Текст книги "Казанский альманах 2018. Изумруд"

Глава 6

Любимый внук повелителя Мухаммад ехал в передовой тысяче своего отца. В начале весны правитель Мавераннахра эмир Тимур решился начать войну с Улусом Джучи. Об этом сообщил ордынский посол Уртак, отправленный ханом Тохтамышем с извинениями и просьбами о мире в Закавказье, где находился Тимур Гурган. Хану понадобилось несколько месяцев, чтобы смирить свою гордыню, но он опоздал. Уртак, добравшись до Дербента, узнал об огромном войске, которое скопилось там. Уртак погнал коней посольства в обратный путь и доложил повелителю об опасности. Время затишья, фальшивого перемирия, хитрых учтивостей и расшаркиваний закончилось, в дело вступали боевые барабаны и вызывающий стук щитов.

Тохтамышу доложили и об уничтожении воинами Тимура союзников Орды – кайтаков. И пока джихангир добивал преданных союзников ордынского хана, сам Тохтамыш во главе основного войска поспешил навстречу противнику. Туда же направились отряды его вассалов.

Джеляльуддину хан отдал приказ сгонять со своих мест кочевья и не оставлять на дороге противника ни одного жилища, косяка или отары. Огромное войско эмира поиздержало запасы в дороге, потому лишить врага возможности получить пищу и любую поддержку стало обязанностью солтана. Четыре года назад эта тактика сработала, не дала возможности Тимуру с лёгкостью прогуляться по землям Дешт-и-Кипчака, ожидали удачи в этом деле и сейчас.

С приходом нукеров Джеляльуддина в мирных кочевьях начиналась суета. Из юрт выбегали женщины с тюками свёрнутого войлока и стопами одеял; мужчины сгоняли скот; с дикими криками проносились по аилам табунщики; мчались лошадиные косяки. Конские копыта поднимали клубы пыли, вытаптывали молодую только недавно проглянувшую траву. Над стойбищами поднимался небывалый шум: блеяли овцы, мычали коровы, круторогие волы крутили лобастыми головами, с неохотой подставляя их под жёсткие оглобли. Лишь верблюды сохраняли прежний невозмутимый вид, привычно опускались на мозолистые колени и дожидались, когда на горбах укрепят тюки и корзины с нехитрым скарбом степняков.

Девятилетний Мухаммад с интересом разглядывал местных девушек, даже в пылу суеты кокетки не забыли украсить себя традиционными уборами – бокка. Эти круглые сооружения покрывались шёлковой тканью, а поверху украшались перьями птиц и серебряными спицами. Они колыхались на головах степных красавиц, и куда бы девушки ни спешили и что бы ни делали, великолепные уборы сопровождали каждый их шаг мелодичным звоном спиц. Сборы кочевья были недолгие. Шатры-кутарме, не разбираясь, взгромождались на телеги, и волы, лениво перебиравшие ногами, увозили жилища степняков в неизведанную даль, туда, куда им приказывал идти повелитель Сарая.

Рядом с одним из таких кочевий отряды солтана Джеляльуддина шли целый день. Мухаммаду наскучил долгий переход, и он подобрался ближе к степнякам. В одном из шатров, взгромождённом на телегу, ехала круглолицая девчонка с чёрными раскосыми глазами. На голове её, как у взрослой, колыхалась бокка. Убор был не богатым, обтянут красной бумазеей и украшен медными монетками – пулами. И спица торчала из бокки обычная, железная, но девочка в головном уборе вела себя так, словно её волосы украшала ханская шапка в соболях и дорогих каменьях. Мухаммад приладил ход коня к неторопливой поступи волов. Девчушка поначалу и голову не повернула, сидела, не отрывая взгляда от дороги. Ханскому внуку вздумалось обратить на себя внимание: он пришпорил скакуна, легко умчался вперёд и так же быстро вернулся, вынырнув из оставленного им облака пыли; уронил на землю меховой малахай и подхватил его, свесившись под самые копыта коня. Девчонка заинтересованно повела глазками, но стоило Мухаммаду взглянуть на неё, вновь безучастно смотрела на дорогу. Мальчик рассердился, насупился, он не знал, что ещё сделать, о чём заговорить. А она завела беседу первой, как только добрались до реки и остановились на ночлег.

