Текст книги "Современная этнопсихология. Хрестоматия"

Однако ранние попытки учесть влияние культуры в рамках парадигмы общей психологии не привели к появлению исследований, направленных на проверку предложений Вундта. Его идеи были несколько перефразированы немецкой культурно-исторической школой, и хотя это делалось в рамках их собственных исторических моделей, все же обеспечило данному направлению ощутимый скачек вперед.

Среди американских ученых начала XX столетия культурно-исторической ориентации придерживался

Ч. Джадд. Он развивал идеи Вундта, и утверждал, что язык, орудия труда, система исчислений, искусство и т. д. суть формы «накопленного социального капитала», который накапливался тысячелетиями и формировал национальное сознание и психологию. Основной тезис культурно-исторической школы заключается в том, что структура и развитие внутренних процессов этноса детерминировано исторически развивающейся культурно опосредованной практической деятельностью человека. Параллельно с этим направлением разрабатывалась мнемическая программа в кросскультурной психологии, которая изучала все возможные процессы памяти (включая историческую).

Прослеживая развитие научной мысли о проблемах души или духа народа, невозможно обойти французскую «Школу Анналов», с чьей легкой руки в мировой науке появилось понятие «ментальность». У истоков этого направления стояли Марк Блок и Люсьен Февр. Все то, что происходит с народом, не что иное, как проявление глубинных движений народного сознания и мировосприятия.

По Февру «наша история является идеалистической… ибо экономические факты, как и всякие другие социальные феномены, возникают из веры и воззрений». Если Февр по своим предположениям стоял ближе к психологическому изучению народной души, то Марк Блок отстаивал позиции социологической традиции, в чем перекликался с Дюркгеймом. В своих работах «Короли – чудотворцы» (1924 г.) и «Феодальное общество» (1939 г.) Блок говорит о «способах чувствования и мышления», вступая на путь антропологической истории и уделяя значительное внимание социальной дифференциации культурного поведения.

Изучение ментальности признается ключевым моментом исторического синтеза Ле Гоффом. Историческая наука, по его мнению, «тем и своеобразна, что она исходит из существования двух реальностей: реальности «как таковой» и представлений, которые создала эта реальность о себе у людей прошлого». Историю ментальностей он связывает с жестами, поведением, установками, но в то же время он резко возражает против бихевиористского истолкования Картина мира или иначе система ментальных представлений трактуется Ле Гоффом через «воображаемое», «чувственное», «символическое», через ценности и идеологию.

Автоматизмы поведения, то общее неосознанное и повседневное, что присутствовало в сознании каждого средневекового жителя, позволило Ле Гоффу говорить о неком общем ментальном фонде Средневековья, где «трудно разграничить абстрактное и «конкретное» и где «наслоение конкретного на абстрактное составляло основу ментальностей и чувствований средневековых людей».

Таким образом, уже в начале XX века в науке сложилось довольно четкое представление о существовании некой «души народа» как врожденной величины, обусловленной многочисленными факторами, один из которых выдвигался вперед, в зависимости от направления научной школы. Носителем «народного духа» являлся этнофор, реакции которого на внешние возбудители формировали модель этнического сознания и этнического поведения.

Первоначальная трактовка менталитета, введенная представителями историко-психологического и культурно-антропологического направлений, означала своего рода «психологическую оснастку» любой социальной общности, которая позволяла ей по-своему воспринимать как социальную среду, так и самих себя. Закладываемая в процессе воспитания и обусловленная этнической культурой, она становилась «живым» воплощением этнического сознания.

Разработку этой теории продолжает один из последователей «Школы Анналов» Жорж Дюби. Ментальность он понимает как систему, систему образов и представлений, различную у различных социальных групп.

«Мы убеждены, – пишет Дюби, – что все социальные отношения складываются как функция этой «системы образов», которая передается из поколения к поколению в процессе воспитания и обучения, и вследствие определенных экономических условий».

