Текст книги "Политическая наука №4 / 2015. Сравнительные исследования мировой политики"

Примером сопряжения данного показателя с индексом внешних и внутренних угроз является сравнение двух маршрутов «Экономического пояса». Через ЦА и Иран проходит с 2015 г. железная дорога «Западный Китай – Турция» с выходом в Средиземное море. Несмотря на ее логистическую привлекательность, некоторые участки могут подвергаться угрозам со стороны экстремистов из Афганистана, Пакистана, Ирака, Сирии. В частности, Военная доктрина Казахстана указывает на такую угрозу в сопредельных странах [Военная доктрина Республики Казахстан, 2011]. С учетом переменной внешние и внутренние угрозы обозначается снижение интеграционного потенциала государств на данной магистрали. В плане безопасности она уступает «северному» маршруту из Китая в Европу.

Показатель опыт международной интеграции включает: длительность интеграционных связей государства, направления участия, роль в интеграционном образовании, квалификация специалистов, совместные предприятия. Известен опыт России, Белоруссии и Казахстана в реализации проектов СНГ, ЕврАзЭс, Единого экономического пространства, Таможенного союза, ОДКБ, ЕАЭС. Еще в рамках ЕврАзЭс выполнен ряд программ, разработаны направления упрощения процедур в области внешней торговли [Торопыгин, 2012, с. 201–202]. Казахстан стал учредителем Совещания по укреплению мер доверия в Азии. Авторитет в мире завоевала ШОС (ведущая роль России и КНР). Новыми членами ШОС стали Индия и Пакистан; планирует вступить Иран. Россия, Китай и Индия участвуют в работе БРИКС. Китай и Россия работают в формате АТЭС и АСЕАН. 5–6 августа 2015 г. в Малайзии проведено министерское совещание Россия – АСЕАН.

«Мягкая сила» как элемент потенциала интеграционной политики

Изучение показателей «мягкой силы» как невооруженного влияния на формирование имиджа страны (интеграционного объединения) с помощью политики и культуры началось недавно. В перспективе будет разработан комплексный индекс. Сейчас специалисты оценивают множество показателей использования культурного потенциала, в том числе с применением современных информационных ресурсов [Soft Power, 2015]. К «мягкой силе» относят также информационное оружие («мягкая сила 2.0»). Чтобы «мягкая сила» не становилась инструментом вмешательства во внутренние дела государств, она должна опираться на ценности культуры и моральный авторитет [Kearn, 2011, р. 66].

Так, разработан рейтинг e-Diplomacy, оценивающий эффективность влияния государств на общественное мнение с использованием Интернет-сервисов [Bryant, 2012]. Публиковались карты активности в различных электронных сетях официальных лиц, дипломатов, мыслителей, активистов [E-Diplomacy, 2012]. С учетом такого индекса вне конкурса остается дипломатия США, но высоко оценивается также Индия. Россия претендует на вхождение в первую десятку [Смирнов, Кохтюлина, 2012, с. 35]. Китай также повышает свой рейтинг. Проблемы «Экономического пояса» активно освещают в России – Kremlin Russia, Канал Россия-24 (программа «Путь»), Rosgranitsa.ru, РИА-новости, ТАСС, Российский Совет по международным делам (РСМД), Российская газета. В Китае это агентство Синьхуа, в том числе russian.china.org, газеты «Жэньминь жибао», «Тумэньцзян», i-news.kz, nur.kz; в Казахстане – «Казахстанская правда», «Эксперт Казахстана» и др.

«Мягкая сила», используемая Китаем, обладает азиатской спецификой, опирается на постулаты даосизма и конфуцианства, где мягкость считается не слабостью, а силой власти [Капицын, 2010]. В отличие от «мягкой силы» Запада, обращенной к «недовольным», она обращена к «довольным», не направляется на разжигание политических конфликтов, дестабилизацию политической системы других государств [Смирнов, Кохтюлина, 2012, с. 33; Цзайци Лю, 2009, с. 150]. Тех же принципов придерживаются Россия, Индия, Казахстан, Белоруссия. Эта специфика находит отражение в публичной дипломатии. В ряде стран работают институты Конфуция, которые помогают изучать язык и культуру Китая; действуют образовательные программы китайских университетов; происходит обмен студентами и преподавателями; изучаются русский язык и языки народов ЦА; развивается культурный и оздоровительный туризм; активен портал государственных органов КНР (на русском и языках ЦА) [Кривохиж, 2012]. «Экономический пояс» и стратегия «Один пояс, один путь» дали толчок наращиванию лингвистической стратегии КНР: прилагаются дополнительные усилия в изучении языков (диалектов) 29 государств (около 1 тыс. языков и диалектов), расположенных в русле интеграционных стратегий «Нового Шёлкового пути», наряду с языками и диалектами народов Китая [Завьялова, 2015].

