Текст книги "Казанский альманах 2018. Изумруд"

Казань – Лондон: планы сотрудничества

международные связи

Татарский центр Международного ПЕН-клуба (Всемирной ассоциации писателей) в своей работе делает ставку на выпуск татарской литературы на других языках, в том числе – английском, и распространение её, как в Татарстане, России, так и за рубежами страны. За двадцать два года деятельности писательской организации в свет выпущено четыре десятка книг классики татарского народа, её истории, фольклора, культуры в целом.

В конце июня с. г. в Казани побывал директор британского издательства Hertfordshire Press, организатор международных литературных фестивалей, зам. председателя Евразийской творческой гильдии Марат Ахмеджанов. Он был принят президентом Татарского ПЕН-центра, председателем Комитета Госсовета РТ по образованию, культуре, науке и национальным вопросам, народным поэтом РТ Разилем Валеевым. Во встрече участвовали также директор международного литературного фестиваля Анна Лари, гл. редактор Таткнигоиздата Ленар Шаех, директор ТатПЕН-центра Ахат Мушинский.

Как известно, Ленар Шаех уже выпустил в вышеназванном издательстве поэтическую книгу. Теперь речь зашла о выпуске на английском языке сборника произведений всех членов Татарского ПЕН-центра под одной обложкой и участии нашей делегации на его презентации в Лондоне.

Участники встречи обменялись своей печатной продукцией. Гостям были подарены книга «Татарская литература без границ», вышедшая на татарском, русском и английском языках, и весенний выпуск «Казанского альманаха» («Жемчуг»).

Рамис Аймет
Жизнь моя – одни черновики

Родился (1968) в д. Мунчалы Дрожжановского района республики. Окончил Казанский государственный университет. Работал в редакциях казанских СМИ, был директором литературных музееев Ш. Камала (1998–2002) и Г. Тукая (2002–2012).

Автор поэтических книг на татарском, русском, турецком языках. Лауреат Литературной премии им. Х. Такташа, Республиканской премии им. М. Джалиля, Международной литературной премии Турции им. Х. Байкары. С 2012 года – зам. председателя правления Союза писателей Татарстана.

В предчувствии рождения

 
Я ещё не рождён, и покой
нежит душу, как птицу в кустах.
Я пока лишь рождаюсь строкой
у столетий на чутких устах.
 
 
Я ещё не рождён, чтоб на пир
мог придти, обагрившись в печи.
Только чем я явлюсь в этот мир —
то ли ветром, то ль снегом в ночи?
 
 
Я ещё не рождён, а в душе
слышен Космос, как песнь соловья.
Лишь предчувствую жизнь, но уже
уплывает пелёнка моя.
 
 
Я ещё не рождён, отчего ж
вновь томит и гнетёт меня грусть,
и трясёт меня знобкая дрожь,
чуя близость судьбы моей груз?
 
 
Этот мир мне – темнее, чем лес,
где плутать мне в грехах и вине.
 
 
…Я ещё не рождён. Но с небес
уже слышится плач обо мне.
 

Приди в мою осень

 
Вхожу в осенний мой пустынный дом,
а ты ещё бредёшь одна по лету.
Ты вся сияешь в свете голубом,
ловя закатный отсвет, как конфету.
 
 
В венцах давно увянувших цветов
ты ищешь старт, а пред тобою – финиш.
Ты за спиной сжигаешь цепь мостов…
А всюду – осень. Ты её не видишь.
 
 
Как одуванчик, разлетишься ты,
свои теряя чувства постепенно.
Вдохни в себя последние цветы
и их внеси с собой в мой день осенний.
 
 
Ты видишь – небо в белый цвет снегов
готово мир раскрасить белой кистью?..
 
 
…Приди ко мне. Здесь звук твоих шагов
ещё на лужах ожидают листья…
 

Качество души

1.

 
Ничего в мечтах своих не строю,
не мараю зря черновиков.
Видно, я Аллаха за игрою
потерял средь белых облаков.
 
 
Не найду дорогу я в пустыне,
где в песках маршрут до Мекки скрыт.
Полдуши моей в сугробах стынет,
полдуши в сплошном огне горит.
 
 
Поднеси хоть счастье мне на блюдце,
мне его не надо всё равно.
Мне не важно – то ли ливни льются,
то ли солнце жарит мне в окно.
 
 
Видно, миг пришёл остановиться.
Разожму в молчанье кулаки…
В чём резон к грядущему стремиться?..
Жизнь моя – одни черновики.
 

