Текст книги "Мобилизованное Средневековье. Том 1. Медиевализм и национальная идеология в Центрально-Восточной Европе и на Балканах"

«Другой Рим»: антикизация прошлого в историческом воображении

При всей популярности гуннской и готской традиций, обращение к средневековым историческим сочинениям показывает, что «превращение» в потомков гуннов или готов было далеко не единственной возможной стратегией для того, чтобы обрести достойных предков, способных конкурировать в доблестях и славе с римлянами. При наличии должной эрудиции и таланта можно было даже создать новую, неизвестную доселе, эпохалистскую идентичность в античном интерьере. Классическим примером подобного подхода является знаменитый труд валлийского историка Гальфрида Монмутского «О деяниях бриттов» («De gestis Britonum») (ок. 1136 г.)[203]203
  В русском переводе см.: Гальфрид Монмутский. История бриттов. Жизнь Мерлина / изд. подгот. А. С. Бобович, А. Д. Михайлов, С. А. Ошеров. М., 1984.


[Закрыть], где конструируется квазиимперская «бриттская» идентичность, а древняя Британия выступает равноправным партнером и соперником Римской империи[204]204
  Согласно Гальфриду Монмутскому, родоначальник бриттов Брут был праправнуком троянца Энея. Как подчеркивает К. Р. Кобрин, внутренний сюжет книги Гальфрида Монмутского – это «борьба Рима и Британии, борьба старшего и младшего братьев, сыновей одного отца (Трои)» (Кобрин К. Р. Средние века: очерки о границах, идентичности и рефлексии. М.; СПб., 2016. С. 23).


[Закрыть]. Похожее явление наблюда ется и в труде датского историка Саксона Грамматика «Деяния данов» («Gesta Danorum») (ок. 1200 г.)[205]205
  В русском переводе см.: Саксон Грамматик. Деяния данов: в 2 т. / пер. С. Досаева. М., 2017.


[Закрыть]. Созданный в период датского великодержавия, когда сфера влияния датской короны простиралась от Рюгена до Эстонии, труд Саксона Грамматика представляет нам величественную картину истории «балтийской империи» данов[206]206
  Как замечает датский исследователь Ларс Мортенсен по поводу труда Саксона Грамматика, основной проблемой, вставшей перед средневековым историком, стремившимся написать «амбициозную историю германского народа», было определение отношений между культурой данного народа и римской культурой – эталонной для мыслившего универсалистскими категориями средневекового читателя. Соответственно, по мнению исследователя, Саксон Грамматик столкнулся с четырьмя возможными опциями: 1) забыть о языческом прошлом и начать историю с принятия римского христианства и распространения латинского языка; 2) связать Данию с Римом через миф о происхождении или некие древние контакты; 3) минимизировать важность языческой эпохи для датчан, подчеркнув их прежнюю отсталость и стремительное возвышение с принятием христианства; 4) возвеличить языческое прошлое Дании, придав ему самоценный характер, то есть сконструировать по классическим лекалам образ древней датской «цивилизации». Как видно, Саксон Грамматик пошел именно по четвертому пути, который Мортенсен справедливо считает самым трудным. В отличие от Гальфрида Монмутского, прочно связавшего римлян с бриттами легендой об их общем происхождении и превратившего их таким образом в «братские народы», что можно рассматривать как частный случай легитимизации через прославленных предков, Саксон Грамматик обходится без подобных генеалогических конструкций, что, однако, отнюдь не мешает ему конструировать свою древнюю датскую «империю» как совершеннейший аналог империи Римской (Mortensen L. Saxo Grammaticus’ View of the Origin of the Danes and his Historiographical Models // Cahiers de l’Institut du Moyen-Age Grec et Latin. 1987. Vol. 55. P. 175–176).


[Закрыть], которая посредством использования антикизирующих географических и этнических названий, а также недвусмысленных исторических аллюзий вызывает у читателя однозначные ассоциации со «средиземноморской империей» римлян[207]207
  Подробнее см.: Mortensen L. Saxo Grammaticus’ View of the Origin of the Danes and his Historiographical Models // Cahiers de l’Institut du Moyen-Âge Grec Et Latin. 1987. Vol. 55. P. 169–183; Bailey Ch. L. Saxo Grammaticus: History and the Rise of National Identity in Medieval Denmark. Masters Theses. Charleston (Ill.), 2002.


[Закрыть].

Примером такой стратегии в интересующих нас странах Центральной Европы является «империя лехитов» – дискурсивный конструкт, созданный гением краковского каноника (будущего краковского епископа) Винцентия Кадлубка, одного из образованнейших людей Польши в XII–XIII столетиях. Свое произведение «Хроника поляков» («Chronica Polonorum») магистр Винцентий облекает в форму изысканного по своим риторическим свойствам диалога двух ученых мужей – гнезненского архиепископа Яна (1146–1167 гг.) и краковского епископа Матвея (1143–1166 гг.)[208]208
  Magistri Vincentii dicti Kadłubek Chronica Polonorum / red. M. Plezia. Kraków, 1994 (Monumenta Poloniae Historica. Nova series. T. 11); Mistrz Wincenty (tzw. Kadłubek). Kronika polska / przeł. i oprac. B. Kürbis. Wrocław, 2008.


