Текст книги "Науковедческие исследования. 2016"

Литература

1. Агеев М.С., Добров Б.В. Метод эффективного расчета матрицы ближайших соседей для полнотекстовых документов // Вестник Санкт-Петербургского университета. – СПб., 2011. – Т. 10. – С. 72–84.

2. Антиплагиат // Режим доступа: https://www.antiplagiat.ru

3. Воронцов К.В., Потапенко А. Модификации EM-алгоритма для вероятностного тематического моделирования // Машинное обучение и анализ данных. – М.: Вычислительный центр им. А.А. Дородницына РАН, 2013. – Т. 1. – № 6. – С. 657–686.

4. Гельфанд М. Ногинский городской суд: Плагиат можно называть плагиатом (22.11.2011) // Троицкий вариант – Наука. – М., 2011. – № 92. – С. 2. – Режим доступа: http://trv-science.ru/2011/11/22/noginskijj-gorodskojj-sud-plagiat-mozhno-nazyvat-plagiatom

5. Гуреев В.Н., Мазов Н.А. Анализ цитирования как основа для разработки дополнительного модуля в системах антиплагиата // Научно-техническая информация. Сер. 1. Организация и методика информационной работы. – М.: ВИНИТИ РАН, 2013. – № 12. – С. 12–15.

6. Зибарева И.В., Солошенко Н.С. Тематическая структура российского сегмента научных журналов в глобальных и национальных информационных ресурсах // Третья международная конференция НЭИКОН «Электронные научные и образовательные ресурсы: Создание, продвижение и использование» (27 сентября – 4 октября 2015, Халкидики, Греция): Материалы конференции. – М.: НП НЭИКОН, 2015. – С. 255–259.

7. Котюрова М.П., Баженова Е.А. Культура научной речи: Текст и его редактирование. – М.: Флинта: Наука, 2008. – 280 с.

8. Кузнецова Ю.М., Осипов Г.С., Чудова Н.В., Швец А.В. Автоматическое установление соответствия статей требованиям к научным публикациям // Труды ИСА РАН. – М., 2012. – Т. 62. – Вып. 3. – С. 132–138.

9. Куракова Н.Г., Григорьев О.Г., Тихомиров И.А., Девяткин Д.А. Оценка соответствия мировому уровню исследований в условиях самоизоляции российской науки: Проблемы и возможные решения // Экономика науки. – М.: Менеджер здравоохранения, 2015. – № 1. – С. 6–14.

10. Мац Л.В. Цитирование в диссертации: Рекомендации по оформлению // Диссернет. – Режим доступа: http://www.dissernet.org/instructions/instruction/citation-in-the-thesis-recommendations-on-the-formulation.htm

11. Научный семинар. Обсуждение доклада А.А. Ростовцева «Диссернет. Экспериментальная социология» // Наука. Инновации. Образование. – М.: РИЭПП, 2014. – № 16. – С. 7–27.

12. РИНЦ – Российский индекс научного цитирования // Режим доступа: http://elibrary.ru/project_risc.asp

13. Соченков И.В. Метод сравнения текстов для решения поисково-аналитических задач // Искусственный интеллект и принятие решений – М.: ИСА РАН, 2013. – № 2. – С. 32–43.

14. Суворов Р.Е., Соченков И.В. Определение связанности научно-технических документов на основе характеристики тематической значимости // Искусственный интеллект и принятие решений. – М.: ИСА РАН, 2013. – № 1. – С. 33–40.

15. Фрадков А. РИНЦ учит врать (06.10.2015) // Троицкий вариант – Наука. – М., 2015. – № 189. – С. 5. – Режим доступа: http://trv-science.ru/2015/10/06/risc-uchit-vrat/

16. Швец А.В. Взаимодействие информационных и лингвистических методов в задачах анализа качества научных текстов: дис. … канд. техн. наук. – М., 2015. – 130 с.

17. Швец А.В., Девяткин Д.А., Зубарев Д.В., Тихомиров И.А., Григорьев О.Г. Анализ качественных и количественных характеристик журнала «Искусственный интеллект и принятие решений» // Искусственный интеллект и принятие решений. – М.: ИСА РАН, 2015. – № 4. – С. 89–100.