2.

 
Как волна внутри волны шалила,
тишина молчала в тишине,
капля пела в струях льющих ливня,
а огонь плясал в ночном огне,
 
 
так и я – весь остываю, таю,
выпадаю, как роса на луг,
в глубь Земного Шара попадаю
и, как Солнце, затмеваюсь вдруг.
 
 
Мне не грустно и совсем не страшно,
просто это – качество души,
точно капля, входит в недра пашни
и как шорох ветра – в камыши.
 
 
Не нужны мне разговоры с другом
и к родне скучающей визит.
Если встанет радуга над лугом —
пусть мою улыбку отразит!
 

«До новой встречи…»

1. Весть

 
В это утро
откуда-то свыше
зазвонил телефон еле слышно
и, вкруг шеи обвившись, шепнул:
«Сердце встало… он умер… уснул…»
 
 
На плечо повалилась мне трубка,
простонав так печально и трудно
и обняв меня в смертной тоске…
Только кровь застучала в виске.
 
 
Я ли это? Иль тень обелиска?
Ноги почву утратили. Низко
я скользнул, как ребёнок в траву.
То ль во сне это, то ль наяву?..
 
 
Время сбилось. Замедлили стрелки.
Скачут мысли, как в панике белки.
В чреве ночи замедлил ответ,
и рождается в муках рассвет.
 
 
Он уснул или умер?..
Как осы,
мозг мой жалят тревогой вопросы.
И важней всех ответов нужны
для меня островки тишины…
 

2. Прощание

 
Пёс скулил, угол дома терзая,
вырываясь на волю из пут…
В жизнь вторгается горе внезапно,
лишь само зная тайный маршрут.
 
 
Ну а мы – горе в боли узнаем.
(От него нас избавит лишь смерть.)
К нам войдёт оно, будто хозяин
сядет в красном углу посидеть.
 
 
Тишина, распахнув свои очи,
тяжело переступит крыльцо.
Ну а зеркало, в близости ночи
в ткань упрячет со страху лицо.
 
 
Треснут брёвна – точь-в-точь от мороза,
будто стужа явилась домой.
И, размазав текущие слёзы,
зарыдает в углу домовой.
 
 
Кто утешит?..
Прощальную суру
произносят в тоске старики.
Плачут все, причитая понуро,
бусы трогая пальцем руки.
 
 
Завывает в слезах пёс хозяйский,
не сводя с него плачущих глаз.
Как хотелось ему приласкаться,
попрощавшись в последний с ним раз!
 
 
Глядя в сторону Мекки с печалью,
пёс рыдает с мольбой на весь свет.
А во взгляде застыл отпечатком
лик хозяина – словно портрет…
 

3. Сад, посаженный тобой

 
Этот сад, что посажен тобою —
он во сне мне явился на милость.
А вокруг – будто не голубое
льётся небо, а смерть затаилась.
 
 
Всё вокруг здесь тебя ожидает.
(Сколько мне тишину эту слушать?..)
Я смотрю – и с листочков читает
моё сердце во всём твою душу.
 
 
Мне священным любой уголок
предстаёт, как ребёнок в пелёнках.
На тропинках твой вижу следок,
словно льдом весь укутанный тонким.
 
 
«Почему же один ты?» – мне ветер
шепчет в душу, прохладою вея.
(Если б ты вдруг вернулся – соцветья
тебе с лаской легли бы на шею.)
 
 
Разве осень уже?..
          Сад стал тише,
от страдания молча пылая.
Но я верю, что ты возвратишься,
листья вишен вокруг расстилая…
 
 
Капли траура капают с веток,
орошая мир влажною пылью.
Встанешь утром – и будто с рассветом
смерть повсюду развесила
крылья.
 

4. Разговор с тоской

 
Вот и сюда добрался ты уже,
сил не найдя стерпеть свою печаль?
Как ангел смерти, ты в моей душе
хотел поставить чёрную печать.
 
 
Чего ж, скажи, хотел ты отыскать
в моём фантоме – чёрном, как зола?
Иль, как родник, остаться средь песка,
как в юрте сердца, где клубится мгла?
 
 
Оставь меня! Как призрак на пути,
не припадай, прошу, к стопам моим.
Забудь меня. Как жёлтый лист в степи,
в моих рассветах растворись, как дым.
 
 
Сгори до пепла. Не тяни ладонь,
как луч в продутой холодом стране.
Твоё ль дыханье светит, как огонь,
в котором тлеет штора на окне?..
 