[Закрыть]. Вымышленный разговор двух интеллектуалов переполнен цитатами и аллюзиями, выдающими колоссальную начитанность Кадлубка. Тут и Цицерон, и Сенека, и Лукан, и Платон, и Овидий, и Макробий и множество других авторов, не исключая и современников магистра[209]209
  Skibiński E. Źródła erudycji Kadłubka // Roczniki Historyczne. 1994. R. 60. S. 163–172; Chmielewska K.: 1) Recepcja rzymskiej literatury antycznej w Kronice polskiej Mistrza Wincentego // Onus Athlanteum. Studia nad Kroniką biskupa Wincentego / red. A. Dąbrówka, W. Wojtowicz. Warszawa, 2009. S. 215–230; 2) The Impact and Influence of Antiquity and the Bible in the Chronica Polonorum // Writing History in Medieval Poland. Bishop Vincentius of Cracow and the “Chronica Polonorum” / ed. by D. von Güttner-Sporzyński. Turnhout, 2017. P. 119–137; Kałuża Z. Vincentius’s Chronicle and Intellectual Culture of the Twelfth Century // Writing History in Medieval Polan… P. 139–173.


[Закрыть]. При этом важно отметить, что все это книжное знание использовалось автором отнюдь не только в риторических целях. Оно помогло Кадлубку, во-первых, сформировать уникальный «республиканский» политический идеал, отвечавший интересам краковской элиты эпохи правления Казимира II Справедливого (1177–1194 гг.)[210]210
  О политических идеалах Винцентия Кадлубка см.: Флоря Б. Н. Польская общественная мысль на переломе от раннего к развитому Средневековью // Власть и общество в литературных текстах Древней Руси и других славянских стран (XII–XIII вв.) / отв. ред. Б. Н. Флоря. М., 2012. С. 231–276; Mądrowska E. Polska jako “patrimonium”, “regnum” i “res publica” w “Kronice” Mistrza Wincentego // Od liryki do retoryki. W kręgu słowa, literatury i kultury. Prace ofiarowane Jadwidze i Edmundowi Kotarskim / red. I. Kadulska, R. Grześkowiak. Gdańsk, 2004. S. 41–46; Domański J. “Kronika Polska” mistrza Wincentego zwanego Kadłubkiem a kultura humanistyczna XII wieku (próba analizy kilku wątków prologu dzieła) // Społeczeństwo i Rodzina. 2006. R. 9. Z. 4. S. 4–34; Bieniak J. Jak Wincenty rozumiał i przedstawiał ustrój państwa polskiego // Onus Athlanteum. Studia nad Kroniką biskupa Wincentego / red. A. Dąbrówka, W. Wojtowicz. Warszawa, 2009. S. 39–46; Lis A. Rex iustus – model władcy w średniowiecznej Polsce (na przykładzie Kroniki polskiej mistrza Wincentego) // Przegląd Prawno-Ekonomiczny. Rocznik 2012. Nr. 21. S. 26–49; Żmudski P. Vincentius’s Construct of a Nation: Poland as res publica // Writing History in Medieval Poland… P. 175–198.


[Закрыть], а во-вторых, как некогда Кассиодору в случае с готами, «вернуть из забвения» славные деяния лехитов, то есть поляков, искусно сконструировав при этом такую версию истории, которая отвечала вышеупомянутому политическому идеалу.

Согласно магистру Винцентию, предки поляков – лехиты – издревле были доблестным народом-воителем. Их история прослеживается автором со времен древних галлов, которые сами будучи великими завоевателями, сумевшими захватить Рим, столкнулись с лехитами, когда покорили Паннонию. Однако справиться с лехитами им не удалось, и, заключив перемирие, два могучих народа фактически поделили между собой Европу. В то время как в руках галлов уже оказалась Греция, «нашим», сообщает Кадлубек, достались земли, «тянувшиеся с одной стороны вплоть до страны парфян, с другой – вплоть до Болгарии, с третьей – до границ Каринтии»[211]211
  Mistrz Wincenty (tzw. Kadłubek). Kronika polska / przeł. i oprac. B. Kürbis. Wrocław, 1992. S. 9.


[Закрыть]. Так возникла огромная «империя» лехитов, дожившая до времен раннего Средневековья. Вызывает интерес само происхождение названия «лехиты». В источниках, предшествующих труду Кадлубка, оно не встречается, хотя существовал ряд похожих племенных этнонимов – лендзяне, личики, лицикавики, о соотношении которых друг с другом в науке уже более столетия ведутся бесплодные споры[212]212
  Из новых работ см., например: Banaszkiewicz J. “Lestek” (Lesir) i «Lechici» (Lesar) w średniowiecznej tradycji skandynawskiej // Kwartalnik Historyczny. 2001. T. 108. Z. 2. S. 3–23.


