Текст книги "Традиции & Авангард. №3 (10) 2021 г."

– Кыш! – сказала я им.

Озираясь по сторонам, чтобы не засекли соседи или милиция, Лев Арнольдович вбежал в квартиру с елкой.

– Ура-а-а! – закричали дети.

Мы с Глафирой стали ее наряжать, украшая дождиком и мишурой. Христофор тем временем поставил тарелки с праздничного стола на пол и внес предложение:

– Давайте есть как кошки!

– А стол будет пустой? – уточнила я.

– Нет! На столе буду сидеть я и всеми командовать! – ответил Христофор.

Отец схватил его за ухо и утащил в свою комнату.

– Помолится у икон на коленях, и Господь его направит, – благочестиво сказала Марфа Кондратьевна.

После того как я накормила всех праздничным ужином, дети убежали в гостиную смотреть телевизор, а хозяева дома остались за столом допивать шампанское.

– В молодости мы с друзьями обчищали магазины. Потап скабрезными шуточками отвлекал продавщицу, а я таскал сыр и водку. Под куртку спрячу съестное и шмыг из магазина, – поделился дорогими воспоминаниями Лев Арнольдович.

– Как же это? – вырвалось у меня.

– Добывали как могли, – довольно рассмеялся старый миротворец.

Хозяйка дома фыркнула, заметив мое удивление, а я настойчиво потребовала у нее выходной.

– Что?! – истерично взвизгнула Марфа Кондратьевна. – Какой еще выходной?! Где это видано?! Наглая девчонка!

– Что это еще за выходка?! – поддержал супругу Лев Арнольдович. – Зачем тебе, Полина, выходной день? Живешь здесь – круглосуточно нянчи детей!

– Их пятеро! Глафира не умеет мыть посуду и стирать. Аксинья больна и требует постоянного ухода. Ульяна и Любомир не посещают садик. Христофору нужно внимание. Я хочу один день в неделю отдыхать. Ясно?

– Не нужен тебе выходной! – Марфа Кондратьевна и Лев Арнольдович одновременно всплеснули руками.

– Нужен!

Недоуменно качая головами, они несколько минут не могли прийти в себя.

– Господи! Сколько лет у нас жила прислуга, и никто на такую дерзость не осмелился! – вспыхнула Марфа Кондратьевна.

– А я осмелюсь! Этого мало – один день в неделю, но пока я не нашла нормальную работу, буду помогать с детьми! Один день в неделю принадлежит только мне! Что хочу тогда, то и делаю!

– Мы православные! Воскресенье не отдадим! Мы в Господа веруем! – Тюка продолжала отстаивать свои позиции.

– Марфа Кондратьевна, я возьму день в шаббат. В субботу меня здесь не будет. Сами будете гулять с детьми и мыть за собой посуду! – громко и четко сказала я.

Ошеломленный Лев Арнольдович с трудом перевел дыхание и не возразил. Тюке пришлось согласиться.

Лежа на шкафу в новогоднюю ночь, я думала о том, как легко ошибиться в людях, и мысленно благодарила маму за строгое и жесткое воспитание: иначе бы мне не выжить среди таких «благодетелей».

– Если бы ты не наливался водкой как свинья, Аксинья бы не свихнулась! – гремел в кабинете бас Марфы Кондратьевны.

– Тюка, ты не мать! Ты ни на йоту не сделала для детей, мымра! – возражал с раскладушки Лев Арнольдович. – Чужие люди их горячим супом кормят!

– Ты что, кроме шампанского вылакал бутылку настойки, старый пень?! – ругалась Марфа Кондратьевна.

Супруги сходились в одном: как можно меньше времени проводить с безумной дочерью и младшими детьми, бросая их на нянек и гостей.

Первый день января открыл рабочий календарь – я собирала грязную одежду по квартире, а больная Аксинья сидела в ванне и горстями ела гранулы стирального порошка из пачки, которую родители забыли спрятать. Вид у нее был довольный.

– Аксинья, пора выходить, – сказала я.

