Текст книги "Люди мира: Русское научное зарубежье"

Как – опять же – многие люди подобного склада, Константин Николаевич всю жизнь держался твердых моральных убеждений, ради которых мог идти и на риск. Не случайно род Давыдовых дал России не только знаменитого гусара-поэта, но и как минимум одного декабриста (полковник Василий Давыдов, один из руководителей Южного общества). Еще старшекурсником, сочтя, что начальство ведет себя несправедливо, Константин принял участие в студенческих волнениях и отсидел месяц в тюрьме – к счастью, без серьезных последствий. Он всю жизнь громко протестовал против дискриминации людей, будь то евреи (в императорской России) или вьетнамцы (во французских колониях). Политикой, однако, не интересовался и свою разлуку с родиной рассматривал как вынужденное бытовое неудобство. В конце 1950-х, когда регулярные контакты с Россией возобновились, Давыдовы мечтали слетать в Ленинград, да так и не собрались – с силами и здоровьем было уже плохо.

Остается сказать, что долгая жизнь Константина Давыдова связывает между собой совершенно разные эпохи биологии. Будучи учеником Александра Ковалевского – представителя самого первого, начавшего работу в 1860-х годах поколения биологов-дарвинистов, он дожил до открытия двойной спирали ДНК и даже до начала расшифровки генетического кода.

Реэмигрант
Человек, придумавший космонавтику: Ари Штернфельд
Антон Первушин

Когда говорят о европейском ракетостроении, ставшем основой для первых шагов в практической космонавтике, то обычно упоминают Германа Оберта, Робера Эсно-Пельтри, Вальтера Гомана и, конечно, Вернера фон Брауна. Вполне возможно, если бы Ари Абрамович Штернфельд (1905–1980) не вернулся вместе с женой в 1935 году в «обновленную Россию», в СССР, то и его имя стояло бы в этом ряду. Именно ему мы обязаны многими проектами, предопределившими будущий облик мировой космонавтики, и даже тем, что в русском языке появились неологизмы «космонавтика» и «космонавты».

В эмиграцию ни сам Ари Штернфельд, ни его семья, как и многие другие их соотечественники, не отправлялись по своей воле. Просто та часть Российской империи, где они проживали, стала вдруг независимым государством, Польской Республикой, и даже еще до того, в 1915 году, перестала зависеть от российского императора, оказавшись под немецко-австрийской оккупацией. Отец Ари, Авраам, занимался коммерцией, которая в условиях военного времени шла плохо, но школы в Лодзи, где они тогда жили, работали исправно, и Ари мог успешно учиться.

Интерес к космическим полетам проявился у него еще в старших классах школы (вероятно, под влиянием научной фантастики), причем Ари решал довольно специфические задачи: например, обдумывал проблему оптимального топлива, возможность определения расстояния от Солнца с помощью высокочувствительного термометра и применения контурных коек для экипажей межпланетных кораблей. В семнадцатилетнем возрасте Ари прочел по-немецки популярную брошюру Альберта Эйнштейна "О специальной и общей теории относительности" (1916). При всей ее популярности, по словам самого Эйнштейна, "она требует от читателя терпения и воли", и многое в ней оказалось непонятно юноше. Вместе с другом они, после обсуждения брошюры, решили написать великому физику и вскоре получили ответ – открытку, исписанную убористым почерком Эйнштейна. Позднее Штернфельд обращался к теории относительности, применяя ее к вопросам межзвездных полетов.

Высшее образование Ари получал уже в условиях мирного времени – сначала в Кракове, а потом, поскольку уровень преподавания точных наук не отвечал его запросам, перебрался во Францию. Он начал слушать курс в Институте электротехники и прикладной механики, входившем в состав Нансийского университета, но денег, получаемых от родителей, ему не хватало, поэтому пришлось пойти работать – сначала грузчиком на парижский рынок, потом рабочим на завод "Рено". В этой среде Ари рассчитывал освоить французский язык, однако выяснилось, что все его окружение составляли такие же бедствующие эмигранты, и, когда наступило время занятий, новоиспеченный студент обнаружил, что не понимает своих профессоров. Тем не менее быстрый ум помог преодолеть языковый барьер, и Штернфельд сумел сдать экзамены, необходимые для перехода на следующий курс.

