Текст книги "Казанский альманах 2016. Алмаз"

После небольшой паузы огни убавлять не стали. Послышались голоса. Из угла вынырнул шакирд и поставил на видном месте стул. Вслед за ним показался другой – в чалме и чапане, с зелёным посохом в руке. Он важно откашлялся – «кхе-кхе» – и, поднявшись на стул, принялся читать так называемую «мужицкую проповедь» – пародию на то, что люди обычно слышат в мечетях.

Юмор состоял в том, что язык «проповеди» был пересыпан обычными просторечными словами, созвучными арабским. В результате проповедь превращалась в уморительную шутку. Без тени улыбки на лице шакирд нараспев тянул эту чушь, не обращая внимания на дружный хохот слушателей.

На смену «мулле» вышел другой шакирд. Улёгшись на саке, он стал изображать умирающего мужика, трясся всем телом и неистово дрыгал ногами. Явился мулла, стал читать отходную молитву из Корана и заставил мужика произнести завещание. Умирающий был намерен оставить мулле солому, которой была устлана телега, однако тот не соглашался и требовал козу. Они долго препирались, а народ, слушая, умирал со смеху.

Ещё один шакирд вырядился женщиной, которая без остановки трещала тоненьким голосом и, отчаянно кокетничая, приставала к старшим шакирдам. Кончилось тем, что она впилась губами в одного из бородачей, который с перепугу бросился от неё наутёк, а она пустилась вдогонку. Медресе снова наполнилось смехом.

Тут в дверях появился цыган с медведем. Заиграли кубызы. Медведь принялся плясать и показывать другие номера: то молодушку изобразит, идущую с коромыслом за водой, то лежащего старика, то женщину, ищущую в голове, то хозяйку, замешивающую тесто. Всё было очень похоже.

Потом два шакирда веселили народ потешным диспутом.

Снова пели, плясали, пока за окнами не стало смеркаться. Хромой и ещё один шакирд принялись разгонять мальчишек:

– Всё! Конец! Спать идите!

Окна завешивали одеялами и тулупами. Кое-где появились самовары, и люди сели пить чай. Халим с чайдашем тоже поставили свой самовар в надежде подольше задержаться в зале. Здесь явно что-то затевалось. К ним подсели учителя из флигеля.

– О, наконец-то пришёл! – послышались радостные голоса.

В дверях возник слепой человек в сопровождении шакирда.

– Здорово, Гали-абзы! – Все, кто был в зале, двинулись навстречу гостю.

– Дорогу хазрату, дорогу дайте! – кричал Хромой.

Слепца проводили в конец зала и усадили пить чай. Халим с удивлением наблюдал за происходящим и вдруг услышал скрипку, вернее звук, вызванный мягким прикосновением смычка. Слепец настраивал свой инструмент. К дверям выставили караул, ворота заперли на засов. И вот в полной тишине запела скрипка. Мелодии сменяли одна другую: протяжная песня уступала место весёлой плясовой, татарскую песню сменяла башкирская. Взрослый шакирд, который вчера во время урока задал одному из младших трёпку, затянул песню. Потом пел тот самый голосистый мальчишка, а за ним три шакирда, раскрыв «Мухаммадию», стали нараспев читать её под звуки скрипки. На смену песням спешили пляски, за плясками снова звучали песни.

Время было позднее – за полночь или где-то около часа ночи. Казалось, голова Халима распухла от всего увиденного и услышанного, от пения скрипки заложило уши. Он уже не способен был отличить одну мелодию от другой; тонкие, изысканные звуки уже не трогали его – рот то и дело широко открывался, сдержать зевоту не было сил. Он тихонько влез на полати, лёг и, убаюканный голосом скрипки, забылся сном.

* * *

Шли дни, месяцы. Халим освоился с жизнью в медресе, сделался истинным шакирдом. И с занятиями дела пошли легче. Хотя он по-прежнему не очень-то понимал некоторые мудрёные словосплетения, суть уроков всё же стала доходить до его сознания. Он проштудировал учебник, называемый «Тасриф», приступил к изучению арабского языка и фарси по учебнику «Шархе Габдулла». Освоил спряжения глаголов («бага, ябигу, рама, ярми»), научился красиво нараспев склонять слова, заслужив таким образом репутацию ученика «старательного» и «обнадёживающего». Теперь он чувствовал себя настолько уверенно, что сумел поставить на место одного надоедливого махдума, который досаждал ему, обзывая «мужиком».

