом оглядывались на рослого, с тёмно-синими погонами и белоснежными аксельбантами рядового. Некоторые даже спорили о роде войск необычного на вид военнослужащего, оказавшегося в глубинке.

Подойдя к двери военкома, рядовой Дёмин привычными движениями привел себя в порядок, что называется к строевому виду, и, открыв дверь, уверенно шагнул в кабинет. Он, чеканя шаг, так громыхнул сияющими хромовыми сапогами, что из щелей деревянного пола выпорхнули фонтанчики вековой пыли. Упруго вскинув руку к козырьку фуражки, Дёмин гаркнул доклад о прибытии, от которого молодой лейтенант, и. о. военкома, вскочил как ошпаренный и, слегка ошарашенный экстравагантной формой вошедшего солдата, от растерянности тоже вскинул руку к голове без фуражки. После немой сцены лейтенант, оправившись, вдруг засуетился и пригласил рядового присесть, затем, схватив трубку телефона, стал куда-то звонить. Кончилось тем, что сам предисполкома лично на служебной Волге отвёз рядового Дёмина на его родной хутор, чем тоже основательно всполошил селян, пока они «не разобралися, що за важна птыця до их хутору загорнула».

– Дык вона Ивана хлопец прыбув з армеи, яки справны, билый ды гладкий, а хворма якась ганеральськка, ти шо? – шамкали друг другу бабули на завалинке.

Полвека назад было это время – юное и золотое. Он был будто необъезженный лихой скакун, рвущийся в жизненные просторы, где внутренним, генетическим чутьем ощущал тот вечный природный зов, который манит вдаль, ослепляя и дурманя свободой, наполняя грудь фантастической энергией, готовой выплеснуться ради одного, ещё не познанного и не испытанного состояния. Это потом станет ясно, что в первую очередь для продолжения рода своего. «Вечный зов» – так и называется скульптура, над которой он сейчас работает: молодой необъезженный жеребец, вытянувший куда-то вбок шею, задравший вверх голову так характерно для призывного ржания, что, если остановить на нём взгляд на некоторое время, и вправду может почудиться молодое, с повизгиванием ржание мустанга, призывающего к себе из бескрайних степей кобылицу.

И вот сейчас, наделённый полной свободой и в пространстве, и во времени, он шёл, не думая о смысле устремления, подчиняясь скорее инстинкту бегства от одиночества. Месяц на небосклоне тонким серпиком указывал на вёдро. И хотя на дворе сентябрь уже свершил свой извечный крок в Новолетие, всё пространство под низкими звёздами наполнялось почти летней теплынью и первозданной благодатью. Скульптор неожиданно даже для самого себя остановился, будто наткнувшись на невидимое препятствие. Он не был суеверным, но косяк молодого месяца предательски щурился именно за левым плечом. Ему помнилось, как маманя в детстве считала дурной приметой первого молодика увидеть с левого плеча – «цельный месяц удачи не жди». А что, если Лидка подшутила да от ворот поворот жениху даст? Такой расклад ну никак не соответствовал ни его интеллигентному положению на хуторе, ни тем более возрасту. Было бы весьма несолидно проколоться сейчас, с его-то жизненным опытом.

А с чего всё началось? Он вспомнил, как однова, второго дня спозаранку, приключилась в его хозяйстве такая потреба – пригласить соседа-тракториста пахоту навести. В зиму огородцу надобен отдых под вольными ветрами да пуховыми снегами. Но вот закавыка какая: брать плату за пахоту со своих, местных, у механизаторов не принято, ну если только кой-чем. А это кой-что в лавке не бывает, потому как не тот смак в лавках продают. Да если бы только в смаке дело было – тут может попасться всякое зелье поганое, как в народе гутарят, можно за что бороться, на то и напороться. А трактористу, ясное дело, рисковать нет потребы, один он в хуторе. Вот, стало быть, за натуральный труд и натуральный продукт полагается.