5. «До новой встречи…»

 
Родник журчит: «Его здесь больше нет!»
Вздыхает ветер: «Больше не вернётся!»
А я с мольбой ищу себе ответ,
кто даст его мне – ветер, небо, солнце?
 
 
Прошли, рыдая, небом облака:
«Вкус утешений – в прошлом остаётся».
И вспыхнул молний свет издалека:
«Кто ввысь ушёл, тот больше не вернётся!»
 
 
А я всё жду, прижавшись лбом к окну,
чтобы услышать гул желанной речи…
 
 
…………………………………
…………………………………
…И весть приходит, вечность обогнув:
«До новой встречи…»
 

Разговор с образом

Лунной девушке по имени Зухра

 
Что ж тебя небеса
увлекают игрой?..
Погляди мне в глаза
и мне душу открой!
 
 
Не держи от меня
свои тайны, Зухра.
С приближением дня
ты уйдёшь со двора.
 
 
Коромысло сквозь тьму
ты устала нести.
Дай я вёдра возьму —
ты присядь, не грусти.
 
 
Отдохни в тишине
и, лелея мечты,
свою песенку мне
прошепчи с высоты.
 
 
Всё залил лунный свет,
сделав мир голубым.
Никого рядом нет.
Где же тот, что любим?
 
 
Песней став по ночам,
чтобы сказки слать снам,
ты по лунным лучам
опускаешься к нам.
 
 
Прочитает с утра
ветер песнь о любви.
О, красотка Зухра!
В душу грусть не зови!
 
 
Через звёзд белый дым
к нам сбеги, жизнь любя.
И с красавцем земным
обвенчаем тебя.
 
 
Всколыхнём песней тьму
и нальём всем вина…
Но скажи: почему
ты всё время грустна?
 
 
Белый лебедь с высот
спустит брачный наряд,
ярче всяких красот
восхищающий взгляд.
 
 
Подняв чаши вина,
запоёт небосвод.
Даже с неба Луна
к вам на свадьбу сойдёт.
 
 
…Погляди мне в глаза
и мне душу открой.
Пусть тебя небеса
не удержат игрой…
 

Автопортрет

 
Я луч Луны, оборванный, как нить.
Я песня, что молчит, не зазвучав.
Я свет звезды, что, не начав светить,
погасла, как без фитиля свеча.
 
 
Я в тёмных водах чуть заметный след
созвездий, что давно уж не горят.
Я проповедник, что за много лет
не сочинил и крохотный аят.
 
 
Я свет костра, что двести лет назад
горел в степи, сияя, как маяк,
для пастухов, с отарами ягнят,
бредущих через непроглядный мрак.
 
 
Я цвет весны, что средь январских вьюг
включила птичий радостный напев.
Я эхо дней, что чуть не сотый круг
вокруг Земли летит, не ослабев.
 
 
Я День, в котором притаилась Ночь.
Я звук внутри нетронутой струны.
Я Тишина, что страшной Бури дочь.
Я Ураган
          в утробе Тишины.
 

Перевод с татарского Николая Переяслова

Книжные новинки для детей и взрослых
Преданья старины глубокой…

Они навеяны народными сказаниями, собраны по крупицам, переданы целыми поколениями из уст в уста. Они – магическая память великой эпохи. Легенды Казани – это та мифическая, сказочная часть информации о нашем крае, которой с интересом и восхищением внимают тысячи туристов, посещающих наш город. А сами казанцы впитали их с детства с напевными рассказами добрых бабушек и историй, рассказанных мамами и папами. «Легенды Казани» – так называется книга, увидевшая свет в издательстве «Юлбасма» при информационной поддержке Комитета по делам детей и молодёжи Исполнительного комитета Казани. Пятнадцать легенд, связанных с прошлым нашего края, воссоздал для нас известный детский писатель Борис Вайнер, который является автором-составителем книги.

Перевод на татарский язык осуществила Эльза Набиуллина.

Сборник вобрал в себя самые известные предания народов, издавна проживавших в бассейне Волги и Камы. Перо Вайнера возродило для нас древние сказания, где переплелись быль и выдумка, сказка и реальные факты. В них жизненная мудрость, народная смекалка, неистощимая фантазия и нераскрытые до сей поры тайны.

