Текст книги "V-Wars. Вампирские войны"

– 3 –

Через две недели Муни узнает, что она вампир.

– Потаскуха.

Муни направляется в магазин Circle K недалеко от Мэйн-стрит. Уже два часа дня, на улицах полно народу, и даже если они с ней не общаются, в их присутствии можно себя почувствовать в безопасности, насколько это возможно после случившегося. Покой нарушает едкий выпад какой-то незнакомки. Муни вздрагивает и чуть не спотыкается.

– Что?

– Что слышала, – огрызается девчонка на пару лет младше нее, вроде из местных, но незнакомая.

Муни ничего о ней не знает, даже имени, но девчонка, очевидно, воображает, что знает о Муни все. Несмотря на невыносимую жару, девчонка одета, как большинство людей в резервации: в джинсы и клетчатую рубашку с длинным рукавом к которой пришпилен бейджик с именем «Понка» и логотипом местного кафе. Муни отказывается следовать нелепым традициям и выбирает легкие шорты цвета хаки до колена и футболку с нарисованным динозавром.

– Потаскуха, – повторяет другая девушка, будто одного раза недостаточно, чтобы оскорбление запало Муни в душу.

С ней еще одна девушка того же возраста и двое парней постарше. Парни косятся в ее сторону и оглядывают с головы до ног. Она словно читает их грязные мысли и краснеет от унижения.

– Я тоже не прочь поразвлечься, – глумится тот, что пониже ростом.

У него темная от загара кожа и висящие сосульками черные волосы до плеч. Муни пытается напомнить себе, что в городе много добрых людей, но этот парень явно к ним не относится, его друзья тоже.

– Говорят, ты всем мексиканцам даешь. Ну а своим-то теперь сам бог велел.

Муни оцепенела и потеряла дар речи, не зная, что ответить. Они противно смеются, и второй парень, самый высокий из них, с ухмылкой направляется к ней.

– Иди ко мне, детка.

Не давая Муни опомниться, он хватает ее за руку и тянет к себе, а другой рукой вцепляется в косу у самой шеи, так что даже голову не повернуть. Она охает, уткнувшись носом ему в шею и чуя запах пота, земли и пустыни, такой же, как от… Муни открывает рот и впивается зубами в его шею.

Он орет, как ошпаренный кот, отшвыривает ее и зажимает рану рукой.

– У тебя кровь течет, – пронзительно вопит Понка.

Она и другая девушка, разинув рты, переглядываются, потом обе смотрят на Муни. Их лица словно ожившая картина Мунка «Крик».

– О, Господи, да она тебя укусила!

Первый парень словно хочет что-то сказать, но потом передумывает, и вся компания обступает раненого друга и смотрит на Муни с неприкрытой ненавистью. Муни делает шаг вперед, но не слышит свое шипение, пока все они не пятятся от нее. Через мгновение они разбегаются, словно перепуганные зайцы, а она стоит и смотрит им вслед, удивляясь, что же, черт возьми, только что произошло.

– 4 –

До сих пор Муни никогда не думала, что такое может с ней произойти, хотя новости слышала, да и как не услышать, если кругом только об этом и твердят. О чем там только не вещали: статистика, прогнозы, сообщения о нападениях, сопровождаемые иногда ужасными фотографиями. Она лишь невольно прислушивалась к этим сообщениям с каким-то нездоровым интересом, как бывает, когда по телевизору и радио начинают без конца вещать о каких-нибудь катаклизмах вроде урагана или серьезного лесного пожара. Слушаешь, потому что попросту не можешь оторваться. Если задуматься, не так уж трудно понять, где она подцепила эту заразу…

Майкл Фэйн, «нулевой пациент», работает в «Старбаксе», он бариста. Муни заходит сюда после бесконечных блужданий по Нью-Йорку. Муни вспоминает его сейчас, потому что тогда он ей показался красавчиком, словно фотомодель из журнала, но в то же время каким-то… странным, рассеянным, как бывает, когда еще держишься на ногах, но уже нездоровится.