– Хочешь помочь принести воды?

Мухаммад даже оглянулся, ему ли это сказала гордячка до того целый день не замечавшая его. Но вокруг не было никого, и девочка улыбалась ему, показывая ровный ряд белых, как жемчужины, зубов. Мухаммад загорелся ответной улыбкой, вырвал из рук девочки кожаный торсук:

– Давай помогу!

Народ скопился у реки: кто поил лошадей и скот; кто зачерпывал воду в бурдюки и котелки. Поглядев на вскипавшую от гомона и тысяч ног речную воду, дети не сговариваясь прошли дальше. Когда стих шум большого лагеря, они спустились к темневшей реке. Мухаммад зачерпнул воду, а рука девчонки легла сверху на его пальцы:

– Дай мне.

– Почему?! Я сам могу! – сказал он с вызовом.

– Ты ещё маленький, – с чувством превосходства усмехнулась девочка. – А меня уже хотят замуж выдать.

Мухаммад насупился, но блестевшие озорным огнём глаза и ямочки на смуглых, напоминавших яблочки щеках кочевницы, так и зазывали.

– Я не маленький! – крикнул со злостью. – Захочу и поцелую тебя.

Глаза её округлились, она отступила назад, но вновь дерзко улыбнулась:

– А ну, поцелуй!

Мухаммад растерялся. Сколько раз он видел, как отец и его гости на разгульных пирах ласкали невольниц, но сам перед этим действом испытывал тайный страх, который остался с раннего детства, когда в далёком Кракове фрейлины королевы Ядвиги тискали и целовали его, потешаясь над маленьким мальчиком. Но лобзания эти он помнил, и странно, в последнее время часто думал о них, стыдясь и томясь отчего-то. Юный солтан набрался смелости и шагнул к дочери степей. Он неумело стиснул её плечи, громоздкий головной убор мешал, и мальчик столкнул бокку на землю, а после, зажмурив глаза, ткнулся во что-то мягкое и влажное. Девчонка засмеялась:

– Смешной… смотри, как надо.

Она приблизилась к его испуганному лицу, со знанием дела вынула розовый язычок, быстро облизала им щёки солтана, а после принялась за его губы. Девчонка старалась, сопела, острые грудки скользили по бархатному казакину. Мухаммаду вдруг захотелось ощутить эти грудки всей кожей, и он потянул свой пояс, распахивая одежду, и уже решительно прижал девочку к себе, пытаясь повторять те же движения, что и она. Они путались, натыкались друг на друга носами, но не бросали своей забавы, пока над их головами не прогремел голос юзбаши Урака:

– Что за бесстыдство! Солтан, вас повсюду разыскивает отец!

Мухаммад покраснел и, как ошпаренный, отскочил от девчонки. Она подхватила на ходу головной убор, торсук и бросилась бежать по берегу. Сотник рассмеялся ей вслед и похлопал по плечу сердито хмурившегося воспитанника:

– Не гневайтесь, солтан, рано вам ещё играть в эти игры. Придёт время, познаете женщин сполна. В них самая большая сладость, но и самая сильная боль, уж поверьте, Мухаммад.

Они шли по степи несколько дней, пока их не нагнали гонцы повелителя. В письме хан сообщал о разгроме джихангиром его передового тумена во главе с эмиром Казанчи. «Нам пришлось отступить за Терек, – писал Тохтамыш. – Теперь держим единственную в этих местах переправу и надеемся на милость Аллаха. Здесь вскоре определится исход войны». В страшных кровавых битвах, ценой которых должны были стать десятки тысяч жизней, решались и судьбы двух могущественных повелителей, оспаривающих своё первенство в мире великих правителей[20]20
  Решающая битва на Тереке произошла 16 месяца сани 797 года хиджры или 15.04.1395 года.


