Текст книги "Мобилизованное Средневековье. Том 1. Медиевализм и национальная идеология в Центрально-Восточной Европе и на Балканах"

Историческое воображение в дворянских генеалогиях

Эпоха Ренессанса стала временем формирования еще одного жанра историописания, в котором отразилась специфика воображения и репрезентации далекого, в том числе средневекового, прошлого – дворянских генеалогий[391]391
  Подробный очерк становления и развития жанра см.: Bizzocchi R. Genealogie incredibili. Scritti di storia nell’Europa moderna. Bologna, 2009.


[Закрыть]. Разумеется, разного рода генеалогические опусы, посвященные происхождению правящих династий или тех или иных знатных семейств, были известны и раньше, однако именно в XVI в., в эпоху позднего Ренессанса, дворянские генеалогии оформились как особый самоценный жанр историописания, успев за короткий период времени обрести большую популярность в разных уголках Европы, не исключая и славянские страны. Как и в случае с жанром национальной истории, кристаллизовавшимся в рамках возникшей в городах-государствах Италии новой историографии, первые, ставшие со временем эталонными, образцы этих генеалогий были созданы итальянскими гуманистами, нередко писавшими свои труды по прямому заказу представителей аристократических семейств. В конце XVI в. в Италии появился и своего рода «итоговый труд», обобщавший информацию по данной теме – трактат Франческо Сансовино «О происхождении и славе знатных семейств Италии» (1582 г.)[392]392
  Sansovino F. Della origine et de’ fatti delle famiglie illustri d’Italia. Vinegia, 1582.


[Закрыть].

Подобно городским коммунам, сословным «нациям» и универсальным монархиям, знатные фамилии также остро нуждались в обретении как можно более далекого и желательно славного и яркого прошлого. При этом те или иные конкретные картины этого прошлого нередко были совершенно тождественны картинам прошлого рождавшихся в эту же эпоху протонациональных сообществ. В этом смысле, говоря о дворянских генеалогиях как об особой разновидности историописания со свойственными ей жанровыми конвенциями, едва ли можно отделять их от национальных историй в том, что касается самого содержания исторических образов. Не следует забывать и о том, что генеалогии знатных семейств сплошь и рядом служили интересам государств и/или широких социальных корпораций. Так, в случае с генеалогиями правящих домов или династий, ренессансные генеалогии (как это наблюдалось, например, в синьориях Италии) были мощным средством легитимизации власти, отражая интересы династического государства. Обычные же дворянские генеалогии нередко также являлись выражением сословного патриотизма, который мог приобретать протонациональный характер и, соответственно, быть как общегосударственным, так и представлять в рамках государства более узкую – реальную или виртуальную – политию (как это наблюдалось в дворянских генеалогиях тех или иных композитов монархии Габсбургов или Речи Посполитой). Стоит ли говорить, что в обоих случаях история аристократических семейств становилась воплощением истории нации как сословной корпорации. Впрочем, расцвету жанра дворянских генеалогий способствовало не только нарождавшееся протонациональное сознание знати, но и заметно усилившаяся в эпоху Ренессанса эмансипация индивидуума – мировоззренческий процесс, который нередко считается одним из самых фундаментальных характеристик раннего Нового времени. В этом смысле обретение прошлого было неразрывно связано с обретением конкретных предков, утверждавших своим существованием и славными подвигами достоинство как всей фамилии, так и каждого ее представителя.

Правила историописания, выработанные в Италии в процессе становления «новой историографии», были справедливы и для составления генеалогий. На формирование некоего «реестра» исторических образов, из которого черпали материал составители ренессансных генеалогических схем, немалое влияние оказали упоминавшиеся выше «Древности» Джованни Нанни. При этом речь шла не только о конкретных генеалогических конструкциях, постепенно становившихся, несмотря на всю их фиктивность, общепринятыми, но и о самой генеалогической перспективе в презентации истории, достигшей в этом сочинении своего ярчайшего выражения. Уже упоминавшийся Франческо Сансовино не только использовал генеалогические схемы, якобы созданные Берозом, в своем труде о происхождении аристократических фамилий Италии, но и перевел трактат Псевдо-Бероза на итальянский язык, еще более увеличив популярность содержавшихся в нем генеалогических схем. Как и в случае с протонациональными идеологемами, сконструированными творцами первых национальных историй, рассмотрение дворянских генеалогий дает нам ценный материал и о характере исторического воображения и репрезентации прошлого, и об индивидуальных политико-идеологических стратегиях, зашифрованных в конкретных исторических образах. Для характеристики исторического воображения раннего Нового времени, сильно повлиявшего на последующее возникновение медиевализма, особенно интересен сам отбор древних народов и легендарных или исторических персонажей, от которых предпочитали вести свое происхождение те или иные знатные семейства Европы.