[Закрыть]. Известно также, что на Руси всех подданных державы Пястов именовали «ляхами» – названием, произведенным от имени польского племени лендзян, обитавшего в верховьях Буга и Стыри[213]213
  Parczewski M. Problem Lędzian a kształtowanie się polsko-ruskiej rubieży etnicznej // U źró deł Europy środkowo-wschodniej: pogranicze polsko-ukraińskie w perspektywie badań archeologicznych / red. M. Dębiec, M. Wołoszyn. Rzeszów, 2007. S. 161–176.


[Закрыть]. Все это позволяет думать, что лехитская идентичность была сконструирована Кадлубком из наличного славянского материала по образцу античных этнонимов.

Первым правителем лехитов, согласно Кадлубку, был Гракх (Крак), прибывший из Каринтии и основавший Краков. История Крака и двух его сыновей, победивших чудище (holophagus), обитавшего в пещере под Вавелем, несомненно, заключает в себе элементы древних мифов, восходящих, вероятно, еще ко временам древнего Вислянского княжества (IX–X вв.), чьим племенным центром являлся Краков. Так, уже само имя Крака, трактуемое исследователями как древнее славянское понятие, обозначавшее «законотворца», вызывает ассоциации с именем легендарного правителя чехов – мудрого судьи Крока, известного из «Чешской хроники» Козьмы Пражского[214]214
  Panic I. Krak w polskiej i czeskiej tradycji wczesnośredniowiecznej // Piśmiennictwo Czech i Polski w średniowieczu i we wczesnej epoce nowożytnej / red. A. Barciak, W. Iwańczak. Katowice, 2006. S. 48–61; Skibiński E. Wanda i Lubosza. Mit i motyw – kilka uwag o budowie opowiadań w tekstach kronik średniowiecznych // Formuła – Archetyp – Konwencja w źródle historycznym. Materiały IX Sympozjum Nauk Dających Poznawać Źródła Historyczne. Kazimierz Dolny 14–15 grudnia 2000 r. / red. A. Górak, K. Skupieński. Lublin; Radzyń Podlaski; Siedlce, 2006. S. 35; Wojtczak J. Legendarni przodkowie dynastii Przemyślidów w świetle dziejopisarstwa czeskiego // Historia Slavorum Occidentis. 2013. Nr. 1(4). S. 118.


[Закрыть]. Сходство имен этих персонажей, конечно же, не является случайным, отражая сходство их исторических ролей. Подобно чешскому Кроку, Крак в повествовании магистра Винцентия предстает в роли культурного героя: он сообщает лехитам законы и становится их первым королем, фактически создавая тем самым новый народ. Победу сыновей Крака над чудовищем также следует трактовать как преодоление хаоса и рождение новой цивилизованной общности людей[215]215
  Подробнее см.: Banaszkiewicz J.: 1) Slavonic origines regni: Hero the Law-Giver and Founder of Monarchy // Acta Poloniae Historica. 1989. Vol. 60. P. 97–131; 2) Polskie dzieje bajeczne mistrza Wincentego Kadłubka. Wrocław, 1998; Álvarez-Pedrosa J. A. Krakow’s Foundation Myth: An Indo-European theme through the eyes of medieval erudition // The Journal of Indo-European Studies. 2009. Vol. 37. Nr. 1–2. P. 164–177.


[Закрыть]. Наконец, сообщение магистра Винцентия о том, что Крак пришел (вернулся) в район Вавеля из Каринтии, заставляет вспомнить древние этногенетические легенды с характерным для них топосом миграции племени и/или прихода извне первого правителя[216]216
  Об истоках мифа о каринтийском происхождении Крака см.: Grzesik R. Południowosłowiańskie wątki w małopolskiej tradycji historycznej XIII w. // Onus Athlanteum. Studia nad Kroniką biskupa Wincentego / red. A. Dąbrówka, W. Wojtowicz. Warszawa, 2009. S. 287–293.


[Закрыть].

Показательно, однако, что, вводя в свое повествование автохтонный миф о Краке и придавая этому «культурному герою» ключевую в своей исторической концепции роль законотворца и основателя державы лехитов, магистр Винцентий антикизирует имя своего героя, называя его Гракхом (Graccus). Таким образом, возникает аллюзия к известному персонажу римской истории – трибуну-законотворцу Тиберию Семпронию Гракху (ок. 163–133 гг. до н. э.), что хорошо соответствовало как республиканским политическим идеалам самого магистра Винцентия, так и роли Крака как «устроителя общества» в исходном славянском мифе.

Параллели с римской историей можно при желании усмотреть и в самой сюжетной линии рассказа об основании Кракова. Так, история победы сыновей Крака над чудовищем может вызвать ассоциации с победой Геркулеса над «полузверем» Каком, обитавшим, согласно «Энеиде» Вергилия, в пещере на месте будущего Рима, а описанная затем магистром Винцентием история убийства младшим сыном Крака, стремившимся стать наследником отчего престола, своего старшего брата способна вызвать в памяти историю Ромула и Рема. Впрочем, даже если считать эти параллели случайными, Краков неминуемо должен был обретать в глазах образованного читателя черты Рима, ведь основанный Краком город был метрополией великой империи – империи лехитов.