[Закрыть]. Солтан Джеляльуддин повернул коней своего отряда и поспешил на помощь отцу. Он молил Всевышнего лишь об одном: успеть к началу сражений.

Тохтамыш в предстоящем столкновении старался не допустить прошлых ошибок. Помня о неудаче на реке Кондурче, где войско оказалось прижатым к воде, хан приказал укрепиться на противоположном берегу Терека. Перед мелководьем принялись рыть канавы, устанавливать большие щиты-чапары и колья против конницы, строить изгороди, за которыми могли укрыться лучники и копейщики. Предпринятые меры помогли: туменам Тимура не удалось с ходу перебраться через речную переправу, и они вынуждены были остановиться и разбить лагерь. Два воинских стана, разделённые водной лентой, замерли как огромные хищные звери, затаились, ощетинившись и выставив когти. Они готовились схватиться в поединке, но река охлаждала азарт, мешала сцепиться сиюминутно.

Тимур стремился выйти на открытое пространство, где они могли вступить в открытую битву. Каждый день ожидания играл на руку Тохтамышу, к которому со всех сторон стекалась подмога – из Азака шли генуэзцы; с Закавказья прибывали ободрённые недавней удачей нахи; спешили аланы и черкесы. Огромное войско джихангира не могло выжидать, оно и без того преодолело многодневный путь, претерпело лишения и нехватку продовольствия. По дороге им не попалось ни одного кочевья, все степные аилы снялись с мест, остались на утоптанной почве лишь следы от стоявших раньше юрт. Щедрая степь словно вымерла, – ни одной, даже самой скудной отары или стада. Но туранцы Мавераннахра, храбрецы Хорасана и батыры Мазендерана и Килана, составлявшие основу войска великого эмира, закалились в тяжких долгих переходах. Они привыкли жить в походных заботах, терпеть холод и зной, выживать среди песчаных бурь и снежных буранов и сейчас, полуголодные и уставшие, готовились ринуться в битву.

Тимур не медлил, после короткого отдыха дал приказ, и начались жестокие бои на переправе. Три дня воинам Тохтамыша удавалось удерживать позиции, но на третий – под прикрытием ночи – багатуры Железного Хромца преодолели препятствия и ворвались в спавший лагерь Тохтамыша. Положение спас мангытский отряд охранения, всадники отважно бросились на противника и дали возможность едва пробудившимся воинам прийти в себя. Вместе им удалось вытеснить туранцев за ограждения, но ордынцы потеряли выгодную позицию, джихангир вышел на простор, и теперь ожидалось столкновение огромных масс людей.

Эмир Тимур, верный своей тактике, и на этот раз разделил войско на семь корпусов, но предусмотрительно оставил резерв. Эти запасные тысячи спасали в самых безвыходных ситуациях, преломляли ход битвы, и самаркандский правитель всегда держал их под рукой. Тохтамыш же последовал старым принятым ещё у чингизидов манёврам, посчитал верной атаку противника с обоих флангов. Но устаревшая тактика не сработала, багатуры Тимура были настороже и отбили налёт ордынцев…