Выяснение сути и смысла любого исторического события или явления будет зависеть от того, какова эта система у того или иного исследователя. Специфика культурной среды, климата, индивидуальных способностей ученых может привести к совершенно разным выводам. Отсюда проистекает важность изучения среды обитания, а также ее взаимовлияние индивидом, выпестывающее само этническое сознание. «Без изучения ментальных установок невозможно создать тотальную историю общества – считает Ж. Дюби.

Метод ментального рассмотрения мира отстаивал и Мишель Вовель. История ментальностей лишь дополняет и уточняет историю социальную и подбирает под себя все области духовной жизни – считает он. Исследованная ментальность (как и этническое сознание) позволяет «не спасовать перед разваливающимся на части объектом исторического исследования и сохранить его целостное прочтение, учитывающее гигантскую работу себя над собой, которую представляет собой жизнь людей… При условии, что мы не будем видеть в истории ментальности ключ ко всем дверям, она больше, чем мода: это новая область знания открыта для постановки новых вопросов».

Воззрения Ле Гоффа, Дюби и близких к ним в этом вопросе Н.З. Дэвис, Ф. Арьеса, М. Вовелл, Ж. Демоме характеризуют лишь одну из тенденций в осмыслении ментальности в современных «Анналах».

Иную линию выражают взгляды Алэна Буро и Роже Шартье, в той или иной мере ревизирующих воззрения Дюби, Ле Гоффа и других близких к ним исследователей.

Таким образом, несмотря на различие в подходах и в терминологической разноголосице, «школа Анналов» утвердила статус исторической антропологии как науки, имеющей огромный исследовательский потенциал и позволяющей вести исследования этнического сознания любого народа любой эпохи в ее пределах.

Еще большим разнообразием в подходах к изучению внутренних механизмов существования этноса обладает вторая половина XX столетия. «На протяжении многих лет «этничность» является ключевым понятием антропологии и социологии, но тем не менее, по-прежнему представляется не ясным его значение, применение и соотношение с другими понятиями».

Антропологическая традиция, восходящая к работам Леви-Стросса, выдвигает на первый план общую символическую среду, порожденную этническим сознанием народа. Понятная всем и общепринятая система символов, выступает ценностно-нормативным регулятором поведения, способствует этнической консолидации. По мерее социального развития общество становится все более структурированным, а объединяющим началом может выступать символическая среда, «паутина значений и смыслов», которая отличает членов одной этнической группы от другой. Таково мнение К. Гирца.

Анализ, который должны вести этнографы и антропологи «представляет собой разбор структур сигнификации (structures of signification) – того, что удачно, – пишет Гирц, – поскольку создает впечатление, будто речь идет о работе шифровщика, хотя на самом деле эта работа подстать литературному критику – определение их социального основания и социального значения». Таким образом, интерпретация – главное направление в поиске истины.

Иной точки зрения придерживаются А. Кардинер, Д. Левинсон, Р. Линтон, А. Инхлес. Они отстаивают систему общеразделяемых поведенческих стереотипов. Семейная социализация личности является по мнению представителей этого научного направления наиболее значимой в формировании у человека восприимчивости к определенной культуре и сопричастности к этническому мировосприятию своего народа. Этническая культура как и этническое сознание достаточно консервативны. Специальные стереотипы, созданные народным сознанием, во многом определяют облик «модальной личности», ибо любой представитель народа является носителем целого рода этнообусловленных стереотипов, которые передаются их поколения в поколение. При этом необходимо учитывать историческую динамику системы стереотипов, опосредованной состоянием социальных отношений и институтов.

Проблемы этнического сознания, самосознания и этничности как таковой, тесно связанные между собой, положили начало дискуссии, начавшейся в начале семидесятых годов и приведшие к появлению трех теорий – примордиалистской, инструментальной и конструктивистской.

Наиболее радикальные «примордиалисты» относят этничность, со всеми ее компонентами, к врожденным качествам человека. Эволюционно-генетические идеи лежат в основе этой теории и изложены главным образом в трудах У Коннора, Р. Гамбино, К. Гирца, А. Прили, Г. Ван дер Берга.