– Хочу мужика! – четко произнесла Аксинья.

Я своим ушам не поверила.

– Что? Аксинья, повтори, пожалуйста.

Но больше она не произнесла ни слова, начала мычать и крутить головой. «Наверное, мне показалось от усталости», – подумала я. С Аксиньей приходилось договариваться при помощи жестов и карточек. Но с карточками дело осложнялось тем, что дети все время их перекладывали, пока окончательно не затеряли несколько наборов. Поэтому я брала любую вещь соответствующего цвета и показывала Аксинье издали: голубая машинка означала «идем на прогулку».

Когда мать или отец хотели прогнать Аксинью из ванны, то давали дочери крепкие затрещины и подгоняли хворостиной. Христофор для этого использовал швабру. Пришлось забрать у него подручное средство.

– Что не так, Полина? Я тебе помогаю! Мы всегда ее гоняем! Папа на Аксинье воду в канистрах носит с лесного родника! Хворостиной толстуху не подгонишь – сама не пойдет! – Христофор искренне не понимал моего возмущения.

– Ее нельзя бить! Мы договорились ориентироваться по цветовой гамме, – напомнила я.

– Она тупая!

– Она нуждается в помощи!

– Тупая и кусачая корова не понимает ни слова!

– Понимает, что ей больно. Попробуй себя ударить и узнаешь правду.

Христофор задумался, а затем со всего размаху врезал себе шваброй по ноге.

– Ай-ой, а-а-а, – заорал он, присев на корточки.

– Сработало!

– Ах, зачем я это сделал, абрек Полина…

– Опыт, Христофор, – вещь незаменимая.

Обнаженная Аксинья, по которой стекала мыльная вода, покинула ванну самостоятельно и с завываниями помчалась на лоджию. Я увела ее оттуда.

Лев Арнольдович вдруг разозлился:

– Что ты ее трогаешь, Полина? Пусть ходит, где хочет!

– Она может причинить вред себе или другим, – сказала я. – Ее нельзя бросать одну. На мне все дети. Приглядывайте за ней.

– Ничего слышать не хочу, – оборвал он меня и спрятался за «Новой газетой».

На прогулке мы с детьми лепили снеговика. Христофор бросался снежками, а Глафира читала нам свои стихи. Больше всего мне хотелось тишины и покоя, я мечтала оказаться в том месте, где нет крика, визга и бесконечного шума, но это было недоступное запредельное счастье. После снежка, угодившего мне в лицо, я нащупала языком, что из зуба выпала пломба.

На детской площадке с ребятишками гуляли бабушки и мамы. Выслушав, на каких условиях я нахожусь в доме Тюки, они озадаченно качали головой:

– Круто на вас насели правозащитники! Бедная вы, бедная.

В круговерти уборки и готовки я видела Марфу Кондратьевну по вечерам. Она по-прежнему никаким образом не участвовала в заботах о семье, но периодически запихивала в бюстгальтер диктофон и подходила ко мне с расспросами.

– Зачем вы это делаете? – спросила я, догадавшись, что чеченские дневники она не нашла, но хочет добыть эксклюзивную информацию.

– Мне важно узнать о военном времени… – не моргнув глазом выдала Марфа Кондратьевна.

– Диктофон у вас из лифчика торчит… Что же вы опять его так плохо спрятали? – спросила я, намывая полы в прихожей, где от детских сапожек после прогулки натекли лужицы.

Марфа Кондратьевна потрогала грудь и убедилась, что я говорю правду.

– А я думала, что незаметно. Ну да ладно! – Она невозмутимо сунула руку под водолазку и вытащила диктофон. – Моя коллега живет в Финляндии. Она попросила на тебя информацию накопать, – непонятно зачем призналась Тюка.

– Как ее зовут? – спросила я.

– Сусанна Черешнева. В Северной Европе ее называют Пионер Рыжик.

– Хм. – Это показалось мне подозрительным.