Ничего особенного она в нем не заметила, хотя, стоя в очереди и наблюдая за ним, – красавчик, как-никак, – она заметила, как он пару раз непроизвольно потирал рукой подбородок. Очевидно, этой мелочи было достаточно для незримой передачи вируса обычным воздушно-капельным путем.

Она тысячу раз видела его по телевизору с тех пор, как он стал знаменитым первым вампиром. Старуха уверяла, что стоит только съездить развеяться, и все как-то наладится, но ничего подобного. Муни стоит в очереди, где людей больше, чем служащих в гастрономе ее родного города, и ждет, когда же все начнет «налаживаться». Поможет ли этот огромный город забыть о несчастье или о том печальном факте, что теперь она стала еще большим изгоем, чем раньше.

Уж конечно ей не помогут ни шоппинг, ни выставки, ни культура. Здесь она чужая, это точно. Муни недоступны ни шмотки, ни музеи, ни всякие цацки – любимое слово ньюйоркцев. Ведь на всем, кроме откровенной дешевки и ерунды, стоят заоблачные цены. Даже холодный ванильный кофе-латте, который она покупает, – это неслыханная роскошь. Дома она купила бы целую банку кофе дешевле, чем это претенциозное варево из фирменного кофе с ароматизаторами.

Все всегда признавали, что старая опекунша Муни умна, как лиса или gaso, поэтому ее так и прозвали. Мама Гасо не одобряет ни одного поступка Муни: от одежды до ее отношения к белым – «пора уже привыкнуть», – или к отказу от своего настоящего имени – Веги Машат. Имя в переводе звучит круто: «Красная луна», но на вкус Муни уж слишком старомодно. Может, Мама Гасо считает, что она отчебучит что-нибудь типичное для бунтующего подростка – свяжется с каким-нибудь парнем, уйдет к нему, будет пить и ширяться, откажется возвращаться домой. Как бы там ни было, Муни уверена: Мама Гасо не планировала, что ее подопечная вернется в резервацию тохоно-оодхам подцепив вирус, из-за которого весь мир стоит на ушах и который активировал какой-то загадочный участок ее ДНК. Вот незадача.

Муни слишком погружена в собственные мысли и не помнит, как шла домой из магазина. Помнит только, что шла быстро, но она не устала и даже не запыхалась, когда открыла дверь и вошла в переохлажденный трейлер. Хотя ей и неохота уходить с теплого яркого солнышка, здравый смысл подсказывает, что надо умыться. Губы и подбородок вымазаны в крови того парня, несколько капель попало на футболку и точками чернеют на темно-синей ткани.

Мама Гасо сидит в кухне за крохотным столом, перебирая бобы. Она бросает на Муни беглый взгляд, но та отворачивается и быстро проходит мимо, и старуха возвращается к работе, ничего не заметив.

Муни достает из шкафа чистую футболку и проскальзывает в тесную ванную, чтобы переодеться, умыться и почистить зубы. Зубная щетка и вода, которую она сплевывает, окрашены в красный цвет, вкус во рту даже приятен, а не противен, и у нее возникает желание попробовать еще.

Она полощет рот, пока вода не становится прозрачной, разглядывает в зеркале зубы и улыбается. Резцы длинные и тонкие, намного тоньше, чем она видела в смехотворных фильмах ужасов или в череде пугающих картинок, которые заполонили телеэкраны. Они похожи на зубы гремучей змеи, и она инстинктивно извивается, как змея, перед узким, в полный рост зеркалом на обратной стороне двери ванной. Танцовщица из нее никакая – нет ни чувства ритма, ни координации движений, – но сейчас ей нравится, как непринужденно сокращаются и расслабляются мускулы. Руки и ноги кажутся длиннее и крепче, словно обвиты мышцами, как тело гремучей змеи.