Итальянские истоки жанра дворянской генеалогии, не говоря уже о лежащем в основе мировоззрения и эстетических идеалов Ренессанса идеализированном образе классической греко-римской древности, определили большую популярность древних троянцев и римлян в качестве желанных предков для дворянских фамилий. Данная мода, естественным образом продиктованная кругом чтения аристократических семейств, не была ограничена географическими рамками Италии или Средиземноморья, а распространилась практически на всю Европу, не исключая, конечно, и славянские страны. Это заметно отличает ситуацию с дворянскими генеалогиями от положения, наблюдавшегося в области конструирования протонациональных идеологем, где славянские «origines gentium», как правило, не претендовали на римское происхождение. Очевидно, что римское происхождение отдельных (правящих или дворянских) родов было все же проще обосновать, нежели римское происхождение всей «нации», как правило, уже имевшей к этой эпохе устойчивую традицию «origo», во многих случаях восходившую к Средневековью. Не стоит забывать также о том, что именно в эпоху Ренессанса в связи с появлением протонационального дискурса, когда гуманистами на основе языкового критерия стали впервые очерчиваться контуры больших наций, выходивших за пределы традиционных политических лояльностей и сословных корпораций, постепенно обозначается проблема соотношения знати (элиты) и «народа» (людей, говорящих на вернакуляре). Иными словами, знать уже явно нетождественна народу, как это сплошь и рядом наблюдалось в более ранних формах этнического дискурса. Такая ситуация объективно создавала благодатную почву для усложнения исторического воображения, позволяя приписывать тем или иным дворянским родам происхождение, отличное от происхождения всей воображаемой «нации».

Ярким примером появления римского родового мифа в стране, чья элита давно имела свой устоявшийся «варварский» миф о происхождении, является появление в Венгерском королевстве во второй половине XV в. представления о римском происхождении рода Хуньяди, к которому принадлежал король Венгрии Матьяш (1458–1490 гг.). Документированная история рода Хуньяди, имевшего, по всей видимости, влашское (румынское) происхождение, восходит к XIV в. В 1409 г. представитель рода по имени Вайк получил за свои заслуги в борьбе с османами замок в Хунедоаре в Трансильвании, ставший с тех пор родовым гнездом Хуньяди. Влашское происхождение рода стало основой для формирования мифа о римском происхождении Хуньяди, начало которому положил сицилийский гуманист Пьетро Ранцано (ок. 1420/1428–1492), долгое время проведший в Венгрии и написавший знаменитый труд «Извлечение из дел венгерских» («Epitome rerum Hungaricarum»). Тезис Ранцано о римском происхождении Хуньяди был впоследствии развит другим итальянским историком, работавшим в Венгрии при дворе короля Матьяша, – Антонио Бонфини. Отталкиваясь от родового герба Хуньяди, на котором был изображен ворон, Бонфини связал происхождение рода Хуньяди с известной из античной истории римской фамилией Корвинов (лат. corvus – ворон)[393]393
  Sansovino F. Della origine et de’ fatti delle famiglie illustri d’Italia. Vinegia, 1582.


[Закрыть]. Таким образом, в результате исторической «антикизации» влашского происхождения Хуньяди сложилась интересная и в какой-то мере даже парадоксальная картина: король римского происхождения находился во главе политической «нации» (сословной корпорации знати) происходившей главным образом, от гуннов.