18. Швец А.В., Кузнецова Ю.М., Осипов Г.С., Латышев А.В. Метод и алгоритм обнаружения признаков лингвистических дефектов в научно-технических текстах // Информационные технологии и вычислительные системы. – М., 2013. – № 2. – С. 79–87.

19. Шелманов А.О. Метод автоматического выделения многословных терминов из текстов научных публикаций // Тринадцатая национальная конференция по искусственному интеллекту с международным участием КИИ–2012 (16–20 октября 2012 г., г. Белгород, Россия): Труды конференции. – Белгород: БГТУ, 2012. – Т. 1. – С. 268–274.

20. Agarwal S., Yu H.: Automatically classifying sentences in full-text biomedical articles into Introduction, Methods, Results and Discussion // Bioinformatics. – Oxford University Press, 2009. – Vol. 25, N 23. – P. 3174–3180.

21. Athar A. Sentiment Analysis of Citations using Sentence Structure-Based Features // Proceedings of the ACL-HLT 2011 Student Session (19–24 June 2011). – Association for Computational Linguistics. – Portland, 2011. – P. 81–87.

22. Bolshakova E. Common Scientific Lexicon for Automatic Discourse Analysis of Scientific and Technical Texts // International Journal «Information Theories and Applications». – 2008. – Vol. 15, N 2. – P. 189–195.

23. Councill I.G., Giles C.L., Kan M.-Y. ParsCit: An Open-source CRF Reference String Parsing Package // Proceedings of LREC. – 2008. – Vol. 28. – P. 661–667.

24. Day R.A. The Origins of the Scientific Paper: The IMRAD Format // American Medical Writers Association Journal. – 1989. – Vol. 4. – N 2. – P. 16–18.

25. Gipp B., Meuschke N., Breitinger C., Lipinski M., Nürnberger A. Demonstration of Citation Pattern Analysis for Plagiarism Detection // Proceedings of the 36 th International ACM SIGIR Conference on Research and Development in Information Retrieval (July 28 – August 1, 2013). – Dublin: ACM, 2013. – P. 1119–1120.

26. Gomez J.C., Moens M.-F. A Survey of Automated Hierarchical Classification of Patents // Professional Search in the Modern World. – Springer, 2014. – P. 215–249.

27. Grammarly. – Mode of access: http://www.grammarly.com/

28. Gray, C.: Quality assurance and assessment of scholarly research. Research Information Network. – 2010. – P. 23.

29. Hoffman T. Probabilistic Latent Semantic Indexing // Proceedings of the Twenty-Second Annual International SIGIR Conference on Research and Development in Information Retrieval. – 1999.

30. Kmet, L.M., Lee, R.C., Cook, L.S.: Standard Quality Assessment Criteria for Eva-luating Primary Research Papers from a Variety of Fields. – Alberta Heritage Foundation for Medical Research, 2004. – N 13. – 28 p.

31. Liakata M., Saha S., Dobnik S., Batchelor C., Rebholz-Schuhmann D. Automatic recognition of conceptualization zones in scientific articles and two life science applications // Bioinformatics, 2012. – Vol. 28, N 7. – P. 991–1000.

32. Marchionini G. Exploratory search: from finding to understanding // Communications of the ACM. – 2006. – Vol. 49, N 4. – P. 41–46.

33. Microsoft Word. – Mode of access: http://www.microsoft.com/word/

34. Papadimitriou C.H., Raghavan P., Tamaki H., Vempala S. Latent Semantic Indexing: A Probabilistic Analysis // Proceedings of the Seventeenth ACM SIGACT-SIGMOD-SIGART Symposium on Principles of Database Systems. – N.Y.: ACM, 1998. – P. 159–168.

35. Potthast M., Barrón-Cedeño A., Stein B., & Rosso P. Cross-Language Plagiarism Detection. Language Resources and Evaluation. – 2011. – Vol. 45, N 1. – P. 45–62.

36. SciVal. – Mode of access: https://www.scival.com/

37. Scopus. – Mode of access: http://www.scopus.com/

38. Shvets A., Devyatkin D., Sochenkov I., Tikhomirov I., Popov K., Yarygin K. Detection of current research directions based on full-text clustering // Proceedings of Science and Information Conference. – IEEE, 2015. – P. 483–488.