Муни наслушалась достаточно бесконечных телепередач на эту тему и теперь понимает, что вирус иногда пробуждает вроде бы отмершую часть ДНК человека – наследие с незапамятных времен, – и люди начинают изменяться. Ключевое слово, конечно, «иногда», что по-научному означает «редко».

Но люди есть люди, и простой народ сразу делает скоропалительные выводы, а уж потом начинает разбираться, и то далеко не всегда.

Конечно, без сюрпризов не обходится, потому что, согласно новостям, у тех, чья ДНК пробудилась, развиваются всевозможные сверхспособности. К сожалению, большинство становятся агрессивными, но все, о ком она слышала, на порядок физически сильнее и выносливее обычных людей. Гадая, какие же способности появятся у нее, она снова извивается перед зеркалом.

Всего лишь несколько минут активных упражнений – и движения становятся плавными, более изящными и угрожающими. Наблюдая за собой, она уже примерно представляет, какими качествами обладали ее древние предки.

Сквозь стену доносится шум мотора, и Муни поворачивает голову. Это не легковая машина, что-то потяжелее – грузовик, который въезжает на длинную пыльную подъездную дорожку.

Что ж, она его ждет.

– 5 –

– Мама Гасо, мне надо поговорить с Красной луной.

Трейлер небольшой: гостиная, крохотная кухня, ванная напротив спальни опекунши. Муни не боится, ей просто любопытно, что задумал начальник полиции, и она наблюдает через дверь, как Делгадо снимает шляпу, изображая почтение. Широкоплечий здоровяк без приглашения протискивается в узкую дверь трейлера, и Маме Гасо остается только пятиться до самой кухни. Не спрашивая разрешения, Делгадо усаживается на диван, где обычно спит Муни, потом выжидающе смотрит на пожилую женщину.

Взгляд Мамы Гасо бесстрастный и такой безмятежный, как поверхность песчаных скал, с которых начинаются горы далеко на севере. Ей нет дела до полиции резервации, пограничного патруля, дорожного патруля или каких других подразделений правоохранительных органов. Для нее это просто разные вещи, придуманные белыми для угнетения ее народа. Она верит в старые порядки, когда старейшины племени собирались, обсуждали проблему и находили способ решить ее самим.

– Она в ванной, – наконец говорит Мама Гасо.

– Я подожду.

Шеф Делгадо оглядывает комнату и Муни видит, что он начинает осознавать, что буквально занимает все ее жизненное пространство. Через несколько минут он чувствует себя неловко под пристальным взглядом Мамы Гасо.

– Скоро она выйдет?

– Не знаю, может быть.

Полицейский ерзает на диване, словно желает поскорее покончить с этим делом, но не знает, с чего начать. Видя, что старуха не хочет начинать разговор, он невольно заполняет неловкую паузу.

– Я не уйду, пока не поговорю с ней. Сегодня в городе кое-что случилось.

Старуха хмурится и морщины на загорелом лице становятся глубже.

– Что?

– Она человека укусила.

Наконец на лице старухи мелькает какое-то выражение. Но всего лишь на мгновение, было и пропало. Шеф полиции даже не замечает этого. Муни же замечает только потому, что, наблюдая за Мамой Гасо изо дня в день, знает ее как облупленную.

– Значит, тот человек сам первый начал.

Делгадо вздыхает.

– Дело не в этом. Вы же понимаете, нельзя просто так кусать людей. – Он замолкает, потом добавляет. – Тем более сейчас, когда кругом такое творится. Неважно, что парень сделал, она…

– Ах так? – спрашивает Муни.

Она так незаметно проскальзывает к ним, что оба вздрагивают от неожиданности.

– Вообще-то мне не нравится, когда меня лапают. А после недавнего случая мне категорически не нравится, когда меня на улице хватают за волосы с явно грязными намерениями. Значит, это все мелочи, начальник? Значит, это нормально?

