Текст книги "Традиции & Авангард. №2 (9) 2021 г."

Каждый вдох обретал ценность и вес.

Со стороны деревни послышался гул. Песчаную мглу распорола наглухо тонированная «Нива» с местными номерами. Я обернулся. Мерзликин сидел за рулем с открытыми глазами, не двигаясь. Тогда я подскочил к задней двери нашего авто. Там, на полу, валялся АК-74М, поставленный на предохранитель.

«Нива» затормозила. Я пригнулся, рассчитывая быстро схватить автомат, залечь за колесо. Водительская дверь «Нивы» открылась. Из автомобиля вышел чеченец лет пятидесяти с острым лицом. На его голове горной башней вздымалась папаха. Он был безоружен и быстро приближался ко мне.

– Что случилось? Помощь нужна? – спросил он, рассматривая передок «девяноста девятой».

– Спасибо, кажись, живы, – ответил я. – Счастье, что мы не в Аргуне.

– Куда ехали-то, ребята?

– Начальника одного встречать. Вот встретили.

– На все воля Аллаха, – пожал плечами чеченец, – значит, таков урок. Берите «Ниву» и езжайте. А я позвоню брату, мы отволочем ваш металлолом ко мне. Я неподалеку живу, в Борзое.

– Какую «Ниву»? – опешил я.

– Здесь что, кругом «Нивы»? Мою берите и езжайте.

Я не поверил своим ушам.

Чеченец, которого звали Али, выписал доверенность прямо на капоте своей «Нивы» и протянул нам ключи. Мерзликин снова попытался сесть за руль.

– Я сам поведу, – остановил его я. – А ты дуй пешком в полк. Доложи командиру, что вел транспортное средство в состоянии алкогольного опьянения, спровоцировал аварию. А я вечером проверю.

– Ах ты, крысеныш… – процедил Мерзликин. – Ты че, перед чехами рисуешься?

– Шагом марш, товарищ лейтенант.

– До продуктового хоть подбрось.

– Шагом марш! – взорвался я.

Я сел за руль и, не сразу поймав первую передачу, тронулся. Али в зеркале заднего вида воздел ладони к небесам.

В назначенный час я встретил полковника. В Чечню он приехал впервые и оттого нервно смолил одну сигарету за одной. Увидев мой разбитый лоб, испугался:

– Под обстрел попали?

– Об люк танка ударился, – соврал я. – Все нормально. Рабочие моменты.

С тех пор я избегал водки. На полковых мероприятиях просто переворачивал стакан. Моя деревянная чаша оставалась запечатана. И теперь Эбе не могла подобраться ко мне.

На Кольском полуострове, в зоне шквалистых ветров, там, где встречаются Баренцево и Белое моря, вбит в сопку населенный пункт Гремиха. Дороги по суше сюда нет. Оказаться здесь можно только по воде или по воздуху.

Раньше здесь был саамский погост, который снесли, чтобы построить первый русский концлагерь. В 1941 году была основана Йоканьгская военно-морская база. Впоследствии она получила грозное имя – Гремиха. Американцы называли ее «Осиным гнездом» (Vespiary).

Сейчас «Осиное гнездо», державшее в страхе всю северную Атлантику, практически опустело. Но еще в восьмидесятые на улицах кипела жизнь. Тридцатитысячное население обеспечивало защиту северных рубежей родины. Курсировали подводные лодки, неся по всему миру ядерные жала Красной империи. База имела собственные корабли охраны, средства ПВО, морскую пехоту и даже боевых водолазов. Отец-подводник говорил, что одна Гремиха способна уничтожить землю трижды. Может, и хорошо, что она пришла в запустение.

Каждое утро меня возвращал к реальности будильник. Я вскакивал с кровати, наблюдая сквозь заиндевевшее стекло окна привычную картину. У пирсов дремали с четыре десятка чернильно-черных хорд. Иногда на пирсах собирались люди с цветами, играл военный оркестр. Это провожали в поход подводников. Моряки покидали базу, как правило, на полгода, проходили под арктическими льдами, а оттуда выходили на простор мирового океана.

Я повязывал на шею пионерский галстук, шел в школу, которая всегда бурлила, как водоворот. Ветер бился в окна, а я в очередной раз пытался понять, зачем кому-то понадобилось делить диагонали параллелепипеда точкой их пересечения. Зато на переменах было весело. В коридорах вовсю работали биржа, казино и рынок. Поиграть, обменяться и просто купить что угодно можно было за особую детскую валюту – вкладыши от жвачек.