Ну, что делать, наш скултор, как стали величать его местные представительницы «СМИ на завалинке», на закате предпахотного дня, по определённой эксклюзивной информации, подался прямо к Лидке, которую он знавал ещё с юных лет. В те времена она слыла хуторской красавицей, а он, как говорится, был ещё пацаном голопузым, но уже поглядывал на таких гарных дивчин.

Однако, когда он сейчас подошёл к её дому, чтобы раздобыть кой-чего, то намётанным глазом, возможно подсознательно, да ну что уж тут греха таить, зорким мужским оком оценил и фигурность, и комплекцию сидевшей под шелковицей на скамеечке Лидии Антиповны, или, по-хуторскому, Лидки. Он без труда чётко представил её обнажённой. И выходило, что, несмотря на её солидный возраст, Лидка не уступала Данае. Он, как художник-профессионал, мог отчетливо вообразить конструкцию любой фигуры даже под одеждой. А может, сработало ещё и шальное мужское воображение, выдающее представляемое за желаемое.

Лидия Антиповна, завидя приближавшегося Дёмина, как-то встрепенулась, одёрнула кофточку и немного сдвинулась, давая ему возможность присесть рядом. Она уже догадывалась, за чем пришёл «гонец». Опускаясь на скамейку, скульптор как бы невзначай коснулся локтем высокого бюста Лидки.

– Пятый. Не, наверно, шестой… – задумчиво сказал он.

– Да не, уже было семь. Начало осьмого, – поправила Лидка. – Коровы дома давно.

Скульптор внимательно и серьёзно посмотрел на Лидкин бюст:

– Не, вот тут пятый або шастой. – И при этом всей пятернёй сделал замер.

– Ох!.. – звонко выдохнула Лидка, хватая его руку, однако не отводя. – Ну и бесстыдник! А як люди увидють?

А сама, зардевшись, уже понизив голос, спросила:

– А как размер угадал?

– Дык работа у меня такая, сама знаешь, – наклонившись ближе, на ухо шепнул Дёмин. – В гости пустишь?

– Что ты, что ты! – замахала руками Лидка, ещё больше зардевшись, оглядывая в обе стороны улицу. – У людей на виду сидим. Счас вынесу потребу, а в гости придешь в други раз, бо я и сама… давно ты мне нравишься. – И она резко поднялась. – Я счас буду.

Скульптору уже вольно или невольно, скорее профессионально-машинально, пришлось ещё раз оценить в движении фигуристость Лидки, что называется вскользь, интеллигентным боковым зрением, что подтвердило его лирический вердикт.

– Всё может быть, – задумчиво произнёс Дёмин, напевая про себя известный романс «Куда, куда вы удалились…»

Принеся «потребу», Лидка, слегка склонившись, будто опасаясь на пустынной улице чужого уха, шепн ула:

– Завтра опосля девяти в конце огорода, за старой акацией, калитка – оставлю незапертой, собаку пристрою подалее. Стукнешь три раза в заднее оконце. – И она, повернувшись, скрылась, заперев на засов калитку.

Скульптор ещё пару минут посидел, будто осознавая происшедшее, встал и бодрой походкой зашагал к себе.

«Это же надо!» – подумал он. А в голове снова звучали колокола, и под сердцем вдруг встрепенулась разбуженная птаха, словно уже отсчитывая время до того самого завтрашнего часа.

…И вот знакомый проулок. Но по времени оставалось минут двадцать, была еще возможность собраться с мыслями. Что за дела? Чувствуя в груди давным-давно забытое, но неожиданно пробудившееся волнение, он зашёл за старую акацию, чтобы скрыться от лучей уличных фонарей. Его немного смутил тонкий серпик месяца с левого плеча. Лучше бы, конечно, с правого. Дурная примета. И тут ему вдруг захотелось соорудить букетик из осенних цветов, дубков, которые он приметил на противоположной стороне проулка. Скульптор, слегка согнувшись, будто крадучись, шагнул туда. Но неожиданно под левой ногой оказалось что-то мягкое и скользкое, безупречно начищенная туфля вдруг поехала куда-то в сторону, и Дёмин еле удержал равновесие.