39. Sochenkov I., Zubarev D., Tikhomirov I., Smirnov I., Shelmanov A., Suvorov R., Osipov G. (2016). Exactus Like: Plagiarism Detection in Scientific Texts // Advances in Information Retrieval. – Springer, 2016. – P. 837–840.

40. The Problem with Detecting Translated Plagiarism // Plagiarism Today (24.02.2011). – Mode of access: http://www.plagiarismtoday.com/2011/02/24/the-problem-with-detecting-translated-plagiarism/

41. Turnitin. – Mode of access: http://turnitin.com/

42. Turnitin Introduces Translated Matching for Multilingual Plagiarism Detection // PRNewswire (11.01.2012). – Mode of access: http://www.prnewswire.com/news-releases/turnitin-introduces-translated-matching-for-multilingual-plagiarism-detection– 137088203.html/

43. Web of Science. – Mode of access: http://www.webofknowledge.com/

44. Zubarev D., Sochenkov I. Using Sentence Similarity Measure for Plagiarism Source Retrieval / Notebook for PAN at CLEF 2014 // CEUR Workshop Proceedings, CEUR-WS.org, Eds. L. Cappellato, N. Ferro, M. Halvey and W. Kraaij. – 2014. – P. 1027–1034.

Наукометрические показатели в социально-гуманитарных науках: основные проблемы

М.А. Шестакова

Ключевые слова: реформа образования; социально-гуманитарные науки; наукометрия; балльная оценка; средняя заработная плата; материальное стимулирование.

Keywords: education reform; social and human sciences; scientometrics; numerical grading; average salary; material incentives.

Аннотация. Структурная перестройка научно-образовательной системы, нацеленная на формирование национальных исследовательских центров, одновариантна и не учитывает ряда альтернативных мировых тенденций. В оценке деятельности научно-педагогических работников превалируют формальные показатели: публикационная активность, цитируемость, балльная оценка. Персональные рейтинги, составленные по результатам балльной оценки, не стимулируют качественное выполнение научно-педагогической работы. Практика увязывания оплаты труда с количественными параметрами приводит к усилению «эффекта Матфея» и демотивации значительной части научно-педагогических работников. В этих условиях перед социально-гуманитарными науками стоит ряд вопросов, требующих глубокого осмысления: каково их место и функции в национальном исследовательском университете и в системе высшего образования в целом, как измерять результаты деятельности в данных дисциплинах, каковы их отношения с теологией.

Abstract. The restructuring of the scientific and educational system, aiming at the formation of national research centers does not take into account a number of alternative global trends. Formal indicators prevail in the assessment of the scientific and pedagogical staff: publication activity, citation indices, numerical grading. Personal rankings based on the scoring criteria do not stimulate the scientific and pedagogical performance. The practice of linking wages to quantitative parameters leads to increasing the «Matthew effect» and to the demotivation of a large part of the scientific and pedagogical staff. Under these circumstances, the social sciences and humanities are facing a number of issues requiring deep reflection: what is their place and function in the national research university and higher education in general, how to measure the results of activities in these disciplines, as well as their relationship with theology.

Реформа образования и вузовская наука

Одной из целей российских реформ в области науки и образования является создание вузовской науки нового типа, нетрадиционного для России. Моделью служат, в частности, американские университеты, такие как Массачусетский технологический институт (Massachusetts Institute of Technology, MIT) или Стэнфордский университет. Их отличительная особенность заключается в том, что они имеют при себе большое количество малых предприятий, способных зарабатывать на науке и технологиях. Ориентацию на такого рода модели можно объяснить правомерным желанием государства поднять российскую науку и образование до мирового уровня и получить отдачу от вложений в эти сферы.

Сегодня много пишут о недостаточном финансировании образования и науки. Соглашаясь с этой позицией, нужно вместе с тем признать, что вложения исчисляются миллиардами. Так, например, в 2009 г. объем инвестиций в гражданский сектор науки достиг 127 млрд рублей. А в соответствии с Постановлением от 2010 г. «О мерах привлечения ведущих ученых в российские образовательные учреждения высшего профессионального образования» в высшей школе из бюджета в форму субсидий выделено в 2010 г. 3 млрд, в 2011 – 5 млрд, в 2012 – 4 млрд рублей [12, с. 7]. Вложения в образование в 2015 г. также внушительны [8]. Несмотря на прилагаемые усилия, российская наука и образование пока не вышли на мировой уровень, и причины этого нужно искать не только в недостаточном финансировании.

