Текст книги "Мобилизованное Средневековье. Том 1. Медиевализм и национальная идеология в Центрально-Восточной Европе и на Балканах"

При этом древняя история понимаемого таким образом Иллирика, которую Главинич также излагает во вводной части книги, описывается автором главным образом в соответствии с исторической концепцией Орбини. По крайней мере, вслед за дубровницким историком он также выводит славян из Скандинавии. Однако притом что понятие «славянский народ» («narod Szlovinski») в труде Главинича использовалось в характерном для иллиризма широком смысле, само название «славяне» («Slovinczi») Главинич производил от реки Сава в Хорватско-Славонском королевстве, считая, что первоначально славяне («словинцы») именовались «савинцами» («Szavinczi»)[310]310
  Blažević Z. Ilirizam prije ilirizma. S. 200.


[Закрыть]. Впервые такая этимология названия «славяне» приводится в труде Пьетро Ранцано (ок. 1420/1428–1492), сицилийского гуманиста, долгое время проведшего в Венгерском королевстве. В его «Извлечении из дел венгерских» («Epitome rerum Hungaricarum»), в части, где описывалась Славония, высказывалась мысль о распространении названия «славяне» отсюда на соседние земли[311]311
  Blažević Z. Ilirizam prije ilirizma. S. 200.


[Закрыть].

Отождествляя славян со славонцами, Ранцано основывался на известном ему самоназвании жителей Славонского королевства[312]312
  Как известно, название «славяне», то есть «словене», издревле являлось самоназванием славяноязычного населения Карпатской котловины, включая земли будущего королевства Славонии. В историографии высказывается мнение о том, что именно Подунавье и прилегавшие к нему районы были первичной зоной распространения славянской идентичности, в то время как за пределами этой территории название «словене» распространилось позднее, главным образом в результате рецепции кирилло-мефодиевской традиции и связанной с ней «языковой» версии славянской идентичности. См.: Homza M. A few words about the identity of the Slavs, yesterday, today, and tomorrow // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. 2018. No. 1 (23). Р. 3–41.


[Закрыть], которые именовали себя славянами (местная форма этнонима «славяне» в XVI–XVII вв. – Slovenci)[313]313
  Ranzano P. Epitome rerum Hungaricarum velut per indices descripta. Budae, 1746. P. 40.


[Закрыть]. Таким образом, в труде Главинича происходит любопытное соединение двух исторических традиций – ренессансной иллирской и местной хорватскославонской, вследствие чего понятие «славяне» приобретает некоторую двойственность: славяне – это одновременно и жители огромной славянской страны, протянувшейся от Адриатики до Балтики и Ледовитого океана, и конститутивный народ Хорватско-Славонского королевства. Таким же двойственным становится вследствие этого и изложение древней истории славян: так, приводя текст грамоты Александра Македонского славянам, которую Главинич впервые перевел на хорватский язык, францисканский автор говорит, что она была дана хорватскому народу, очевидно, используя здесь понятия «хорваты» и «славяне» как синонимы.

Тенденция к адаптации иллирского мифа к формирующейся хорватской протонациональной идеологии получила свое дальнейшее развитие в труде каноника капитула кафедрального собора в Загребе барона Юрая Ратткая «История королей и банов королевств Далмации, Хорватии и Славонии» («Memoria regum et banorum regnorum Dalmatiae, Croatiae et Sclavoniae») (1652 г.)[314]314
  См.: Budak N. Hrvatska i Slavonija u ranome novom vijeku. Zagreb, 2007. S. 209.


[Закрыть]. Эта внушительная по объему книга стала первой исторической работой, в которой протонациональная идеологема иллиризма послужила основой для реконструкции истории Хорватско-Славонского королевства как отдельного политического организма[315]315
  Из слов самого Ратткая следует, что книга писалась по заказу бана Ивана Драшковича. Как справедливо заметил венгерский ученый Шандор Бене, автор глубокого исследования биографии и творчества Ратткая, это позволяет говорить о том, что фактически на загребского каноника были возложены обязанности государственного историографа Хорватско-Славонского королевства, при той, однако, оговорке, что официально такой позиции в королевстве не существовало (Bene S. Ideološke koncepcije o staleškoj državi zagrebačkoga kanonika // Rattkay J. Spomen na kraljeve i banove Kraljevstva Dalmacije, Hrvatske i Slavonije. Zagreb, 2001. S. 15).