Делгадо только смущенно топчется на месте, не находя, что ответить.

– Нет, – наконец признает он. – Не нормально. Если хочешь предъявить обвинение, я дам делу ход. Только имей в виду, что на его стороне целая разъяренная толпа. – Он медлит, потом наконец решается:

– Он говорит, что ты вампир.

Муни смеется.

– Наверное, так и есть.

– Что ты сказала? – спрашивает Мама Гасо.

Делгадо просто печально смотрит на нее.

– Сказала, что это правда, – повторяет Муни. – По крайней мере, мне так кажется.

– Когда это случилось? – спрашивает старуха. – Как?

Муни пожимает плечами.

– Наверное, когда ездила в Нью-Йорк. Зашла в кафе, где работал тот тип, тот, с которого все началось. Видать, от него и подцепила.

– Майкл Фэйн, – говорит Делгадо.

– Ага.

– То есть парень, которого ты укусила, тоже превратится в вампира.

Муни закатывает глаза.

– Да ничего подобного. Только не говорите, что сейчас поднимете панику на весь город из-за своих домыслов. Это вам не «Пропащие ребята», шеф Делгадо, и не «Дракула». Вы что, совсем не слушаете, о чем говорят в новостях?

Служитель закона теребит в руках свою шляпу, словно собираясь скатать ее в шарик.

– Редко. Никогда бы не подумал, что придется с таким столкнуться.

Муни снова смеется.

– Сюрприз!

Потом они долго молчат. Не дождавшись ответа, Муни недовольно качает головой.

– Значит, придется вас просветить. Вампиризм – это не зараза, понятно?

– Но ведь это вирус, верно? Значит…

– Это другое, – с бесконечным терпением объясняет Муни. – Тот вирус, о котором все говорят, не вызывает болезнь. Просто у некоторых активируются древние фрагменты ДНК. Со многими людьми вообще ничего не происходит. У очень немногих, как я, что-то внутри меняется и превращает их в тех, кем были их предки тысячу лет назад.

Делгадо фыркает:

– Ты думаешь, я поверю? Где доказательство?

Муни спокойно смотрит на него.

– У меня доказательств найдется побольше, чем у вас опровержений.

Не давая ему возразить, она подходит еще ближе и широко открывает рот. Как ни странно, ей это приятно. Челюсть опускается, губы растягиваются, и она чувствует, как шевелятся новые клыки, тянутся к человеку, стоящему перед ней. В этом есть нечто эротическое, и она не испытывала прежде ничего похожего. Оно наполняет ее предвкушением и отдаленным… покалыванием в животе, которое через мгновение оказывается голодом. Муни вздрагивает, вдруг осознавая, что забыла, когда в последний раз ела.

Вдруг Муни чувствует запах, исходящий от шефа Делгадо. Довольно приятный – остатки выветрившегося «Олд Спайс» и свежий пот с примесью ванильного смягчителя ткани от поношенной формы.

У шефа есть собака, а когда он утром целовал жену на прощание, она положила голову ему на плечо и обняла – от волос остался аромат шампуня, а от рук – запах того, что они ели на завтрак: чорисо[6]6
  Чорисо – пикантная свиная колбаса.


[Закрыть] с бобами и жареный хлеб. В целом, выходит заманчивое сочетание, и в памяти всплывает вкус крови парня. Внезапно разыгрывается такой аппетит, что Муни едва не пускает слюни и облизывает острые выступающие резцы – ее клыки.

– Господи!

Шеф, спотыкаясь, пятится, но буквально через пару шагов упирается в стену, и дальше деваться некуда.

Такого расстояния достаточно, чтобы прийти в себя, и Муни улыбаясь закрывает рот.

– Да вы не беспокойтесь, – говорит она. – Вас я кусать не собираюсь, честное слово.