Одной из главных причин кризиса российской науки в целом и вузовской в частности является поспешная деконструкция советской научно-образовательной системы. Как известно, она включала в себя академическую, вузовскую, отраслевую и заводскую науку. Отраслевая наука выполняла связующую функцию между фундаментальными исследованиями и производством и была представлена большим количеством учреждений. По некоторым оценкам, институты Академии наук составляли около 8% от всех научных учреждений. «Эту цифру во много раз превышало количество институтов отраслевого профиля. Все крупные министерства имели свои институты. В министерстве авиационной промышленности, например, было около 30 крупных институтов, в Средмаше (атомная промышленность) была большая сеть НИИ» [4, с. 75]. При всех недостатках нельзя не отметить системный характер советской организации научного знания и ее ориентацию на решение не только фундаментальных, но прикладных задач. К настоящему моменту можно говорить о фактической ликвидации отраслевой и заводской науки. Что касается Академии наук, то она, как известно, находится в ситуации перманентного реформирования с целью передачи ее функций вузовской науке. Вопрос о том, насколько вузовская наука, полученная в результате реформы, сможет выполнять задачи, ранее возлагавшиеся на отраслевую, заводскую и академическую науку, требует отдельного исследования. Сейчас можно лишь подчеркнуть, что российские вузы, будучи наследниками советской системы высшего образования, не имеют глубоких традиций в области прикладных исследований. На вопрос о том, сколько времени и средств потребуется на закладывание таких традиций, сегодня вряд ли кто-то сможет определенно ответить.

Нельзя не учитывать «национальные» особенности реформаторской деятельности в России. Следует, на наш взгляд, согласиться с мнением Е.В. Семенова: «Для российских реформ, начиная c реформ М.М. Сперанского, включая реформы Александра II, С.Ю. Витте и П.А. Столыпина, кончая реформой Е.Т. Гайдара, характерны: хроническое запаздывание c их проведением (все они начинаются, “когда уже поздно”), несистемность (что‐то меняется, и даже радикально, а что‐то остается заповедной зоной и обесценивает всю реформу), непоследовательность (метания, отступления) и, наконец, реформы в России не доводятся до конца (общество быстро устает от изменений, и они его разочаровывают). Сказанное о реформах в целом относится и к реформам интеллектуального производства (наука, образование, инновационная сфера)» [11]. Очевидно, что одной из особенностей российского реформирования является недостаточная гибкость и многовариантность реформ, склонность реформаторов к навязыванию «простых» рецептов решения проблем, к упорному внедрению модели, представленной как единственно возможная. Реформа российского образования и науки не является исключением. Будучи нацеленной на создание из вузов исследовательских центров, она не учитывает других современных мировых тенденций, иных форм организации науки. Российские ученые отмечают, что «вопреки распространившемуся у нас представлению, основная часть западной науки сосредоточена не в университетах, а в федеральных научных центрах, исследовательских корпорациях и т.д. (например, из 2500 университетов США лишь около 10% проводят научные исследования), а некоторые западные страны, такие как Япония, явно не удовлетворены университетской моделью организации науки и создают структуры, напоминающие РАН» [12, с. 7]. Кроме того, в современном мире меняется отношение бизнеса и науки. Крупные промышленные корпорации переходят от формата research and development к формату connect and development. Вместо ведения собственных разработок в собственных научных центрах современный бизнес предпочитает закупать готовые разработки [12]. Это означает, что российскому бизнесу во многих случаях выгоднее приобрести зарубежные готовые интеллектуальные продукты, чем поддерживать национальные исследовательские центры. Таким образом, невысокие результаты российской науки и образования являются следствием не только затянувшейся структурной перестройки прежней научно-образовательной системы, но и отсутствия гибкости и многовариантности в целях и средствах проведения реформы, в игнорировании ряда мировых тенденций в области организации науки и образования.