Во время каникул Ари снова работал в Париже – на этот раз в мастерской по ремонту американских военных грузовиков "Либерти", поставлявшихся в Европу во время войны. Руководство предприятия заметило его способности, и в следующем году Штернфельд занялся усовершенствованием одного из серийных мотоциклов. Казалось, что жизненный путь молодого человека предопределен – из него получился бы отличный инженер-конструктор, однако он все больше времени отдавал делу, которое в то время мало кто воспринимал всерьез.

Сегодня нельзя назвать точную дату, когда Ари Штернфельд узнал о том, что только с помощью ракет на жидком топливе можно достичь космических скоростей: скорее всего, он пришел к этому выводу самостоятельно на основе какого-нибудь из фантастических романов, после чего поверил, что космонавтика – это не разминка для праздного ума, а перспективная область практической деятельности, которой можно посвятить жизнь. Вспоминая о том периоде, Штернфельд писал:

Мои коллеги, замечая схемы, которые я чертил и в перерывах между лекциями, и в своей маленькой комнатушке, считали меня неизлечимым фантастом. Не забудем, что в те годы перелет через Атлантический океан станет сенсацией, которая взбудоражит весь мир. А тут какой-то одержимый доказывает реальную возможность овладения Вселенной…

В июле 1927 года молодой перспективный специалист получил диплом инженера-механика и поначалу работал технологом на автомобильном заводе «Белланже», затем – в конструкторском бюро Жерстера, на предприятиях «Бетик» и «Вандевр». Штернфельд участвовал в создании станков для обработки дерева, деревянных колес и бочек; при этом получил несколько патентов. Заработанные средства позволили ему полностью расплатиться с Нансийским университетом и студенческим обществом, что немало удивило их руководителей: обычно долги выпускников списывались по статье «субсидии».

Однако увлечение внеземными полетами все больше охватывало Штернфельда, и в 1928 году он поступил в докторантуру Парижского университета, Сорбонны, для того чтобы заняться "фантастической" темой всерьез. Разумеется, в первую очередь следовало изучить весь теоретический материал, накопленный по теме, и познакомиться с авторитетными специалистами. Но оказалось, что какой-либо информацией по этому вопросу не располагает даже французское Национальное бюро научно-промышленных исследований и изобретений в Бельвю, где Штернфельд проработал больше года. Позднее бюро вошло в состав знаменитого Национального центра научных исследований (CNRS), но в то время молодому ученому пришлось самостоятельно разыскивать соответствующие публикации. Например, в Библиотеке святой Женевьевы он обнаружил описания ракет в сочинениях XVI века.

Все математические расчеты, связанные с межпланетными перелетами, Штернфельд выполнял самостоятельно. Изучая воздействие перегрузок на организм человека, он провел над самим собой серию экспериментов на центрифуге Аэротехнического института в парижском пригороде Сен-Сир-л'Эколь. В результате Штернфельд смог предложить «индивидуальный футляр», который подгонялся бы под фигуру пилота так, чтобы ускорения при разгоне летательных аппаратов переносились легче, – впоследствии его идея использовалась в конструкции амортизационных кресел и ложементов космических кораблей. Интересно, что Штернфельд изучал не только научный материал, но и популярные исторические источники, включая мифологию и религиозные легенды, связанные с полетами в небо. Не пренебрегал он и фантастическими романами, в которых находил источник вдохновения для инженерного творчества.