Выводы

1. Опыт вышеназванных государств показывает значение сильного суверенитета государств. Он контрастирует с богатым опытом высокоуровневой интеграции ЕС, существенно ограничивающего суверенитет государств. ЕС, при всех несомненных его достижениях, демонстрирует (по мере его расширения) снижение потенциала интеграции. Налицо (особенно в 2015 г.) стремление государств расширить свой суверенитет. Проект «Экономического пояса» не претендует на высокие уровни интеграции, что обещает более простую его реализацию и соответствующее преимущество.

2. Представляется, что «Экономический пояс» поможет решать и еще одну проблему. Усиливается борьба за ресурсы между интеграционными сообществами, что усугубило, например, ситуацию в Молдавии и Украине. «Экономический пояс» как широкое региональное интеграционное образование, не ограничивающее государственный суверенитет, стимулирующее «горизонтальные» трансграничные «анархии» и умеренные «вертикальные» регуляции, имеет значение не только для решения задач экономики, культуры и безопасности. Его реализация поможет снижать накал борьбы между высокоуровневыми интеграциями ЕС и ЕАЭС, ослабить противостояние России и ЕС.

3. Продвижение «Экономического пояса» в немалой степени зависит от консолидации обществ в данных государствах и нейтрализации, с одной стороны, сепаратистских и экстремистских движений, с другой – флуктуаций «цветных» революций. Сохраняется значение государственного суверенитета в «многосоставных» государствах. Проявляется определенное авторитарное сходство политических режимов на «северном» маршруте. Актуализируется проблема политической воли как составной части «вертикальной» регуляции в реализации данного проекта («сила согласованности» элиты) как важного компонента потенциала интеграционной политики. В то же время данный проект будет способствовать открытости государств к обмену товарами и идеями, развитию образования, туризма, международного научного и культурного сотрудничества.

4. Развитие транспортных путей открывает огромный потенциал интеграционной политики КНР, государств ЦА и России. С точки зрения безопасности, освоенности маршрутов, опыта интеграции, уровня двухсторонних и многосторонних отношений, геополитического «ландшафта», более реализуемым представляется «северный» маршрут «Экономического пояса». В целом «Экономический пояс» по показателю обеспечения безопасности более перспективен, чем проект «Морской Шёлковый путь».

5. Разработка комплексного индекса потенциала интеграционной политики государств на траектории Шёлкового пути – благодатное направление междисциплинарных и политологических исследований. Представленные индексы требуют дальнейшей проработки с помощью корреляционного и дискриминантного анализа, чтобы определить релевантность и вес каждой представленной перемены.

Список литературы

Анализ стратегий интеграционного сотрудничества (моделей реализации интеграционного потенциала) наиболее известных интеграционных объединений мира. – М.: Евразийская экономическая политика, 2014. – 33 с.

Бейлз К. Одноразовые люди. Новое рабство в глобальной экономике. – М.: Новый хронограф, 2006. – 304 с.

Веретевская А.В. Модели моделирования наций в условиях полиэтничности // Метод: Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин: сборник научных трудов / РАН. ИНИОН. – М., 2010. – № 1. – С. 146–160.

Верхотуров Д. Китай создает Новый Шелковый путь // Эксперт. – Казахстан, 2007. – № 21 (123). – Режим доступа: http://www.centrasia.ru/newsA.php?st=1181133540 (Дата посещения: 30.08.2015).

Военная доктрина Республики Казахстан. Утверждена Указом Президента Республики Казахстан 11 октября 2011 г. № 611 // ЦентрАзия. – 2011. – Режим доступа: http://www.centrasia.ru/cnt2.php?st=1321351920 (Дата посещения: 30.08.2015.)

Жанкубаев Б.А. Исследование рейтинга административных барьеров среди предприятий малого и среднего бизнеса // Теория и практика инновационного менеджмента: отечественный и зарубежный опыт. – 2013. – Режим доступа: http://articlekz.com/article/6267 (Дата посещения: 28.08.2015.)