Последний считал, что «с ростом размера человеческих обществ границы этноса становились шире, связи родства соответственно размывались. Однако потребность в коллективности более широкой, чем непосредственный круг родственников на основе биологического происхождения, продолжает присутствовать даже в современных массовых индустриальных обществах».

В рамках примордиалистского подхода существует также иное – эволюционно-историческое направление, связывающее этносы с социально-историческим контекстом.

«Инструменталисты» видят в этничности лишь артефакт, который конструируется отдельной группой людей, т. е. этничность ситуативна и мотивирована. Об этом читаем в сборнике статей «Этничность, теория и опыт», вышедший под редакцией Н. Глезера и Д. Мойнихана, где этничность – это средство достижения групповых интересов. Наиболее последовательно эту точку зрения отстаивают Л. Белл, А. Коэн, Дж. Окамура, М.П. Фишер, К Янг.

Характеризуя два вышеназванных научных подхода, М. Бэнкс прибегнул к метафорическому выражению, по которому примордиалисты помещают этничность «в сердце человека» а инструменталисты – «в голову».

Конструктивистское направление в зарубежной научной мысли представлено работами Б. Андерсона, Р. Бурдье, Э. Геллнера, Э. Хабсбаума и других. Конструктивисты выдвигают на первый план идеологию и идеологов, которые вносят в сознание людей необходимые идеи, в результате чего формируется этничность.

В отечественной науке существуют сторонники каждого вышеописанного направления, которые стали основателями аналогичных школ в России.

Параллельно с дискуссией о сути этничности, в 5070-е годы в Америке и Западной Европе появляются труды по проблемам этнического самосознания и этнической идентичности, которые выступают производными от национального сознания.

Так, в разрабатываемой Э. Эриксоном теории идентичности находим, что «формирование идентичности предполагает процесс одновременного отображения и наблюдения, процесс, протекающий на всех уровнях психической деятельности посредством которого индивид оценивает себя с точки зрения того, как другие, по его мнению оценивают его в сравнении с собой и в рамках значимой для них типологии; в то же время он оценивает их суждение о нем с точки зрения того, как он воспринимает себя в сравнении с ними и с типами значимыми для него».

Иными словами, совпадение контуров индивидуального сознания и этнического сознания приводят к высокой степени отождествления индивида с этносом.

В этой точке исследований пересекаются интересы ученых, разрабатывающих теорию идентичности кросскультурной психологии, в особенности его когнитивного направления, которое представлено Вудвортом, Гервином, Берри, Сигаллом и другими.

Исторические изменения, происходящие в сознании народа и индивидуальные изменения, происходящие с личностью на протяжении веков, попыталась связать воедино Саарбрюккенская группа.

Так, Р. Шведер полагал, что «не существует никакой отдельной самостоятельной социокультурной среды, не зависимой от человеческих способов извлечения из нее смыслов и возможностей, а всякий человек обретает свою субъективность и индивидуальную психическую жизнь (сознание) посредством извлечения смыслов и возможностей из социокультурной среды и их использование».

Дж. Брунер утверждал, что центральное место в культурной психологии этноса занимают теоретические представления о мышлении, канонические структуры повествования, т. е. представления в сознании человека событий, которые организуют процессы смыслообразования у людей в их повседневных занятиях

Расширил и уточнил взаимосвязь этничности и культуры М. Коул. Культура, по его мнению, приводит к возникновению «культурной привычки поведения», основанной на артефактах, как на ее элементарных единицах.

В современном зарубежном научном пространстве, несмотря на обилие школ и направлений, проблемы внутреннего содержания этноса остаются не решенными. Основными причинами служат отсутствие междисциплинарного подхода, объединившего бы культурную, социальную, психологическую и биологическую суть этнического сознания, а также чрезмерная искусственная идеологизация данного феномена.