– Сусанна помогает чеченским беженцам эмигрировать в лучшую жизнь, если их истории покажутся ей интересными. Сама понимаешь, каждый хочет заработать…

– Ничего ей обо мне не говорите! – попросила я.

– Я уже сказала.

– Вы действительно правозащитница?

– Разумеется, – зарделась Марфа Кондратьевна. – Мы сАнной Политковской приятельствовали!

– Однажды на конференции госпоже Политковской задали вопрос о геноциде русских в Чечне. Она сказала, что ничего не знает об этом. Действительно, до Первой войны люди в республике не враждовали, но затем поднялись местные бандиты-националисты и начали вырезать по пять-шесть русских семей за ночь. Не знать об этом Анна Политковская просто не могла!

– Так это известное дело! – махнула рукой Тюка. – В разгар боевых действий чеченцы ехали за лучшей жизнью в Европу, и заявить в тот момент, что в Чечне преследовали русскоязычных, означало бы, что среди чеченцев есть националисты и убийцы. Анна Политковская хотела, чтобы всех чеченцев считали хорошими, помогли им на Западе, приютили.

– Но об этом надо говорить! Только признав преступления с обеих сторон, народы смогут жить в мире!

– Наивные заявления! Главное – носом чуять, куда дует ветер перемен… – отмахнулась Марфа Кондратьевна.

– Анну Политковскую убили…

– Именно! – перебила меня правозащитница. – Убили! Но поверь, ты бы ей не понравилась, она бы не стала слушать твою чепуху или публиковать твой дневник.

– Отчего вы так решили?!

– Попробуй предложить свои записки в «Новую газету». Они сразу укажут тебе на дверь.

– Не говорите вздор! – не сдержалась я. – В «Новой газете», наверное, не получили мои письма… Я писала им шесть раз. Если бы они узнали обо мне, сразу бы опубликовали военное свидетельство на первой полосе!

– Ой, не могу! – Марфа Кондратьевна схватилась за бока, сгибаясь от смеха. – Почему в Чечне такие наивные люди? Прямо как дети! Пошлют они тебя подальше! Они сами эксперты по Северному Кавказу! Зачем им человек с войны, который может поставить под сомнения их доводы?! – И, давясь от хохота, правозащитница нырнула в кабинет.

Ее кабинет постоянно находился под замком, ключ Марфа Кондратьевна носила на шее, выдавая его мужу и Глафире строго по часам. Меня к компьютеру не пускали, а беспроводного интернета в квартире не было.

Намывая полы, я покачнулась от усталости и заметила тени, пляшущие по стенам. Глафира и Лев Арнольдович подтвердили, что тоже видят призраков.

– Надо батюшку пригласить, чтобы он святой водой квартиру окропил! – решили они.

Батюшку так и не пригласили, но через пару дней Лев Арнольдович купил на ярмарке лампочки для светильника в прихожей и книгу по истории Средних веков. Прочитав книгу, мы выяснили, что раньше противники забрасывали друг друга не только стрелами из арбалетов, но и кусками разлагающихся лошадей – бактериологическим оружием своего времени.

– Значит, у нас в доме еще терпимо воняло до прихода Полины. Разлагающаяся туша, пожалуй, шибче пахнет. А теперь Полина убирает и совсем чисто стало! – подвел итог Христофор.

Все люди – отражения друг друга. Глядя на Христофора, я вспоминала, как, будучи маленькой озорницей, спрятала ключи соседки Марьям, чтобы она не пошла на работу. Христофор отзеркалил мой детский поступок. Это означало, что и Тюка, и Лев Арнольдович должны стать моим опытом и смысл нашей встречи не так примитивен, как могло показаться вначале.

Зулай вернулась от подруги через несколько дней. Она выглядела отдохнувшей. Она не носила косынку или платок, как принято у чеченских женщин, ее волосы свободно падали на плечи. На мой вопрос о наших строгих традициях Зулай ответила так:

– Я хочу быть модной. Муж не носит арестантскую робу в тюрьме и не работает. Все ходят в робе, а он – в шикарном спортивном костюме, и у него есть телефон, хотя это не положено. Главное было на лапу начальнику тюрьмы сунуть.