Завьялова О.И. Лингвистическая стратегия Китая / Институт Дальнего Востока; Российская академия наук. – 2015. – 16 с. – Режим доступа: http://www.ifes-ras.ru/attaches/books__texts/Zavyalova._Language_situation_in_PRC.pdf (Дата посещения: 21.09.2015.)

Захарова Л. Чэнду теперь рядом. Россия и Китай. Преодолевая границы // Российская газета. – 2015. – 8 мая.

Капица Л.М. Индикаторы мирового развития. – М.: МГИМО (У) МИД РФ, 2008. – 352 с.

Капицын В.М. Космополитизм как компонент «мягкой» силы и глобального управления // Обозреватель = Observer. – 2010. – № 10. – С. 70–79.

Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество, культура. – М.: Наука, 2000. – 606 с.

Кравченко Л.И. Шёлковый путь в контексте российских национальных интересов // Rusrand – 2015. – Июль. – Режим доступа: http://rusrand.ru/actuals/shelkovyy-put-v-kontekste-rossiyskih-nacionalnyh-interesov (Дата посещения: 15.07.2015.)

Кривохиж С.В. «Мягкая» сила и публичная дипломатия в теории и внешнеполитической практике Китая // Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 13. Востоковедение. Африканистика. – 2012. – Сентябрь. – С. 103–112.

Лебедев А. Начало реализации проекта «Новый Шелковый путь» // Информационное агентство «РЖД – Партнер. Ру». – 2015. – 27 июля. – Режим доступа: http://www.rzd-partner.ru/news/zheleznodorozhnaia-infrastruktura/nachalo-realizatsii-proekta–novyi-shelkovyi-put'/ (Дата посещения: 27.07.2015.).

Мельвиль А.Ю. Россия в мировых рейтингах: перезагрузка // Эксперт. – 2006. – № 43(537). – С. 24–39.

Найденов А.С., Кривенко И.А. Влияние административных барьеров и институциональной среды на динамику теневого сектора // Вестник Томского университета. – 2013. – № 377. – С. 117–122.

Нурулла-Ходжаева Н.Т. Община в Центральной Азии (диалектика традиции и модернизации в начале XXI в.) – М.: МГУКИ, 2012. – 369 с.

Пак Чан Кю. Община в Азии (типологические характеристики общинных структур Китайской народной республики, Республики Кореи и Республики Узбекистан): Автореф. дисс. … канд. ист. наук. – М.: МГУ, 1998. – 24 с.

Политический атлас современности. Опыт многомерного статистического анализа политических систем современных государств / Рук. научного коллектива А.Ю. Мельвиль. – М.: МГИМО (У) МИД РФ, 2007. – 272 с.

Портяков В.Я. К вопросу о комплексной мощи Китая: подходы к оценке, структура, динамика, перспективы // Китай в мировой и региональной политике. История и современность. – М.: ИДВ РАН, 2014. – Вып. 19. – С. 6–21.

Си Цзиньпин. Всестороннее углубление реформ. – Пекин, 2014. – 350 с.

Смирнов А.И., Кохтюлина И.Н. Глобальная безопасность и «мягкая сила 2.0»: вызовы и возможности для России. – М.: ВНИИГеосистем, 2012. – 276 с.

Торопыгин А.В. Великий Шёлковый путь. Перезагрузка // Евразийская интеграция: 2012. Экономика, право, политика. – 2012. – № 11. – С. 188–214.

Ханн К. Отношения собственности в постсоциалистических обществах // Журнал исследований социальной политики. – 2011. – Т. 5. – № 2. – С. 151–172.

Цзайци Лю. «Мягкая сила в стратегии развития Китая // Полис. – 2009. – № 4. – С. 149–155.

Шаклеина Т.А. Великие державы и региональные подсистемы // Международные процессы. – 2011. – Т. 9. – № 2. – С. 29–39.

Soft Power. Мягкая сила. Мягкая власть: Междисциплинарный анализ / Сост. и ред. Е.Г. Борисова. – М.: Флинта: Наука, 2015. – 184 с.

Bryant N. E-diplomacy: Foreign policy in 140 characters // BBC News. – 2012. – 18 Jule.

E-Diplomacy in action? Whatever will they think of next? // Afritorial. – 2012. – 24 June.

Giddens A. The Consequences of modernity. – Cambridge, MA: Polity press, 1990. – 188 р.