Статус гуманитарных и социальных наук в системе высшего образования

Особое внимание следует уделить тому положению, в котором в результате реформы оказались гуманитарные и социальные науки. Их практическая «бесполезность» стала поводом для переоценки их роли и места в системе образования. Решение судьбы данных наук зависит от того какая концепция образования в конечном счете победит в российских условиях. На настоящий момент можно говорить о столкновении двух подходов к пониманию задач и функций образования. Первый рассматривает образование как бизнес-процесс, обеспечивающий подготовку специалистов, востребованных на рынке труда, и при этом не требующий больших государственных вложений. Другой подход трактует образование как процесс социализации в широком смысле этого слова, подразумевающий приобщение к культурным и национальным традициям. В этом случае образование требует финансовой поддержки государства. В рамках второго подхода очевидна необходимость социально-гуманитарных дисциплин, поскольку они непосредственно включены в воспитательный процесс. Здесь нелишним будет заметить, что задача воспитания определена Федеральным законом об образовании, трактующим образование как «единый целенаправленный процесс воспитания и обучения, являющийся общественно значимым благом и осуществляемый в интересах человека, семьи, общества и государства…» [15]. Сегодня превалирует первая из указанных выше тенденций в понимании сущности и целей образования. Это создает определенные сложности для ряда социально-гуманитарных наук. Вместе с тем остается неясным, каким образом должна выполняться воспитательная функция образования.

Исследование воспитательного потенциала социальных и гуманитарных наук представляет собой, в том числе, и теоретическую проблему, требующую обсуждения. История гуманитарных и социальных наук показывает, что их цели не сводятся к получению и передаче знания. Аристотель относил такого рода дисциплины не к теоретическим, а к практическим наукам. Первые нацелены на производство знания (эпистеме). Последние же преследуют иные цели. Так, например, он писал о том, что медицина как практическая наука имеет своей целью здоровье, а не знание о болезнях [1, с.17]. Аналогичным образом можно рассматривать и социогуманитарные дисциплины. Их цели не ограничиваются познанием. Они в значительной степени являются технологиями, вырабатывающими ценностные установки, нормы мышления и социального поведения. В этом качестве они востребованы и в системе образования, и за ее пределами. Здесь уместно вспомнить о том, что традиция социально-гуманитарного образования восходит к греческой пайдейе – софистической системе воспитания «человека политического», подготовке к государственной деятельности [7, с. 368]. Уже в модели пайдейи обнаруживается двойственный характер социально-гуманитарных дисциплин. Во‐первых, они циркулируют преимущественно в сфере образования, в современных условиях – в университете. Во‐вторых, они нацелены на социализацию индивида, на социально-политическое воспитание.

Исторически местом обитания социально-гуманитарных дисциплин является главным образом университет, который, будучи социальным институтом, выполняет ряд функций. Одна из них – это воспроизводство интеллектуальной элиты. С нашей точки зрения, социогуманитарные науки и сегодня непосредственно втянуты в процесс этого воспроизводства, как и во времена греческой софистики. Поэтому методологические и философские проблемы этих дисциплин напрямую связаны с теми процессами, которые происходят в университете, и с теми функциями, которые выполняет этот социальный институт. В данном случае нет необходимости рассматривать все функции университета. Цель нашего исследования – сосредоточиться на одной – социализации индивида, приобщении его к научной и общественной деятельности. Эта функция имеет свою негативную сторону, на которую много обращали внимание, в частности, постмодернисты – это дисциплинаризация ума.