Искусное переплетение автохтонных славянских мифов Краковской земли с разного рода античными сюжетами и реминисценциями продолжается и в дальнейших главах, где магистр Винцентий посредством вымышленного диалога двух прелатов продолжает знакомить читателя с важнейшими вехами истории лехитов. Чрезвычайно интересен в этом отношении сюжет о дочери Крака Ванде, избранной правительницей лехитов после короткого правления его сына Крака II.Согласно Кадлубку, Ванда была чрезвычайно мудрой женщиной, обладавшей сверхъестественными способностями. С их помощью она сумела остановить выступившее против лехитов войско «леманского» (алеманнского, немецкого) тирана. Современные исследователи отмечают чрезвычайную архаичность сюжета о Ванде[217]217
  Помимо вышеуказанной монографии Я. Банашкевича, где подробно анализируется данный миф, см. также: Plezia M. Wanda, geneza imienia – geneza legendy // Plezia M. “Scripta minora”. Łacina średniowieczna i Wincenty Kadłubek. Kraków, 2001. S. 345–358; Lis A. Legenda o Wandzie w historiografii – spór o interpretacje // Prawo w Europie średniowiecznej i nowożytnej. T. II / red. A. Lis. Lublin, 2012. S. 131–154; Słupecki L. P. Krak i Wanda przed Kadłubkiem, u Kadłubka i po Kadłubku // Onus Athlanteum. Studia nad Kroniką biskupa Wincentego / red. A. Dąbrówka, W. Wojtowicz, Warszawa, 2009. S. 160–189; Śniadała P. Kim jest Wanda, co Niemca nie chciała? Próba reinterpretacji mitu o Wandzie zawartego w “Kronice Polskiej” Mistrza Wincentego zwanego Kadłubkiem // Napis. Pismo poświęcone literaturze okolicznościowej i użytkowej. 2011. R. 17. S. 227–235.


[Закрыть], обнаруживая любопытные параллели ему в скандинавской и кельтской мифологиях[218]218
  Słupecki L. P. Vanda Mari, Vanda terrae, aeri Vanda imperet. The Cracowian tripartie earthheaven-sea formula and her Old-Icelandic, Old-Irish and Old-High-German counterparts // Światowit. 1995. T. 40. S. 158–167.


[Закрыть]. Между тем, рассказывая о Ванде, магистр Винцентий не ограничивается пересказом древнего мифа: он сообщает о том, что в честь Ванды получила свое название река Вандал, именуемая также Вислой, в то время как подданные королевы Ванды стали именоваться вандалами[219]219
  «Ab hac Wandalum flumen dicitur nomen sortitum, quod eius regni centrum extiterit; hinc omnes sunt Wandali dicti; qui eius subfuere imperiis» (Magistri Vincentii dicti Kadłubek Chronica Polonorum / red. M. Plezia. Krakow, 1994. P. 13).


[Закрыть].

Как видно, Кадлубек связал миф о Ванде с распространенным в средневековой Европе отождествлением поляков с древним народом вандалов. Это отождествление, впервые встречающееся еще в Х столетии в «Чудесах св. Одальрика», где польский князь Мешко назван «дуксом вандалов»[220]220
  Подробнее см.: Strzelczyk J. Wandalowie i ich arfykańskie państwo. Warszawa, 1992.


[Закрыть], может объясняться, как полагают современные исследователи, двумя факторами. Первым было очевидное сходство этнонима «вандалы» с германским названием славян «венды», а вторым – восприятие средневековыми авторами представлений античных географов о проживании вандалов на севере Центральной Европы[221]221
  Michalski W. Kronika Dzierzwy z kolekcji historycznej Macieja z Grodziska. Krótko o cennym zabytku średniowiecznego dziejopisarstwa i jego kulturowym znaczeniu // Bibliotekarz Lubelski. 2017. Rocznik XL. S. 55–56.


[Закрыть]. Ко времени появления труда Кадлубка отождествление поляков с вандалами было весьма распространенным в Западной Европе и, судя по сообщению Гервазия Тильбурийского о том, что он узнал о вандальском происхождении поляков от своего польского знакомого, пустило корни и в самой Польше[222]222
  Strzelczyk J. Ut ab Ipsos indigenis accepi. W kwestii polskiego informatora Gerwazego z Tilbury // Przegląd Zachodniopomorski. 2006. Rocznik XXI. Z. 4. S. 63–69.


[Закрыть]. Важно, однако, что Кадлубек, как справедливо отмечает польский исследователь В. Михальский, подчиняет концепцию тождества поляков и вандалов автохтонному мифу о Ванде. Иными словами, согласно Кадлубку, это лехиты стали называться вандалами, а не вандалы – лехитами[223]223
  Michalski W. Kronika Dzierzwy… S. 56.


[Закрыть].