Kearn L.W. The hard truths about soft power // Journal of political power. – 2011. – Vol. 4, N 1. – P. 65–85.

Meurs M. The evolution of Agrarian institutions. – Ann Arbor, MI: Univ. of Michigan press, 2001. – 131 р.

Millward J. Eurasian crossroad. A history of Xinjiang. – N.Y.: Columbia univ. press, 2007. – 440 р.

Min Shu. Balancing in a Hierarchical system: Pre-colonial Southeast Asia and the tribute system // Waseda global forum. – 2011. – N 8. – P. 227–256.

Reid A. Global and local in Southeast Asia // International journal of Asian studies. – Cambridge, 2004. – Vol. 1, N 1. – P. 5–21.

Singh S.M. Strengthening the combat arm // India’s war on terror / Ed. by G. Kanwal, N. Manoharan. – Delhi, 2010. – 296 p.

Сравнительный анализ стратегий трансформации евразийского политического пространства

О.В. Столетов

В современных условиях динамично меняющейся экономической, технологической, информационной, военно-политической реальности политическое пространство Евразии приобретает все более сложную структуру. В нем оказываются теснейшим образом взаимосвязаны аспекты меняющегося баланса сил, проблемы обеспечения защиты от традиционных и новых угроз, задачи достижения социально-экономического развития в условиях долгосрочного тренда замедления темпов роста мировой экономики, феномен формирования новых финансовых и экономических институтов регионального и глобального мирорегулирования. Евразийское политическое пространство сегодня преимущественно осмысливается как пространство глобальной геополитической и геоэкономической конкуренции между ведущими субъектами мирового политического процесса.

Важнейшей тенденцией трансформации евразийского политического пространства является формирование его полицентричности. Все более активную роль в экономических и политических процессах Евразии играют такие крупные развивающиеся континентальные державы, как КНР, Россия, Индия, Иран, Турция. В свою очередь, США постепенно утрачивают безоговорочное доминирование в Евразии, однако сохраняют широкую сеть альянсов и партнерств на континенте [Klieman, 2015].

Изменение экономического баланса в Евразии формирует все большую взаимную заинтересованность Азии и Европы. Для продолжения экономического роста Азия нуждается в европейских рынках, в то время как в Европе все более востребованы азиатские инвестиции. Осознание этого факта происходит на фоне развития новых технологий в сфере инфраструктуры, транспорта и коммуникаций. Формируется представление о том, что новые технологии способны обеспечить более глубокую внутреннюю связанность пространства Евразии.

Другим важным трендом трансформации евразийского пространства является нарастание турбулентности, проявляющей себя в росте неустойчивости основополагающих структур и процессов, а также неопределенности происходящих в них изменений. Наиболее явно в Евразии данная тенденция проявляется в нарастании количества вооруженных конфликтов и локальных войн. Многие зарубежные авторы говорят об угрозе полномасштабной хаотизации евразийского пространства. В настоящее время в наибольшей степени эта угроза проявляет себя в Ближневосточном регионе, однако возникшее там «Исламское государство» достаточно быстро становится значимым дестабилизирующим фактором для государств Центральной и Южной Азии, Кавказа, Евросоюза, России и Китая.

Еще один тренд заключается во внутренней разбалансировке Европейского союза. Европейский долговой кризис, готовящийся в Великобритании референдум по вопросу выхода из Евросоюза, рост евроскептических настроений в Центральной и Юго-Восточной Европе, усиливающийся под влиянием «миграционной волны» из зоны сирийского конфликта, свидетельствуют о серьезных экономических и политических трудностях, с которыми столкнулся на современном этапе Европейский союз.

На Украине вопрос о европейской интеграции в формате подписания соглашения об ассоциации, приведший к глубокому политическому кризису в стране и послуживший поводом к государственному перевороту, создал очаг нестабильности в непосредственной близости от ЕС и вызвал острый кризис в отношениях Запада и России. Следствием стало нарастание военно-политической напряженности в Европе. В общей сложности объем оборонных расходов только в Восточной Европе в 2014 г. превысил уровень 2013 г. в среднем на 8,4%. Политика взаимного военно-политического сдерживания сопровождается ведением полномасштабных информационных, экономических, дипломатических войн.