Довольно рано античных предков приобрели себе и хорватские аристократические семейства, имевшие тесные связи как с венгерским двором, так и с очагами ренессансной культуры Средиземноморья, такими как Венеция. Так, уже в начале XVI в. славных античных предков обрел хорватский аристократический род Курьяковичей. История рода восходит к одному из представителей средневекового хорватского «племени» (родственного коллектива) Гусичей, впервые упоминаемого еще в XI в. Представители Гусичей фигурировали среди членов 12 знатных племен, заключивших, согласно средневековой традиции, договор с венгерским королем Коломаном в 1102 г. Этот документ обозначил правовые рамки хорватско-венгерской унии. Непосредственным родоначальником Курьяковичей был один из представителей «племени» Гусичей по имени Курьяк, который в 1298 г. стал комитом (наместником) области Крбава в западной части Хорватии. В начале следующего XIV столетия Крбавская жупания, входившая в состав Хорватско-Венгерского королевства, стала наследственным владением потомков Курьяка, которые приобрели титул крбавских князей[394]394
  Подробнее о мифе см.: Kulcsár P. A Corvinus-legenda // Mátyás király 1458–1490 / Szerk. G. Barta. Budapest, 1990. 17–40 old.


[Закрыть]. На протяжении всего своего существования род Курьяковичей неизменно играл важную роль в хорватской политике, однако лишь при последнем представителе рода Иване Карловиче, видном хорватском полководце и государственном деятеле, два раза занимавшем пост бана Хорватии (в 1521–1524 и 1527–1531 гг.), складывается представление о том, что Курьяковичи, а точнее Гусичи, являются потомками древнеримского патрицианского семейства Манлиев (gens Manlia).

В своей дипломатической переписке Иван Карлович добавлял к своему христианскому имени античное имя (прозвище) Торкват. Венецианский автор Донадо да Лецце в своей «Турецкой истории» счел латинское прозвище Ивана Карловича переводом его родового имени Курьякович, однако такое объяснение не соответствует действительности. Подлинный смысл именования хорватского вельможи римским прозвищем Торкват проясняется в речи, составленной его придворным капелланом Степаном Поседарским по случаю прибытия в 1516 г. посольства Ивана Карловича в Рим. В эпиграмме, приложенной к печатной версии речи, Иван Карлович не только прямо именуется Торкватом, но и уподобляется римлянину Манлию: если некогда Манлий защитил Рим от галлов, то «этот наш Торкват» теперь обороняет землю отцов от османов[395]395
  Подробнее об истории рода Курьяковичей см.: Botica I. Krbavski knezovi u srednjem vijeku. Disertacija. Zagreb, 2011.


[Закрыть]. Действительно, согласно известному рассказу из «Истории от основания города» Тита Ливия, прозвище Торкват (Torquatus) получил в свое время представитель рода Манлиев, трибун Тит Манлий, завладев ожерельем сраженного им в поединке галльского воина. Еще один Тит Манлий Торкват, по сообщению того же римского автора, был спустя много лет консулом Рима, воевавшим с галлами и подавившим восстание сардов на Сардинии.

Таким образом, есть основания полагать, что еще в начале XVI в. Иван Карлович (Торкват) не просто ассоциировался у своих современников с героями античности, но и действительно считался потомком римского патрицианского семейства Манлиев. Если это так, то как мог возникнуть этот генеалогический миф? По мнению хорватского исследователя Л. Шполярича, на появление мифа оказал влияние факт изображения гуся на родовом гербе Курьяковичей. Конечно, гусь в данном случае напоминал о славном племени Гусичей, из который происходил первый крбавский комит Курьяк. Но ведь гуси, как известно, спасли Рим! Создатели генеалогического мифа Курьяковичей могли, как полагает исследователь, вдохновиться известным рассказом Тита Ливия, где сообщалось о том, как представитель рода Манлиев Марк Манлий Капитолин спас Рим от галлов, когда его разбудили гуси. При этом, как специально отмечает Л. Шполярич, понять подобный ход мыслей можно лишь в контексте связей Ивана Карловича с венгерским двором, где в эту же эпоху получил развитие миф о происхождении короля Матьяша Хуньяди от римского рода Корвинов. По предположению исследователя, импульсом к принятию Иваном Карловичем, будущим хорватским баном, римского имени и соответствующего ему генеалогического мифа мог послужить пример сына короля Матьяша Хуньяди Яноша (Ивана), занимавшего в 1494–1504 гг. пост хорватского бана и, в отличие от своего отца, уже официально именовавшегося Иваном Корвином[396]396
  Подробнее см.: Špoljarić L. Hrvatski renesansni velikaši i mitovi o rimskom porijeklu // Modruški zbornik. 2016. Sv. 9–10. S. 26–32.