Мама Гасо стоит как вкопанная на кухне, лицо застыло, но ее глаза ярче, чем обычно, такого блеска в них Муни еще не видела – такое бывает от страха. Делгадо прикладывает титанические усилия, чтобы вернуть самообладание, обрести контроль над ситуацией. Но Муни понимает, что это бесполезно. Это так же ясно, как то, что солнце встает из-за гор на востоке. Ему она уже никогда подчиняться не станет. И никому другому.

– И что теперь?

Муни удивленно поднимает бровь.

– Простите?

Ее слух тоже обострился, и она слышит, как он сглатывает.

– Что ты собираешься теперь делать? Ведь ты же не можешь оставаться здесь. Поэтому…

Он умолкает.

Муни хмурится. Она понимает, к чему он клонит, но, как ни странно, страха совсем нет.

– Это еще почему?

– Ну, ты же… это самое. Если у тебя такая болезнь, то ничего хорошего в этом нет. Тебе надо поехать куда-нибудь полечиться.

Он сам понимает, что запутался. Мама Гасо все еще не сдвинулась с места, но Муни чувствует, как растет напряжение. Наверняка она на стороне Делгадо, а не собственной подопечной. Как всегда.

– Я не больна, – очень медленно произносит Муни, словно объясняя это растерянному ребенку. – Я изменилась, и все. Идти мне некуда. Даже если бы было, я никуда не собираюсь. Да, я закончила школу в мае, но мне только семнадцать, помните?

Она смотрит на Маму Гасо, но не ищет поддержки, просто хочет убедиться, что старуха понимает, о чем Муни говорит.

– Мне предстоят три года учебы в колледже Тохоно-оодхам. Занятия начинаются в следующем месяце. Я с нетерпением их жду.

Она перестала улыбаться после вопроса шефа полиции, но теперь снова расплылась от уха до уха, скаля клыки. Пусть все видят, и Мама Гасо тоже.

– У меня впереди большое будущее, шеф Делгадо. И это мой родной город.

– 6 –

Первый раз ее рвет прямо перед уроком геологии.

Сегодня у нее все впервые: первый день в колледже, первый урок, первый раз в жизни ее рвет. По иронии судьбы она стала жертвой перемен в организме, вызванных вампирским вирусом, хотя раньше не знала, что такое болезнь, даже не представляла. Многие таким хвастают, но на самом деле это брехня: у каждого в детстве было полно болячек – от назойливого насморка до загноившихся царапин. Но у Муни вообще такого не было – ни простуд, ни инфекций… Ни единого намека на жар или головную боль, и поэтому она пугается бурления в животе, так резко подкатывающего к горлу, и едва успевает добежать до туалета, который находится по коридору за углом.

Она отплевывается, скрючившись над унитазом.

– Что за черт? – спрашивает она себя вслух и ее снова рвет. Дальше все идет как по заколдованному кругу: ее рвет, запах и вид рвотных масс в унитазе вызывает новые позывы. Желудок выворачивает снова и снова, пока в нем ничего не остается, кроме судорожных сокращений мышц и тонкой ниточки слюны с примесью желчи, тянущейся изо рта к потемневшему фаянсу.

– Гадость, – пытается сказать она, но сил хватает только на шепот.

Она и не подозревала, что из нее может выйти так много, и судя по кусочкам курицы и белой фасоли вперемешку с жеваным пончиком, там оказался и сегодняшний легкий завтрак, и почти все, что вчера удалось проглотить за ужином.

Колледж крохотный, корпуса ненамного больше трейлера. Муни заперлась в одной из двух кабинок в женском туалете. Когда она ворвалась, другая кабинка была занята. Сейчас Муни слышит, как женщина моет руки, возится над раковиной, разыгрывая целый спектакль, притворяясь, что поправляет макияж, но Муни понимает, что для их маленького городка это целое событие, и та другая просто сгорает от любопытства, «Кто же эта Блюющая Девка» – вот прямо так, с большой буквы. Проходит несколько минут, и наконец – наконец! – невидимая любопытная студентка уходит, боясь опоздать на урок. Только тогда Муни выпрямляется, открывает кабинку и ковыляет к раковине.