Школу я покидал в обед, когда городок уже накрывала ранняя северная ночь. Я брел в музыкальную школу на ненавистное сольфеджио. Из всех этих уроков помню только «Зимнюю дорогу» Георгия Свиридова. Меня поразило, с какой неимоверной точностью композитор с помощью звуков изобразил путь человека сквозь пургу. Жизнь была достаточно однообразна. Хотя иногда школьников выводили на экскурсии. Мы отправлялись (сюрприз, сюрприз) на подводные лодки. Куда бы еще?

Однажды в начале новой календарной зимы, когда ненадолго зажглось новое короткое утро, я привычно запихивал в портфель учебники со стола. Отец вдруг сказал, что у него есть новость. Я напрягся. Предыдущей новостью была смерть Цоя. Тогда я не обрадовался. Сейчас, судя по мрачному отцовскому виду, новость была не лучше. «Неужели Гребенщиков того? – подумал я. – Или, не дай бог, Кинчев?» Но папа отрешенно сообщил, что больше нет СССР.

– А что же теперь есть? – удивился я.

– Не знаю. Ничего.

– Получается, школы тоже нет? – спросил я с робкой надеждой.

– Школа есть. Страны нет.

«Ничего», о котором говорил отец, обрушилось стремительно. Сначала превратились в бумагу деньги. Однажды мы с сестрой стояли в очереди, чтобы поменять деньги на туалетную бумагу – неизвестно, что из них было дороже. Мимо нас катилась группа «революционных» матросов. Только вместо красных флагов у них были разноцветные – азербайджанские, армянские, молдавские. Матросы не требовали земли и фабрик. Но наотрез отказывались подчиняться офицерам страны, которой не стало.

На полках военторгов стояли лишь пирамиды унылых консервов. В квартирах первых этажей открывались

«комки» – первые коммерческие магазины. Предприимчивые люди, которых звали Сурен, Марат и Изик, начинали делать бизнес. Флотские капитаны регулярно покупали у Сурена едкий турецкий спирт Royal и пытались понять, что же теперь делать.

– Бурбулис этот хренов куда полез?

– Против референдума – значит, против народа!

– Вялым членом крепкой страны не построишь!

– Это все Меченый со своим плюрализмом!

С атомных крейсеров снимали фильтрационные кассеты, богатые редкоземельным палладиумом. Их свозили в Мурманск, сдавали барыгам за триста долларов штука. Этого хватало, чтобы прокормить семью несколько месяцев.

Военнослужащие увольнялись, увозили семьи. Единственная дорога города вела в пустоту – обвиваясь вокруг сопки, поднималась наверх. Город умирал: первыми пустели дома по верхней улице – Бессонова. Музыкальная школа и библиотека, словно повинуясь незримому оползню, переехали ниже. Закрылся военный госпиталь, умер магазин «Мебель».

Но кто-то, наоборот, приезжал. Например, американские офицеры. Они больше не боялись ядерных ос, а проверяли, как уничтожаются их жала. Вступил в силу договор об ограничении вооружений. Бывшие советские офицеры поили бывших противников «роялем» и возили на оленью охоту. Американцев рвало с перепоя, а наши отцы чистили от блевотины черно-золотые вензеля натовских мундиров.

Опоры линии передач, питавшей город, рушились, словно устав от неопределенности. Электроснабжение могли восстанавливать месяцами. Все время ремонта город получал энергию от реакторов атомных субмарин. Мощности не хватало, и электричество давали по расписанию – по два часа в день. В час «Ч», когда включали свет, оживал будильник, воскресали из темени небытия забытые предметы. Светлое время рассчитывали по секундам. Каждый член семьи знал свой маневр: кипятить воду, мыться, готовить пищу, делать уроки.

Зато в Доме офицеров свет был всегда. Гремихинские дети носились по лестничным пролетам. Каждый день в единственном кинотеатре бесплатно показывали художественный фильм «Кинг-Конг». Не менее двадцати раз я наблюдал, как гигантская обезьяна покидала родной остров, чтобы совершить свое печальное путешествие на небоскреб. Снова и снова, раз за разом обреченное чудовище на крыльях вполне человеческих алчности и честолюбия неслось к неминуемой гибели. Этот несчастный примат до сих пор кажется мне олицетворением всей человеческой цивилизации.

Я выучил этот фильм наизусть. Там был момент, когда перед объективом камеры, заставляя зрителей кричать от неожиданности, резко появлялся туземец в маске. Первое время, дождавшись появления туземца, я смотрел в сторону, смакуя испуг соседей. Но уже через две недели лица всех соседей оставались каменными.