[Закрыть]. Хотя труд Ратткая, глубоко проникнутый патриотическим духом, несомненно, можно расценивать как результат эволюции самосознания хорватско-славонской знати, приобретавшего протонациональный характер[316]316
  Šišić F. Priručnik izvora hrvatske povijesti. Dio I. Čest 1. (Do god. 1107.). Zagreb, 1914. S. 51.


[Закрыть], появление этой книги во многом было связано со специфическими политическими обстоятельствами, сложившимися в Хорватско-Славонском королевстве в 1640-х гг.[317]317
  По мнению современных исследователей, катализатором формирования в стране протонациональной идеологии стали два острых раздражителя – пассивная и нерешительная, с точки зрения местной элиты, политика Габсбургов в отношении османов, удерживавших под своей властью огромные, ранее принадлежавшие королевству территории, а также двусмысленная позиция двора по так называемой влашской проблеме, когда «влахам» – православным жителям, бежавшим в Хорватско-Славонское королевство с территории Османской империи, в обход местных законов предоставлялись привилегии, по сути, игнорировавшие формально признаваемые двором суверенные права сословий королевства и препятствовавшие интеграции «влахов» в его правовое поле (см.: Bene S. Ideološke koncepcije… S. 15–16; Blažević Z. Ilirizam prije ilirizma. Zagreb, 2008. S. 272–276).


[Закрыть]

Будучи плодом возросшего среди представителей хорватско-славонской элиты интереса к истории своего отечества, исторический труд загребского каноника был также ответом на конкретный политический запрос, суть которого сводилась к необходимости исторической легитимизации попиравшихся центральной властью прав сословий Хорватско-Славонского королевства. Основным элементом формировавшейся в это время идеологии политически активной части местного социума стало стремление к максимальному утверждению самостоятельности Хорватско-Славонского королевства в составе монархии Габсбургов. Это, несмотря на никем не оспаривавшийся факт вхождения королевства в состав «земель короны св. Стефана», должно было выражаться в его полном равноправии с Венгрией[318]318
  Bene S. Ideološke koncepcije… S. 77–87; Blažević Z. Ilirizam prije ilirizma. S. 274–276.


[Закрыть].

Королевства Далмации, Хорватии и Славонии, истории которых посвящен труд Ратткая, рассматривались им как три составные части Иллирика – страны, населенной «иллирским народом» («natio Illyrorum»). Описывая границы Иллирика, Ратткай цитирует труд шибеникского интеллектуала Ивана Томко Мрнавича «Изобилие иллирской царственной святости» («Regiae sanctitatis Illyricanae foecunditas») (1630 г.), согласно которому Иллириком должна именоваться территория между Черным, Эгейским и Адриатическим морями, с севера ограниченная Дунаем[319]319
  Rattkay J. Spomen na kraljeve… S. 124.


[Закрыть]. Однако, как поясняет наш автор, названное пространство отвечает Иллирику в самом широком смысле этого понятия, тогда как Иллирик в узком смысле состоит из девяти королевств (regna). Это Далмация, Хорватия, Славония, Босния, Болгария, Сербия, Фракия, Дардания и Албания[320]320
  Rattkay J. Spomen na kraljeve… S. 136.


[Закрыть]. Ввиду того, что из числа этих девяти королевств, как было ясно уже из названия книги, Ратткая интересовали только первые три, то перед ним вставала задача вычленить их историю из истории Иллирика. Это прежде всего требовало от него ответа на вопрос о соотношении этих королевств друг с другом и с Иллириком в целом.