Собственное отражение в зеркале ее ошеломляет.

Она ожидает увидеть бледное изможденное лицо – типичный образ больного, навеянный постоянно включенным телевизором в трейлере Мамы Гасо, который словно стал неотъемлемым атрибутом их никчемного существования. Но ее лицо так и пышет здоровьем – сияние ясных черных глаз, румянец на смуглых щеках, а пунцовые губы так лоснятся, будто накрашены блеском для губ. Муни расправляет плечи и отходит от раковины, вдруг понимая, что чувствует себя чертовски здорово благодаря тому, что избавилась от съеденного за последние восемнадцать часов. И что ей страшно хочется есть.

Не обращая внимания на голод, она идет на занятие. Опаздывает, но это первый день, и даже в группе из восьми студентов царит неразбериха, поэтому преподаватель ничего не замечает. Если девица, которая была в туалете, тоже здесь, вряд ли она сопоставит тяжелобольную незнакомку в туалете с пышущей здоровьем Муни.

Утром у нее только две пары, но до большого перерыва, когда можно сходить в кафе «Папаго», проходит словно целая вечность. Она берет четыре порции тако с говядиной, которые год назад просто обожала, а сейчас ее просто воротит от сыра и специй. Она съедает ихчерез силу, надеясь, что они не попросятся обратно посредине урока по малому бизнесу. Если все пройдет нормально, то первый учебный день закончится.

И следующие три недели такой порядок становится нормой новой жизни, пока она не соображает, что беременна.

– 7 –

Пока Мамы Гасо нет дома, Муни сбрасывает с себя одежду и осматривает обнаженное тело в зеркале ванной комнаты.

Десять недель.

Это не прикидка, она слишком хорошо помнит тот день в пустыне, тот самый день, когда трое мексиканцев бросили ее, избитую, истекающую кровью, в пустыне. Само собой, они забрали всю воду, рассчитывая на то, что она погибнет от жары и жажды. Наверное, так и случилось бы, если бы ее на обнаружил пограничный патруль. Она выслушала врача и психолога, к которому тот рекомендовал обратиться, и все равно решила поступить наперекор всему, что они ей насоветовали.

Первое знакомство с сексом обернулось насилием, болью и жестокостью. Муни хотелось обо всем забыть. Но, очевидно, это сделать ей не суждено.

Десять недель.

Три недели назад начался первый шестнадцатинедельный семестр ее учебы в колледже, а изнасиловали ее два с половиной месяца назад. А на вид как будто месяца четыре. Очень странно, мягко говоря.

На первый взгляд у нее все еще привлекательная талия. С волосами до бедер и гладким лицом она ничем не отличается от других подростков. Но если взглянуть сбоку – животик тут как тут, начинается тремя дюймами ниже грудины и аккуратно закругляется выше паха. На этом сроке у большинства женщин живот вообще незаметен, а тем, кто хочет, чтобы на них обратили внимание, приходится его специально выпячивать.

Она наклоняет голову, приблизившись к зеркалу, потом перекидывает волосы через плечо и рассматривает их. Одним животом странности не ограничиваются.

Волосы изменили цвет или… что? Теперь на волосах какой-то интересный рисунок, словно они выгорели от солнца, но по определенному шаблону, который, если присмотреться, симметричен – с перемежающимися пятнами темного и светлого коричневого цвета. Она пытается рассмотреть поближе, но от этого все только путается, и ей начинают мерещиться какие-то причудливо вытянутые прямоугольники.