Медресе между тем жило своей привычной жизнью. Каждое утро после чая являлся хазрат, а когда он уходил, начинался обед, который чаще всего ограничивался опять-таки чаепитием. Потом шли за водой, творили намаз, снова пили чай, а после начинались занятия с хальфой, позже приходил хазрат, а там, глядишь, и вечер наступал, начинали готовиться ко сну. Так день катился за днём, Халим всё глубже и глубже увязал в этой жизни. В его речи всё чаще проскальзывали арабские слова, и в поведении появились перемены, что всё больше делало его похожим на прочих шакирдов. Хотя был он мужицким сыном, и вся его родня была мужицкой, в душе он теперь не любил мужиков, переживал оттого, что родился в такой семье, и стал задумываться, как бы ему со временем порвать с крестьянскими корнями. Изменился и внешне. Недоедание, скудная пища делали своё: он похудел, лицо покрылось бледностью. К одежде стал относиться внимательней. Наслушавшись всяких забавных историй и россказней о муллах, которыми полнилось медресе, он значительно обогатил свои представления о них. Общение с шакирдами, которые съехались в медресе невесть откуда и повидали немало городов, порядком расширило его кругозор, мир стал казаться куда просторней. Преуспел он не только в чтении, но и в письме: научился строчить письма, где толково излагал свои нужды. Он уже не так сильно скучал по аулу. Заботы, радости, печали и забавы, связанные с медресе, казались ему теперь своими. Он частенько говаривал: «Наше медресе» и чувствовал, что имеет полное право на это.

Так промчалось три месяца. За это время Халим дважды был дежурным – кизю, семь раз отведал розог кадия, не раз был бит мальчишками и сам бивал их, сменил несколько пар плетёных из лыка башмаков, сносил казакин, а также пару носков. И вот в один из дней, когда, совершив омовение, он ждал начала намаза, один из мальчишек ткнул его в спину и сказал:

– Иди, тебя мужик какой-то зовёт!

Халим, думая, что это, должно быть, кто-то из аула привёз ему продукты, вышел во двор и с удивлением увидел замотанного в шарф отца в обсыпанном снегом тулупе. Халим остолбенел от неожиданности. Он протянул руку, говоря: «Здравствуй», и замолчал, не зная, что сказать ещё. Отец пробормотал: «Сынок, сынок», – и тоже замолчал. Так и стояли они, глядя друг на друга. Но вот отец заговорил:

– Я за тобой приехал, сынок.

Перед глазами Халима мгновенно возникли мать, сёстры, братья, снохи, ягнята, блины, оладьи, баня – словом, весь его аул. Всё это, казалось, кричало: «Это я, я!», стараясь захватить себе всё его внимание. Воспоминания захлестнули Халима, и он не сразу смог разобраться в своих чувствах.

– На месте ли твой хальфа? Поди, позови его, – сказал отец.

Халим вспомнил, что начался намаз. Пришлось ждать. Как только намаз подошёл к концу, он обратился к учителю:

– Хальфа-абзы, отец приехал, зовёт тебя.

Учитель надел казакин, который держал специально для таких случаев, и вышел в сени. Халим прошмыгнул следом и, притаившись в углу, стал слушать их разговор.

Поздоровавшись, отец поинтересовался:

– Как учится Халим? Не озорничает ли?

Учитель ответил:

– Хорошо учится, и в медресе освоился вполне, уроки знает.

Услышав о себе такое, Халим приосанился, его прямо-таки распирало от гордости!

– Мы тут подумали с матерью, нельзя ли забрать его на время? Помыли бы в бане, перестирали с него одежду, коли позволите…

Учитель:

– Согласен. Думаю, недолго держать станете? Как бы от товарищей не отстал, не замело бы снегом то, что в голове отложилось!

Отец:

– Когда скажете, тогда и вернём.

Учитель:

– Привезите в базарный день, с утра.

Отец:

– Ладно, ладно. В таком разе скажу, чтоб собирался. Мне ещё на базар надобно, – добавил он и, достав из кармана деньги, протянул хальфе.

Дождавшись, пока тот, воздев руки и пошептав молитву, скроется за дверью, Халим вышел из своего угла. Велев сыну собрать вещи и быть готовым, отец ушёл. Халим был взволнован, обрадован так, что напоминал жениха, который спешит к своей невесте. Даже чай был ему поперёк горла. Всё его существо переполняло счастье – до еды ли теперь?! Справившись кое-как с чаем, он принялся увязывать в узлы одеяло и подушки. Сложив книги и бумаги в сундучок, отдал на хранение чайдашу. Приготовив тулуп и валенки, сунув варежки в карман, одевшись наполовину, он сел ждать отца.