Национально-психологические проблемы о научной мысли русского зарубежья

Отдельную страницу в истории научной мысли по проблемам этноса занимают ученые, философы и мыслители русского зарубежья. Находясь вдали от своей родины, своего народа, их взоры обращались к России, к населявшим ее людям. Острое чувство оторванности предавало их размышлениям глубину и отточенность. Анализ национального характера, психологии, причин и следствий тех или иных типичных для русского народа поведенческих актов и культурных стереотипов бывает порой слишком эмоционален, но это не преуменьшает глубину мысли.

Учение о национальном русском характере наиболее полно в русской философии было развито П.А. Бердяевым. Проблему особенностей русской мысли, сознания и менталитета Бердяев трактует в русле философского идеализма.

«Корни идеализма заложены глубоко в земле… он в высшей степени национален и вместе с тем универсален. Эти корни лежат в глубине русского национального духа».

Если принять существование национального духа (характера) за данность, он не может не отражать исторически сложившихся свойств психологии, отличающих один народ от другого. Национальный характер и сознание формируются под воздействием географических, политических, социально-экономических условий существования народа. И чем сложнее и противоречивее эти условия, тем сложнее и противоречивей национальный характер.

«Н.А. Бердяев отважился взять на себя в высшей степени ответственную задачу, – пишет А.А. Клизеветтер, – очертить духовный облик русского народа на основании присущих русскому народу религиозно-нравственных идеалов».

Противоречивость психологического склада русского народа Бердяев объясняет бурной и драматической историей России. Одни черты национального духа в ходе исторического развития исчезают, другие, напротив, закрепляются. Национальный параметр динамичен, но изменения не происходят молниеносно, они имеют значительную временную дистанцию. Политические, социально-экономические катаклизмы несколько ускоряют трансформационные процессы.

В начале века русский менталитет подвергся насильственной ломке в связи с событиями большевистской «модернизации» и формированием в ходе нее нового, советского человека. По словам Бердяева, «русская жажда абсолютной свободы» обернулась рабством, «русская жажда абсолютной любви – ненавистью». Бердяев не оставляет в стороне и географический фактор. Историческая родина, которая характеризуется географической экологией местности, отличает «нас» от «не нас» в этническом отношении. Своей емкой метафорой: «русская душа порабощена ширью», Бердяев обратил внимание на влияние природы, ландшафта, в котором формируется русская этничность, на социальные характеристики национального сознания.

Но какую бы грань этнической теории не обыгрывал Бердяев, во всех своих трудах он придерживался единому методологическому кредо.

«Нация есть понятие духовное. Национальный дух не может быть ограждаем и укрепляем насильственными, материальными, мероприятиями… Кроме бескровного отвлеченного космополитизма и насильственного, безнравственного национализма, может быть еще третья идеалистическая точка зрения на национальность, полагающая национальный дух не в задачах государственности, а в самобытном, творческом осуществлении универсальных общечеловеческих задач».

В этой идее Бердяеву вторит другой выдающийся богослов и философ С.Н. Булгаков. Эволюционную теорию этничности он подвергает резкой критике, считая, что она бессильна справиться с проблемой становления национальностей. Здесь он отдает пальму первенства сложным этнографическим смешениям, признавая, тем не менее, и то, «что национальности родятся, т. е. что существует историческая грань, за которою этнографическая смесь превращается в нацию с ее особым бытием, самосознанием, инстинктом, и эта нация ведет самостоятельную жизнь, борется, отстаивая свое существование и самобытность».

Не отрицая исторический аспект национального духа, характера, сознания, Булгаков все же не ставит его выше религиозного. Так, мировоззрение и уклад жизни русского народа он определяет христианской верой. «Как бы ни был темен, непросвещен народ наш, но идеал его – Христос и его учение, а норма – христианское подвижничество». Национальная идея, как порождение этнического сознания «опирается не только на этнографические и исторические основания, но прежде всего, на религиозно-культурные, она основывается на религиозно-культурном мессианизме, в который с необходимостью отливается всякое сознательное национальное чувство».

Интересны и порой противоречивы выдвигаемые Булгаковым методологические принципы и исследования этноса.