Зная, что Аксинья съест все, что найдет, Зулай, не успев разуться, полезла на антресоли прятать пакетики с лапшой «Роллтон». И пока мы отвлеклись, я с тетрадкой дневника, а Зулай с тайником, Аксинья уничтожила пару свежих батонов. Урча от удовольствия, больная подкралась ко мне и ударила с такой силой, что шариковая ручка, которой я писала, сломалась, а стержень вонзился в палец.

– Видишь, Поля, как она страдает! – сказал Лев Арнольдович. – Ты должна ей сочувствовать! Глупышка подумала, что это ты заперла кухню вчера и поэтому она не смогла умять батоны сразу! А это сделал я! Сегодня забыл, где ключи, и дверь осталась нараспашку. Ха-ха-ха!

Аксинья хватала себя за интимные места и то радостно мычала, то громко ревела, то мелодично стонала.

– Против природы не пойдешь, – цокала языком Зулай.

Заскочив обратно в кухню, Аксинья вылила в раковину моющее средство.

Спрятав тетрадку, я поплелась мыть кастрюльки и тарелки и заодно готовить. Без геля мне пришлось тереть их щеткой под горячей водой. Мыть посуду было приятно, я вспоминала, как в войну мы стирали в ледяной воде и вытирали чашки снегом. Марфа Кондратьевна устроилась рядом на лавке и завела поучительную беседу:

– Ты обязана стать православной, Полина. Православные войдут в рай. Остальные останутся за чертой милости.

– Что вы, Марфа Кондратьевна, скажете про тех, кто жил до христиан? О пророке Моисее, например? О Ное? Что вспомните про ранних христиан, отрицавших любые изображения и не торговавших в храме? Разве они поклонялись мощам? Это же сатанизм! Что вы знаете про тех, кто живет, следуя за учением пророка Магомеда? И, кстати, Гомер был неплохим идеологом, он обозначил и литературно преподнес эпохальный пантеон богов, поэтому крайне несправедливо, что его не объявили пророком.

Марфе Кондратьевне мой ответ не понравился.

– Это язычники! У них в сердце тьма, а у нас – солнце, – с вызовом заявила она.

– Давайте я с детьми поиграю, а вы посуду помоете, – предложила я.

– Да как ты смеешь говорить подобное?! – разозлилась Марфа Кондратьевна.

– Есть еще идея. Давайте найдем йога Руслана. С ним дружил мой дедушка Анатолий, – перевела я разговор. – Руслан – чеченец. Он живет в Израиле. Он может составить программу по реабилитации Аксиньи.

– Это не лечится! Это кара Божья! Все эти йоги от дьявола! Тьфу! – возмутилась Тюка.

– Ваше мнение я услышала.

– Всю ночь надо стоять у икон! Глафиру поведу в церковь. И тебе там место!

– Ну уж нет! – ответила я. – Сами идите.

Про мусульманскую веру Марфа Кондратьевна слушать не захотела:

– Есть одна правильная религия – православная! Точка! Другого не существует!

– Вашим детям следовало бы рассказывать обо всех учениях, – посоветовала я. – В нашем доме всегда были Тора, Библия и Коран!

– Какой бред! Ничего подобного им рассказывать нельзя! – От моих слов Тюка побагровела.

– Мама, а что такое Н/1О? – На кухню забежала Ульяна.

– Ты что, забыла, дочка? Н/1О – новые технологии бесов! – твердо сказала Марфа Кондратьевна.

Со смеху я чуть не разбила тарелку, которую вытирала полотенцем. Громко хихикнул и Лев Арнольдович, но дипломатично промолчал. Ему на шею Марфа Кондратьевна повесила деревянный крестик, чтобы он о своем еврействе и думать забыл.