Из представленного Ратткаем описания древнейшей истории иллиров видно, что в его представлении иллиры, определенно составляя этническое единство (natio Illyrica), тем не менее подразделялись на ряд народов (nationes). Объясняя появление этих народов, Ратткай ссылается на уже упоминавшуюся античную легенду о «праотце» Иллире. В частности, он сообщает, что сыновьями Иллира были Дардан и Аутариат, а сыновьями Аутариата – Паннон, или Пеон, и Скордиск. Упоминая, что сыном Пеона был Трибал (эпоним народа трибалов), Ратткай добавляет, что подобным же образом обстояло дело и с остальными (иллирскими) народами, также получившими названия от своих прародителей[321]321
  Rattkay J. Spomen na kraljeve… S. 123–124.


[Закрыть]. Дальнейшее изложение Ратткаем истории иллиров, фактически представляющее собой основанное на материалах античных источников описание древней истории Балкан, пестрит названиями разных «иллирских» народов – далматов, либурнов, трибалов, фракийцев, дарданцев и др.

Примечательно, что наряду с народами, названия которых были почерпнуты автором из античных источников, в древней истории иллиров, по версии Ратткая, фигурировали и народы, которые в указанных источниках не упоминались, например болгары (Bulgari). Они якобы были союзниками дарданцев во время борьбы иллиров с Филиппом Македонским[322]322
  Rattkay J. Spomen na kraljeve… S. 126.


[Закрыть]. Неудивительно поэтому, что одним из иллирских народов в представлении Ратткая были и хорваты, под которыми Ратткай понимал жителей Хорватского королевства в узком смысле слова. Описывая в соответствующем разделе первой книги королевство Хорватию, Ратткай со ссылкой на Антонио Бонфини сообщает, что Хорватией именуется часть Далмации, получившая свое название «Корвация» по имени покорившего эту землю римского полководца Корвина Мессалы[323]323
  Rattkay J. Spomen na kraljeve… S. 139.


[Закрыть]. Воспроизведя данное (совершенно фантастическое) мнение авторитетного автора, Ратткай воздерживается от комментария: очевидно, такое истолкование названия страны казалось ему приемлемым. Вместе с тем, рассказывая во второй книге, как сын готского короля Строгила Свейолад завоевал срединную Далмацию (Dalmatia Mediterranea), «которая ныне именуется Хорватией» («quae nunc Croatia dicitur»), Ратткай не только счел необходимым снова пояснить, что населяющий ее народ некогда именовался корватами (Corvati), но и добавил, что прежние латинские авторы именовали их куретами (Curetae) и что последние были прославлены стихами поэта Лукана[324]324
  Rattkay J. Spomen na kraljeve… S. 143.


[Закрыть]. Как видно, в данном случае Ратткай воспроизвел давнюю традицию, восходящую к труду Фомы Сплитского «История архиепископов Салоны и Сплита» (середина XIII в.), где хорваты действительно отождествляются с древним народом куретов и где цитируется фрагмент из эпической поэмы «Фарсалия» Марка Аннея Лукана (39–65 гг.)[325]325
  Фома Сплитский. История архиепископов Салоны и Сплита / вступ. ст., пер., коммент. О. А. Акимовой. М., 1997. C. 35–36.


[Закрыть].

Как видно, хорваты/корваты, подобно упоминаемым в античных источникам далматам, рассматривались Ратткаем как один из древних «иллирских» народов, и если далматам территориально соответствовала Далмация, то хорватам – Хорватия, выделившаяся из Далмации еще в древности; картина, как видим, столь же ясная, сколь и простая. При этом интересной особенностью труда Ратткая было узкое значение, которое он вкладывал в понятие «славяне» (Sclavi). В то время как в историографической традиции иллиризма название «славяне» обычно выступало как синоним понятия «иллиры», для Ратткая славяне – это обозначение лишь одного из иллирских народов, а именно жителей «королевства Славонии». Подобное словоупотребление никак не связано с иллирской идеологемой, а является отражением этнических реалий Хорватско-Славонского королевства: в середине XVII в. использование названия «Sclavi» в качестве общего обозначения всех славяноязычных народов было все еще непривычным для Славонии, где это название использовалось в качестве латинского эквивалента этнонима «Slovenci», то есть самоназвания жителей Славонии, напрямую восходящего к этнониму «словене».