– Тьфу ты чёрт, будь ты неладно! – чуть было не матюкнулся он. – Вот тебе и молодик! Цветочков захотелось!

Он долго и тщательно очищал испоганенную обувь подзаборной травой, что-то ворча себе под нос в адрес бескультурных бурёнок.

Тут ему припомнилось, как в начале его поселения здесь, на хуторе, произошёл небольшой казус.

Его подворье граничило своей тыльной стороной с другим, где проживали мать с дочерью. Они были приезжими. Какая судьба занесла их на этот хутор, мы уточнять не будем, но, как и в любом небольшом селении, местные оставались нашенскими, а переселенцы никогда ими не становились. И хоть в открытую чужаками их не называли, однако таковыми они считались. И ничего тут не поделаешь. Как не наше семя, так не наше и племя – таков закон сельской глубинки. Они это чувствовали, поэтому, подчиняясь обстоятельствам, да и пространству – на краю хутора, вынуждены были жить практически особняком. И вот, когда в соседнем подворье поселился интересный, интеллигентного вида сосед, для женщин, не избалованных обществом, тем более мужским, это стало настоящим событием. Они по свойственной одиноким дамам логике посчитали, что новый сосед, по всем приметам тоже одинокий, не может не обратить внимания на прекрасный слабый пол, тем более исключительного выбора. Каких уж там они были нравственных устоев, судить негоже, но женщины, как одна из загадок природы, зачастую весьма непредсказуемы.

Они, естественно, ждали, что новый сосед нанесёт визит первым. Мать и дочь были на редкость схожи как комплекцией, так и кокетливостью. Возрастные различия оказались не столь значительны. А неосведомлённым и вовсе могло показаться, что они две подруги. Так бывает, когда мать и дочь коротают долгие годы вместе, без мужской компании, они становятся как близнецы. Даже грань родственных различий постепенно сглаживается. И когда рядом вдруг появляется «принц», они практически становятся равноправными соперницами. А здесь, на этом хуторе, чего ещё ждать? И когда скульптор по некой житейской надобности направил свои стопы в соседнее подворье, в стане «амазонок» произошло некое смятение. Женщины забегали, засуетились и даже чуть было от суеты не столкнулись друг с другом, отчего халатики, в которых они как бы привычно для себя обитали на своём подворье, не то от лёгкого ветерка, не то от неловких движений, но всё же подозревается – от мужского взгляда, вдруг широко распахнулись. Скульптор от неожиданности стал как вкопанный. Женщина-мать, видя, какой конфуз с обеих сторон произошёл, решила применить, что называется, наступательную тактику, авось сработает.

Импозантно отставив в сторону правую ножку, слегка прикрыв левой полой халатика центр симметрии своей фигуры, она выпалила:

– Ну чё, сосед, испугался? Выбирай!

Скульптор, обладая в характере немалой долей юмора, быстро оправившись от такого расклада, протянув театрально руки вперёд и воскликнул:

– О камышанские Афродиты!

И вдруг женщина-мать, заметив, что сосед вперил свой взор на фигуру её дочери, резко запахнув халат и мгновенно побагровев в лице, сорвавшимся голосом гаркнула:

– Вон со двора! И чтоб духу твоего больше здесь не было!

Женщина-дочь схватила мать за руку:

– Ты чего несёшь, мать?!

– А на что он намекает? Будто мы потаскушки какие!

– Мама, как не стыдно! Афродита – это же греческая богиня красоты! Что ты наделала! – И дочь скрылась в доме.

А скульптор, не ожидавший такого невежества, махнул рукой и отправился к себе. Он мгновенно сделал вывод, что тут ему действительно делать нечего. И, теребя Сармата за уши, он вдруг громко расхохотался, отчего пёс засуетился, захватив в пасть привычным движением свой любимый снаряд.