Уже Г. Гельмгольц, сравнивая университетские традиции Англии, Франции и Германии, подчеркивал зависимость «свободы мысли» от академической свободы, предоставляемой университетами в соответствии со сложившимися традициями. Так, например, Оксфорд и Кембридж, с его точки зрения, воспитывают образованных людей, не переступающих заданных границ, положенных их политической или церковной партией. Французы и англичане, как он пишет, «вполне способны – и, по-видимому, совершенно искренне – удержать мысль от исследования положений, которые они считают не подлежащим обсуждению незыблемым фундаментом политической, социальной и религиозной организации; они не желают переступать определенных границ и полагают вполне правомерным запрещать это молодым людям» [3]. Г. Гельмгольц, на наш взгляд, напрямую подошел к постановке проблемы дисциплины ума, которую в дальнейшем разрабатывал М. Фуко и другие мыслители второй половины XX в. Так, например, М. Фуко неоднократно поднимал вопрос о взаимоотношении интеллектуала и власти. Он правомерно ставил вопрос о том, что производство знания, воспроизводство интеллектуала в системе образования – это социальные процессы, в котором существенную роль играют властные отношения. В связи с этим он развивал идею дисциплинаризации мышления и дисциплинарной власти. Последняя действует незаметно, как бы изнутри индивида, оставляя ему возможность считать себя свободным [18]. Стоит, на наш взгляд, согласиться с постановкой вопроса о существенном влиянии властных отношений на интеллектуальную деятельность. С тем, что привычки ума, сформированные в социальной среде, пронизанной отношениями господства-подчинения, в значительной степени определяют продукт интеллектуального производства. Возвращаясь к замечанию Г. Гельмгольца и рассматривая университет под углом зрения дисциплинарной власти, можно определить его как социальный институт, вырабатывающий определенную дисциплину ума, регулирующую, в том числе, постановку вопросов и способов их решения в социогуманитарных науках. Тем самым обеспечивается производство знания, «гармоничного» социально-политической ситуации.

В полной мере эта проблема касается российских социально-гуманитарных наук. Их недавнее прошлое, как и настоящее, показывает, что и по выбору проблем и по ракурсу рассмотрения этих проблем они следуют за идеологическими изменениями, сопутствующими реконфигурации политической власти. Если в советские времена они «послушно» ограничивали себя парадигмой схоластизированного марксизма, то сегодня они «послушно» отказались от нее в пользу «неидеологизированного» мышления. Сегодня вопросы, связанные с объективностью, научностью в этих дисциплинах, так же как и «левые» социальные проблемы – революция, прогресс, классовая борьба, неравенство и пр. – оказались на периферии академической науки, а то и вовсе за ее пределами. Исследование «внутренней дисциплины», свойственной российскому социально-гуманитарному академическому сообществу, заслуживает отдельного внимания. Здесь же подчеркнем лишь, что наш недавний опыт показывает, к чему приводит «послушание» социально-гуманитарных наук – как минимум к неадекватной репрезентации социальной реальности.

Непростое положение российских социально-гуманитарных наук усугубляется странным решением Министерства образования о причислении теологии к разряду научных специальностей. Тем самым интеллектуальному сообществу фактически предлагается невнятное и необоснованное понятие науки. Кроме того, очевидной становится тенденция вытеснения светского социально-гуманитарного образования теологическим по меньшей мере в отношении воспитательной функции. В условиях многонациональной и многоконфессиональной страны нужно признать эту тенденцию опасной.

Таким образом, реформирование российской науки и образования поставило социально-гуманитарные науки перед рядом вопросов. Как минимум они должны определить, каково их место и функции в национальном исследовательском университете и в системе высшего образования в целом, каковы их отношения с теологией, как измерять результаты деятельности в данных дисциплинах.

Количественная оценка вузовской науки

Одним из главных инструментов реформирования выступают сегодня количественные параметры: наукометрическая и балльная оценка. Применение количественных показателей давно используется в экономике и менеджменте. Сегодня мы столкнулись с ситуацией, когда экономическая модель управления организацией, основанная на количественных индикаторах, перенесена в область науки и образования. В научных и учебных заведениях количественные параметры используются как для оценки научной деятельности, так и для решения вопросов кадровой политики, оплаты труда и др. Формальное использование количественных показателей является, на наш взгляд, еще одной фундаментальной причиной негативных процессов в российской науке и образовании.

Среди наукометрических параметров в основном используются публикационная активность и цитируемость. Все силы научно-образовательного сообщества были брошены на выполнение задачи «увеличения к 2015 году доли публикаций российских исследователей в общем количестве публикаций в мировых научных журналах, индексируемых в базе данных “Сеть науки” (Web of Science), до 2,44%» [14]. Достижение указанного процента стало целью, которая определена «простым» количественным индикатором. В то же время перед российской наукой и образованием не поставлены конкретные содержательные задачи. В связи с этим вполне уместно вспомнить масштабные советские программы, такие как, например, план ГОЭЛРО и др., задавшие направление для развития как фундаментальных, так и прикладных исследований. Речь в данном случае идет не о ностальгии или копировании, а необходимости содержательного планирования развития науки и образования, о разумном сочетании формальных и содержательных показателей. Возможно, даже о преимущественном значении последних. Здесь нельзя не отметить, что значительная доля ответственности за невнятную формулировку содержательных целей и задач лежит на самом научном сообществе.