[Закрыть].

Если римский миф Курьяковичей мог появиться под влиянием венгерского корвиновского мифа, возникшего, как мы видели, под пером оказавшихся в Венгерском королевстве «странствующих гуманистов» из Италии, то формирование римского мифа другого могущественного хорватского семейства – Франкопанов – произошло в результате их непосредственных контактов с Римом и Венецией. Документированная история этого могущественного рода, чьи представители в Средние века являлись наследственными князьями крупнейшего на Адриатике острова Крк, восходит к началу XII в., когда хорватский остров уже находился под верховной властью Венеции. Представитель местной славянской знати Домний, венецианский вассал, приобрел большую власть на этой земле, а его сыновья Варфоломей и Вид заключили в 1163 г. договор с венецианским дожем, предоставивший им остров в пожизненное владение[397]397
  Подробнее см.: Špoljarić L. Hrvatski renesansni velikaši i mitovi o rimskom porijeklu // Modruški zbornik. 2016. Sv. 9–10. S. 26–32.


[Закрыть]. Так началась история особого хорватского островного княжества под властью Венеции и династии его князей, получивших спустя несколько веков родовое имя Франкопанов. Уже третий сын Домния Варфоломей II установил дружественные отношения с могущественным соседом Венеции – Венгерско-Хорватским королевством, вследствие чего вплоть до середины XIV в. Кркское княжество находилось в вассальной зависимости как от Венеции, так и от венгерско-хорватских королей. «Врастание» Кркского княжества в хорватсковенгерскую политику имело своим главным следствием расширение владений кркских князей, имевших давние прочные связи с приморскими районами Хорватии, на материк. В течение XIII–XIV вв. в состав их владений вошли, помимо важного приморского города Сень, обширные территории на северо-западе Хорватии, включавшие области Винодола, Гацки, Крбавы (Модрушской епископии) и Дрежника. К этому следует добавить, что, поступая на службу к хорватско-венгерским королям и другим европейским монархам, те или иные влиятельные представители рода занимали высокие чиновные должности и нередко приобретали владения далеко за пределами своего первоначального княжества. Из рода кркских князей Франкопанов происходило восемь хорватских банов XIV–XVII вв., как и много других влиятельных политических фигур[398]398
  Raukar T. Arpadovići i Anžuvinci na hrvatskom prijestolju // Povijest Hrvata. Knj. I. Srednji vijek. Zagreb, 2003. S. 200–201.


[Закрыть].

Родовое имя Франкопанов потомки кркских князей, вероятно, приобрели не ранее XV в., когда формируется представление о том, что этот род является ветвью средневекового римского семейства Франгипанов (gens Frangepania), первые упоминания о котором в письменных памятниках относятся к XI в. Когда именно возникло это представление и с чем было связано его появление – неизвестно, но венецианский наместник Крка Антонио Винчигерра, назначенный на остров вскоре после того, как Иван Франкопан передал его Венеции (1480 г.)[399]399
  Подробнее об истории рода кркских князей Франкопанов см.: Klaić V. Krčki knezovi Frankapani. Rijeka, 1991.


[Закрыть], оставил любопытное сообщение о том, как в свое время Никола IV Франкопан, хорватский бан (1426–1432 гг.) совершил паломничество в Рим, где был сердечно принят папой Мартином V. По словам Винчигерры, папа римский сообщил Николе, что в римских хрониках он нашел информацию о том, как некогда братья Франгипаны «древней римской крови» («de antique sangue romano»), происходившие из рода папы Григория Великого (590–604 гг.) (del parentato de s. Gregorio), отправились жить на остров Крк, став родоначальниками фамилии кркских князей. По этому случаю папа предоставил Николе герб Франгипанов и признал за кркскими князьями право именоваться Франгипанами (Франкопанами)[400]400
  Raukar T. Hrvatska u kasnom srednjem vijeku // Povijest Hrvata. Knj. I. Srednji vijek. Zagreb, 2003. S. 355.