В те же годы Штернфельд активно переписывался со многими другими основоположниками теоретической космонавтики: Германом Обертом, Иоганнесом Винклером, Вальтером Гоманом и, конечно, Константином Эдуардовичем Циолковским. С калужским ученым молодой исследователь начал переписку 11 июня 1930 года, когда отправил в Советский Союз первое послание, которое ему помогла написать жена Густава, состоявшая в Коммунистической партии Франции и неплохо знавшая русский язык. К тому времени Штернфельд уже завершал сбор и анализ материалов для монографии по теории межпланетных полетов, и его волновал вопрос приоритета: французский авиаинженер Робер Эсно-Пельтри оспаривал первенство Циолковского в открытии возможности развития космических скоростей с помощью ракет на жидком топливе, поэтому требовалось подтверждение. Хотя Циолковский так и не смог представить документальное доказательство публикации первой части своей статьи "Исследование мировых пространств реактивными приборами" в 1903 году, Штернфельд принял его сторону, и 19 августа 1930 года в газете "Юманите" появился очерк "Вчерашняя утопия – сегодняшняя реальность. С Земли на другие планеты?" (Utopie d'hier, possibilité d'aujourd'hui. Peut-on aller de la Terre aux autres planètes?), в которой рассказывалось о достижениях калужского основоположника. Переписка с Циолковским продолжалась несколько лет, однако увидеться двум теоретикам так и не довелось.

Летом 1931 года, завершив сбор материала и расчеты, Ари Штернфельд обратился к своим университетским руководителям для утверждения темы диссертации. Однако они отказались поддержать его, не решившись взять на себя ответственность за научность работы. Штернфельд вспоминал:

Они советовали мне заняться теорией резания металлов […], прельщая повышенной стипендией, неограниченным сроком защиты докторской диссертации. Но я отказался от этих предложений, решив посвятить свои силы космонавтике и продолжать работу в этом направлении на свой страх и риск. Я покинул Париж и вернулся к своим родителям в Лодзь. На полтора года я заперся в маленькой комнате, работая днями и ночами над рукописью по космонавтике. Это была нелегкая работа: каждый день – один шаг, одна-две машинописные страницы. Если в Париже я имел к своим услугам огромный справочный аппарат, то в Лодзи не было даже порядочной библиотеки, и я с трудом достал, пожалуй, единственную в этом городе таблицу натуральных логарифмов. В Париже я располагал электрической счетной машиной, здесь – время от времени не совсем легально ко мне перекочевывал арифмометр, каждую субботу его тайком выносил для меня из конторы большого завода один служащий, а в понедельник утром арифмометр опять стоял на месте. Даже бумаги мне не хватало: писал я на кусках оберточной бумаги или макулатуры, которую предварительно обрезал до одинакового размера. Кроме того, в комнате было очень мало света, окна открыть было нельзя, солнце туда никогда не заглядывало…

Тем не менее работа продвигалась, и в ноябре 1933 года первый вариант монографии «Введение в космонавтику» (Initiation à la Cosmonautique) был полностью завершен. На тот момент это был самый передовой и самый научно обоснованный труд по проблематике внеземных полетов и межпланетных сообщений. Названия многих его глав и по сей день звучат современно: «Значение космонавтики», «Управление космической ракетой», «Жизнь внутри космического корабля», «Искусственные спутники»… Нужно отметить, что Штернфельд использовал терминологию, которая в то время не считалась общепринятой. Например, он выбрал слово «космонавтика», а не французский термин «астронавтика», мотивировав это тем, что «определение науки, изучающей движение в межпланетном пространстве, должно дать понятие о среде, в которой предполагается движение (космос), а не об одной из возможных его целей».

Теперь монографию следовало представить научной общественности. Шестого декабря 1933 года Ари Штернфельд выступил на научном собрании в Астрономической обсерватории Варшавского университета. Хотя выкладки молодого ученого выглядели безупречно, доклад был встречен холодно: выбранная тема опять показалась слишком "фантастической". Хуже того, директор обсерватории отказался давать отзыв о рукописи для польского издательства.