Мы, пацаны, предпочитали тусоваться в канализационных коллекторах. Там было безопасно и тепло. Однажды мы решили объединиться в банду и стоять друг за друга до смерти. Нам нужно было название. Грозное и красивое. Красный читал в это время Марио Пьюзо. Одна из семей – врагов клана Корлеоне – называлась Таталией. Дерзкое сочетание букв понравилось всем и сразу. На школьных столах и стенах подъездов стали появляться граффити: «Таталия навсегда». Сами того не подозревая, мы занялись пиаром и брендингом. Организации нужен был штаб. В брошенном доме по улице Бессонова мы подыскали уютную двушку с видом на белое безмолвие.

Хозяева-крысы вроде бы ничего не имели против новых жильцов. Мы раздобыли диван, пару столов, стулья. На стене повесили постер Слая в образе лейтенанта Кобретти. Сталлоне сжимал пистолет с лазерным прицелом, а из уголка лукавого рта торчала спичка. У себя на базе тайное общество распивало водку «Зверь» и иногда целовалось с гарнизонными красотками. Порой пьяные таталийцы начинали прыгать из окон третьего этажа. Опасности не было никакой: снег закрывал весь первый этаж.

Ученики младших классов свято верили, что «Таталия» грабит банки. Конечно, это не соответствовало действительности. «Таталия» совершала налеты на магазины. Использовалось несколько схем. Обычно мы заходили толпой, выстраивались перед продавщицей, просили продемонстрировать японский двухкассетник Akai. В это время один из парней проникал в дальний конец прилавка и тащил из-под него пачки сигарет, сникерсы, видеокассеты. Плевое дело. Бывали авантюры и посложнее. Например, вечером один из нас заходил в магазин и тайком отодвигал щеколду на форточке. Дождавшись ночи, вечные соперники Корлеоне возвращались с двумя санками и кокер-спаниелем на поводке. Сани предназначались для товара, собака – для маскировки. Решеток на окнах еще не существовало, и форточка легко вдавливалась внутрь. Щуплый Балабан снимал куртку и пролезал внутрь. Вскоре сквозь форточку на снег вылетали бутылки коньяка «Наполеон», орехового ликера «Амаретто», пачки сигарет More с ментолом. По ночам вся база стояла на ушах. «Таталия» употребляла награбленное.

Однажды под утро меня привели домой товарищи. Прислонили к двери, нажали звонок, убежали. Грозная мафия очень боялась моего отца. Того в очередной раз интересовало, где я шлялся. Шерсть кокер-спаниеля, казалось, навсегда пропиталась табачным дымом. Иногда меня провожали домой и милиционеры. Как-то после очередного разговора с сержантом о подростковом воспитании отец зашел в комнату, присел на табурет и сказал, что мне пора выбирать путь в жизни. На тот момент их было два – тюрьма и армия. Я выбрал вторую дорогу. Так я поступил в военное училище. Кажется, это был лучший выход в мир. Из восьми «гангстеров» «Таталии» половины сейчас нет в живых. Иногда мы, выжившие, созваниваемся, шутим между собой, что оказались заперты в романе Агаты Кристи про десять негритят.

Гремиха смотрит на залив черными глазницами окон. Лодки давно пущены на металл вместе с пирсами. Не играет больше оркестр, да и людей там уже нет. Тундра медленно возвращает свое, прорастая хищными ростками в стыках бетонных плит.

Я был залетчиком. Всегда. Нарушать воинскую дисциплину вместе со мной отваживался не каждый. Мне не везло: то в разгар самоволки повстречается в метро проверяющий офицер, то он же вдруг восстанет из груды шинелей в шкафу или материализуется из пара в варочном цеху. Все это случалось со мной – и даже не по одному разу.

Юным майским вечерком жизнь сорок третьим трамваем звенела мимо. Мы в общаге скучали в карты. Пенного пива хотелось, кудрявых красавиц. Но сначала все же пива. За которым надо было кому-то сбегать. Добровольцев не было и быть не могло. Решили: за пивом отправится тот, от кого отвернется удача. Раздали подкидного. С первой же раздачи мне зашли козырные валет, дама и король. Проиграть было невозможно при всем желании.