Выйдя на прогулку, любознательный Христофор с палкой в руке погнался за крупной серой крысой, обитавшей во дворе. Я бросилась за ним, а за мной – Ульяна, Глафира и Любомир. Аксинья осталась выть у подъезда.

– Не трогай животное! – на бегу кричала я Христофору. – Не дам тебе крысу мучить, они умные.

– Я не мучить! – Христофор насупился. – Пусть дома живет. У пиратов раньше жили попугаи.

– Мама тебе не разрешит, – сказали девчонки.

Крыса благополучно спряталась за мусорными баками, только хвост мелькнул. Надо сказать, что мусор в Москве никто не сортировал, поэтому мыши и крысы спокойно соседствовали с бездомными кошками и собаками. Их изредка гоняли дворники, поселившиеся в подвале под трубами, – другое жилье трудовым мигрантам не предоставлялось.

Дворники соорудили метлы из веток, у них были яркие светоотражающие жилеты, поэтому дети Тюки с удовольствием вступили с дворниками в разговор. И я решила познакомиться.

– Большую часть зарплаты отбирает начальство. Расписываемся за одну сумму, получаем в два раза меньше, – пожаловались они, узнав, что я из Грозного.

– Московские правозащитники вам не помогают? – спросила я, думая о своем.

– Нет! В подвале крысы бойко снуют, а правозащитников мы не видели ни разу…

От таджиков не пахло табаком или алкоголем, они выглядели порядочными людьми, загнанными в нечеловеческие условия, и в этом я с ними была похожа. Заметив, что мы разговорились, из подвала вышла темноглазая беременная женщина лет тридцати с тазом в руках.

– Меня Бахор зовут, – сказала она и, показав на мужчин, добавила: – А это Рузи и Давладбек.

Бахор приходилась Давладбеку женой, а Рузи оказался его младшим братом. Жили трудовые мигранты в подвале за неимением возможности снять другое жилье. Худой смуглый Рузи то и дело старался услужить жильцам, носил тяжелые сумки, когда видел, что пожилой человек идет из супермаркета. Бахор стирала у подъезда разноцветные пеленки в тазу – год назад у пары родились близнецы. В подвал была проведена вода, но слива не было, и Бахор ловко выплескивала воду из таза на клумбы.

– Рожала я в подвале, скорая к нам не приехала, у нас ведь ни медицинского полиса, ни адреса нет, – призналась она.

Пока дети Тюки бесились на площадке рядом, я вкратце поведала работникам из Таджикистана свою историю и попросила помощи:

– Можно сумку у вас оставить? Там, где живу, я хозяйке не верю.

– Хорошо, – закивали таджики. – Все, кто из Чечни, – нам братья и сестры. Мы тоже знаем, что такое холод, голод и несправедливость. Мы на трубу под потолком поставим твою сумку, там крысы не особо лазают…

– Спасибо!

Возвращаясь с прогулки, мы встретили соседку Ларису.

– Напишу тебе рекомендацию! – оживилась она. – Будто ты нянчила у меня сыновей целый год! Я тебе верю! Ты все время нас выручаешь.

Любомир и Ульяна наслаждались мультиками, а Христофору нравились шумные игры. Мы захватывали заложников: я была полицейским, а Христофор – террористом. Заложниками по моему настоянию стали не младшие брат и сестра, а совок и веник.

Я вербовала Христофора в спецслужбы и уговаривала бороться с мафией. Вместе мы защищали президента галактики (эта роль выпала многострадальному коту Мяо Цзэдуну). Террористы захватили звездолет президента, вылетевший из созвездия Орион к Южной Гидре. Нужно было срочно подобрать пароль к сложной волновой системе, запрограммированной на столкновение с метеоритным дождем.

– Ригель? Бетельгейзе? Арктур? – делал попытки Христофор.

– Нет. Осталась всего минута. Думай еще, – торопила я.

– Что вы тут бормочете? – встряла Марфа Кондратьевна, проходя мимо.

– Фомальгаут? Канопус? – не сдавался Христофор.

– Что это за слова ты выучил с нянькой?! – возмутилась правозащитница. – По-иностранному матом ругаетесь?