О результатах «борьбы» за повышение индекса цитируемости говорит, в частности, информация, предоставленная российским представителем Thomson Reuters П. Касьяновым. Он говорит о том, что из 1360 высокоцитируемых российских публикаций за 2004–2015 гг. «подавляющее большинство – результат совместной работы с иностранными коллегами. Только 78 работ (6%) полностью выполнены нашими соотечественниками» [2]. «По мировым меркам – продолжает П. Касьянов, – это весьма скромная цифра – Россию по этому показателю обходят такие страны, как Гватемала и Никарагуа, а, например, в Китае и Индии больше половины высокоцитируемых работ написаны исключительно по национальным исследованиям» [2]. Приведенные цифры могут быть истолкованы по-разному, например, как расширение международного сотрудничества российских ученых. На наш взгляд, оценка П. Касьянова говорит о проблемах с организацией или публикацией самостоятельных российских научных исследований.

В условиях реформы российского образования к социогуманитарным дисциплинам предъявляются общенаучные требования, в том числе и наукометрического характера. В целом эта тенденция позитивна, если учитывать склонность социально-гуманитарных наук к производству идеологизированной и слабой в научном отношении продукции. Будучи правильно примененными, наукометрические индикаторы могут оказать социогуманитарному научному сообществу существенную помощь в этом вопросе.

Сегодня стало очевидным, что наукометрия имеет и ряд существенных недостатков: она способствует бюрократизации научного сообщества и часто используется как инструмент государственного и финансового регулирования научной деятельности. Применительно к российским социально-гуманитарным наукам наукометрия, на наш взгляд, может выступать как средство, усугубляющее их традиционные проблемы, в том числе и проблему «дисциплины ума». Так, например, наукометрические индикаторы используются для стимулирования выхода российской науки на мировой уровень. Однако что представляет собой мировой уровень для социально-гуманитарных дисциплин, остается неясным. По умолчанию в качестве мирового уровня de facto принимаются различные доктрины, как, например, неоинституционализм в экономической теории. Совершенно очевидно, что эта доктрина имеет свои идеологические основания. Она базируется на модернизированном макиавеллистском понимании природы человека. Так, например, О. Уильямсон показывает эту предпосылку, цитируя Р. Коуза: «современная институциональная экономическая теория должна изучать человека таким, какой он есть на самом деле, действующим в рамках ограничений, налагаемых реальными институтами. Современная институциональная экономическая теория – это экономическая теория, какой ей следовало бы быть» [13, с. 39]. Далее в этой же работе О. Уильямсон прямо отсылает читателя к Макиавелли, который первым начал рассматривать человека, «каким он есть на самом деле» [13, с. 44]. О. Уильямсон исходит из того, что «на самом деле» человек эгоистичен, и, преследуя свои интересы, не останавливается перед воровством, мошенничеством и т.д. Эта предпосылка является, на наш взгляд, идеологемой, положенной в основание экономической теории. Здесь правомерно поставить вопрос о том, что заставило российскую экономическую мысль качнуться в сторону неоинституционализма: теоретические проблемы экономики или социально-политический заказ? И не играют ли в этом случае наукометрические показатели негативную роль, стимулируя публикационную активность, а попутно и распространение идеологии неоинституционализма? Все это говорит о том, что наукометрические инструменты должны использоваться социально-гуманитарными науками с особой осторожностью. В связи с этим стоит отметить необходимость изучения теоретических аспектов самой наукометрии, а также опыта ее применения в различных областях науки. Как отмечают эксперты, науковедение и наукометрия в России развиваются слабо. Об этом говорит, в частности, отсутствие специализированных журналов, подобно «Scientometrics», где профессионально рассматривались бы вопросы наукометрии и науковедения [5, с. 70].