За пивом я отправлялся не впервой. Путь пролегал через университетский забор. В нем не было дыр. Но на самом верху кто-то отломал два острия на чугунных пиках. Маршрут десантирования был известен многим. Курсанты в заборе, случалось, застревали. А острия отломал, по слухам, некий толстяк, который как-то зацепился за пики ремнем, да так и повис среди ночи. Но хотя бы не зря провисел.

Перелез я быстро, но шумно – звенела курсантская пивная мелочь. Я уже было решил, что мне везет, как услышал самые нежеланные в сложившихся обстоятельствах слова:

– Товарищ курсант!

Надпочечники выстрелили адреналином. Двое. Старший лейтенант оказался похож на деятельного гнома. Его голова ходила по кругу, как прожектор. У второго были красные щеки и капитанские погоны. На выпяченной груди бездной ада зияла черная метка: «Начальник патруля». Сейчас я завидовал Билли Бонсу, который, получив от слепого Пью зловещее послание, сразу же помер от апоплексического удара. Бдительный взгляд капитана тем временем засек расстегнутую пуговицу на кителе – нарушение формы одежды. Начальник патруля приказал застегнуться.

«Ничего не случилось, – успокаивал я себя, старательно хлопая по немедленно застегнутой пуговице. – Подумаешь, к форме одежды привязались. Только и всего. Они даже не требуют предъявить увольнительную».

– Где ваша увольнительная записка, товарищ курсант?

Это было очень плохо. Ведь таких документов я не держал в руках очень давно.

Нужно было быстро решать, в какую сторону смываться. Пьянея от адреналина, я полез в нагрудный карман.

«Парк Первомая или Танковый проезд?» – гадал я, щупая войлочные катышки на дне кармана. Несуществующую записку я доставал целую вечность. Старлей уже открыл рот для финальных страшных слов, я съежился, машинально продолжая бессмысленные манипуляции в кармане. Хотелось волшебного спасения, но чудес, как я знал, не бывает.

– Отставить, – вдруг бросил старлей.

И двинулся за капитаном. Они решительно направились к очень странному человеку, одетому в военные штаны и гражданскую куртку. Тот что-то подозрительно насвистывал у забора, в тени тополей.

«Это мне повезло, что ли? – думал я, заходя в магазин “Синичка”. – Сейчас бы объяснялся с дежурным».

Галеты на полке магазина, по странному совпадению, были в точности такими, что выдавали в универе курсантам.

– Хорошие у вас галеты, – сказал я продавцу. Фамилия на его бейджике заканчивалась на «ян». Прямо как у начальника нашей столовой. – Дайте мне восемь бутылок «Бабаевского».

Вывалив на прилавок комок купюр и присыпав его мелочью, я схватил пиво и метнулся за дверь. На Волочаев-ской патруля не было. Пересчитав в пакете драгоценные бутылки, я двинулся в обратный путь.

У точки телепорта с отломанными пиками меня ждал сюрприз. По соседству с забором, на плацу, начиналось внеплановое построение. Курсанты параллельного факультета выстроились коробкой, внимательно слушая выступавших внутри офицеров. Попасть на территорию универа можно было еще через одну лазейку, у санчасти, но, во-первых, это было далеко, а во-вторых, существовал риск снова столкнуться с бандой Слепого Пью – то есть, конечно же, с офицерским патрулем. Я протиснул пакет сквозь прутья решетки, аккуратно прислонил его к обратной стороне забора. Огляделся: никому вроде бы не было до меня дела. Стремительно и привычно я перемахнул преграду. Строй все так же стоял по стойке смирно. Единственная дорога вела к арке, а значит, пройти мне предстояло вдоль всего строя. Постояв у решетки некоторое время, я схватил свою ношу, резко выдохнул и пошел.

На середине плаца в мою сторону стали поворачиваться. Я вжал голову в плечи, ускорил шаг. А что оставалось делать?

Я шел и шел. Мне уже казалось, что я прорвался, как из центра строя прозвучала команда:

– Товарищ курсант, ко мне шагом марш!

Конечно, я знал этот голос. Ко мне обращался сам полковник Давиденко, начальник факультета. Надо было развернуться, подойти к нему строевым шагом, принять на себя наказание, лишить себя и товарищей пива. А с другой стороны – до спасительной арки осталось меньше пятидесяти метров. И я все еще несся к ней, не переходя на бег, вспоминая навыки спортивной ходьбы. Сотни курсантских глаз буравили меня. Кто же, кто этот смельчак, который игнорирует приказ самого полковника Давиденко?

– Товарищ курсант! Вы оглохли? – взорвался полковник.