Сейчас, направившись к заветной калитке, скульптор вдруг остановился. Настроение было подпорчено. Но даже не это его озадачивало, а то, что всё это в жизни уже было и представляло обыкновенный банальный сюжет. Ведь между ним и Лидкой пропасть в целую жизнь и не меньшая пропасть в уровне интеллектуальных потребностей. Как художник, обладая определенной степенью образного, поэтического мышления, он понимал, что их интересы в лучшем случае пересекутся только на уровне обыкновенных жизнеутоляющих инстинктов. А что дальше? Он посмотрел на звёзды, молодой месяц уже скрылся из виду. Букет так и не соорудил.

Посмотрев на туфли, Дёмин махнул рукой:

– А, будь что будет!

Можно изменять тактику, но мужскую стратегию – никогда, потому что она олицетворяет самое главное – первичное мужское достоинство. Спасовал, значит, слабак, и всё т у т.

Скульптор тихонько постучал в окошко – тишина. Постучал громче. Тишину сначала нарушило дребезжание цепи из собачьей будки и окончательно разрушил заливистый лай. Тут дверь скрипнула, и белое «привидение» увлекло скульптора в приоткрывшуюся чёрную прорубь низкой сенечной двери, высоту которой гость уже успел зафиксировать своим темечком. Однако все заскорузлости жизни сразу же сгладились, когда лицо приятно овеял неподдельно знакомый с детства уют домашнего очага с его незамысловатым, но самодостаточным бытом, с бесконечно приятными запахами снеди на скрипучем столике, любовно накрытом белой, вышитой по углам скатёркой.

О Боже! Если в пространстве и бывают райские уголки, так это красный угол селянского жилища со смачными запахами вокруг накрытого стола, увенчанного заветным графинчиком. Скульптор, слегка прикрыв веки, повёл из стороны в сторону классической формы носом, и все сомнения по поводу визита враз рассеялись. Это как раз тот случай, когда ты оказываешься в нужный час в нужном месте. После холостяцкого убежища, бог знает сколько не ведавшего женской руки, тут было ну если не по-райски, то по-царски точно.

Хозяйка, видя благоговение гостя, зарделась, засуетилась. Да и было от чего.

«Таки видный мужик, хто бы мог подумать. Ай, ды не трэба никому ни бачыть, ни думать, бо зглазють», – такие думки вихрем крутились в Лидкиной голове, пока она насыпала в миску горячую, в клубах пара картоху. И когда старинный казачий графинчик «благословил» две рядышком стоящие стопки ядрёным домашним первачком, всё пошло как по маслу. Закусывая казачьими разносолами, гость и хозяйка пока перекидывались простыми житейскими фразами, чувствуя, что эта разговорная тропинка непременно должна привести и к главному смыслу визита. Лидка уже настроена была на развитие «главных» событий, и этот настрой всё больше и больше щекотал внутреннее состояние приятными предвкушениями, в особенности после первой чарки. А гость тоже, уже освоившись и слегка разогревшись, крякнув от удовольствия после принятого вовнутрь, уже по-хозяйски благочинно «насыпая» в чарки новую порцию, вымолвил:

– Ну а сейчас я подымаю этот тост за Данаю!

Лидка чуть не поперхнулась:

– А энто ещё хто така?

Скульптор сразу не сообразил, что надо было сначала озвучить толкование по поводу её сходства с Данаей, тем более что это сходство по мере выпитого горячительного в его глазах становилось всё более явственным. Он даже решил сегодня же сделать с Лидки зарисовку для лепки эскиза из глины. И это его намерение всё больше утверждалось созерцанием её роскошной фигуры.

Его усы и брови после Лидкиного вопроса сначала стали домиком, затем растянулись в добродушную улыбку.

– А, ну дык это можно сказать… – Он запнулся, подбирая более доступное объяснение. – Ну, скажем так, богиня любви, только в постели.

Лидка уже исподлобья, с некой ноткой ревности, посмотрела и спросила: