Текст книги "Современная этнопсихология. Хрестоматия"

29. Взаимодействие этноса и его диаспоры

Принципами функционального внутриэтнического конфликта определяется и взаимодействие между этническими группами (группами диаспоры) и «материнским этносом».

Как мы сказали выше, в ситуациях, требующих от этноса адаптационной мобильности, борьба между его внутренними альтернативами становится основой, на которой реализуется функциональный внутриэтнический конфликт, обеспечивающий динамизм этнических структур и служащий механизмом спонтанного самоструктурирования этноса в новых условиях.

Этот процесс может долгое время не осознаваться ни одной из участвующих в нем групп. Мотивы своих действий люди могут объяснять любым удобным для них образом. Однако функциональный внутриэтнический конфликт создает как бы определенный «ритм» их деятельности, ее синхронность.

В процессе функционального внутриэтнического конфликта складывается особая конфигурация внутриэтнических групп, особое распределение этнической культуры, ценностно-идеологических доминант, способствующая успешному функционированию этноса в меняющихся культурно-политических обстоятельствах. Не остаточно было бы сказать, что эта конфигурация состоит в функциональном распределении ролей между внутриэтнические группами, поскольку принятие роли подразумевает хотя бы мало-мальскую осознанность процесса и, таким образом, меняет восприятие ситуации, создает ощущение игры, требующей рассудочной рассчитанности действий, а так же сознательного целеполагания.

Однако в реальности это не так Вспомним, что бегущие от государственной власти русские крестьяне не брали на себя никакой роли в общегосударственной структуре и не имели никакой другой цели, кроме как унести ноги подальше от помещиков и чиновников, а то, что их бегство объективно вело к расширению российских государственных пределов, ими никак не осознавалось.

Мы показали также, что армянская диаспора, хотя и предавалась мечтам о возрождении Армении, не имела путей сознательно и целенаправленно этому способствовать и ввиду ее собственной разобщенности и подавленного психологического состояния, и ввиду почти полного отсутствия информации о том, что представляет собой Советская Армения. Представляй они себе это, поднялась ли бы волна репатриации?

Итак, внутриэтнический конфликт создает не систему распределения ролей как таковых, а систему коммуникации, которая накладывается как бы поверх существующей (или отсутствующей) на обычном вербальном уровне. Что касается последней, то она зачастую напоминает испорченный телефон уже в силу внутренней конфронтации членов различных внутриэтнических групп, не желающих слышать и понимать друг друга. Коммуникация же, о которой мы сейчас говорим, функционирует скорее за счет общей значимости для членов этноса определенных доминант, относящихся не к области идеологии, а к области представления об условиях и характере действия (этническим константам), некоей общеэтнической модели адаптации, строящейся на первичной рационализации мира, выделении в нем полюсов добра и зла, представлений о том, что такое «мы» и каким образом «мы» можем проявлять активность в мире.

Если вернуться к проблеме армянской диаспоры времен формирования Еревана, то мы видим здесь два разнонаправленных процесса: с одной стороны, идет этническая деструкция, вызванная пережитым шоком и ведущая к ассимиляции, растворению в более широкой социальной общности, сопровождающаяся усилением внутренней конфликтности внутри армянской общины. С другой, сама эта конфликтность разыгрывается на материале единой этнической культурной темы и тем обеспечивает изначально неуловимое для внешнего наблюдателя глубинное единство как различных групп внутри этноса, так и диаспоры со своей исторической родиной.

Таким образом, этот процесс делает возможной целостность армянского этноса, несмотря на «железный занавес», отделяющий армян диаспоры от армян в Армении, несмотря на внутренние разлады в диаспоре, несмотря на внешние признаки ассимиляции. В этом смысле даже забывание родного языка, обычаев и традиционных форм поведения, даже сознательная самоидентификация в качестве граждан Франции, США или Бразилии – все, что обычно рассматривается как показатель процесса полной ассимиляции, является относительно малозначимым факторами.

Процесс оказывается обратимым даже через несколько поколений, если сохраняется функциональный внутриэтнических конфликт, который всегда может стать стержнем интегральных процессов в этносе. Когда сохраняется бессознательное представление о характерном для данного этноса способе активности человека в мире, совершенно безразлично, на каком языке тот или иной член этноса говорит. Хочет он того или нет, он участвует во внутриэтническом процессе.

Итак, этнические группы, то есть группы диаспоры, в каждом случае имеют свою особую роль во внутриэтнической «драме». Овладение этой «ролью», посредством которой для каждого члена этнической группы осуществляется его связь с общеэтнической традицией, и обеспечивает упругость этнического сознания. В моменты, когда «роль» ослабевает, в диаспоре начинается процесс распада и ассимиляции ее членов более широким окружением. Если же функциональная значимость «роли» возрастает вновь, процессы ассимиляции как бы оборачиваются вспять, этничность становится одним из решающих факторов в жизни людей.

Такая пульсирующая значимость роли определяется протеканием функционального внутриэтнического конфликта, являющегося основой функционирования этноса, и, в свою очередь, обуславливает подвижность границ этнических групп (групп диаспора): процессы ассимиляции и диссимиляции. Функциональный внутриэтнический конфликт реализуется на базе определенной культурной темы, которая проецируется на различные внутриэтнические группы разными своими гранями, а эти грани, в свою очередь, связаны с определенными ценностными доминантами. В ходе процесса эти доминанты могут меняться, а потому тот круг людей, который в каждом конкретном случае подпадает под «этническую мобилизацию» – так, напомним, этнологи называют острое осознание человеком своей этнической идентичности – различен.

Диаспора не просто отражает в себе, как капля воды то, что происходит в «материнском» этносе. Она имеет в общеэтническом процессе свою особую роль, которая связана с акцентуацией тех или иных ценностных доминант, определенным образом коррелирующих с этнической культурной темой. А потому эта роль может быть ценностно приемлема для одних членов диаспоры и неприемлема для других.

Смена ценностных акцентуаций, коррелирующая со внутриэтническими процессами, переживаемых «материнским этносом», естественная в ходе функционального внутриэтнического конфликта, приводит к тому, что состав «мобилизованной» этнической группы на своей периферии постоянно меняется, конфигурация границ этнической группы никогда не стабильна.

Что заставляло определенную группу лиц на всех стадиях этнического процесса сохранять верность общине? Мы уже показали выше, что эта верность не была следствием комфортности общения с соотечественниками (этой комфортности порой не было вовсе) или идеологических причин (временами «идеология» как бы вовсе испарялась). Эта верность скорее определялась значительным дискомфортом в общении с внешним социокультурным окружением. Дискомфорт этот субъективно осознавался как наличие опыта, которого у окружающих не было, и который не может быть им передан.

30. Феномен «этнического подключения»

Более того, можно наблюдать даже феномен «этнического подключения» подключением к чужим этническим процессам отдельных лиц и групп из внешнего социокультурного окружения, которые в результате различных причин оказываются втянутыми в чужой внутриэтнический конфликт и ведут себя так, словно являются членами данного этноса, то есть оказываются способными выполнять «роль» члена этноса во всей амплитуде его социальных контактов, как внутри, так и вне этнической группы.

Следует, конечно, упомянуть, что «этнические подключения» и «этническая мобилизация» обусловлены в значительной мере процессами, переживаемыми социокультурными общностями, внутри которых существует данная этническая группа, прежде всего – протеканием внутриэтнического конфликта в доминирующей в обществе группе. «Подключения» происходят в случае, когда чужие этнические процессы оказываются более интенсивными – либо объективно, либо в силу субъективных обстоятельств лица переживающего «подключение».

Поскольку диаспора играет свою собственную роль во внутриэтническом процессе, существует, с одной стороны, вполне определенная корреляция событий, которые переживает диаспора, и событий, которые переживает «материнский этнос», а с другой стороны, одни и те же события из этих двух систем выглядят по-разному, даже и тогда, когда между различными частями этноса существует достаточно непосредственная коммуникация.

Как в ходе внутриэтнического конфликта формируется ядро этнической общины, позволяющее последней играть собственную функциональную роль?

Что заставляло определенную группу лиц на всех стадиях этнического процесса сохранять верность общине? В случае армянской общины эта верность не была следствием комфортности общения с соотечественниками (этой комфортности порой не было вовсе) или идеологических причин (временами «идеология» как бы вовсе испарялась). Эта верность скорее определялась значительным дискомфортом в общении с внешним социокультурным окружением. Дискомфорт этот субъективно осознавался как наличие опыта, которого у окружающих не было, и который не может быть им передан.

Ощущение дискомфорта, члены общины инстинктивно искали новые ценности, которые дали бы им определенность прежде всего в их собственной жизни. Выпав из одной социальной ниши, они искали другую. Но такая «ниша» могла быть стабильной и устранить дискомфорт только в случае, если она согласовывалась с той позицией, которую член этноса занимал во внутриэтническом процессе. (Естественно, что те, кого новая ценностная ориентация не устраивала в принципе, выходили из игры и рвали связи с общиной.) Однако сами эти новые доминанты обладали-таки достаточной гибкостью и вариативностью. Более жестким в данном случае оказывалось другое.

Поскольку внутриэтнический процесс требует от каждой внутриэтнической группы определенной «роли», то существенным было не то, какие взгляды членом этнической группы декларировались, а его способность к максимально гибкому поведению внутри своей «роли», то есть возможность вести себя в соответствии с ней в самых неожиданных ситуациях. Поэтому членами общины в узком смысле оказывались лишь те, за кем эта способность признавалась, те, кто в любых ситуациях инстинктивно вел себя так, что их поведение как бы встраивалось в общую линию поведения этноса, являясь синхронным с внутриэтническим процессом в том его виде, в каком он преломляется в диаспоре. При этом прошлое человека, язык на котором он говорил, его бытовые привычки и пристрастия не имели значения.

Только такое состояние этнической общины дает ей возможность в период бурных внутриэтнических процессов получить внутри себя какой-то внутренне приемлемый уровень стабильности, что, в свою очередь, способствует кристаллизации новых этнических символов, которые облегчают коммуникацию и делают возможной «этническую мобилизацию» для тех, для кого эти символы оказываются внутренне приемлемыми.

Однако отсутствие актуальных связей с общиной, неподпадение под данную волну «этнической мобилизации» не означает ассимиляцию, по крайней мере до тех пор, пока человек сохраняет способность в какой-либо более приемлемой лично для него ситуации свою этническую «роль». Поэтому мы можем уточнить, что под этнической общиной мы понимаем не какое-то формальное объединение типа культурного общества, а систему связей между членами этноса, имеющих так или иначе выражаемую этническую детерминированность, – но в той мере, в какой они составляют именно систему, исключая при этом, например, дружеские компании, построенные по земляческому принципу, почти не взаимодействующие с другими аналогичными компаниями. Таким образом, понятие «община» оказывается уже понятия «диаспора», которое по определению включает всех представителей данного народа, проживающих на данной территории.

Однако любая из разрозненных «компаний» в какой-то момент может становиться существенной частью общины, равно как и «демобилизация» не влечет за собой этнической ассимиляции.

31. Межкультурное взаимодействие

Еще один теоретический вопрос, на котором нам необходимо остановиться для того, чтобы наш курс охватывал все основные проблемы межкультурных, это вопрос о культурных заимствованиях и факторах, определяющих межэтнические (межкультурные) взаимоотношения. Наши представления о межэтнических взаимодействиях (а значит и об этнических процессах в целом), остаются слишком поверхностными до тех пор, пока не будет выяснено какие культурные черты поддаются заимствованию и при каких обстоятельствах, а какие – нет.

Все новшества, которые этнос может почерпнуть в результате межкультурных контактов, проходят как бы через сито «цензуры». Это не означает, что они отвергаются, культурная традиция – вещь очень гибкая и подвижная. Но она задает определенную логику заимствования. Здесь должен быть поставлен вопрос о соотношении заимствуемых инокультурных черт и функционального внутриэтнического конфликта. Характер последнего стабилен на протяжении всей жизни этноса.

Любая культурная черта может уступать место другой, заимствованной из другой культуры, только в том случае, если она не является существенной частью функционального внутриэтнического конфликта.

При межкультурном взаимодействии могут восприниматься лишь те культурные черты, которые приемлемы с точки зрения функциональным внутриэтническим конфликтом народа-реципиента, хотя бы посредством определенной коррекции и переосмысления. Любые культурные черты, которые могли бы вызвать дисфункцию функционального внутриэтнического конфликта данной культурой, отвергаются, если, конечно, речь не идет об общем кризисе культуры.

Все те элементы культуры, которые являлись значимыми для нормальной реализации функционально внутриэтнического конфликта, не поддаются внешнему воздействию и не могут быть замещены схожими элементами другой культуры – если, конечно, речь не идет о полном разрушении культуры.

Однако разрушение этнической культуры начинается не с разрушения адаптационно-деятельностных моделей (которые бессознательны), а с отказа от этнической темы, на базе которой функционируют различные культурные интерпретации, имеющие значение для реализации функционального внутриэтнического конфликта. В последнем случае адаптационно-деятельностные модели оказываются как бы подвешенными в воздухе. Если одна культурная тема адекватно замещается другой, заимствованной, то слома адаптационно-деятельностных моделей не происходит. Они могут реализовываться на материале различных культурных тем. Но выхолащивание культурной темы или ее опрощение ведет для этнической культуры в целом к серьезным последствиям.

Сказанное выше не относится к ценностной ориентации как таковой. Последняя заимствуется достаточно легко и, встраиваясь в какую-либо из модификаций этнической картины мира, приводит к возникновению новой интерпретации культурной темы, что периодически переживает каждый этнос.

Интернет-ресурс

Проблемы исследования этнического сознания и самосознания

Ирина МАРЕМШАОВА

Что есть сознание? Этот вопрос появился вместе с появлением человека и осознанием им себя в качестве такового. Мучительные поиски ответа на этот сложный вопрос предпринимались народами ни ради праздного любопытства. Это всегда было важной и жизненно необходимой задачей.

Очень рано народы осознали, что от ее решения во многом зависит их благополучное существование. Под влиянием общесоциальных и культурных факторов складывалось этническое сознание, которое в свою очередь воздействовало на социальную среду посредством системы этнообусловленных ценностных ориентаций.

Субъективированной формой проявления этничности можно смело назвать этническое самосознание, которое в самом общем виде можно определить как «чувство принадлежности к тому или иному этносу, выражающиеся в этническом самоопределении, т. е. в отнесении индивидом себя к данной этнической группе».

Иными словами, этническое самосознание – это восприятие этносом самих себя в антитезе «Мы – Они». В отличие от самосознания, этническое сознание – это то, что приводит этнос к его отличительному пониманию, т. е. это тот социокультурный инструментарий, с помощью которого и формируется самосознание.

Изучение этих категорий происходило в рамках нескольких наук – философии, психологии, этнологии, социологии, биологии и др. В результате, на сегодняшний день мы имеем ряд научных школ и направлений как в зарубежной, так и в отечественной историографии.

Особенности развития зарубежной теории этнического сознания

Исследования возникновения и развития сознания идут с двух противоположных сторон: от современного уровня его развитости к его возникновению, и от момента его возникновения к современному уровню.

В первом направлении – от оптимизма изученности психики человека и его сознания в обратном ретроспективном направлении к его возникновению. В противоположном направлении, в логике реальной направленности его развития – методом, модельных реконструкций, исследований, основанных на данных онтогенеза, археологии, этнографии, физиологии и других антропологических наук.

Второй путь представляется нам более продуктивным и связан непосредственно с исторической этнологией, которая открывает глаза не столько на факты осевого времени, а на их закономерную связь с простой повседневностью, с бытом.

В широкой исторической перспективе эволюция концепции самосознания всегда находилась в непосредственной зависимости от общефилософской мысли. Тенденция понять, что объективно стоит за способностью человека осознавать и созидать идеальные проекты, дает три ответа на поставленный вопрос: объективно-идеалистический, натуралистический и социологический.

Сторонники первого направления приписывают объективные закономерности действию абсолюта, но связывают их с уровнем общественной жизни. Это путь от Гегеля к Марксу. Однако задолго до Гегеля, Гераклит, Сократ, Платон и другие древнегреческие философы размышляли над таинственным свойством человеческой души, передавая в распоряжение своих учеников способы философствования и обеспечивая непрерывность мысли о внутренних глубинах сознания, именуемых душей.

Первые идеи в области психологии народов были сформированы Гиппократом в его трактате «О воздухе, водах, местностях». Автор полагал, что различия между народами, включая и разницу «народного духа», обусловлены местонахождением страны, климатом и другими природными факторами.

Разработав учение о душе, ее природе, явлениях восприятия и памяти, основоположником психологии становится Аристотель. Душа понимается им как организующая форма, которая дает смысл и направленность жизни. Добродетель рассудочной души связана у Аристотеля с общественной жизнью, следовательно, имеет социальную подоплеку и может идентифицироваться с сознанием общности (хотя еще не этнической).

Ни один обычный смертный не настолько самодостаточен, чтобы он мог жить один, вне общества и народа. Человек, согласно Аристотелю существо политическое. Даже на самом примитивном уровне это предполагает элементы организованности, а следовательно, элементы общественного сознания, которые в свою очередь способствуют выработке «общего чувства», о котором пишет Аристотель в своем трактате «О душе».

В период Возрождения о тайнах человеческого сознания рассуждает Бэкон в «Новом органоне», Гоббс в «Левиафане» и, конечно, Рене Декарт, справедливо считающийся основателем современной философии. Акцент на мышление, как на отправной точке оказал сильное влияние на последующую европейскую философию как рационалистического, так и эмпирического толка.

Согласно декартовому принципу непосредственной данности психического, самосознание есть внутреннее созерцание субъектом содержания своего собственного внутреннего мира. Соотношение нового знания с уже имевшимся ранее он именует рефлексией, на которой построено все здание самосознания. Опыт человека несет особенную определенность, не зависимую от опыта других. Этот тезис вполне можно отнести к опыту любой общности.

К декартовскому пониманию взаимоотнесенности объективного мира и самого субъекта примыкает философия Дж. Локка, интересы которого концентрировались прежде всего вокруг вопросов гносеологии. Его основной труд «Опыт о человеческом разуме» отрицает мелкие врожденные идеи и связывает роль внешнего опыта с процессом познания. С помощью древнего образа «чистой доски» он демонстрирует, как душа человека наполняется новым содержанием. Переосмысливая рационалистическое учение Декарта, он вводит категории первичных и вторичных качеств, которые появляются в сознании в результате влияния внешних вещей. Результатом декарто-локковских размышлений является тезис об интерспекции как единственно возможном методе раскрыть сущность самосознания.

Интерспективную психологию подвергает критике И. Кант, построив новое учение о трансцендентальной апперцепции, смыкаясь с учением Г.В. Лейбница. Кант исходит из предпосылки, что народ – это объединенное в одной местности множество людей, составляющих единое целое. Его характер и особенности формируются под давлением внешних природных, ландшафтных и климатических факторов. Именно он передается по наследству потомкам как «дух народа».

Принцип географического детерминизма обосновывает французский историк Ш. Монтескье, используя в своих рассуждениях все тот же «дух народа». Этот этнопсихологический феномен формируется и развивается по его представлениям в связи с климатом, рельефом и почвой, то есть первичное и основополагающее значение имеет географическая среда.

Философский взгляд на «дух народа», его этническое сознание расширил Д. Юм. В работах «Трактат о человеческой природе» и «О национальном характере» он утверждает, что личность есть связка, пучок следующих друг за другом различных восприятий, предвосхищая идею «фокуса сознания» в современной психологии. Характер народа по его мнению складывается под влиянием географических и социально-политических факторов. Профессиональные группы, обладающие общими артефактами, обычаями, привычками и т. д. сближаются под воздействием экономико-политических закономерностей и в результате этого сближения вырабатывается национальный характер.

Теория народов, взяв свое начало из досократовских источников, приобретает новый угол зрения у итальянского философа Джамбаттисто Вико. Через исторический анализ языка, мифа, ритуала различных народов он предполагает постичь истинную человеческую природу Повторяющиеся фазы истории запечатлеваются в уме человека, ибо «он выступает и как сценарий, и как актер, действующий в исторической драме». Вико рассматривает историю общества как процесс развития не только его социальной структуры, но и культуры, то есть конкретных форм жизни и мысли людей определенной исторической эпохи.

В этом отношении его взглядам родственны современные теории «Социокультурной динамики», основоположником которой стал П. Сорокин. Теория Вико, изложенная, главным образом, в его основном труде «Основания новой науки об общей природе наций» (1725 г.), не столько объясняет прошлое, сколько указывает на будущее. Видя социальную организацию в качестве естественного эволюционного процесса, в котором принимают участие человеческие существа, он отдает пальму первенства традициям, развивающим формы общественной жизни. Именно в этой точке рассуждений Вико, вперед выходит этнология, что представляется нам немаловажным.

Идеи Вико нашли свое развитие в теориях И. Гердера, Г.В. Гегеля, В. Гумбольдта. Так, Гердер вводит понятие «народ», как сообщество людей, языки и исторические традиции которых формируют их сознание.

Чувство идентичности, чувство сопричастности к чему-то общему, обеспечивают народные традиции.

Таким образом, в истории человеческой мысли происходит поворот к изучению такого этнокультурного сообщества как народ. В результате, уже в теории Гегеля об абсолютной идеи мы встречаем термин volkergeist – «дух народа», который ведет к самосознанию абсолютного духа и представляет суть изучаемой нами проблемы.

Отдельной страницей в изучении сознания этносов стоит марксизм. Согласно этой теории экономика заменяет собою абсолютную идею Гегеля: что она требует, то и разумно, то и действительно. «Способ производства материальной жизни обуславливает социальные, политические и духовные процессы жизни вообще. Не сознание людей определяет их бытие, а наоборот, их общественное бытие определяет их сознание»:

За время советской власти идеи марксизма глубоко вошли в наш менталитет и поэтому требуют особого к себе внимания, несмотря на то, что предпринимались попытки смягчить жесткий детерминизм марксизма. Естественно-исторический процесс, объективные общественные отношения составляют более глубокую сущность деятельности и деятельность является формой их реализации. Все моменты духовного производства – религия, семья, право, мораль, наука, искусство и т. д. – «суть лишь особые виды производства и подчиняются его всеобщему закону». Отсюда у Маркса следует вывод, что «сознание никогда не может быть чем-либо иным, как осознанным бытием».

Прямой противоположностью в траектории исследования сознания выступает натуралистическая школа.

Человек – живое существо, часть природы. Будучи одним из приматов он подчинен общебиологическим закономерностям. Его специфика – это специфика живых существ, ведущих общественный образ жизни, а его поведение определяется генетикой, физиологией, анатомией. Такова основа натуралистической школы.

И действительно, никакая социализация невозможна, если не будет соответствующих биологических предпосылок. Но эта истина переходит в свою противоположность, когда игнорируют факт, о том, что в этих биологических условиях рождается социально-антропологическое качество.

Типичную ошибку допускает Э. Уилсон, основатель социобиологии.

«Может ли культурная эволюция высших этических ценностей получить направление, позволяющее заместить генетическую эволюцию? – спрашивает он. – Я думаю, что нет. Гены держат культуру на привязи. Привязь очень длинная, но неизбежно цепкая, будет ограничивать культуру в соответствии с ее воздействием на человеческие гены. Мозг есть продукт эволюции. Человеческое поведение – подобно глубинной способности на эмоциональные ответы, которые управляют им и ведут его, – окружено контуром техники, в которой человеческий генетический материал и будет сохраняться неповрежденным. Мораль не имеет какой-либо иной явно выраженной функции».

С марксизмом полемизирует Э. Дюркгейм, предлагая социалистический вариант, получивший в XIX–XX столетиях наибольшее распространение. «Объяснение социальной жизни нужно искать в природе самого общества» – писал он. Коллективное сознание зависит от субстрата, который состоит «из членов общества в той форме, в которой они социально скомбинированы».

Согласно концепции, которую разработал Э. Дюркгейм, коллективные представления – надындивидуальные феномены сознания, имеющие собственное содержание и не сводящиеся к сумме индивидуальных сознаний. Групповое сознание по этой причине изучается как по результатам массовых опросов, так и по вторичным источникам – литературе, прессе, мифам, поговоркам, обычаям и т. д.

Косвенное представление о смысле понятия «традиция» дает философия и социальная практика традиционализма, апеллирующего к «неизменной сущности» и «возвращению к истокам». Именно с этих позиций написаны работы известных европейских мыслителей Ж. Де Местра, Ф.Ф. де Шатобриана, а позже Ф. Ницше и М. Хайдеггера.

Реальный социологизм, методологически выделяющий один доминирующий фактор, как информационно-техническая основа развития общества, получил наибольшее развитие в современных концепциях индустриального и информационного общества (Белл, Гэлбритт, Тоффлер).

Г. Лебон считал «душу народа» основой его истории. В своих исследованиях он изучал и исследовал душевный строй масс, пытался дать определение расам в зависимости от истории и уровня цивилизации. Особое внимание он уделял запасу традиций, чувств, способности к мышлению, способов мышления, который составляет бессознательное наследство от их предков, аргументы против которого абсолютно бесполезны. Душа народа состоит из общих чувств, интересов, верований, и должна изучаться через такие элементы цивилизации как язык, идеи, верования, искусство, утверждения.

Позицию врожденности этнопсихологических характеристик отстаивает в своей работе «Этнопсихоанализ» Г. Деверо.

Американский этнопсихолог Дж. Хониман вводит понятие «модель этнического поведения» как закрепленный способ активного мышления и чувствования.

Теория этничности, включающая в себя в проблемы этнического сознания, разрабатывалась также европейскими этнопсихологами.

В 1860 году немецкие ученые М. Лацарус и X. Штейнталь провозгласили «психологию народов» как отдельное направление науки. Они трактовали «народный дух» как психическое сходство индивидов, принадлежащих к определенной нации, и одновременно их самосознание, содержание которого может быть раскрыто путем сравнительного изучения языка, мифологии, морали и культуры.

В результате функционирования в жизненном пространстве членов единого духовного сообщества духовных продуктов культуры: языка, мифов, нравов образуется единство этнопсихологических процессов. Для определения такого «единого духовного сообщества» было введено понятие «духовного коммунитета». Термин этот принадлежит В. Вундту.

Возникновение производных народной души сводится к сумме энергии множества индивидов, находящихся во взаимодействии «и покоятся на духовном взаимодействии многих, которые относятся к названным процессам подобно тому, как элементы представления и воли относятся к сложным представлениям и волевым действиям индивида». Творческая коллективная деятельность народа, по мнению Вундта может и должна изучаться.

Сделать это можно, работая в двух направлениях: абстрактном и конкретном. Первый путь подразумевает исследование души народа через те связи, которые существуют между индивидами, предположив, что мифы – это чувства народа, обычаи – воля и нравственные принципы. Второй путь предполагает изучение конкретного народа, приложив к нему результаты исследования по первому варианту.