Двадцать метров. Почти ушел.

– Взять его! – грохнул танковым залпом новый приказ.

За мной погнались офицеры. Они сняли свои фуражки и, смешно держа их в руках, страшными скачками неслись по моему следу, как разъяренные кенгуру. Прижимая пакет к груди, я перешел на бег, влетел в арку, проскочил поворот, помчался вдоль обратной стороны учебного корпуса. Бутылки в пакете колотились друг о друга, подозрительно шипели. Я на мгновение обернулся. Меня преследовало четыре человека. Я помчался к курсантской столовой. По счастью – мне повезло! – на дежурство заступил младший курс моего родного факультета.

– Братцы, спрячьте! За мной погоня.

Не спрашивая лишнего, парни деловито побежали со мной на второй этаж. Укрывали самоходчиков они, может быть, не впервые. Обеденные залы, тощие столы – не спрятаться. Дальше – овощерезка, тележки вдоль стен. Еще дальше – короба алюминиевых моек, старый советский холодильник ЗИЛ в углу. Неприступный, как Форт-Нокс. Зловещий, как Алькатрас. Забитый хламом, как мусорный бак в разгар переезда. Отключенный от сети.

– Дежурный по столовой, ко мне! – донеслось снизу.

Вышвырнув мусор из камеры рефрижератора, я полез внутрь. Курсант лязгнул тяжелой дверью, оставив меня, скрюченного, наедине с вязкой тьмой. Вдох-выдох. Жирные стенки камеры пахли сливочным маслом. Выдох-вдох. Снаружи ничего не было слышно: плотная резина по краям двери не пропускала звук. Воздух быстро нагрелся, дышать хотелось все чаще. По лицу, затылку, спине сбегали ручейки не то пота, не то вулканической лавы. Кислорода уже не было. Вытерпеть это не оставалось никаких сил: нужно было открыть камеру и если не выпустить меня, то хотя бы проветрить мое узилище. Я лихорадочно ощупывал дверцу – ни малейшей зацепки. Чертов холодильник открывался только снаружи! Я стал барабанить костяшками пальцев по двери.

– Парни! Парни! Где вы?

Без ответа. Я забыл про конспирацию и стал колотить кулаками. Ничего. «А может, дверь можно выдавить?» – мелькнула отчаянная мысль. Но коварный металл лишь слегка выгибался.

Я не то чтобы смирился с нарядами вне очереди. Я о них мечтал. Только бы выбраться отсюда. Я верещал раненым зверем, долбился затылком в потолок, толкался плечами, пытаясь раскачать ЗИЛ. Ни фига. Извивались перед глазами предвестники гибели. Это были белые ленты. Без начала и конца. Они опутывали меня, куда-то уволакивали. Я отъезжал. Мысли уплывали, словно никогда и не принадлежали мне.

Вдруг откуда-то снаружи моего гроба я услышал звуки возни. Или почудилось? Я замер. Все лимиты удачи на сегодня я исчерпал. Повезти мне уже не могло. Резко отлетела в сторону дверь. Лицо умыл воздух. Счастливым шариком я выкатился на бетонный пол. Надо мной стояли двое парней в белых передниках, движения их были быстры, сноровисты и профессиональны. Подхватив меня под руки, парни подтащили мое тело к окну.

– Офицеры закрывают вход, будут обыскивать все.

– Братцы, родные, да черт с ними. Я сдаюсь. Я жив.

– Что? Времени нет. Валера, я подержу, снимай занавеску с телеги.

Ребята суетились, скручивали белую ткань в подобие каната, крепили к трубе. Мне было все равно: я уставился на березовую листву. Счастьем было снова видеть ее!

На лестнице раздался крик:

– Наряд по столовой, строиться!

Конец веревки упал вниз, меня снова схватили, подняли, подтащили к подоконнику. Из окна я вылез уже сам, послушно перенес вес тела на веревку. Ступни щекотал сквозняк, занавеска скользила в ладонях. Я приземлился. Живой. Пели птички. Мои спасители махали сверху руками, вполголоса матерясь. Теперь они спускали по занавеске пакет с пивом. И им это удалось.

Поднимаясь на ноги, я понимал, что стал другим человеком. Этот обновленный человек взял пакет и побрел в общагу. В комнате он блаженно опустился на стул.

– Боже, хорошо-то как… – сказал я друзьям, которых уже не чаял увидеть.

Курсант Сердюк коршуном закружил над пакетом:

– Хорошо ему. Только за смертью его посылать. Залетчик!