Явились на урок мальчишки, жившие в городе. Хальфа начал занятия. А отца не было. Халиму стало жарко, и он разделся. Через некоторое время снова натянул на себя одежду и опять принялся ждать. Отец всё не приходил. Вот уж и хазрат явился, совершил намаз. Самовары вскипели во второй раз, все сели пить чай, а отец всё не шёл да не шёл. Халиму надоело ждать, он устал и начал сердиться на отца. Закипала обида. Он готов был скинуть одежду и, как только покажется отец, крикнуть: «Никуда я с тобой не поеду!» Но душа не соглашалась с этим. Мальчишки, пившие чай, дразнили его. Один начинал:

– Халим, смотри, вон отец приехал!

– Да нет же, он уехал давно, – подхватывал другой, – я сам видел, как уезжал. Борода у него чёрная, а лошадь рыжая! Верно я говорю?

– Нет, светлая у него борода, – поправил кто-то.

– Вот и я говорю: борода светлая. Он ещё крикнул мне, уезжая: «Сыну привет от меня передай!»

– Да не уехал он никуда, – говорил третий, – небось, изюм покупает, побаловать сыночка хочет, рис на базаре для балиша берёт, чай… Да вон же он, вон, приехал!

Халим снова оглянулся, хотя и понимал, что шакирды просто балагурили. И всё же это обижало его, ранило душу, невольно думалось: «А вдруг и в самом деле без меня уехал?!» Он чувствовал, как засосало под ложечкой, но кусок по-прежнему не шёл в горло: покоя на душе не было. Шутники уж и чаю напились, а отца всё не было. Хотелось плакать. Он пошёл к печке и сел там. Перед ним, будто наяву, стали мелькать лица родственников – матери, сестёр, братьев, их жён. Желание поскорее увидеть их, поскорее оказаться дома заговорило в нём с новой силой. Душа рвалась в аул, несколько километров, отделявших его от родных, хотелось одолеть одним прыжком. Жаль было тратить на дорогу драгоценные часы. Терпеть пытку ожидания дольше было невыносимо, и он, потеряв всякую надежду, полез на полати. Глаза наполнились слезами. Слёзы тихонько сочились из-под век, воображение рисовало теперь самые горестные картины. Он уже не сомневался, что отец уехал один. Дома никто не ждёт его. Мать, сёстры, братья забыли своего Халима, уже не любят его, как прежде. Он чувствовал себя заброшенным и одиноким.

От таких мыслей слёзы снова хлынули из глаз. Он плакал с наслаждением, чувствуя, что слёзы приносят облегчение и успокаивают. На полатях, рядом с жарко натопленной печкой, Халима разморило, и он незаметно погрузился в сон.

То ли во сне, то ли наяву кто-то говорил: «Халим, Халим, отец приехал, отец!» Он торопливо вскочил, и увидев, что вокруг темно, силился понять, где он и почему спал в одежде. Чайдаш, будивший его, видно понимал его состояние. Он повторил: «Отец приехал, ждёт. Насилу отыскали тебя!» Халим, вспомнив всё, что было, торопливо спрыгнул на пол и, вглядываясь в полумрак, силился разглядеть отца заплывшими от сна глазами. Шакирды, наблюдавшие за ним, засмеялись. Только тут Халим окончательно проснулся и покраснел от смущения.

– Да ты, оказывается, совсем не соскучился по нам, – говорил отец, – даже подождать не захотел.

Халим повернул к нему голову:

– Так ты приехал всё же?

– Поторопись, – сказал отец. – Ступай, попрощайся с хальфой. Похоже, поднимается ветер. Нам бы на дорогу поскорее выбраться, пока её различить можно.

Халим, успокоившись, пошёл к учителю и опустился перед ним на колени. Потом стал пожимать руки однокашникам. Верный чайдаш вышел во двор проводить. Усевшись в сани, Халим с отцом тронулись в путь.

– Прощай, Халим! – крикнул вдогонку приятель.

Халиму стало жаль чайдаша, которому ещё очень долго, до самой весны, предстояло жить в медресе. «Бедняга!» – подумал он и тут же забыл про него. Всем его существом снова с огромной силой овладело нетерпение – хотелось как можно скорее оказаться дома. Вот бы подняться теперь на крыльях да лететь, чтобы не терять время. Не зная, о чём говорить с отцом, он снова предался сладостным воспоминаниям: мама, сёстры, блины, баня – всё перемешалось в голове. Во рту у него с утра не было ни крошки, а потому при воспоминании о блинах вдруг потемнело в глазах. Есть хотелось так, словно он не ел никогда в жизни. Воображаемый запах блинов щекотал ноздри. Во рту ощущался дивный вкус балиша с гусиными окороками.