При внимательном чтении начальных глав труда Ратткая выявляется ясная логика его повествования о раннем прошлом. В ее основе – репрезентация королевств Далмации, Хорватии и Славонии, с одной стороны, как составных частей единого этнополитического организма, а с другой – как обладающих собственной исторической индивидуальностью этнополитических единиц. В своем повествовании Ратткай придерживается представления о существовании трех иллирских народов – далматов, хорватов и славян, каждый из которых населял свое королевство. Вместе с тем все три народа входили в состав единой «нации иллиров» и использовали славянский язык. Политическим эквивалентом этого этнического единства было единство состоявшего из трех королевств «иллирского» королевства, как правило, находившегося под властью одного правителя, и лишь изредка нарушавшееся дроблением его на уделы. Лежавшее в основе исторической концепции Ратткая представление о неразрывной связи между народом (natio) и политическим организмом (regnum) способствовало соединению в его книге элементов иллиризма как протонациональной идеологии с традициями сословного далматинско-хорватско-славонского патриотизма. Проецируя эту «гибридную» идентичность вглубь веков, Ратткай соответствующим образом структурировал всю доступную ему информацию о раннем прошлом.

Очередная метаморфоза иллирского мифа обнаруживается в трудах следующего значительного выразителя протонациональных тенденций в хорватском историописании – Павла Риттера-Витезовича (1652–1713). В историографии присутствующие в трудах этого выдающегося энциклопедиста формы и стратегии этнической категоризации населения Иллирика обычно рассматриваются в связи с формированием хорватской национальной идеологии. В работах, написанных им вскоре после в 1699 г., Витезович, участвовавший в комиссии по территориальному разграничению с Османской империей по результатам победоносной для монархии Габсбургов войны 1684–1699 гг., с помощью многослойной и сложно структурированной аргументации обосновывал тождество славян, иллиров и хорватов, выстраивая таким образом границы дискурсивной «целокупной Хорватии» («totia Croatia»). Сочинение Витезовича «Возрожденная Хорватия» (1700 г.)[326]326
  Vitezović Ritter P.: 1) Oživjela Hrvatska / preveo Z. Pleše. Zagreb, 1997; 2) Oživjela Hrvatska = Croatia rediviva / prevela i priredila Z. Blažević. Zagreb, 1997.


[Закрыть], призванное обосновать территориальные притязания Габсбургов как хорватских королей, содержало, по признанию современных исследователей, все необходимые элементы для концептуализации хорватской общности как (прото-)национальной[327]327
  См.: Banac I. The Redivived Croatia of Pavao Ritter Vitezović // Harvard Ukrainian Studies. 1986. Vol. 10, nr. 3–4. P. 499–505; Cipek T. Oblikovanje hrvatskog nacionalnog identiteta. Primordijalni identitetski kod u ranoj hrvatskoj političkoj misli // Dijalog povjesničaraistoričara / ur. I. Graovac, H. G. Fleck. Zagreb, 2001. S. 68–70; Grdešić M. Pavao Ritter Vitezović, nacionalni identitet i politička znanost // Politička misao. 2003. Vol. XL. Br. 4. S. 145–162; Topić M. Nacionalizam i ideologija. Pavao Ritter Vitezović kao nacionalni mislitelj i/ili ideolog // Zbornik Odsjeka povijesnih znanosti Zavoda za povijesne i društvene znanosti HAZU. 2010. Sv. 28. S. 107–138.