[Закрыть]. Хотя из этого сообщения может сложиться впечатление, что Франкопанами кркских князей сделал именно папа, исследователь франкопанского родового мифа Л. Шполярич, отмечая, что впервые Никола IV именуется Франкопаном (de Frangiapanibus) в грамоте, изданной им еще в 1422 г., интерпретирует известие Винчигерры в том смысле, что папа окончательно легитимизировал уже давно существовавший к тому времени генеалогический миф. При этом, отмечает исследователь, мы не знаем, кому именно принадлежала инициатива в конструировании родственной связи между двумя видными фамилиями. Притом что в родстве с римскими Франкопанами вполне могли быть заинтересованы хорваты, самим римлянам родство с могущественным хорватским семейством предоставляло, пожалуй, еще больше политических выгод[401]401
  Špoljarić L. Hrvatski renesansni velikaši… S. 8.


[Закрыть].

Однако зафиксированное в первой половине XV в. представление о родстве хорватского аристократического семейства с римским пока не имело непосредственного отношения к процессу поиска античных предков в собственном смысле слова, который в полной мере развернется лишь столетием позже. В связи с этим показательна присутствующая в известии Винчигерры апелляция только к имени святого Григория, то есть папы Григория Великого, при отсутствии каких-либо имен из собственно античной истории. Ситуация меняется в период Чинквеченто, когда появляется работа веронского августинца Онофрио Панвинио «О роде Франгепанов» («De gente Fregepania») (1556 г.). В этом произведении происхождение римских (а соответственно, и хорватских) Франгипанов (Франкопанов) возводится напрямую к эпохе античного Рима, а их непосредственными предками провозглашаются Аниции (gens Anicia) – известный сенаторский род эпохи позднего Рима, возможно, являвшийся продолжением одноименного плебейского рода, существовавшего еще в эпоху Республики.

Интересно, что генеалогические выкладки Панвинио позволили включить в число родственников Франкопанов не только сенаторов античной эпохи, но и провозвестника самого Ренессанса – гениального флорентийского поэта Данте Алигьери, а также род Микьели – известное семейство венецианских патрициев. В то время как венецианские Микьели, согласно Панвинио, происходили от Анца Микьела Франгипана, прибывшего в 833 г. в страну венетиков и избранного здесь сенатором, предок Данте по имени Элизео, о котором сообщает Джованни Боккаччо в жизнеописании поэта, был, по информации Панвинио, никем иным как одним из Франгипанов, поселившихся во Флоренции в правление Карла Великого[402]402
  Bene S. Povijest jedne obiteljske povijesti (Rađanje i žanrovska pozadina genealogije Zrinskih) // Susreti dviju kultura: obitelj Zrinski u hrvatskoj i mađarskoj povijesti. Zagreb, 2012. S. 288-289.


[Закрыть].

Подобным же образом – через мнимое родство с известной фамилией – обрел римских (но не античных) предков хорватский род Бабоничей, или князей Благайских, «романизация» происхождения которых составляет любопытную параллель с «романизацией» и «антикизацией» происхождения князей Кркских. История рода Бабоничей восходит к рубежу XII и XIII вв., когда жил первый известный представитель рода Степан I Бабон. Уже в XIII столетии Бабоничи являлись одним из наиболее могущественных феодальных семейств Славонии, а в следующем столетии за ветвью рода, владевшей крепостью Благай на реке Сане, закрепилось родовое имя князей Благайских[403]403
  Подробнее об истории рода см.: Kekez H. Pod znamenjem propetog lava: Povijest knezova Blagajskih do kraja 14. stoljeća. Zagreb, 2016.


[Закрыть]. Свои позиции в феодальном ландшафте Хорватско-Венгерского королевства Бабоничи удерживали и в течение последующих веков: представители рода неоднократно становились хорватскими, славонскими и хорватско-славонскими банами. Подобно тому, как это было с Франкопанами, уже в первой половине XV в. формируется подкрепленное сфальсифицированным документом представление о родстве князей Благайских со знаменитым римским семейством Орсини, возвысившимся в XII в.[404]404
  Подробнее об истории рода Орсини см.: Allegrezza F. Organizazzione del potere e dinamiche familiari: gli Orsini dal Duecento agli inizi del Quattrocento. Roma, 1998.