Международно-политические стратегии трансформации евразийского пространства включают в себя геополитические, геоэкономические, военно-политические составляющие и призваны определенным образом воздействовать на распределение власти и влияния в Евразии. В качестве результата их реализации можно рассматривать изменение субрегиональных границ, создание новых зон влияния, формирование того или иного макрорегионального международно-политического порядка в Евразии.

В данной статье представляется необходимым рассмотреть стратегии таких ключевых для евразийского политического пространства международно-политических акторов, как США, КНР, Россия, Индия и Европейский союз. В рамках сравнительного исследования внимание будет уделено проблеме взаимного отношения акторов к продвигаемым каждым из них макрорегиональным проектам и инициативам. Главным образом речь пойдет о геоэкономическом измерении рассматриваемых стратегий.

Многие исследователи отмечают, что США стратегически не заинтересованы в формировании Евразии как экономического, а в перспективе и политического целого, способного составить им конкуренцию. С опорой на данный тезис говорится о том, что стратегия США направлена на раскол и размежевание евразийского пространства. В одних случаях реализация данной стратегической установки будет проявляться в политике, подрывающей внутренние экономические связи в Евразии (интерконтинентальные проекты Трансатлантического торгового и инвестиционного партнерства (ТТИП) и Транстихоокеанского партнерства (ТТП)), в других случаях – в политике, нацеленной на политическое размежевание (введение экономических и политических санкций в отношении России, поддержка внутренних, приграничных и иных конфликтов в ключевых регионах континента). При этом США стремятся стимулировать и использовать нарастающую турбулентность в Евразии для обоснования необходимости собственного военного присутствия здесь.

Американские эксперты-международники склонны позиционировать ТТИП как крупнейший торгово-экономический проект современного мира. Они подчеркивают, что успешная реализация ТТИП как инициативы государств, основанных на общих демократических ценностях, позволит существенно усилить западные экономики и повысить привлекательность западной модели развития [Dempsey, 2015]. ТТИП позиционируется как ответ на глобальные перемены, в условиях которых страны Запада должны удержать первенствующие позиции. Некоторые эксперты, однако, отмечают, что геополитические последствия ТТИП могут быть неоднозначными. В частности, формирование более тесного, замкнутого экономического альянса между странами Запада, нацеленного на защиту своих собственных интересов, может подтолкнуть развивающиеся страны, стремящиеся к изменению международного экономического порядка, в первую очередь страны БРИКС, к дальнейшему сближению [Kupchan, 2014].

Проект Транстихоокеанского партнерства (ТТП) предполагает формирование многостороннего соглашения о свободной торговле между рядом государств Азиатско-Тихоокеанского региона [Wen Jin Yuan, 2012]. В переговорах участвуют 12 стран, в частности со стороны Евразии – Япония, Малайзия, Сингапур и Вьетнам. Проект исключает из экономической интеграции Китай, Бразилию, Индию и Россию. Реализуя данную инициативу, США стремятся защитить свой статус международного актора, формирующего правила для мировой торговли. Значимой целью является сохранение доллара как ключевой валюты для международных расчетов. В рамках реализации стратегии «Поворот к Азии» ТПП призван укрепить связи Соединенных Штатов с их союзниками в Восточной Азии, тем самым сохранив приемлемый для себя баланс сил в АТР [Mirski, 2015]. Проект вносит раскол в процессы экономической интеграции в Азии, а значит, и в Евразии в целом. Идея ТТП в самих США активно поддерживается как демократами, так и республиканцами.

Важной целью США является недопущение формирования прочного альянса России и Китая в Евразии. Соединенные Штаты крайне негативно воспринимают факт активизации российско-китайского сближения, видя в нем средство ограничения собственного влияния. Наибольшие опасения США вызывает двустороннее военное сотрудничество. Проведение Россией и Китаем совместных военных ученых в Средиземном море, а также в морях Тихого океана воспринимаются в Соединенных Штатах крайне негативно [Harris, 2015]. Американские эксперты указывают также на то, что расчеты США, прогнозировавшие усиление конкуренции России и КНР в Центральной Азии, на данном этапе не оправдываются и должны быть пересмотрены [Carpenter, 2015].

Новации китайской международной политики показывают, что КНР стремится к открытию для себя экономических возможностей, заложенных в евразийском пространстве, при одновременном инфраструктурном развитии этого пространства. Представляется возможным говорить о том, что Китай, не только преследуя свой интерес, но и выражая позицию развивающихся стран Азии, заинтересованных в расширении торговых связей с государствами основных макрорегионов континента, заинтересован в сохранении Евразии в качестве пространства мира и придания этому пространству импульса экономического развития.