[Закрыть]. Здесь не только детально обрисовывались территориальные и этнические (общий язык, общее происхождение) параметры Хорватии, но и содержалось обоснование государственной традиции Хорватии в ее «исторических» границах со времен правления легендарного короля Остривоя (Остроила, согласно «Летописи попа Дуклянина»), то есть с конца V в.[328]328
  Детальный анализ исторической концепции Риттера-Витезовича см.: Blažević Z.: 1) Vitezovićeva Hrvatska između stvarnosti i utopije: ideološka koncepcija u djelima postkarlovačkog ciklusa Pavla Rittera Vitezovića (1652.–1713.). Zagreb, 2002; 2) Intertekstualni odnosi između Orbinijeva Kraljevstva Slavena i latinskih historiografskih djela Pavla Rittera Vitezovića // Radovi – Zavod za hrvatsku povijest. 2011. Vol. 43. S. 97–112.


[Закрыть] Создавая свою дискурсивную великую Хорватию, которая естественным образом сочетает в себе величественный образ прошлого с утопической проекцией будущего, Витезович переосмысляет все без исключения элементы иллирского мифа, широко используя всю доступную ему историческую литературу.

В конце XVII в. иллирская идеологема была впервые задействована и для конструирования сербской протонациональной идеологии. Знакомство православных сербских интеллектуалов с ренессансным протонациональным дискурсом происходило благодаря наличию фактически общего с католическим миром культурного пространства той части православных сербов, которая проживала в рамках монархии Габсбургов. В освобожденных в конце XVII в. от османов южных областях Венгрии, сербское население которых заметно увеличилось в численности в результате Великого исхода 1690 г. и последующих сербских миграций с территории Османской империи, сформировался яркий и динамичный очаг сербской барочной культуры. В этом отношении православных сербских интеллектуалов эпохи барокко наряду с православными русинскими интеллектуалами Речи Посполитой можно считать пионерами западноевропейского протонационального дискурса в культурном пространстве Slavia Orthodoxa. В домодерную эпоху здесь, в силу культурно-цивилизационной специфики данного региона, восходящей к Византии, не действовали или действовали очень слабо характерные для стран западнохристианской цивилизации культурные и социально-политические факторы, способствовавшие развитию этнического дискурса и этнизации картины далекого прошлого.

В «Славяно-сербских хрониках» сербского аристократа Джордже Бранковича топосы иллирской идеологии оказались тесно переплетены с этносимволическим пространством домодерной сербской идентичности и памятью о могущественной средневековой сербской державе Неманичей. Особую популярность среди сербских и болгарских интеллектуалов эпохи барокко приобрел русский перевод труда Мавро Орбини «Королевство славян», выполненный Саввой Владиславичем-Рагузинским по личному указанию Петра I и вышедший в Санкт-Петербурге в 1722 г. под названием «Книга историография о початии имени, славы и расширения народа славянского». В частности, его использовал Паисий Хилендарский для написания «Истории славяно-болгарской» (1762 г.) – первого произведения болгарской исторической мысли, содержавшего элементы протонационального дискурса.

Южные славяне: готицизм

Одним из ярких феноменов, характеризующих формы репрезентации далекого прошлого в странах Европы в эпоху, предшествовавшую появлению критической историографии, является так называемый «готицизм», под которым можно понимать различные формы апелляции к наследию древнего народа готов, как правило, политически мотивированные и призванные обосновать с помощью приписываемого своему народу (королевству, династии и т. п.) готского происхождения претензии на верховенство[329]329
  Литература об истории европейского готицизма чрезвычайно обширна. См. классическое исследование И. Свеннунга: Svennung J. Zur Geschichte der Goticismus. Stockholm; Uppsala, 1967. Из новых работ обобщающего характера см. также: Stenroth I. Mythen om goterna. Fran antiken till romantiken. Lund, 2002; Dumanov B. The Gothic Fiction in the Formation of the National Historical Schools of Europe // Archaeologia Bulgarica. 2009. Vol. XIII, no. 2. P. 73–88; Neville K. Gothicism and Early Modern Historical Ethnography // Journal of the History of Ideas. 2009. Vol. 70, no. 2. P. 213–234.