– Мы играем. У нас пароль – одна из самых ярких звезд, – объяснила я.

– Мама, иди отсюда и не мешай, – велел Христофор. – Мы с Полиной утром читали книжку о Вселенной.

– Вот еще удумали… – начала было Тюка, но махнула рукой, потому что в кабинете зазвонил телефон.

– Данные перехвата расшифрованы, – вернулась я в игру. – Звезда на букву А. В Древней Персии ее почитали как одну из четырех царских звезд.

– Антарес! – догадался Христофор и счастливо засмеялся. – Президент галактики спасен!

Лев Арнольдович подал голос из своей комнаты:

– Если кто-то снял чеку с боевой гранаты, надо схватить его за кисть и отрубить!

Христофор от удивления выронил Мяо Цзэдуна.

– Полина, пойдем в папино окно смотреть на звезды! – оживились Глафира и Любомир.

Над Битцевским парком разлилось голубоватое сияние. Яркий объект в виде конуса неподвижно завис над макушками деревьев, будто привязанный на невидимом тросе. Дети смотрели, как объект после скачкообразных движений сжался в точку, а затем растворился.

– Это были пришельцы из другой галактики! НЛО! – уверял нас Христофор.

– Есть добрые и злые инопланетяне, – добавила Ульяна.

– Пусть во Вселенной живет больше добрых людей и добрых пришельцев, – вздохнула Глафира.

– Пойдемте пить чай с молоком, – ответила на это я и порадовалась, что дети не считают инопланетян бесами, как Марфа Кондратьевна.

(Продолжение следует…)

Всеволод Емелин

Родился в Москве в 1959 году. Окончил Московский институт геодезии, аэрофотосъемки и картографии. Четыре сезона работал геодезистом на севере Тюменской области. Вернувшись, несколько лет водил экскурсии по Москве. После 1991 года работал подсобником на стройках, церковным сторожем. Входил в «Народный фронт», был близок к кружку, группировавшемуся вокруг Александра Меня.

Стихи пишет с начала девяностых. С 2002 по 2005-й участвовал в организованном Мирославом Немировым товариществе мастеров искусств «Осумасшедшевшие безумцы» («ОсумБез»). В настоящее время продолжает работать плотником в церкви, а также публикует в интернете стихотворные фельетоны.

Автор нескольких поэтических сборников. Лауреат Григорьевской литературной премии.

К. П. У.

 
За окном Перово,
Скопище хрущоб.
На душе херово.
Накачу еще.
 
 
Песню написать бы,
Да где взять слова?
У тебя на свадьбе
Была вся Москва.
 
 
Ссохлось мое тело,
Словно в зной трава.
Я на свадьбе не был,
Я не вся Москва.
 
 
Водка есть в стакане,
Хлеб да острый нож.
Вечность ожидания,
Когда ты придешь.
 
 
Лаковая стенка,
Всюду ДСП.
Лыс я, как коленка,
Стар я и т. п.
 
 
Офисное кресло,
У стены кровать.
Хорошо знать место,
Где мне помирать.
 
 
Сквозь предсмертный холод
Помнить, где пришлось
Мне кидаться в омут
Бронзовых волос.
 
 
Где ночами снится
Мне одно и то же:
Тютчевская птица,
Что взлететь не может.
 
 
Где я грустным принцем
По дороге в гроб
Целовал мизинцы
Твоих легких стоп.
 
 
Где стучит набатом
Вена у виска,
Где старик помятый
Пьет и ждет звонка.
 
 
Ветер переулок
Просвистел насквозь.
Жизнь моя – окурок:
Докури и брось.
 
 
Полечу я в лужу,
Смоченный слюной.
Затянись поглубже
Напоследок мной.
 
 
Чтоб, когда я, сволочь,
Превращусь во прах,
Сохранилась горечь
На твоих губах…
 
 
Есть участок в Химках,
Площадь два на два.
На моих поминках
Будет вся Москва.