В книге представлены несколько версий о возникновении города Казани и озера Кабан; пересказаны предания о башне Сююмбики и о самой гордой царице, не пожелавшей покориться вероломному царю. Конечно, легенды – это не передача исторических фактов, случившихся на самом деле. Легенды лишь отдалённо напоминают о далёких событиях, носят оттенок того времени, прикрытые вуалью человеческого воображения, но в них мудрость народа, его память.

Отметим, что прекрасно оформленное издание вышло на двух языках – русском и татарском. Иллюстрировали книгу 30 школьников разных возрастов.

Отдельно хочется сказать о предисловии к сборнику, которое написал доцент Казанского Федерального университета Азат Ахунов. Он ведёт задушевный разговор с маленькими читателями, поощряя их стремление к чтению книг в бумажном варианте и желание познавать историю родной земли. События шестисотлетней давности преподносятся не сухим, «учёным» языком, а доходчиво, с пониманием интересов любознательного человечка. В предисловии отмечается историческая подоплёка легенд, описываются глобальные события, известные по документальным источникам.

Ольга Ефимова

Л. Н. Толстому – 190 лет со дня рождения

Ольга Иванова
Лев Толстой: «Ищи случаев сделать добро»
Казань в судьбе писателя

Приезд

Есть в мире величины, которые у большинства людей вызывают живейший отклик и мощные ассоциации, – океан, Эверест, космос, Лев Толстой… Имя одного из известнейших писателей и его произведения звучат на десятках языков в жаркой Индии и зелёной Австралии; в суровом Тибете и знойной Африке; в благоденствующих Штатах, урбанистической Европе, беднейших странах Латинской Америки и таинственном Китае. И, конечно же, не найдётся уголка в России, где творчество Толстого и сам Лев Николаевич – гений, глыба, колосс мировой литературы, великий творец и философ – не известны и не читаемы с детства.

Он родился в Ясной Поляне, где появились на свет и его самые эпохальные произведения – «Война и мир» и «Анна Каренина». Но есть в России место, где во Льве Николаевиче пробудился мыслитель и философ, появились ещё совсем робкие ростки борца за справедливость и всеобщее счастье, бунтаря против догм и закоснелых взглядов. Город этот стал истинной колыбелью будущего писателя, флюгером непростого пути в период взросления, становления личности, понимания своего предназначения.

Казань не по случайному совпадению возникла в судьбе юного графа Толстого. Город, куда осиротевшего 13-летнего Лёвушку (так его тогда называли родные и близкие) привезли вместе со старшими братьями и сестрой, был далеко не чуждым его роду. Здесь когда-то служил прадед Льва Николаевича – Андрей Иванович Толстой, а дед Илья Андреевич занимал пост головы Казани, и прах его упокоился на кладбище Кизического монастыря. Неоднократно и подолгу проживал в Казани отец писателя Николай Ильич – участник войны 1812 года. После женитьбы на княжне Марии Волконской он с супругой поселился в родовом поместье Волконских – Ясной Поляне, где и появились на свет их дети – Николай, Сергей, Дмитрий, Лев и Мария.

И вот, по печальной причине (потери матери, потом – отца, бабушки и, наконец, опекунши Александры Ильиничны Остен-Сакен), осенью 1841 года все отпрыски осиротевшего семейства оказались на попечении младшей сестры отца – Пелагеи Ильиничны Юшковой. До этого события, сразу после кончины матери (Лёвушке тогда было около двух лет) воспитанием детей занималась троюродная сестра отца Татьяна Александровна Ергольская, которую дети любовно называли «тётенькой». Лев Николаевич в своих воспоминаниях отзывался о ней, как о «замечательной по нравственным качествам женщине», он глубоко уважал её и искренне восхищался. «Тётенька» не имела собственной семьи и полностью посвятила себя сиротам, и вполне понятны их натянутые и неприязненные отношения с Юшковой, скорей всего здесь сыграла свою роль ревность со стороны обеих женщин. Одна считала себя почти что матерью, другая, имевшая на детей больше прав, как самая ближайшая родственница, к тому же более состоятельная, жаждала заполучить любовь сирот.

Безусловно, с материальной стороны Пелагея Ильинична могла дать племянникам куда больше, чем Ергольская, ведь на протяжении нескольких лет Юшковой пришлось заниматься не только опекунскими заботами по воспитанию детей, но и расстроенными делами Толстых. Пелагея Ильинична взвалила на себя тяжкий груз попечительства и отодвинула Татьяну Александровну в сторону, однако периодически осведомляла Ергольскую об успехах детей и их здоровье, отправляя пространные и успокаивающие письма. Всё-таки женщина она была добрая и не злопамятная, в этом сиротам повезло. История переезда юных отпрысков Толстых имеет право на отдельное описание.