[Закрыть]. При этом можно говорить о том, что настоящий расцвет готицизма в европейской историографии и общественной мысли приходится на раннее Новое время, что было неразрывно связано со становлением в странах Европы протонационального дискурса[330]330
  Ярким примером такого идеологического конструирования протонациональной эпохи является шведский готицизм, кульминацией которого стала известная книга Улофа Рудбека «Атлантика», где готы, считавшиеся прямыми предками шведов, отождествлялись ни много ни мало с жителями легендарной платоновской Атлантиды, что в эпоху шведского великодержавия звучало как никогда актуально (см.: Толстиков А. В. «Шведскость» как «готскость»: шведский готицизм XV–XVII вв. // Шведы: Сущность и метаморфозы идентичности. М., 2008. С. 59–76).


[Закрыть]. Делая акцент на античном наследии и всячески принижая варваров, будь то германцы или славяне, итальянский Ренессанс вызвал своего рода ответную реакцию в заальпийской части Европы, в гуманистической среде которой постепенно стали появляться конкурирующие с антикизирующим дискурсом идеологические конструкции, прославлявшие «варваров» – тевтонов, сарматов, готов и др. Хотя апелляция к готскому наследию была привычной и для средневекового историописания, вследствие чего в историографии часто ведется разговор о средневековом готицизме; в рамках протонационального дискурса раннего Нового времени образ готов претерпевает существенные изменения, что оправдывает взгляд на раннемодерный готицизм если не как на полноценную протонациональную идеологему, подобную иллиризму или сарматизму, то, по крайней мере, как на феномен, теснейшим образом с ними связанный.

Как это было и в Западной Европе, в Центрально-Восточной Европе раннего Нового времени элементы готицизма получают наибольшее развитие там, где готская традиция уже существовала в Средние века, то есть среди южных славян. Средневековая дуклянско-хорватская историческая традиция, в центре которой находился образ древней готской державы потомков короля Остроила, вкупе с характерным для далматинских горожан именованием готами славян далматинского хинтерланда, создавала благоприятную почву для интереса к готской истории как истории славянской в ренессансную эпоху. Однако в системе координат, заданной итальянскими гуманистами, варварам-готам принадлежала историческая роль, заведомо уступавшая роли римлян – носителей великой цивилизации. В связи с этим перед тесно связанными с Италией далматинскими авторами, стремившимися возвеличить славянство, делая это в категориях антикизирующего протонационального дискурса итальянского образца, открывались две возможности: маргинализация готов в качестве предков славян и смещение акцента с готов на других славянских предков, таких как иллирийцы или фракийцы, или переосмысление самих готов, избавление их от репутации грубых варваров.

Одной из наиболее ранних попыток реабилитации готов как предков (южных) славян можно считать работу уроженца далматинского города Котор епископа Николы Модрушского (ок. 1425–1480) «О войнах готов» («De bellis Gothorum»), где, как отмечает хорватский исследователь Лука Шполярич, автор намеренно концентрирует внимание на мотивах поведения готов, стремясь если не оправдать их завоевания, то по крайней мере объяснить их причины[331]331
  Špoljarić L. Nicholas of Modruš and his De bellis Gothorum: Politics and national history in the fifteenth-century Adriatic // Renaissance Quarterly. 2019. Vol. 72, iss. 2. P. 457–491.


[Закрыть]. Однако, даже если это было связано со славянским происхождением епископа (что не может быть с определенностью доказано), симптоматично, что в период Кватроченто данная тенденция так и не получила развития. Возобладала именно ставка на автохтонов, что можно видеть в вышеупомянутом трактате Шижгорича, в котором славяноязычные далматинцы выступают как часть более широкой общности – иллирского народа, а готы (отождествляемые при этом с гетами) рассматриваются (наряду с куретами Фомы Сплитского, давшими название хорватам) лишь как один из иллирских народов, пусть и славных своими завоеваниями.