Она трет глаза и отступает как можно дальше от зеркала, насколько позволяет ванная размером в чулан. Потом Муни замечает ручное зеркальце в корзине на бачке унитаза. Муни поднимает зеркальце и поворачивается так, чтобы разглядеть затылок, обнаружив еще один сюрприз, которые теперь, кажется, появляются один за другим.

– Ты чем тут занимаешься?

Муни аж подпрыгивает от скрипучего голоса Мамы Гасо.

– Что это ты вдруг растелешилась?

От старухи пахнет потом и пустыней, Муни поворачивается к ней лицом, не стыдясь наготы и даже не пытаясь прикрыться.

– Себя рассматриваю.

– Эка невидаль, – отвечает старуха.

Не дожидаясь ответа на свое двусмысленное замечание, опекунша протискивается мимо Муни по узкому проходу и вдруг замирает.

– Боже, девочка. Да ты беременна!

Поскольку Муни уже не удивить, она отвечает:

– Очевидно, да.

– Кто же…

– Ты что, издеваешься? – ледяным тоном прерывает ее Муни. – Ты когда-нибудь видела меня с парнем? В этом городе со мной никто даже не разговаривает, не то, чтобы встречаться.

Мама Гасо опускает голову и проскальзывает мимо Муни в спальню. Муни слышит, как та откладывает сумочку и переодевается в свежую блузку. Муни кладет зеркало и надевает джинсы, футболку, зачесывает назад волосы и закручивает их в узел на шее. Муни не боится – она знает, что всему свое время. Сейчас не лучшее время показывать, что на широкой пряди волос от шеи до самых кончиков появился узор как у гремучей змеи.

– К врачу бы тебе надо, – устало замечает мама Гасо, понизив голос.

Муни хмурится.

– Не хочу, – говорит она. – Я хорошо себя чувствую.

– Ты же беременна. Никуда не денешься, надо же что-то… с этим делать.

У Муни так резко и сильно вспыхивают щеки, что она отшатывается в сторону ванной и не сразу понимает, что ее охватил гнев, нет, даже ярость. Муни тут же бросается к двери спальни Мамы Гасо, загораживая проход и отрезая старухе путь к отступлению.

– Что значит «никуда не денешься»? – с трудом выдавливает она. – И «с этим»?

Сердце стучит так бешено, что она ощущает, как бьется жилка на шее, и в картинка перед глазами подрагивает с каждым ударом. Она еще никогда в жизни не чувствовала такой ярости, даже после изнасилования, когда психолог уговаривал излить свой гнев за то, как с ней обошлись, чего ее лишили. Получается, один из них дал ей что-то взамен, и ей вдруг захотелось сохранить «это», как выразилась старая стерва, стоящая перед ней. Да, это плод насилия, но это ее дитя, и она станет оберегать его даже ценой собственной жизни.

Мама Гасо поднимает глаза, но пренебрежение на ее лице исчезает, когда она видит выражение лица Муни. Мама Гасо столько лет говорила все, что думает, чего уж тут осторожничать. И все же ей не удается скрыть дрожь в голосе.

– Аборт, – отваживается она и добавляет, видя, что Муни молчит: – Ты ведь понимаешь, что так будет лучше? Мало того, что забеременела после изнасилования, так еще и превратилась в…

Судя по всему, Мама Гасо не в силах выговорить это слово, поэтому фраза повисает в воздухе.

– Это называется «вампир», – говорит Муни. – Попробуй. Произносится так: «Вам-пир».

– Издевками делу не поможешь. Ты не ответила на вопрос.

– Я оставлю ребенка, – язвительно сообщает Муни.

Мама Гасо смотрит на нее и пожимает плечами.

– Дело твое. Ну раз уж решила смолоду жизнь поломать, хотя бы ребенка пожалей, чтоб был здоров. – Она умолкает, давая Муни время обдумать слова, потом добавляет. – Если с тобой этот вирус такое сотворил, кто знает, что станет с ребенком.