Джеляльуддин прибыл в лагерь повелителя в самый разгар противостояния двух гигантов: начиналось очередное сражение. Хан Тохтамыш бросил в бой основные силы. Тумены Актау Давуд-Суфи, эмира Утургу, Кунче-оглана и оглана Бек-Ярлыка атаковали левое крыло противника, а на правый фланг бросилась конница Исабека и Бакиш-Хаджи. Солтан Джеляльуддин во главе своего отряда с ходу ворвался в битву. Перед жестокой сечей он успел отдать приказ десятнику нукеров увести в лагерь сына. Телохранители, исполняя повеление, выставили копья, обступили Мухаммада с его воспитателем и принялись теснить к безопасному месту. Мальчик отчаянно противился, рвался в бой, махал своей саблей, откидывая щит, которым аталык пытался прикрыть его. Стрелы лучников сыпались смертоносным градом, одна впилась в плечо Урака. Старый юзбаши переломил древко, зажал кровоточащую рану рукой. Широко распахнутыми глазами Мухаммад глядел на страдания аталыка, на воинов, которые падали повсюду, но бились не на жизнь, а на смерть. Мальчик притих и подчинился приказу отца. У ханского шатра всхлипывающего Мухаммада сняли с коня и в сопровождении раненого Урака укрыли внутри.

А битва продолжалась, и от многотысячного стона, яростных криков, предсмертных хрипов, топота копыт и звона сабель не слышно было голосов предводителей. Приказы доходили с опозданиями. Хан Тохтамыш пытался помочь правому флангу, но эмиры, которые успешно теснили левое крыло Тимура, не видели ничего, кроме слабевшего в их тисках врага. Великий эмир не дремал, словно коршуна он выпустил в бой резервный тумен. Запасные тысячи остановили мангытов Исабека и погнали их к реке…

Ещё два дня длились кровопролитные бои. Победа, как коварная красотка, кружила голову то одному, то другому повелителю, пока не случилась очередная измена. И родилась она из вражды эмиров правого крыла – Актау Давуд-Суфи и Утургу. Темники давно соперничали меж собой, сцепились и на этот раз, когда в одной из стычек погиб предводитель улуса бахренов Яглы-бей. Мудрому бею удавалось сохранять между давними недругами хотя бы видимость мира, он был их мостиком доброжелательности, который эмиры не смели переходить. Но погиб Яглы-бей, и спесивый Актау нашёл ничтожный повод, чтобы потребовать у хана Тохтамыша голову соперника. За Утургу водились грешки, но вина его была не так велика, чтобы лишаться жизни. И посреди незаконченных битв, когда все они висели на волоске от гибели, не было места притязаниям эмира из рода Суфи. Об этом и сказал Тохтамыш своему военачальнику, но вызвал лишь злобу и желание не повиноваться. Уже на следующий день эмир Актау подговорил военачальников правого крыла на измену, и в самый разгар сражения они покинули своего повелителя.

Джеляльуддин словно предвидел, чем закончится очередная битва. Ещё накануне он крепко обнял сына, распрощался с ним и повелел Ураку отвезти мальчика в его кочевье.

– Пора вашему воспитаннику познакомиться с родными своего аталыка, – промолвил Джеляльуддин. И добавил, опустив голову: – Если нам не суждено выжить в этой войне или придётся вновь сделаться беглецами, пусть твой аил укроет царевича Мухаммада. А я буду знать, где искать сына, если Аллах смилостивится и оставит меня в живых.

Мухаммад не слышал последних слов отца, он выискивал глазами среди бесчисленных шатров бунчук своего деда. Как ему хотелось перед разлукой уткнуться в шею хана Тохтамыша, сказать, как он его любит и как хочет увидеть победителем. Но едва ли среди жестокостей и смертей последних дней могущественный дед поймёт его порыв. Ещё примет мальчишескую чувствительность за слабость и высмеет внука. Мухаммад смахнул непрошеную слезинку, решительно отвернулся от ханского шатра. В последний раз он выслушал наставления отца и направил коня вслед за аталыком. В путь с ним уходило и шесть нукеров, которые остались живыми от десятка, что выводил юного царевича с поля боя в первый день. Эта была вся охрана, которую солтан Джеляльуддин мог позволить себе отправить с сыном в тяжёлый путь. Но та смертельная опасность, которая грозила мальчику в хаосе битв, не шла в сравнении с самой тяжкой и долгой дорогой. Солтан спасал своего наследника, не ведая, какие немыслимые испытания ждут Мухаммада на этом пути.