Китайская инициатива «Один пояс, один путь», предполагающая формирование «Экономического пояса Шёлкового пути» и «Морского Шёлкового пути XXI века», является крупнейшим трансконтинентальным международным экономическим проектом современности. Евразийское пространство, охватываемое данной инициативой, составляет 55% мирового ВНП, 70% мирового населения, 75% разведанных запасов энергетических ресурсов. Китай стремится позиционировать инициативу «Один пояс, один путь» как максимально открытую для участия наибольшего количества партнеров. В частности, он всячески демонстрирует желание привлечь к ее реализации таких крупных участников международно-политических процессов Евразии, как Россия и Индия. Весьма показательно в данном случае, что оба эти государства, наряду с КНР, вошли в тройку крупнейших владельцев голосов в Азиатском банке инфраструктурных инвестиций (АБИИ). Если КНР получил 20,06% голосов, то на долю Индии пришлось 7,5%, а России – 5,92%. При этом китайская инициатива АБИИ нашла поддержку и у ключевых партнеров США как в Восточной Азии, так и в Европе. К новому банку, в частности, присоединились Великобритания, Германия, Франция, Италия, Южная Корея и Австралия.

Проект «Морской Шёлковый путь XXI века» («МШП-XXI») предполагает участие более 60 стран [Koo Jin Shen Guangxi, 2015]. По оценкам экспертов, политически он позволит Китаю укрепить отношения с Малайзией, Камбоджей, Шри-Ланкой, Пакистаном [Yale, 2015]. Фактическую подготовку к реализации проекта Китай начал задолго до его оглашения. В последние годы КНР активно инвестировал в развитие и глубокую реконструкцию ключевых для себя портов в государствах, имеющих выход в Индийский океан: порты Хамбантота и Коломбо в Шри-Ланке, порт Читтагонг в Бангладеш, порт Кьяукпью в Мьянме, порт Гвадар в Пакистане. Большое значение для реализации проекта «МШП-XXI» имеет также средиземноморский греческий порт Пирей. Заявляя экономическую инициативу, Китай, помимо продвижения своих торговых интересов, стремится снизить подозрения, вызванные распространением концепции «жемчужного ожерелья», согласно которой он развивает портовую инфраструктуру в Индийском океане в военных целях.

Китай сохраняет активность в восточном направлении. До конца 2015 г. КНР планирует завершить переговоры о создании Всестороннего регионального экономического партнерства (Regional Comprehensive Economic Partnership, RCEP), которое, помимо стран АСЕАН, будет охватывать Японию, Республику Корея, Австралию, Новую Зеландию и Индию. Подключая Индию к переговорам по RCEP, Китай создает для нее возможность большей экономической интеграции в Восточно-Азиатский регион.

Экономические инициативы Китая в последнее время находят у Индии все большую поддержку. Некоторые индийские политологи говорят о стратегической выгоде от подключения Индии к инфраструктурным проектам развития, инициируемым Китаем [Geethanjali Nataraj, 2015]. Указывается также, что рост взаимозависимости будет способствовать дальнейшей стабилизации двусторонних отношений [Mukul Sanwal, 2015].

Политика индийского руководства сегодня направлена на то, чтобы активизировать участие Индии в экономических процессах как в Центральной Евразии, так и в АТР в целях обеспечения дальнейшего экономического роста и поддержания внутриполитической стабильности в стране. Для достижения этих целей Индия заинтересована в развитии собственной транспортно-логической инфраструктуры, позволяющей развивать торговые связи с государствами Ближневосточного региона, Афганистаном, государствами Центральной Азии, Россией и Европейским союзом. В этом контексте сегодня все чаще говорят о новой индийской стратегии – «Взгляд на Север».

В стратегии выхода Индии на центральноазиатское и европейское направление экономического взаимодействия важное место занимают индийско-иранские транспортно-логические проекты. Еще в 2003 г. Индия договорилась с Ираном о развитии порта Чабахар, который находится в Оманском заливе. Однако введение в отношении Ирана санкций со стороны стран Запада в связи с его ядерной программой не позволило реализовать этот проект. На фоне подписания венского международного соглашения по иранской ядерной программе Индия и Иран в мае 2015 г. приняли меморандум о взаимопонимании об участии Индии в разработке данного порта.