Антикизации в труде Кадлубка подверглись не только персонажи ранней истории лехитов, но и древние польские города. Так, описывая сопротивление, которое древние лехиты будто бы оказали самому Александру Македонскому, магистр Вицентий цитирует фиктивное письмо Александра Великого своему учителю Аристотелю, где македонский царь рассказывает о своей победе над лехитами и взятии славного города под названием «Caraucas». Данный город, естественно, отождествляется Кадлубком с Краковом, который, вообще говоря, на античный манер повсеместно именуется им «Гракховией». Здесь, впрочем, следует отметить, что фигура Александра Великого, историю деяний которого магистр Вицентий хорошо знал из античной литературы, была весьма популярна в средневековой Европе благодаря особому жанру сочинений – «Александридам». Александр Великий принадлежал к числу излюбленных персонажей средневековых авторов, и его присутствие в древней лехитской истории могло казаться чем-то совершенно естественным. Согласно магистру Винцентию, лехитам все же удалось победить войско завоевателя благодаря военной хитрости одного из жителей – златоткача, прозванного Лешеком[224]224
  Подробный анализ мифа см.: Banaszkiewicz J. Podanie o Lestku I Złotniku. Mistrza Wincentego Kronika polska I 9, 11 // Studia Źródłoznawcze. 1987. T. XXX. S. 39–50.


[Закрыть]. Этот человек и был избран следующим королем лехитов.

Другим популярным персонажем средневековых европейцев был Юлий Цезарь, с именем которого в разных странах Европы связывалось основание ряда городов[225]225
  Strzelczyk J. Juliusz Cezar w pamięci wieków średnich // Idem. W świecie średniowiecznych myśli i emocji. Wybór prac. Poznań, 2012. S. 159–170.


[Закрыть]. Так, в созданных в XII столетии житиях св. Оттона Бамбергского, обратившего в христианство поморян, сообщается о том, что Юлий Цезарь был основателем Волина[226]226
  Pandowska D. Włócznia Juliusza Cezara w Wolinie // Słupskie Studia Historyczne. 1997. T. 5. S. 27–37; Kuczkowski A. Wolińska włócznia Juliusza Cezara – próba interpretacji // Kultura ludów Morza Bałtyckiego. T. I: Starożytność i średniowiecze / red. M. Bogacki, M. Franz, Z. Pilarczyk. Toruń, 2008. S. 408–421; Rosik S. Conversio gentis Pomeranorum. Studium świadectwa o wydarzeniu (XII wiek). Wrocław, 2010. S. 239–244.


[Закрыть], а в «Славянской хронике» Гельмольда из Босау говорится о том, что Юлий Цезарь основал поморский город Вологощ (ныне – Вольгаст в Германии). Неудивительно, что Юлию Цезарю нашлось место и в «реконструированной» Кадлубком древней истории лехитов. Согласно магистру Винцентию, шестой по счету лехитский король Лешек (Лешек III), в трех битвах одержал победу над Юлием Цезарем[227]227
  Мотив победы, одержанной над войсками могущественного Юлия Цезаря, также не является исключительно польским. Похожий сюжет фиксируется, например, в «Рифмованной хронике Дании» Нильса из Сорё (XV в.), согласно которой Юлий Цезарь, стремившийся покорить северные земли, был вынужден заключить мирный договор со скандинавами, убедившись в непобедимости датско-шведско-норвежского войска, возглавляемого датским королем (см.: Rutkowski R. Jak opowiedzieć o zwycięstwie nad Cezarem. Próba nowego spojrzenia na przekaz Mistrza Wincentego (I, 17) // Kwartalnik Historyczny. 2019. Rocznik 126. Z. 3. S. 468–469).


[Закрыть]. Однако затем, после заключения мира, он породнился с римским правителем, взяв в жены его сестру Юлию. Пребывая в Польше, Юлия основала города, названные в ее честь. Одним из них был расположенный на крайнем западе страны город Любуш (ныне Лебус близ Франкфурта-на-Одере), а другим – расположенный на востоке Люблин. Примечательно, что эти известия Кадлубка обрели популярность в средневековой Польше, притом, однако, что существовали определенные расхождения как в идентификации городов, так и в представлениях об обстоятельствах их основания. Так, на роль поселения, основанного самим Юлием Цезарем во время его пребывания в Польше, претендовал Любёнж в Силезии. Согласно мифу, культивировавшемуся в местном монастыре – одном из крупнейших цистерцианских аббатств Центральной Европы, Любёнжский монастырь был основан на месте языческого храма, сооруженного римлянами в честь Юлия Цезаря[228]228
  Cetwiński M. Juliusz Cezar w Lubiążu: wokół pewnej wizji dziejopisarstwa śląskiego // Lux Romana w Europie Środkowej ze szczególnym uwzględnieniem Śląska / red. A. Barciak. Katowice, 2001. S. 29–36.


[Закрыть].

Сын Лешека III от брака с Юлией, сестрой Юлия Цезаря, получил имя Помпилиуш – так магистр Винцентий модифицировал имя древнего польского князя Попеля, известное из труда Галла Анонима. Предполагается, что имя польского правителя, звучавшее подобным образом, должно было вызывать у читателя ассоциации со знаменитым римским политиком и полководцем Гнеем Помпеем Великим (I в. до н. э.)[229]229
  Karp M. J. Więź ogólnopolska i regionalna… S. 214.