[Закрыть] И, как и в случае с Курьяковичами, определенную роль в установлении фиктивного родства сыграло сходство гербов двух знатных семейств: на обоих можно было обнаружить косые перевязи[405]405
  Špoljarić L. Hrvatski renesansni velikaši… S. 31.


[Закрыть].

Таким образом, в течение XVI столетия в Хорватии оформилось представление о римском происхождении наиболее влиятельных дворянских фамилий. К XVII в. оно было уже весьма устойчивым, о чем ярким образом свидетельствуют строки из исторического труда проживавшего в Хорватском королевстве венгерского историка Миклоша Иштванфи[406]406
  Об Иштванфи и его «Истории» см.: Гусарова Т. П. Венгрия XVI–XVII вв.: портреты современников на фоне эпохи. М.; СПб., 2018. С. 328–338.


[Закрыть]. Так, давая общую характеристику истории Иллирика (Хорватии), он среди прочего писал: «Были в иллирском краю многие нобили италийской и римской крови, Франкопаны, Урсины и Торкваты, которые некогда в народе назывались Слуньскими, Благайскими и Карловичами»[407]407
  Цит. по: Mandušić I. Ugarski povjesničar Nikola (Miklós) Istvánffy i njegovo djelo Historiarum de rebus Ungaricis u hrvatskoj historiografiji // Croatica Christiana Periodica. 2009. S. 47–48.


[Закрыть]. При этом, сообщая в следующих главах своего труда о славных деяниях Ивана Карловича и Франьо Благайского, Иштванфи не счел лишним еще раз напомнить об их римском происхождении[408]408
  Цит. по: Mandušić I. Ugarski povjesničar Nikola (Miklós) Istvánffy i njegovo djelo Historiarum de rebus Ungaricis u hrvatskoj historiografiji // Croatica Christiana Periodica. 2009. S. 47–48.


[Закрыть].

Популярность в Хорватии представления о римском происхождении местной знати, несомненно, связана с глубокой вовлеченностью страны в средиземноморские культурные тенденции и может объясняться политическими интересами представителей хорватской элиты, вынужденной, как и их итальянские коллеги, искать место под солнцем в условиях политической нестабильности и социальной конкуренции. Не менее важную роль в актуализации римской темы играло эпохальное противостояние с османами, в котором хорватское дворянство вполне объективно играло роль щита христианской Европы. Героические деяния античной эпохи словно повторялись на полях сражений, которые хорватские аристократы – прямые потомки доблестных римских патрициев – вели против самого мощного на тот момент противника европейской цивилизации, угрожавшего ее существованию так же, как некогда галлы или гунны угрожали существованию Рима.

Между тем, как уже отмечалось выше, за пределами Италии и средиземноморского культурного ареала мода на римское происхождение обрела конкурентов в лице облагораживавшихся варварских генеалогий. При этом, как будет показано ниже, это касалось не только «origines gentium», но и генеалогий отдельных родов. В силу чего выбирались римские или варварские предки? Очевидно, что большое влияние здесь имели уже существовавшие этногенетические традиции, но дело, как кажется, этим не исчерпывается. Большой интерес для изучения протомедиевальных тенденций в дворянских генеалогиях, явственно обозначившихся уже в эпоху барокко, представляет миф о готском происхождении самого могущественного аристократического семейства Хорватии XVII в. – графов Зринских.

Зринские были потомками могущественных брибирских князей, именуемых также Шубичами, история которых прослеживается с XI столетия. В XIII–XIV вв. Павлу и Младену Шубичам фактически удалось создать в Хорватии свое государство, лишь номинально зависимое от последних представителей династии Арпадов и от сменившего их молодого Карла Роберта Анжуйского, ставшего королем во многом именно благодаря поддержке Шубичей. После того как в 1322 г. силы Младена были разбиты войсками венгерского короля, род Шубичей утратил политическую самостоятельность и оказался встроен в иерархическую структуру централизованного королевства, создаваемую Анжуйской династией. Зринскими стала именоваться ветвь Шубичей, родоначальник которой, Григорий II, в 1347 г. передал королю Лайошу прежнее родовое гнездо Шубичей – крепость Островицу в Далмации, получив взамен замок Зрин на реке Уне. Наиболее известным представителем рода Зринских периода войн с османами, несомненно, был Никола IV Зринский. Героическая оборона крепости Сигет в 1566 г., стоившая жизни этому прославленному полководцу, обессмертила его имя во всей христианской Европе. К 1660-м гг., когда Никола VII Зринский, являвшийся в это время баном Хорватско-Славонского королевства (1647–1664), озаботился задачей составления генеалогии своего рода, Зринские были не только одним из самых влиятельных семейств Хорватии, но и обладали символическим капиталом, придававшим этому семейству (наряду с семейством Франкопанов, связанных со Зринскими родственными узами) центральное положение в социальном ландшафте королевства.