Мама Гасо нерешительно шагает вперед, и Муни ее пропускает, невидящим взором глядит, как та ковыляет в гостиную, включает телевизор, достает из холодильника кастрюлю с остатками фасоли с говядиной и ставит разогревать обед. Ярость угасла, и теперь голова пухнет от внезапно навалившихся раздумий, мечущихся туда-сюда, оставляя кровоточащие ранки.

Заявление о своем прекрасном самочувствии – не совсем правда. Все хорошо, пока не поест. После этого жизнь превращается в пародию на старую рекламу шампуня: «Намылить, смыть, повторить» – она ест, ее рвет, и она чувствует себя здоровой.

Усваиваемых питательных веществ едва хватает, чтобы не умереть с голоду. Если не рядиться в мешковатую одежду, то живот уже заметно, так что приходится выбирать футболки на несколько размеров больше. Но в остальном, кроме живота, она очень похудела – щеки ввалились, джинсы болтаются везде, кроме талии, но при этом странно жилистая, как бегун или кикбоксер, и, когда ее не выворачивает наизнанку, она быстрее, сильнее, выносливее, чем раньше. Можно сказать, она в полном расцвете сил, в лучшей форме.

Если бы только не рвота. И еще мелочь, что она беременна.

Она открывает рот и смотрит на зубы… нет, не зубы. Клыки. Они ослепительно белые, около дюйма длиной, как у щенка, широкие у корня, заостренные и прячутся, когда закрывается рот. При разговоре их почти не видно, но если разинуть рот и задрать верхнюю губу, вот как сейчас, они выдвигаются вперед… точь-в-точь как у гремучей змеи. Она всю жизнь прожила в Аризоне и много знает о гремучих змеях: места обитания, поведение, способы питания. Зубы у ядовитых рептилий – словно иглы для подкожных инъекций, чтобы впрыскивать яд жертвам. Интересно, а в ее зубах тоже есть каналы, но для совсем другой цели? «Боже, – думает она. – Во что это я превращаюсь?»

Час назад она собой гордилась. Отвергнутая всеми, да, но какое это имело значение? Ее мать с отцом были такими же – изгоями. Но они отличались не в физическом смысле – их изгнали из общества резервации, потому что они поженились вопреки желаниям своих семей, а потом отказались следовать устаревшим обычаям и строгим правилам. Точно так же они воспитывали Муни, прививали ей убеждение, что время шло не вперед, улучшая жизнь коренных американцев, а мимо них, и назад дороги нет. Какой смысл возиться в грязи и жить в бедности, когда перед тобой весь мир, манящий множеством возможностей? Но пять лет назад родители погибли, после того, как подвезли ее в школу. У старого папиного грузовика лопнула шина на переднем колесе, и он перевернулся. Отношение племени к родителям распространялось и на Муни, и, хотя она состояла в кровном родстве чуть не с сотней человек в резервации, в конечном счете, ни один из них не вызвался ее приютить. Итак, в двенадцать лет Муни познакомилась с весьма захватывающей государственной системой заботы о сиротах.

Коренной американец.

Мир белого человека.

Так она и осталась неприкаянной.

Неожиданно нижнюю часть живота пронзает острая боль. Муни ахает и хватается за край раковины, стараясь держаться прямо, потому что комната такая тесная, что даже скрючиться негде. Через секунду ей удается закрыть дверь, потом она садится на опущенную крышку унитаза и тихонько раскачивается, и ей кажется, что в животе под кожей что-то шевелится. Неужели у нее будет выкидыш? Непонятно почему, но эта мысль вызывает у нее мучительное чувство потери, и она беззвучно плачет, заткнув рот кулаком. Ей не хочется, чтобы старая ведьма слышала плач, хотя вряд ли ее можно услышать из-за надрывающегося зомбоящика.

Однако через пять минут боль утихает, и странное ощущение движения в животе исчезает. Теперь она готова выйти и провести остаток дня, словно ничего не случилось.