[Закрыть]. Так или иначе, но, сообщая о воцарении Помпилиуша, магистр Винцентий в очередной раз дает читателю почувствовать величие империи лехитов: по сообщению краковского каноника, Помпилиуш как первородный сын Лешека, рожденный в браке с Юлией, стал верховным правителем империи, которая была поделена между 20 другими сыновьями Лешека, которые, в отличие от Помпилиуша, были рождены от браков Лешека с другими женщинами, после того как Юлия была вынуждена вернуться в Рим. По словам историка, эти сыновья получили в управления княжества, графства, маркграфства и королевства, но все они подчинялись Помпилиушу, согласно воле которого управлялась не только «монархия Славии»[230]230
  Употребленное магистром Винцентием выражение «монархия Славии» не вполне понятно. По мнению А. Янечека, это понятие синонимично понятию «империи лехитов» (см.: Janeczek A. Świadomość wspólnoty słowiańskiej w pełnym i późnym średniowieczu // Słowianie. Idea i rzeczywistość / red. K. A. Makowski, M. Saczyńska. Poznań, 2013. S. 30). Согласно другой точке зрения, Славией именуется Западное Поморье. Последнее толкование предпочтительнее, учитывая как контекст использования понятия (Славией именуется только одна из земель, подвластных Помпилиушу), так и тот факт, что Поморское княжество в ряде источников действительно именовалось Славией.


[Закрыть], но также соседние государства[231]231
  Mistrz Wincenty (tzw. Kadłubek). Kronika polska. S. 30.


[Закрыть].

В историографии справедливо отмечается, что выглядевшая подобным образом «империя Помпилиуша» напоминала не столько Римскую империю, сколько современную Кадлубку Священную Римскую империю, также являвшую собой конгломерат разных по статусу политий. По замечанию польского исследователя М. Карпа, дело здесь не только в том, что устройство Священной Римской империи было хорошо известно Кадлубку, имевшему возможность рисовать древнюю державу лехитов по образцу современной ему империи, но и в том, что плюралистическая политико-административная структура Священной Римской империи соответствовала политическим идеалам магистра Винцентия как идеолога малопольского можновладства[232]232
  Karp M. J. Więź ogólnopolska i regionalna… S. 215.


[Закрыть]. Не менее важным обстоятельством, способствовавшим артикуляции сходства двух империй, было и то, что посредством родства Помпилиуша с Юлием Цезарем апелляция к римскому наследию в случае с Польшей выглядела ничуть не менее убедительной, чем в случае со Священной Римской империей. Таким образом, можно говорить о сознательном использовании магистром Винцентием элементов идеологии «translatio imperii» для защиты польских интересов перед лицом могущественного политического конкурента[233]233
  Karp M. J. Więź ogólnopolska i regionalna… S. 215.


[Закрыть].

Историческая схема Винцентия Кадлубка, в основе которой лежала идея «квазиримской» империи лехитов, была воспринята последующими историками и стала основой средневекового польского исторического нарратива. Так, в конце XIII в. история империи лехитов была воспроизведена в созданной в Любёнжском монастыре в Силезии так называемой «Польско-силезской хронике»[234]234
  О памятнике см.: Wilamowska E. Kronika polsko-śląska: zabytek pochodzenia lubiąskiego // Studia Źródłoznawcze. 1980. T. 25. S. 79–95.


[Закрыть], а также в «Великопольской хронике», в первоначальном виде написанной, как полагают многие исследователи, вскоре после коронации Пшемысла II (1295 г.)[235]235
  Chronica Poloniae maioris / ed. B. Kürbis. Warszawa, 1970; Kronika wielkopolska / tłum. K. Abgarowicz; red. B. Kürbis. Kraków, 2010. – Русский перевод см.: «Великая хроника» о Польше, Руси и их соседях XI–XIII вв. / пер. Л. М. Поповой; вступ. ст. и коммент. Н. И. Щавелевой. М., 1987.


[Закрыть] – эпохального события, ознаменовавшего собой возрождение Польского королевства после длительного периода политической раздробленности[236]236
  Подробнее см.: Nowacki B. Przemysł II 1257–1296. Odnowiciel korony polskiej. Poznań, 1997; Przemysł II. Odnowienie Królestwa Polskiego / red. J. Krzyżaniakowa. Poznań, 1997.


[Закрыть]. Авторы этих хроник заметно упростили и сократили повествование магистра Винцентия, преобразовав его из диалогической формы в обычный нарратив, а также убрав свойственные труду Кадлубка риторические детали и разного рода экскурсы и отступления. В результате получилось сжатое и более доступное для понимания обычным читателем изложение польской истории, к которой силезский и великопольский авторы добавили собственное повествование о событиях XIII в.

Примечательно, что при этом иногда получали дополнительное развитие «античные» элементы исторической концепции Кадлубка, еще теснее связывавшие империю лехитов с классической древностью. Так, автор «Великопольской хроники» постарался, насколько это было возможно, ввести историю империи лехитов в контекст античной и библейской истории, добавив в повествование соответствующую относительную хронологию. Легендарный Крак выступает в «Великопольской хронике» современником библейского «короля Ассуера» («Книга Есфирь»), обычно отождествляемого с персидским царем Артаксерксом I (465–424 гг. до н. э.) из династии Ахеменидов[237]237
  «Великая хроника»… С. 56.