Порт Чабахар призван сыграть важнейшую роль в обеспечении энергетической безопасности Индии. Объясняется это тем, что реализация ранее намеченных энергетических проектов, таких как ТАПИ («Туркменистан – Афганистан – Пакистан – Индия») и ИПИ («Иран – Пакистан – Индия»), сталкивается с серьезными сложностями. В этих условиях Индией рассматривается вариант поставок газа из Ирана и Омана по трубопроводу, проложенному по дну Аравийского моря. Предполагается, что газопровод будет начинаться от портов Чабахар и Расаль-Джафан в Омане и закончится в порту Порбандар, расположенном в индийском Гуджарате. Развитие порта Чабахар рассматривается Индией через призму реализации более комплексного проекта – Международного транспортно-логистического коридора «Север – Юг» (International North South Transport Corridor). Данный коридор должен обеспечить Индии стратегический выход в Центральную Азию, Россию и Европу в обход Пакистана.

Параллельно Индия демонстрирует заинтересованность в формировании зоны свободной торговли с Евразийским экономическим союзом. Предполагается, что в случае успешного завершения переговоров по данному вопросу Индия сможет расширить свои экономические связи с государствами Центральной Азии. Индия стремится развивать отношения с государствами Центрально-Азиатского региона и на двустороннем уровне. В июле 2015 г. премьер-министр Индии Нарендра Моди совершил поездку по региону, в ходе которой посетил пять стран Центральной Азии. В числе сквозных тем для обсуждения были выделены: развитие торговли, борьба с терроризмом на фоне растущей угрозы со стороны группировки «Исламское государство» и формирование уже упомянутого транспортного коридора «Север – Юг».

В 2015 г. Индия добилась положительного решения по включению ее в ШОС. Данная организация рассматривается Индией как инструмент, способный сыграть важную роль в обеспечении долгосрочной стабильности в Центральной Евразии. Включение в ШОС, по мнению руководства Индии, будет способствовать росту авторитета страны в государствах Центральной Азии и в мире в целом [Amb Rajiv Sikri, 2015]. Кроме того, вступление в ШОС рассматривается как способ укрепления Индией своих позиций в диалоге с Китаем.

Целью России в Евразии на данном этапе, с нашей точки зрения, является превращение в международно-политического актора, устойчиво развивающего собственную стратегическую субъектность. Значимым шагом в этом направлении стало формирование Евразийского экономического союза.

В программной статье В. Путина «Новый интеграционный проект для Евразии – будущее, которое рождается сегодня», опубликованной в октябре 2011 г., была сформулирована идея о том, что создаваемый Евразийский экономический союз (ЕЭАС) способен стать основой дальнейшей экономической интеграции с Европой. Однако описание фактической динамики, свидетельствующей о продвижении по этому пути, даже на момент публикации статьи выглядело более чем скромно. В статье сообщалось о том, что Таможенный союз России, Белоруссии и Казахстана начал переговоры о создании зоны свободной торговли с Европейской ассоциацией свободной торговли (ЕАСТ), представляющей собой небольшую региональную экономическую организацию Исландии, Норвегии, Швейцарии, Лихтенштейна, не входящих в ЕС. Тем не менее после введения экономических санкций Евросоюзом в отношении России в связи с политическим кризисом на Украине даже эти переговоры были приостановлены. В июне 2015 г. Исландия, Лихтенштейн и Норвегия присоединились к санкциям Евросоюза против России.

Тем не менее идея стратегической экономической интеграции ЕАЭС и Европы Россией отброшена не была. В январе 2015 г. российский посол в ЕС В. Чижов, а также глава МИД России С. Лавров выступили с предложением начать официальный диалог между ЕАЭС и ЕС о создании зоны свободной торговли между двумя объединениями. В апреле 2015 г. в поддержку начала консультаций об интеграции ЕС и ЕАЭС выступил спикер Государственной Думы России С. Нарышкин. Он подчеркнул, что «Россия была и остается в одной семье с европейскими народами». Председатель Коллегии Евразийской экономической комиссии В. Христенко, выступая на Петербургском международном экономическом форуме, отметил, что ЕС и ЕАЭС должны обратиться к обсуждению цели формирования общего экономического пространства. Идея перспективности сотрудничества двух объединений присутствует в исследованиях Евразийского банка развития [Demidenko, 2014].