Но, несмотря на его учения, он считает, что изучение метаморфозы национального самопознания все же возможно, для этого необходимо лишь приобщиться к продуктам народного творчества. «В эпохи возбужденного, обостренного национального самосознания открываются глаза и язык, лирика, эпос, искусство, обычаи». Особое место здесь принадлежит языку, в котором запечатлевается душа народа. Он есть «отражение и создание души народной».

Иной путь в попытках отыскать суть различий между народами избран И.М. Буниным. Он использует сравнительно-сопоставительный метод. Сравнивая реальное поведение типичных представителей французской и американской буржуазии, он апеллирует к лежащим в его основе различным ценностям.

Автор пытается обнаружить исторические корни ценностных ориентаций французской буржуазии: воздействие ценностей дворянства, ремесленничества, антибуржуазные традиции литературы, ценности католицизма, протекционистская государственная политика.

В различных ситуациях может доминировать тот или иной фактор, но в общем плане следует придерживаться концепции системного воздействия. Это означает, что можно утверждать о доминировании в определенных культурно-исторических ситуациях, допустим, экономики или религии, но нельзя вывести, скажем, протестантство из экономических интересов буржуазии, а капиталистическую экономику из «капиталистического духа». И то, и другое имеет свою собственную предысторию, редуцируемую к воздействию других сторон человеческого бытия.

Большой интерес представляют труды Б.Г. Вышеславцева. Популярность русского искусства и русской мысли он попытался объяснить в своем докладе «Русский национальный характер», зачитанный им в Риме в 1923 году, но изданный только в конце столетия.

Разгадку национального характера Вышеславцев видит в бессознательной сфере народной психологии через мудрость народного эпоса, в которой, по его словам, «подсознательная душа народа высказывает… то, чего она втайне желает или чего боится». Психоаналитическое толкование русских народных сказок идет у Вышеславцева в двух направлениях: в выявлении того, чего народ боится и того, о чем мечтает. В первом русле автор приходит к выводу, что русский народ «боится бедности, еще более боится труда, но всего более боится «горя», которое привязывается к нему».

Вышеславцев не ограничился анализом устного народного творчества. Он, как и многие представители русского зарубежья, пытался понять причины возникновения и столь широкого распространения большевизма в России, пытался нащупать его связь с национальным сознанием. Не найдя ее, он пришел к выводу об их географической, культурной и социальной несовместимости.

«Нет ничего более противного для русского человека, как законничество, да критизм, комиссариат и бюрократизм, составляющие сущности социализма, нет ничего более чуждого и неуместного на фоне русской природы, ее лесов, полей и деревень, как эти красные тряпки и звезды, и лозунги. Для социализма нужна каменистая почва лондонских или парижских предместий; в русском черноземье он не пускает ростков… Русская поэзия, русская музыка, русский язык отказываются вмещать марксизм».

История постсоветской России подтверждает слова философа, потому что народный характер необычайно устойчив, ему не возможно навязать нечто чуждое и неприемлемое даже силой. За любыми колебаниями все же можно отыскать «скрытые, но не всегда присутствующие потенции; так что из глубокого понимания характера можно прочитать всю его судьбу». Все исторические приобретения и потери отражаются на психическом складе нации. Судьба и характер русского народа также скрыты в его истории.

О том же рассуждал и другой русский философ – И.А. Ильин. Напряженный духовно-нравственный подвиг глубинного постижения смысла национальной принадлежности в жизни человека, вызванный у многих русских религиозных философов насильственной разлукой с родиной, привели к истинным вершинам человеческой мысли по вопросу межнационального общения, взаимопостижимости и самосознания.

Патриотизм и чувства родины, по Ильину, составляют фундамент народного духа. Национальный характер имеет массу граней, свойств и проявлений, но если они не произрастают из чувства привязанности к родной земле, говорить о национальном духе невозможно. Чувство родины это «творческий акт духовного самоопределения».