– Отец, давай поедем быстрее, – взмолился он, не в силах терпеть муки голода.

Тот, молча взглянув на сына, принялся погонять лошадь. Вот и лес показался вдали.

Халим сказал:

– За лесом гора, сперва поднимемся в гору, потом съедем вниз – там будет чувашская деревня, потом снова подъём, ещё раз скатимся вниз, и – вот уж наш аул!

Он представил себе, как приятели, деревенские мальчишки, будут завидовать ему; как он станет ходить в гости к многочисленной родне, как местный мулла непременно спросит его о чём-нибудь. Обо всём вроде успел подумать, а гора всё ещё была впереди и чувашской деревни не было видно. Он устал ехать, томила скука, на месте не сиделось. Халим стал думать о медресе, вспомнил, как кадий «угостил» его розгами, как ругал хальфа, как зубоскалили над ним мальчишки, как приходилось долбить какие-то непонятные, чужие слова, вроде «игляллар», зубрить формы спряжения – «бага, ябигу», «рама, ярми» – всё, всё всплыло в памяти. Много было всяких событий за короткую жизнь в городе, и все такие значительные, что он невольно подумал: «Неужели это случилось со мной?» А, может, мне всё только снится?» Чтобы убедиться, что не спит, Халим принялся спрягать «бага» и «ябигу». Спрягал и сам себе удивлялся, как ловко у него это получается. Думая о пережитом, он вдруг изумился, поняв, сколько трудных и безрадостных дней провёл он в медресе. «Как я мог жить там? Как сумел одолеть всё это?!» – думал он. Медресе, как оно есть, со всеми его страхами, голодом, плётками, хазратами, хальфами, кадиями и злыми мальчишками предстало перед его мысленным взором. Слова: «Всё! Больше не поеду в медресе, пропади они пропадом все эти «бага», «ябигу»!», казалось, вот-вот сорвутся с губ, но что-то удерживало его от столь решительного шага. Неужели это гадкое, ненавистное медресе нравится ему, стало дорого сердцу? Мысли невольно переключились на «калпанию». В ушах звучала скрипка слепого Гали, пение башкирских шакирдов, перед глазами возник пляшущий мальчик из Астрахани. Скрип полозьев убаюкивал, сани укачивали, словно колыбель. Халим погрузился в сон.

– Сынок, сынок, мы приехали! – услышал он голос отца. Открыв глаза, стал озираться по сторонам, словно не верил, что он снова дома. Ему почудилось, что окна дома стали меньше, и дверь оказалась пониже. И сам дом изменился как-то, был вроде не того цвета.

Сёстры засыпали вопросами:

– Ну, как ты? Учился? Чему выучился-то?

Халим сразу же вошёл в роль бывалого шакирда, отвечал так, словно речь шла о самых обыкновенных вещах:

– Вы всё равно не поймёте. Я теперь сарыф изучаю. Прошёл «Шархе Габдуллу», «рама, ярми».

Женщины, оглушённые непонятными словами, испуганно притихли и с уважением уставились на братишку, который сразу вырос в их глазах.

Наконец-то внесли самовар. На стол прямо из печи поставили дымящийся паром огромный балиш, наполненный картошкой и сочным мясом в бульоне. Вошли отец, братья – вся семья была в сборе. Отец, вымыв руки, сел на саке.

– Иди сюда, – позвал он сына, – ведь ты теперь у нас шакирд, – и показал на место рядом с собой.

Это было почётное место. Никогда ещё ни братьям, ни сёстрам подобная честь не оказывалась, хотя они и были старше Халима. Он уверенно сел на указанное место, не сомневаясь, что заслужил такое право.

К. Кабанов
«Казанскому альманаху» – 10 лет. Двойная презентация

Десять лет «Казанского альманаха» явили свету сборник избранных произведений «КА» – «В этом мире, в этом городе…»

В САМОМ деле, в конце мая с. г. в стенах главного здания Национальной библиотеки РТ состоялись две презентации одновременно – «Казанского альманаха», которому исполнилось 10 лет, и в честь этой даты выпущенного в свет сборника «В этом мире, в этом городе…» – избранных произведений «КА» за десятилетие. Альманах на сей раз вышел под «кодовым» названием «Агат». Теперь все последующие выпуски будут именоваться камнями-самоцветами.