Штернфельд понял, что нужно искать иные пути. В том же месяце он вновь поехал в Париж и по совету физика Поля Ланжевена, известного своими коммунистическими взглядами, представил рукопись Комитету астронавтики Французского астрономического общества на соискание поощрительной международной премии по астронавтике (так называемая премия РЭП – Гирша), учрежденной в начале 1928 года специально для поддержки практических работ в области межпланетных полетов. В январе и феврале 1934 года Штернфельд выступил на заседаниях Парижской академии наук с лекциями, посвященными динамике космического корабля и его орбитального движения. "Отцы-основатели" премии, Робер Эсно-Пельтри и Андре-Луи Гирш, одобрили монографию, после чего 2 мая 1934 года молодой ученый прочитал лекцию "Некоторые новые взгляды в астронавтике" с кафедры аудитории "Декарт" Парижского университета. Здесь его встретили восторженно, о монографии тут же начала писать французская и зарубежная пресса, а Эсно-Пельтри использовал результаты Штернфельда в своих собственных работах.

Некоторое сопротивление вызвали, правда, парадоксальные идеи о наиболее выгодных межпланетных траекториях. Штернфельд вспоминал:

Свои концепции я представил еще в начале 1934 года Французской академии наук. В одной из них я развивал идею о том, что обходные траектории с предварительным удалением от центрального светила, к которому направляется ракета, более экономны, чем траектории, прямо ведущие к цели. На первый взгляд эта идея, изложенная также и на страницах «Введения в космонавтику», могла показаться сумасбродной. Так она вначале и была воспринята.

Оппонентом выступил сам Эрнест Эклангон – директор Парижской астрономической обсерватории и будущий академик. Не без труда Штернфельду удалось переубедить его. В результате молодой исследователь получил полное признание в западноевропейском научном сообществе и 6 июня 1934 года был удостоен премии РЭП – Гирша.

В это триумфальное время Штернфельд с женой наконец получили ответ из СССР на свои письма с просьбами о разрешении перебраться из Франции в Советский Союз на постоянное место жительства. Первое из этих писем, отправленных еще в 1929 году, осталось без ответа. Но постепенно дело двигалось. В июле – августе 1932 года молодой ученый побывал в Москве по приглашению Наркомтяжпрома для представления проекта "Андроида" – огромного роботизированного манипулятора, предназначенного для выполнения масштабных трудоемких работ типа монтажа и разбора зданий, тушения пожаров на нефтеприисках. Несмотря на то что жизнь в советской столице разительно и в худшую сторону отличалась от парижской, Штернфельда захватила атмосфера быстрых преобразований, которые были видны невооруженным глазом. Немалую роль в принятии такого решения сыграла и Густава, жена Ари Абрамовича, активная участница коммунистического движения. Она находилась под постоянной угрозой ареста, и отъезд мог избавить ее от преследований. Возможно, ко всему прочему Штернфельд сумел заручиться гарантиями со стороны советских представителей (в том числе из разведки), которые были особенно заинтересованы в приезде высококвалифицированных молодых инженеров, получивших образование в передовых западных университетах.

14 июня 1935 года авиарейсом из Германии чета Штернфельд прибыла в Москву. Без каких-либо проволочек Ари Абрамовича приняли в Реактивный научно-исследовательский институт (РНИИ) при Наркомтяжпроме на должность старшего инженера, причем работать ему пришлось во 2-м отделе, под непосредственным руководством Сергея Павловича Королева, который вел проекты управляемых крылатых ракет и пилотируемого ракетного самолета (ракетоплана РП-218). За полгода Штернфельд, получивший прозвище Француз, освоился в трудовом коллективе и занялся подготовкой испытаний крылатых ракет на полигонах, принадлежавших РНИИ. Он внес ряд новшеств в механизм освобождения ракеты от направляющей, что повысило результативность стрельб. В сентябре 1936 года Штернфельды получили советское гражданство, и Ари Абрамович, уже как сотрудник 5-го отдела, сам возглавил испытания крылатых ракет 06/IV, 212 и 216.