Это явственное смещение акцента с противопоставления автохтонов пришельцам-славянам на общие древние истоки славяноязычного населения Далмации не могло не сказаться и на трактовке содержащегося в «Летописи попа Дуклянина» образа готско-славянского королевства, который обрел новую жизнь в Далмации эпохи Чинквеченто благодаря обнаружению в 1500 г. хорватским аристократом Дмине Папаличем в Краине (Макарское приморье) списка «Хорватской хроники», который по его просьбе был переведен на латынь сплитским гуманистом Марко Маруличем. В переводе Марулича, носящем название «Деяния королей Далмации и Хорватии» («Croatiae Dalmatiaeque regum gesta»)[332]332
  Перевод М. Марулича содержит определенные расхождения с текстом «Хорватской хроники» по списку И. Калетича (см. новейшие публикации памятника с подробным комментарием: Marulić M. Djela kraljeva Dalmacije i Hrvatske / Priredio i predgovor napisao N. Jovanović; preveo i bilješkama popratio V. Rezar // Marulić M. Latinska manja djela II. Split, 2011. S. 123–225; Mužić I. Hrvatska kronika u Ljetopisu Popa Dukljanina. Split, 2011).


[Закрыть], Далмация является более широким понятием, чем Хорватия[333]333
  Jovanović N. Marulićev prijevod Hrvatske kronike i ovo izdanje // Marulić M. Latinska manja djela II. S. 152.


[Закрыть], что вполне отвечало ренессансным антикизирующим тенденциям. Далмацией именовал готско-славянское королевство и современник Марулича – дубровницкий историк Людовик Цриевич-Туберон (1458–1527), который в своем сочинении «Комментарии о моем времени» воспроизвел рассказ «Хорватской хроники» о соборе на поле Далмы[334]334
  Crijević Tuberon L. Komentari o mojem vremenu / uvodna studija, prijevod latinskog izvornika i komentar V. Rezar. Zagreb, 2001. S. 79.


[Закрыть].

Хотя сам Марулич, судя по всему, не вкладывал в свой текст политического смысла, полагая, что знакомство с деяниями древних королей будет играть лишь роль морального назидания для читателей, созданный им перевод оказался весьма востребованным именно в рамках нарождавшейся в Венецианской Далмации и Дубровнике протонациональной идеологии, осмыслявшей славянскую языковую общность в рамках ренессансного этнического дискурса. Так, уже гуманист Винко Прибоевич, живописуя в своей речи «О происхождении и славе славян» доблесть древних славянских правителей, ссылался на пример одного из известных ему по переводу Марулича персонажей «Хорватской хроники» – победоносно сражавшегося с воинством Аттилы короля Полислава, именуя его при этом не готским или славянским королем, а королем иллиров (rex Illyriorum). Далмацию с ее мощной античной традицией роднила с государствами Италии ориентированность на античность, вследствие чего автохтоны-иллиры составили готам мощную конкуренцию в плане национальной апроприации.

Это может показаться парадоксальным, но именно осуществленная Прибоевичем реабилитация имени варваров-славян (через привязку их к иллирам) создала благоприятную среду и для последующего возвеличивания готов в качестве их предков. Произошло это, впрочем, далеко не сразу, а в иных исторических условиях, когда готицизм уже занял свои позиции в кругу европейских протонациональных идеологем. Так, еще в самом начале XVII в. историю «готско-славянского» королевства (по тексту Марулича) воспроизвел в своем труде «О далматинских делах» («De Rebus Dalmaticis») шибеникский гуманист Динко Заворович, который последовательно заменял в своей работе определение «готы» термином «славяне»[335]335
  Kurelac I. Regum Dalmatiae et Croatiae gesta Marka Marulića u djelu De Rebus Dalmaticis Dinka Zavorovića // Colloquia Maruliana. 2011. Vol. XX. S. 301–322.


[Закрыть]. Таким образом, средневековый готицизм уступал место протонациональному славизму.

Иную картину мы наблюдаем в упомянутом выше труде Мавро Орбини, которого можно считать основоположником своего рода готского ренессанса в южнославянской историографии. Именно Орбини сумел поставить старинное представление о связи славян с готами на службу глорификации славянства как доблестного народа-завоевателя. Готские сюжеты «Летописи попа Дуклянина», опубликованной в книге Орбини в переводе на итальянский язык, органично сочетались с разработанной автором концепцией истории славян, важная роль в которой отводилась исходу «праславян» – готов с территории своей прародины – Скандинавии.