Именно в духовной культуре есть суть национального сознания и характера. Осознанная этническая и национальная принадлежность пробуждает в человеке духовность, которая должна иметь форму национальной духовности.

Познать «душу народа» означает познать духовность его национального характера «… тот, кто чует духовное и любит его, тот знает его сверхнациональную, общечеловеческую сущность. Он знает, что великое русское – велико для всех народов; и что гениальное греческое – гениально для всех веков; и что героическое у сербов заслуживает преклонения со стороны всех национальностей; и то, что глубоко и мудро в культуре китайцев или индусов, – глубоко и мудро перед лицом всего человечества. Но именно поэтому настоящий патриот не способен ненавидеть и презирать другие народы, потому что он видит их духовную силу и их духовные достижения».

Национальное единение людей возникает из сходного «душевно-духовного уклада», который подразумевает сходную любовь к единому, сходную судьбу, единый язык, однородную веру, одинаковое созерцание. Каждое действие, каждый жизненный акт (рождение, вступление в брак, смерть, манера трудиться и отдыхать, горевать, радоваться и т. д.) облачается народом в свои неповторимые формы, совокупность которых рождает национальную культуру.

«Творить свое и по-своему, но так, чтобы наше и по-нашему созданное было на самом деле верно и прекрасно, т. е. предметно» – вот в чем видит Ильин задачу любого народа, в то время, как задача ученых исследовать эту «предметность». Для этого Ильин предлагает, во-первых, анализ центральных понятий избранной темы, во-вторых, необходим отказ от этических и прочих оценок.

Однако в отличие от Вышеславцева, Ильин не считает этническое сознание и психологию устойчивым феноменом. Под воздействием исторических событий, утверждает он, происходят серьезные метаморфозы в этническом сознании. На примере родного ему народа он показывает, как выдвигались в качестве доминирующих лишь те качества, которые способствовали выживанию нации.

«Из века в век паша забота была не о том, как лучше устроиться или как легче прожить, но лишь о том, чтобы вообще как-нибудь прожить, продержаться, выйти из очередной беды, одолеть очередную опасность и это исподволь меняло характер народа».

Заметный вклад в трактовку национального духа и характера в 20-е годы XX столетия внес Л.П. Карсавин. Методологии изучения глубинных процессов этноса посвящена его работа «Восток, Запад и русская идея».

Бесконечно богатое разнообразие природных, общественных и духовных явлений, он подчиняет тождеству двух найденных им принципов: всеединство и стяженность. Развивая первый из принципов, Карсавин пишет, что «смысл или цель индивидуального существования, существования народа, либо общества должны быть понимаемы только с точки зрения всеединства. И если действительно у русского или французского народа есть своя особая миссия, эта миссия осуществляется в целом». Познавая народ, он познает стяженное воедино многообразие классов, сословий, личностей.

Другим принципом системы Карсавина является расщепление одного качества народной души на полярные противоположности. Этот Карсавинский метод использовал позже Лосский. И еще один метологический принцип учения Карсавина, который следует помянуть, это реалистичность исследования любого этноса. Любой момент действительности несет в себе скрытый смысл и может служить началом истолкования народного сознания.

Интересны взгляды Карсавина на общую теорию этничности. Народы относятся по его терминологии к коллективным историческим индивидуальностям, свободным от каких бы то ни было биологических или антропологических признаков. При этом каждая коллективная историческая личность всегда выражается (индивидуализируется) в личностях низшего порядка и несет на себе отпечаток социально-классовой структуры. Введенное Карсавиным понятие коллективной исторической индивидуальности (раскрывающее этническую суть народа) включает в себя наиболее типичные и существенные явления, входящие в различные системы (напр. систему этики, эстетики и т. д.).

В анализе воззрений русского зарубежья на сущность наций, национальное сознание и характер, исключительно важное место занимают методологические и мировоззренческо-метафизические корни суждений Н.О. Лосского. Верный принципам метафизически иерархического персонализма, он полагал, что все социальные организмы – от личности до нации и человечества соподчинены друг другу. Организаующим началом любого из этих организмов является душа.