Помимо исследовательской работы, Ари Абрамович продолжал заниматься теорией. Известно, например, что 28 февраля 1937 года он выступил с научным докладом "Об особенностях стратосферной ракеты" перед членами Стратосферного комитета ОСОВИАХИМа. Главный инженер РНИИ Георгий Эрихович Лангемак перевел с французского монографию "Введение в космонавтику", и в сентябре 1937 года она наконец-то была издана приличным для столь специфической работы тиражом 2000 экземпляров.

Перед тем, в декабре 1936 года, РНИИ был преобразован в Научно-исследовательский институт № 3 (НИИ-3) Наркомата оборонной промышленности и в нем началась первая "чистка", коснувшаяся прежде всего иностранных специалистов. Штернфельда уволили с формулировкой "по собственному желанию". В письме Иосифу Виссарионовичу Сталину от 16 мая 1939 года он сообщал об этом так:

Летом 1937 года я взял временный отпуск, чтобы приступить к разработке робота моей системы в ЦНИИМАШ [Центральном научно-исследовательском институте машиностроения и металлообработки]. Между тем в конце 1937 года я был сокращен из НИИ № 3, а в апреле 1938 года отчислен из ЦНИИМАШ. Вследствие этого уже свыше года я вынужден работать в одиночку, лишенный материальной базы, так как все усилия устроиться на работу в какой-нибудь из научно-исследовательских институтов Академии наук остались безрезультатными.

Сталин на просьбу о помощи в поисках работы не откликнулся, поэтому Штернфельд оказался вне практического ракетостроения, что, конечно, угнетало его. Но нет худа без добра. Во-первых, увольнение спасло его от неминуемого ареста, когда начались репрессии против руководящего состава НИИ-3; во-вторых, он мог публиковать результаты теоретических изысканий под своей фамилией в открытой печати, без прохождения военной цензуры. В Штернфельде раскрылся новый сильный талант – популяризатора космонавтики. С 1938 года он активно печатался в таких тиражных изданиях, как «Знание – сила», «Наука и жизнь», «Советская наука», «Техника – молодежи» и «Красная звезда». При этом везде подчеркивалось, что он является уникальным специалистом в области межпланетных полетов, лауреатом международной премии.

Тем не менее с этого момента карьера Ари Штернфельда практически остановилась. Ему повезло в том, что участь подавляющего большинства репатриантов, переселившихся в СССР в середине 1930-х годов, его миновала. Однако и работать нормально он не мог. Тем более не могло быть речи о зарубежных поездках. Лишь с начала 1960-х годов вклад Штернфельда наконец-то начал получать официальное признание. В 1961 году Ари Абрамович был избран почетным членом Академии и Общества наук Лотарингии и доктором honoris сausa Нансийского университета. В 1962 году он вместе с Юрием Алексеевичем Гагариным удостоился Международной премии Галабера по астронавтике. В 1965 году Академия наук СССР присудила Штернфельду ученую степень доктора наук honoris causa – без защиты диссертации.

Все же Штернфельд не чувствовал удовлетворения: заниматься практической работой ему по-прежнему не давали и за границу дальше Польши, где у него оставалась сестра, не выпускали даже для получения заслуженных наград. В одном из своих интервью, отвечая на вопрос, почему он посвятил себя расчетам оптимальных траекторий движения по Солнечной системе, он признался:

Все дело в том, что для работы в области механики и физики ракеты нужны были мастерские, лаборатории, заводы… А у меня ничего этого не было. Теоретическую же сторону вопроса почти исчерпывающе разработал К. Э. Циолковский. Белым пятном оставались вопросы космических трасс. И для работы над этим кругом проблем не надо было в те годы ничего, кроме желания…

В этих словах слышна горечь человека, исключительные таланты которого не были востребованы в полной мере.

Штернфельд ушел из жизни 5 июля 1980 года, в возрасте 75 лет. Похоронен на Новодевичьем кладбище. На его могиле установлен памятник в виде открытой книги: слева помещен барельеф головы ученого, выгравированы даты его рождения и смерти, справа – парадоксальная космическая траектория с предварительным удалением и латинское изречение Per aspera ad astra, что означает «Через тернии к звездам» – символ веры Ари Абрамовича Штернфельда.