Вели собрание любителей изящной словесности председатель Комитета по образованию, культуре, науке и национальным вопросам Госсовета РТ, народный поэт Татарстана Разиль Валеев и ответственный редактор «КА», составитель сборника Ахат Мушинский.

В своём выступлении Разиль Валеев отметил высокий профессионализм издания, умение показать творчество писателей, представляющих оба государственных языка республики, большую работу редакции с молодыми дарованиями. Рассказал он и о создании 10 лет назад «Казанского альманаха», история которого берёт начало в стенах Государственного Совета Татарстана.

Ведущие вечера Разиль Валеев (справа) и Ахат Мушинский

Эдуард Трескин: «Казанский альманах», точно хороший друг, всегда интересен и никогда не гламурен»

«Трудно представить себе альманах, – сказал далее Разиль Валеев, – без участия в этом многолетнем проекте Татарского книжного издательства». И в самом деле, Таткнигоиздат с пониманием отнёсся к новому изданию и продолжает материализовывать идеи авторского коллектива альманаха в качественную издательскую продукцию. Главный редактор предприятия, поэт Ленар Шаех, представлявший на курултае издательство, был удостоен самых добрых слов благодарности.

А директору Ильдару Сагдатшину, который находился в отпуске, был подготовлен экземпляр «В этом мире, в этом городе…» с автографами авторов этого коллективного сборника.

Большой вклад в литературно-просветительскую жизнь «КА» вносит Национальная библиотека Татарстана. Её директор Сююмбика Зиганшина дала высокую оценку изданию и заверила, что творческое сотрудничество библиотеки и альманаха продолжится.

Не секрет, что библиотека – один из главных связующих писателя с читателем, труда литератора с широкой аудиторией любителей литературы. Нередко библиотека выступает поставщиком исторических материалов, организатором литературных вечеров, приютом, базой, отправной и приёмной точкой различных изданий. Таким добрым гением для «Казанского альманаха» и является Национальная библиотека Республики Татарстан.

С приветственным словом выступает сотрудник Татарского книжного издательства Нина Клипова, осуществившая компьютерную вёрстку всех номеров альманаха и сборника «В этом мире, в этом городе…»

Лев Кожевников: «А где здесь у нас Вася Татарский?»

В ответ на высокую оценку своего творчества Альбина Нурисламова сказала: «Пройдут годы, и «Казанский альманах» будет вспоминаться как первая любовь»

С благодарственным словом в адрес альманаха выступила самый успешный автор рубрики «Новое имя» прозаик, сценарист Альбина Нурисламова и новичок в этой рубрике автор исторических романов Ольга Иванова, а также аксакалы казанской литературы Лоренс Блинов и Борис Вайнер. Они обратили внимание на широкий кругозор редакции, чуткое отношение ко всему новому, даровитому, перспективному.

Вдохновенные слова произнёс член редколлегии «КА», народный артист Татарстана Эдуард Трескин, который прилетел из Москвы специально на презентацию родного издания. Он дал высокую оценку «Казанскому альманаху» и задушевно спел популярные песни татарского и русского народов.

Размышлениями о камнях-самоцветах и их художественном воплощении на страницах «КА» поделилась Наиля Ахунова. Она сказала, что самоцветы испокон веку играют особую и даже мистическую роль. Из них делают ювелирные изделия, обереги, талисманы, амулеты, просто украшения, с их помощью проводят различные обряды… Драгоценные камни так прочно вошли в жизнь людей, что их названиями стали именовать детей – Агата, Алмаз, Зубаржат (изумруд), Энже (жемчуг), Пётр, Педро, Пьеро (все – камень), – а также литературные произведения – «Гранатовый браслет», «Алмазный мой венец», «Волшебник Изумрудного Города»…

Свои стихи прочли поэты Газинур Мурат и Эдуард Учаров. Интересные темы подняли прозаики Лев Кожевников и Рауза Хузахметова. На вечере выступил председатель Союза писателей Татарстана Данил Салихов.

Музыкальное сопровождение вечера осуществляли пианисты Зубаржат и Ильдар Арслановы, молодой виолончелист, лауреат международных премий Ильяс Камалов, исполнивший среди прочего композицию собственного сочинения.

Презентация закончилась за большим столом чаепития в уникальном «Гроте» Национальной библиотеки.

Константин Кабанов

Фото Михаила Хузахметова, Елены Сунгатовой

В заключение – фото на память