При этом в середине XVII в. Зринские оказались в самом центре процессов, направленных на эмансипацию Хорватско-Славонского королевства в составе «земель короны св. Стефана» и признания за ним равноправного статуса с Венгрией. Как отмечалось выше, это было время формирования хорватского сословного патриотизма, уже вполне приобретавшего протонациональный характер. При этом растущее разочарование хорватской элиты в политике Габсбургов, которую те вели по отношению к османам, все больше придавало этому процессу оппозиционный оттенок. Результатом в 1670 г. стало открытое выступление против Габсбургов бана Петра IV Зринского (брата погибшего в 1664 г. Николы VII Зринского) и капитана Франа Крсто Франкопана. Оно явилось кульминацией антигабсбургского «заговора» хорватской и венгерской знати – беспрецедентной и отчаянно смелой политической акцией хорватских аристократов, направленной на свержение Габсбургов с трона королей Хорватии и имевшей своей целью обретение политической самостоятельности Хорватско-Славонского королевства, а также восстановление территориальной целостности хорватских земель[409]409
  Восстание закончилось трагически для его инициаторов: не получив в решающий момент поддержки от Османской империи, его руководители сдались императору и были казнены. То, к чему оказалась готова верхушка хорватской аристократии, не соответствовало европейской политической конъюнктуре того времени (см.: Mijatović A. Zrinsko-frankopanska urota. Zagreb, 1992).


[Закрыть].

Именно на фоне этих процессов необходимо рассматривать одну из первых по времени своего появления в Хорватско-Славонском королевстве целостных дворянских генеалогий – «Стемматографию рода Зринских» («Stemmatographia Mavortiae familiae comitum a Zrin»), написанную в 1663-1664 гг. ирландским клириком Марком Форстоллом (Marcus Forstall). Это произведение, появление которого отражало распространение в Хорватии нового историографического жанра, к тому времени уже давно оформившегося в Италии, не было лишь данью моде, а отвечало актуальным задачам утверждения исторической индивидуальности Хорватско-Славонского королевства и его знати. Притом что инициатива в составлении генеалогического труда, несомненно, исходила от Николы Зринского, реализовать замысел было поручено монаху-августинцу родом из Ирландии, ранее занимавшему высокий пост главы австрийской провинции августинцев, но вследствие конфликта с руководством ордена перешедшему на службу к Зринским, где он стал исполнять обязанности капеллана и секретаря.

Благодаря сохранившимся документам, процесс создания М. Форстоллом генеалогического труда в деталях был воссоздан венгерским исследователем Ш. Бене[410]410
  Bene S. Povijest jedne obiteljske povijesti…


[Закрыть]. Исполняя волю своего патрона, Форстолл работал в архивах, путешествовал с исследовательскими целями, а также вступил в переписку с ведущими историографами той эпохи, такими как трогирский историк И. Лучич. Для нас во всем этом интересно прежде всего то, как Форстолл решил проблему происхождения рода Зринских. К тому времени в Хорватии уже циркулировала легенда о римских корнях Зринских, согласно которой Шубичи были потомками Сульпициев, древнеримского патрицианского рода (gens Sulpicia), из которого среди прочих государственных мужей происходил император Гальба. Однако, убедившись после консультаций с Лучичем в безосновательности этой генеалогической конструкции[411]411
  Croatica Christiana Periodica. 2009. S. 273.


[Закрыть], Форстолл пошел другим путем. Ввиду невозможности получить информацию об истоках рода из документальных источников – грамот, актов и т. п., по совету своего коллеги он обратился к изучению историографии и внимательно проштудировал посвященные истории Иллирика труды Марулича, Орбини, Ратткая, других авторов «иллирской традиции».