Изложение своего понимания этнопсихологии народа он начинает с утверждения, что «каждый народ есть личность более высокого порядка, чем личное бытие каждого отдельного человека; лица, принадлежащие к составу народа, суть органы народа». Трудность исследования национального характера состоит в том, чтобы определить, какие свойства и качества народа представляют первичное, а какие из них лишь производные от них.

По Лосскому, первоосновой выступает русская религиозность. Жизненный опыт русского человека замкнут на религиозной вере. Бесконечные размышления о смысле жизни стали достоянием национального сознания русских. Этим объясняется появление плеяды великолепных русских философов этого направления – С.Н. Трубицкого, П.А. Флоренского, С.Н. Булгакова, С.Л. Франка, Н.А. Бердяева и самого Лосского.

«Русские» достоинства и недостатки связанны Лосским в пары противоположностей – методологический прием, заслуживающий внимания и объясняющий причину трудностей в определении народной сути. Так у главной характеристики русских – религиозности – есть антипод – земной реализм. А «у русских революционеров, ставших атеистами, вместо христианской религиозности явилось настроение, которое можно назвать формальной религиозностью, именно страстное фанатическое стремление осуществить своего рода Царство Божие на земле, без Бога, на основе научного сознания», т. е. религиозный мифологизм.

Современного исследователя проблем этничности привлекают еще два постулата учения Лосского. Первый из которых связан с гармонией культур, которая может быть положена в основу отношений между народами.

«Совместно творить гармоническое единство жизни, сверкающей богатыми красками различных культур можно лишь в том случае, если мы будем сочувственно вживаться в чужие культуры, постигать их как свою собственную и таким образом воспитывать в себе способность восполнять друг друга своим творчеством».

Второй постулат гласит о необходимости создания разумной системы национального воспитания. Сущность нации, справедливо полагает Лосский, трудно выразить в абстрактных понятиях, потому что «главным средством воспитания должны быть интеллектуальное и эмоционально-волевое вживание в саму конкретную жизнь, само конкретное содержание национального творчества, как оно выразилось в религии, в истории, в языке, в литературе, в искусстве, вообще в культуре народа».

П.Б. Струве в своей оценке событий 1917 года отличался от многих ученых, считавших социалистическую революцию и большевизм проявлением национального духа русского народа. Струве отметил не этнопсихологические, а социальные причины произошедшего, выводя их, однако, на уровень национального сознания русских (возможно в силу их беспечного отношения к быту, как сказано, к примеру, у Ильина). Это и привело к «досадной исторической случайности», которую необходимо исправить и которая была исправлена спустя 80 лет.

Отнюдь не исторической случайностью трактует большевизм И.Л. Солоневич. По его мнению, это расплата за грехи России, накопленные ею в последние века. Национальный характер и ход истории он объясняет идеей национальной доминанты, трансформация которой может грозить народу национальной катастрофой. Каждый народ имеет доминанту национального характера: «некую сумму, по видимому, наследственных данных, определяющих типичную реакцию данной нации на окружающую ее действительность», в то время как сама действительность, по Солоневичу, не имеет никакого влияния на общий склад национального характера. Русская доминанта «заключается в государственном инстинкте русского народа, или что почти одно и тоже, в его инстинкте общежития».

Из учений перечисленных представителей русского зарубежья вырисовывается образ этничности как общности расы, языка, территории, религии, материальной и духовной культуры, т. е. совокупности объективных характеристик.

Так, исследователь национальных параметров русского бытия Г.П. Федотов в своих работах отличается завидным реализмом. Этнос, по его мнению, «не расовая и даже не этнографическая категория. Это категория прежде всего культурная, а во вторую очередь политическая. Не народ создает историю, а история создает народ. В процессе исторической эволюции приобретается культурное единство, в которое входит религия, язык, система нравственных понятий, общность быта, искусство, литература». Упущенное Федотовым территориальное единство дополнено Ильиным.