Явственно обозначенная в труде Орбини историческая схема, в рамках которой готско-славянское королевство Свевладичей выполняло роль связующего звена между античным Иллириком и славянскими монархиями позднего Средневековья, оказала заметное влияние на всю последующую южнославянскую историографию. Как и в случае с иллиризмом, готско-славянское королевство органично вошло в формирующийся хорватский исторический нарратив, в рамках которого образ готской династии Свевладичей приобрел дополнительные коннотации, ранее ему не присущие. Так, Юрай Ратткай, воспроизводя во второй книге своего труда историю королей из династии Остроила, опирался главным образом на латинский перевод «Хорватской хроники». Интерпретация готских королей как далматинских, утвердившаяся со времен Марулича в историографии Венецианской Далмации и Дубровницкой республики, определила и их трактовку в книге Ратткая. В духе ренессансного иллиризма Ратткай совершенно не акцентирует внимание на готском происхождении Остроила (которого он, вслед за Маруличем, именует Строгилом (Strogillus)), ограничившись лаконичным сообщением, что тот был братом Тотилы. Заметив о Строгиле, что он силою домогался «Иллирского королевства», Ратткай последовательно описывает завоевание им и его сыном Свейоладом (Svejoladus) Боснии, Далмации и «срединной Далмации, которая именуется Хорватией». Таким образом, Далмация, Хорватия и Босния изображаются Ратткаем как составные части единого королевства, что всецело соответствует традиции, восходящей к «Летописи попа Дуклянина».

Почерпнув из труда Марулича начальную дату в истории «готского» королевства – 547 г. (вторжение Строгила в Далмацию), Ратткай на протяжении всего последующего повествования о деяниях королей VI–XI вв. стремился выстроить точную хронологию их правления. Само по себе это было значительной новацией, так как ни в тексте Марулича, ни в других ранних произведениях, где описывались свершения легендарных королей из династии Остроила, даты правления королей не указывались. Определяя даты, Ратткай тем самым придавал абстрактному повествованию средневековых и ренессансных авторов конкретно-исторический характер, что было совершенно необходимо для сочинения, одной из целей которого была максимально убедительная историческая репрезентация раннего прошлого Хорватско-Славонского королевства. В датировании правления легендарных королей Ратткаю помогают не только указанные в тексте «Хорватской хроники» сроки их правления, что позволяло получать «исторические даты» простым прибавлением чисел к начальной хронологической точке – 547 г., но и комбинирование информации «Хорватской хроники» со сведениями других источников, которое давало возможность еще больше «историзировать» легендарные события.

Большую роль сыграли элементы готицизма и в исторической концепции хорватского историка Павла Риттера-Витезовича, в которой готско-славянское королевство прямо рассматривалось как начальный этап в развитии Хорватского государства и исток политической традиции королевской власти. Осуществившаяся к концу XVII в. кроатизация готско-славянского королевства, история которого воспроизводилась хорватскими авторами по тексту М. Марулича, не означала, однако, того, что использование готской традиции было монополизировано хорватским протонационализмом. По состоянию на XVIII столетие к готско-славянскому королевству апеллировало сразу несколько протонациональных идеологий. Одна из них – это сохранявшийся в Далмации славянский (словинский) протонационализм, нашедший яркое воплощение в труде далматинского литератора, францисканского монаха Андрии Качича-Миошича «Приятный разговор славянского народа» (1756 г.), где короли из династии Свевладичей последовательно именуются «словинскими» королями. Примечательно, что, перечисляя использованные им исторические труды о готских королях, Качич-Миошич прямо упоминает «Хронику» Витезовича. Именно хронология Витезовича, в рамках которой правление «святого короля Будимира» было датировано 756–796 гг. (а не VII в., как у Ратткая), была положена Качичем в основу его повествования о словинских королях. Другая национальная идеология – «славяно-сербская» (Павле Юлинац, Йован Раич), куда образ готско-славянского королевства проник главным образом из трудов Витезовича, а также из русского перевода труда Орбини (1722 г.).