Глава 7

Юный солтан направлял усталого коня к холмам. Возвышенности едва виделись в синей дымке утреннего тумана, и в их сторону указывал слабеющей рукой раненый аталык:

– Мухаммад, да будет милостив к вам Всемогущий Аллах, помните: там, в урочище святого Ахмеда, живёт мой род. В аиле вы всегда найдёте приют и поддержку. И даже если мне не удастся добраться живым до тех мест, только назовите своё имя, и люди кочевья преклонят перед вами колени.

Мальчик настороженным взглядом обвёл унылый простор, места эти навевали тревогу, как и вся степь, ставшая вдруг чужой и враждебной. Опасности таились на каждом шагу. И родина воспитателя ему не нравилась, не хотелось проживать свои дни в задымлённой юрте. Слишком хорошо помнилась солтану дворцовая жизнь с её уютом и роскошью. Но вслед за воспоминаниями о мягком ложе, книгах, изящных безделушках и вкусных, сытных блюдах, вставали картины погрома, горящих аилов, смерти, гонящейся по пятам. Мухаммад быстро повзрослел и начинал понимать: дни беззаботной жизни остались позади, и теперь только юзбаши Урак мог дать шанс выжить среди псов, пущенных по его следу. Но слабость старика, вызванная открывшейся раной, беспокоила Мухаммада. Сможет ли сотник добраться до своего аила, не оставит ли воспитанника одного на этой земле? Стремясь успокоить аталыка, а скорей себя, юный солтан промолвил:

– Аллах велик! Мы доберёмся до ваших родных мест, уважаемый наставник, и доберёмся до них вместе.

Мухаммад не желал признаться даже самому себе, как он боится одиночества. Неприметная дорога в степи вела их всё дальше и дальше, а с нею неспешно двигались и мысли юного солтана.

Десять лет прожил Мухаммад, и все годы он был окружён заботой и любовью близких. Каждый подданный могущественного деда спешил услужить мальчику, все были рады оказаться рядом с любимым внуком повелителя. Он не знавал вкуса одиночества, но насмешливая судьба сменила свой ветер, и Мухаммад, который считал себя центром Вселенной, оказался никому не нужным. Только старый аталык по-прежнему оставался рядом с ним, и в его аиле надеялся укрыться от превратностей злой судьбы внук ордынского правителя. Мухаммад не знал, жив ли его могущественный дед после столь сокрушительного удара, который нанёс Великой Орде повелитель Мавераннахра. В радужных надеждах мальчика хан Тохтамыш укрывался в лесистых землях своих обширных владений, копил там великую силу и ожидал момента, когда можно будет нанести ответный удар по империи злого Тимура. Мухаммаду хотелось верить, что всемогущий дед отыщет его, и он вновь окажется под широкой дланью ханской защиты. Родное кочевье аталыка могло укрыть на короткое время до того часа, когда за любимцем повелителя примчится удалая сотня верных нукеров.

Мухаммад мечтал, но глаза его видели иную действительность, и ум, ещё незрелый, но наученный здраво рассуждать, понимал, если хан Тохтамыш выжил, он и сам такой же бедный скиталец, а удар, нанесённый джихангиром Тимуром, более похож на смертельный. Никогда более не подняться Великому Улусу до прежних высот могущества, никогда не стать державой столь же сильной и прекрасной, как самаркандский улус.

О, страна престола, что стало с тобой?! Если бы поднялись все потомки великого Чингисхана, что сказали бы они, глядя на разорённое своё гнездо? Воистину, проклят тот час, когда хан Тохтамыш решился противостоять Тимуру. В кровопролитных жестоких битвах ордынцы потерпели сокрушительное поражение. С берегов Терека немногие оставшиеся в живых рассеялись по степям, но и там их нагоняли беспощадные отряды врага. Джихангир вознамерился уничтожить всю Орду, сжечь и разрушить города, приносящие славу этим местам. Приказ был дан, и началось кровавое шествие победителей по степным просторам. Всё лето и осень сыновья, внуки и именитые военачальники Тимура крушили ордынские поселения. В развалинах лежали десятки городов, порубленные и сожжённые жители белели костьми в своих домах и мастерских. Обезлюдели степи, и только дикие звери бродили отныне там, где прошёл Железный Хромец.