При этом внимание Форстолла привлекло имя основателя готского королевства в Далмации – фигурирующего в «Летописи попа Дуклянина» короля Остроила (Ostroillus), имя которого в XVII в. иногда читалось как Островий (Ostrovius). С именем этого готского короля Форстолл связал название древнего родового гнезда Шубичей – крепости Островицы, предположив, что крепость либо была заложена самим Островием, либо была названа потомками, желавшими увековечить его имя. К этой информации автором было присовокуплено и еще одно свидетельство – о проживании в Датском королевстве ветви рода Зринских, именуемых Остривои (Ostrivoi)[412]412
  Croatica Christiana Periodica. 2009. S. 283–285.


[Закрыть]. Получалось, таким образом, что Зринские ведут свое происхождение от Остроила/ Островия/Остривоя, готского короля Иллирика, брата знаменитого Тотилы. Если учесть, что среди предков Зринских к тому времени уже числились боснийские баны Борич, Кулин и Твртко, род Зринских приобретал поистине королевское происхождение.

На примере родословия Зринских можно определить роль, которую в генеалогических опытах играли уже устоявшаяся историографическая традиция, актуальная политическая ситуация, а также творческое остроумие самого историка, в конечном счете находившего в источниках то, что ему требовалось. В то же время «Стемматография» хорошо отражает и еще один аспект генеалогического творчества, на который специально обращает внимание Ш. Бене, характеризуя специфику самого жанра дворянской генеалогии, а именно его методологическую двойственность. С одной стороны, в процессе создания генеалогических опусов совершенствовался критический метод, необходимый при анализе документов. С другой стороны, в дворянских генеалогиях получает дальнейшее развитие традиционное мифотворчество в духе «origines gentium»[413]413
  Croatica Christiana Periodica. 2009. S. 272–276.


[Закрыть]. Последнее относится, прежде всего, к самим истокам того или иного рода, которые в большинстве случаев не удавалось установить по архивным данным.

При этом представляется совершенно естественным, что круг персонажей, к которым могли возводить происхождение знатных родов творцы генеалогических опусов, определялся конкретной историографической традицией, которая в эпоху становления и развития протонационального дискурса становилась все более сфокусированной не на «всемирной», а на «национальной» (региональной) истории. Если приписывание римского происхождения хорватским аристократическим семействам в XVI в. означало то, что первенствующее значение для них имел глобальный средиземноморский ренессансный культурный контекст, то в XVII в. ситуация меняется. Став благодаря своему придворному историописцу потомками готских королей Иллирика, Зринские обретали историческую репрезентацию, полностью вписывавшуюся в рождавшуюся тогда хорватскую протонациональную идеологию, для которой, как уже отмечалось выше, были важны восходящие к «Летописи попа Дуклянина» готицистские аспекты, развитые в трудах М. Марулича, М. Орбини и Ю. Ратткая.

Эта протонациональная идеология хорватского дворянства получит свое наивысшее выражение на рубеже XVII и XVIII вв. в трудах выдающегося хорватского историка и энциклопедиста Павла Риттера-Витезовича. Примечательно, что Витезович, хорошо знакомый со «Стемматографией» Форстолла[414]414
  Croatica Christiana Periodica. 2009. S. 281.


[Закрыть], назовет «Стемматографией» свой знаменитый труд о гербах Иллирика, а готский король Остривой (sic!) – уже вне связи с родом Зринских – займет почетное место первого хорватского короля в знаменитой книге Витезовича «Возрожденная Хорватия» (1700 г.)[415]415
  Vitezović Ritter P. Oživjela Hrvatska = Croatia rediviva. S. 89.


[Закрыть]. Сходство исторического воображения обоих авторов – Форстолла и Витезовича – объяснялось не только устоявшейся историографической традицией иллиризма и одинаковым кругом чтения. Медиевальные, то есть готские, «варварские» аспекты хорватской истории в большей степени, чем универсалистские римские или «протонациональные» иллирские, давали возможность политической структуризации хорватского протонационального проекта, ведь именно готы были основателями королевской власти в Иллирике. Таким образом, положение графов Зринских во главе потенциально автономной Хорватии в середине XVII в. словно возрождало ситуацию из далекой хорватской древности, когда свободолюбивыми иллирами правили могучие готские короли.