[Закрыть]. Также хронист счел нужным сообщить, что на время правления в державе лехитов Лешека III приходится рождение Христа, и что Лешек правил до эпохи римского императора Нерона[238]238
  «Великая хроника»… С. 61.


[Закрыть]. Таким образом, политическая история древней Польши обретает в «Великопольской хронике» ясное хронологическое начало и последующую четкую хронологическую канву, тем самым в полной мере становясь частью всемирной истории.

Еще дальше на пути антикизации происхождения поляков пошел в начале XIV в. автор «Хроники Дзежвы»[239]239
  Kronika Dzierzwy. Kraków, 2013. (Monumenta Poloniae Historica. Nova Series. T. 15)


[Закрыть], судя по всему, являвшийся краковским францисканским монахом[240]240
  Подробнее о памятнике см.: Banaszkiewicz J. Kronika Dzierzwy – XIV-wieczne kompen dium historii ojczystej. Wrocław; Gdańsk, 1979.


[Закрыть]. Подобно автору «Великопольской хроники», при описании древнейшей истории Польши Дзежва использовал историческую схему Винцентия Кадлубка, ооснованную на представлении о существовании в древности обширной империи лехитов. Однако Дзежва отнюдь не ограничился пересказом содержания событийной канвы, извлеченной из сочинения магистра Винцентия, а существенно дополнил сюжеты, связанные с происхождением поляков. Вероятно, эти сюжеты вызывали особый интерес ученого францисканца, создававшего свой труд в начале правления Владислава Локетка – сначала краковского князя (1306–1320 гг.), а затем польского короля (1320–1333 гг.), успешно осуществлявшего в начале XIV в. процесс воссоединения польских земель под эгидой Кракова[241]241
  Подробнее см.: Długopolski E. Władysław Łokietek na tle swoich czasów. Wrocław, 1951; Baszkiewicz J. Polska czasów Łokietka, Warszawa, 1968.


[Закрыть].

Первое, что бросается в глаза в этом замечательном произведении польской исторической мысли, – детальная проработка библейской генеалогии поляков, что, несомненно, являлось значительной новацией, ведь и в труде Кадлубка, и в первоначальной редакции «Великопольской хроники» история праполяков-лехитов была прослежена лишь с античной эпохи, со времен древних галлов. Согласно Дзежве, прародителем поляков был праотец Вандал. Таким образом, Дзежва совершенно иначе, нежели Кадлубек, подошел к распространенному в Средневековье отождествлению поляков с вандалами. Если для Кадлубка поляки именовались вандалами в честь дочери Крака Ванды, то для Дзежвы поляки – это потомки Вандала, то есть «вандалиты»[242]242
  Michalski W. Kronika Dzierzwy… S. 56.


[Закрыть]. Это позволяет считать Дзежву родоначальником нового – «вандальского» – эпохалистского мифа, с тех пор прочного вошедшего в польскую историческую мысль.

Однако, этим смелым шагом новаторство Дзежвы отнюдь не исчерпывалось. Прослеживая генеалогию Вандала, Дзежва отмечает, что славяне происходят от сына Ноя Иафета. Следующими за Иафетом в ряду предков идут Иаван, Филира, Алан, Анхиз, Эней, Асканий, Нума Помпилий и Рея Сильвия, Алан (II), «первым прибывший в Европу», и Негнон. Негнон породил четырех сыновей, первым из которых и был праотец поляков Вандал. Приведенное Дзежвой родословие Вандала говорит о многом, ведь из него следовало, что в числе предков поляков были ключевые фигуры троянской и римской истории (Анхиз, Асканий Юл, Нума Помпилий, Рея Сильвия).

Уже одно это обстоятельство ставило Польское королевство в один ряд с ведущими державами Европы, такими, как Французское королевство, где тщательно культивировался миф о троянском происхождении франков. При этом генеалогия Дзежвы никоим образом не была просто конъюнктурной выдумкой. Исследователи давно обратили внимание на сходство генеалогических выкладок краковского францисканца с генеалогиями предков бриттов, содержащимися в «Истории бриттов» Ненния. Эти генеалогии, в свою очередь, восходят к франкской «Таблице народов», наиболее ранняя редакция которой датируется первой половиной VI в.[243]243
  Подробнее см.: Michalski W. Kronika Dzierzwy… S. 55–65.


[Закрыть] Мы не знаем, пользовался ли краковский автор, составляя свою генеалогию, непосредственно трудом Ненния или каким-либо другим источником, но совершенно ясно, что его генеалогическая концепция находилась в строгом соответствии с имевшимся книжным знанием. Это был именно плод ученого творчества, а не фантазия.

Собственно имперские параметры лехитского исторического мифа достигли своей кульминации во второй половине XIV в. под пером неизвестного редактора «Великопольской хроники». Этим временем датируются появившийся в тексте хроники обширный пролог, подробно повествующий о происхождении славян, лехитов и других славянских народов, а также ряд дополнений к тексту отдельных глав. Ввиду того, что эти дополнения в основном касаются Поморья и земель полабских славян, которым и в прологе уделяется повышенное внимание, в историографии высказывались мнения, что редактором хроники мог быть либо знаменитый подканцлер Казимира III Великого Янко из Чарнкова, более десяти лет проживший в Шверине и Мекленбурге, либо лицо из окружения Казимира Слупского, правителя небольшого удельного княжества на берегу Балтики, который рассматривался в последние годы правления Казимира Великого в качестве его преемника на престоле.