Солтан Мухаммад все эти страшные месяцы укрывался с ханским гаремом. Они с аталыком нагнали покинувших Сарай женщин и малолетних детей повелителя и присоединились к беглецам. Охрана везла гарем окольными путями, в стороне от караванных дорог, опасаясь преследователей. Вооружённые евнухи не спали ночами, с тревогой вслушивались в одинокие крики птиц, вой волков. Утомлённые невзгодами и неизвестностью по ночам все засыпали как убитые. Они не сразу узнали об отряде внука Тимура Пир-Мухаммаде, который разрушил Сарай ал-Джадид, а теперь шёл по их следам. Мурза Пир-Мухаммад желал завладеть почётной добычей – семьёй хана Тохтамыша, чтобы похвастать перед могущественным дедом неслыханной удачей.

Не один месяц ему пришлось охотиться за женщинами побеждённого хана, но охране гарема всякий раз удавалось обхитрить преследователей, сбить их со следа. Госпожи просили приюта в небольших поселениях вдоль Яика, прятались в степных аилах, а чаще гарем становился лагерем в пустынной долине, прикрытой от чужих глаз холмами. Летняя пора позволяла сделать домом любой уголок родной земли, огромные пространства степи укрывали их от жестоких воинов Тимура. Они терялись в бесконечности полупустынь и среди выжженных светилом белых пятен солончаков, становились незаметными в лесостепных полосах, где можно было устроить стан в небольшом урмане. Старший ага гарема с надеждой ждал, что однажды их отыщут воины повелителя, или нагонит гонец и укажет путь, куда следовать и где укрыться от врага. В душе же каждый из беглецов лелеял мечту об изгнании захватчика из Великой Орды и воцарении истинного хана и их господина.

Но повсюду их ожидали печальные вести. Такие же беженцы, как и они, которым посчастливилось скрыться от рыщущих по степи слуг Тимура, рассказывали о городах, лежащих в развалинах, об ограбленных и опустевших улусах, о тысячах убитых мирных жителей. От жутких повествований стыла кровь в жилах. Ханская семья понимала, что убийцы идут по их следам, и всё чаще они ощущали дыхание преследователей за спиной. Смрадным духом страха веяло от мысли о расправе. А упорству Пир-Мухаммада можно было позавидовать, он вместе с воинами всё лето провёл в сёдлах и продолжал погоню, пока на одной из стоянок не настиг беглецов.

Мухаммад содрогнулся, ему вновь вспомнилось кровавое побоище, которое устроили по приказу разгневанного мурзы. Туранцы безжалостно расправились с малочисленной охраной, евнухам, бросившимся на защиту детей, вспарывали животы. Раззадоренные долгой охотой воины мурзы не могли остановиться, вслед за стражей гарема принялись резать женщин и детей. Юзбаши Ураку чудом удалось отбить Мухаммада от огромного головореза с окровавленным кинжалом в руке. Десятки жизней распрощались с этим миром под остро отточенным самаркандским лезвием, и юный царевич стал бы следующей жертвой, не окажись таким стремительным и ловким его аталык. Сабля юзбаши пронзила грудь великана, тот захрипел, выронил кинжал и повалился бесформенной тушей на тела собственных жертв. Урак и Мухаммад вскочили на своих лошадей и умчались к степным холмам, и беспорядочные крики ещё долго летели им вдогонку: «Багатур Хасан-ага убит! Убили Хасан-багатура! Догнать нечестивцев!»