Детальное знание славянского мира, особенно его северо-западных областей – Поморья и Полабья – позволило интерполятору «Великопольской хроники» существенно конкретизировать образ империи лехитов, наполнив его массой историко-географических сведений. Так, при описании в восьмой главе хроники правления Земовита, сына основателя новой династии Пяста, автор дополнений не только подробно перечисляет области князей, отпавших от империи лехитов в правление Помпилиуша II, но и сопровождает перечисление подробным «историческим комментарием», выводя из славянских языков названия оставшихся за пределами империи Земовита городов (например, Бремен – от бремени, Висмар – от имени князя Вышимира, и т. д.).

Очерченные нами два основных варианта создания эпохалистской идентичности в средневековом историческом воображении – через апелляцию к легендарным варварским народам (готам, гуннам, вандалам) и через романизацию/антикизацию локальной языческой архаики – не всегда существовали в чистом виде. Они могли соединяться в исторических произведениях, рождая любопытные гибридные варианты. В славянском мире примером подобного исторического нарратива может служить так называемый «Протокол» Августина Старгардского, посвященный ранней истории Поморского княжества (1342–1347 гг.)[244]244
  Augustyn ze Stargardu zwany niegdyś Angelusem. Protokół. Kamieńska kronika-Rodowód książąt pomorskich, tzw. Stargardzka genealogia / przeł. E. Buszewicz; oprac. E. Rymar. Stargard, 2008.


[Закрыть]. Августин, монах августинского монастыря в Старгарде, создававший свой труд в период правления поморского князя Барнима III Великого (1344–1368 гг.), при котором Поморское княжество со столицей в Щецине достигло небывалого политического, экономического и культурного расцвета[245]245
  Boras Z. Książęta Pomorza Zachodniego. Poznań, 1996.


[Закрыть], создал эпохалистский этногенетический миф, ставший на несколько веков вперед основой исторического сознания поморской интеллектуальной элиты[246]246
  Walczak R. “Protocollum” Augustianina-eremity zwanego Angelusem ze Stargardu. O polsko-pomorskich związkach historiograficznych w średniowieczu. Poznań, 1991; Migdalski P. Jak słowiańscy przodkowie Pomorzan stali się Germanami. Mit pochodzenia pierwotnych mieszkańców Pomorza Zachodniego w XVI i początkach XVII wieku // Przegląd Zachodniopomorski. 2016. Rocznik XXI (XL). Z. 1. S. 201–202.


[Закрыть].

Примечательно, что, как и во многих рассмотренных выше случаях, возникновение труда Августина было связано с актуальным политическим запросом – ученому монаху было необходимо представить аргументы в пользу самостоятельности Каменьской епархии, которые бы позволили воспрепятствовать ее переходу под юрисдикцию Гнезненской митрополии, опасность которого стала ощущаться в период союза Барнима III с польским королем Казимиром Великим[247]247
  Rusakiewicz M.: 1) Założenie Biskupstwa Pomorskiego według Augustyna ze Stargardu // Przegląd Zachodniopomorski. 2017. Rocznik XXXII. Z. 1. S. 21–33; 2) Polacy i Pomorzanie w świetle przekazu Augustyna ze Stargardu // Przegląd Zachodniopomorski. 2017. Rocznik XXXII (XLI). Z. 2. S. 169–179.


[Закрыть]. Описывая историю польско-поморских отношений, отличавшихся, по мнению Августина, давним антагонизмом, поморский интеллектуал обращается к истории империи лехитов, о которой ему было известно из труда Кадлубка и «Польско-силезской хроники».

Согласно Августину, после смерти королевы Ванды империя лехитов распалась на Польшу и Поморье, причем именно Поморье стало наиболее могущественной и передовой частью бывшей империи. Жители Поморья, еще именовавшиеся в то время вандалами, избрали своим королем Аттилу, ставшего основателем династии поморских князей. Интересно, что, сообщая об Аттиле, Августин не упоминает гуннов, а самого поморского Аттилу делает современником Александра Македонского. Хорошо знакомый с житиями Оттона Бамбергского и «Славянской хроникой» Гельмольда, Августин заимствует оттуда информацию о пребывании в Поморье Юлия Цезаря и основании им Волина и Вологоща. При этом поморский автор дает любопытное объяснение обстоятельствам возникновения этих городов, укладывающееся в схему древнего польско-поморского антагонизма: города Юлин (Волин) и Юлия Августа (Вологощ) Цезарь будто бы основал как крепости для защиты Поморья от поляков[248]248
  Rusakiewicz M. Polacy i Pomorzanie… S. 170–173.


[Закрыть].

Таким образом, в труде Августина Старгардского мы наблюдаем любопытное переплетение варварских и римских мотивов – гуннского и вандальского мифов, а также апелляции к «квазиримской» империи лехитов и непосредственно к Римскому государству, а именно к наследию Юлия Цезаря.