Погоня была пугающе долгой, но они смогли уйти, среди седых ковыльных степей преследователи потеряли их след. Им удалось спастись, но одна из стрел тяжело ранила сотника. Сейчас аталык терял последние силы, но упрямо вёз любимого внука повелителя в родное кочевье, надеясь там переждать неспокойные времена. На коротких привалах они опасались встречи с незнакомцами и не зажигали костров. Сын солтана Джеляльуддина послушно следовал за своей судьбой, которая вела его в аил, затерянный среди холмов. Но мог ли он знать, что ему уготовано за этими далёкими холмами, покрытыми высохшими степными травами?

Юзбаши тяжело и надсадно закашлялся, он припал к косматой гриве коня и содрогался всем телом, вжимаясь в потную шею животного. Мухаммад натянул поводья и остановился, мальчик с нескрываемым страхом смотрел на раненного наставника. Казалось ещё один приступ кашля и старый воин падёт бездыханным к ногам скакуна. Но аталык, откашлявшись, выпрямился, явив Мухаммаду красное от натуги лицо:

– Это ничего, сынок. – Мужчина отёр вспотевший лоб рукавом стёганого казакина. – До урочища рукой подать.

В словах Урака слышалось столько спокойной силы и уверенности в завтрашнем дне, что солтан не обратил внимания на непочтительное обращение аталыка. Слова старого воина ободрили мальчика, он весело улыбнулся и причмокнул, подбадривая жеребца. Мухаммад направил коня вперёд и уже не увидел, какого труда стоило Ураку натянуть ослабшие поводья. Открывшаяся рана отняла у старика последние силы, но он не желал выказывать слабости перед знатным воспитанником.

Лишь к вечеру потянуло дымком, но запах этот вселил тревогу. Пахло гарью, а не духом очагов, и далёкий остервенелый лай собак не был похож на ленивую брехню сытых псов. Урак с тревогой вглядывался вдаль, вслушивался в беспокоящие звуки, он уподобился осторожному зверю, который ступал на чужую территорию. Мухаммад затаился за его спиной. От хорошего настроения мальчика не осталось и следа. Он опасался, что и здесь их ожидают враги, расправившиеся с гаремом хана Тохтамыша. Где-то вдалеке подала голос собака, и от её наводящего ужас воя мурашки пробежали по телу мальчика. А у старика перед ликом опасности только прибавилось сил. Он собрался, подтянулся, словно готовился к стремительному броску. Сощурив цепкие глаза, сотник процедил:

– Держитесь в стороне, мой господин. Если увидите опасность – пришпорьте коня, не жалейте его боков! А останетесь один… ищите своего отца. Степь велика, но она полнится слухом, умейте спрашивать – и вам ответят.

Но Мухаммад, хоть и был напуган, от старого юзбаши не отставал. Он не пожелал внять словам наставника, даже опасность оказаться лицом к лицу с врагами не казалась ему столь страшной, как одиночество. Он решил вступить в аил вместе с аталыком, и никакая сила не могла заставить изменить это решение.

Стойбище возникло внезапно, словно выскочило из очередного холма. Раньше его нелегко было разглядеть из-за обилия густого кустарника и невысоких деревьев. Но сейчас кустарник пылал охваченный огнём, а среди обожжённых огненными языками деревьев выделялись обгоревшие остовы юрт. Старик вскрикнул и, пришпорив коня, понёсся к тому, что осталось от кочевья. Мухаммад, привстав в седле, огляделся, но никого не заметил поблизости. Он спешился и повёл фыркающего испуганного жеребца за собой. Повод натягивался всякий раз, когда конь натыкался на человеческое тело, распростёртое на земле. Вновь перед глазами юного солтана вставали картины разора стоянки гарема. Смерть была везде одинакова: и за много дней пути отсюда, где погибла ханская семья; и здесь, в маленьком аиле – родном гнезде старого Урака.