Пелагея Ильинична была замужем за казанским помещиком, гусарским полковником в отставке Владимиром Ивановичем Юшковым. После смерти своей старшей сестры Александры, бывшей прежде опекуншей детей, она прибыла из Казани в Ясную Поляну. Дела сирот оказались в полном расстройстве, денег катастрофически не хватало, и старший брат Льва, Николай, к тому времени уже студент Московского университета, обратился к тётке с проникновенной просьбой не оставлять их в столь тяжёлом положении. Пелагея Ильинична растрогалась и не могла отказать, она приняла детей на попечение и с присущей ей энергией немедленно занялась сборами в дорогу. На сбитые баржи погрузили имущество, которое только могло там поместиться, следом взошли яснополянские дворовые. Сама опекунша с племянниками и племянницей отправились по берегу в экипажах.

Дорога из имения Толстых до Казани занимала несколько дней, она была долгой и утомительной, с неизбежной тряской на ухабах и вездесущей пылью, сопровождавшей путешественников повсюду. Чтобы легче пережить тяготы пути, они останавливались для прогулок по лесу и купания. Старшие братья Николай и Сергей занимали всех разными историями, по воспоминаниям Льва Николаевича, очень увлекательными. Но стоило ли тому удивляться, ведь по свидетельству родственников, их матушка Мария Николаевна обладала удивительным даром рассказчицы и живым воображением. Вот, пожалуй, от кого этот талант достался её детям, а в младшем Льве проявился во всём своём величии и многообразии.

Позже семейство каждое лето отправлялось по проторенному пути в обратную сторону, в Ясную Поляну, и Лёвушка часто занимал себя в дороге чтением. В одном из таких путешествий он ухитрился прочесть восемь томов «Графа Монте-Кристо» Дюма, хотя тряска в экипаже, а по вечерам скупое освещение изб не сопутствовали такому занятию. Тётушка за каждым из племянников определила крепостного мальчика-ровесника, Лёву обычно сопровождал дворовый Ванюшка. Мальчик свободно владел французским, и его юный хозяин всегда дружески беседовал со слугой, принимаемым им более за друга, чем за крепостного. Кстати, этот Ванюшка пройдёт почти через всю жизнь графа Толстого, будет с ним на Кавказе, в Севастополе и Ясной Поляне, прислуживая своему барину, а порой и аккуратно переписывая его творения, когда это требовалось.

В Казани чета Юшковых к обязанностям опекунов отнеслась ответственно, супруги покинули загородное имение Паново, где ранее проживали, и сняли для своей семьи и племянников один из домов Горталовых, который стоял напротив «тюремного замка» или острога, ныне это дом 15 по ул. Япеева. По тем временам квартал считался самым престижным районом в Казани, застроенным добротными кирпичными зданиями, где проживал весь цвет города. И дом Юшковых в благородном обществе числился на хорошем счету. Сама Пелагея Ильинична, как отмечал казанский историк Н. Загоскин, «…оставила по себе память крайне доброй, хотя и небольшого ума, женщины, до мозга костей пропитанной светскостью и ультра-аристократическими принципами». Идеалом её был император Николай I, и относительно Льва она лелеяла мечты сделать племянника адъютантом государя.

Впрочем, как мы увидим дальше, другие её планы носили куда более приземлённый характер. Дядюшка Владимир Иванович – чудаковатый, с бакенбардами и усами, не утерявшими своей черноты, «недобрый шутник» и «большой волокита», как позже охарактеризовал в «Воспоминаниях» тётушкиного супруга сам Лев Толстой, был прямой противоположностью Пелагее Ильиничне. Он часто балагурил по поводу великосветских манер общих знакомых, подвергал критике принятые в обществе правила приличия, считая их фальшивыми, чем шокировал и расстраивал свою супругу. Но сам Владимир Иванович тщательно следил за своей внешностью, речью и манерами. Судя по поздним отзывам Льва Николаевича о Юшкове, он не всегда вызывал в юноше тёплые чувства, однако не впитал ли Лёвушка в себя то критическое отношение дядюшки к высшему свету? Только Толстой пропустил его через более глубокие слои философских размышлений, не шутя и не кривляясь по поводу надменных аристократических манер, а страдая от несправедливого неравенства между людьми и пытаясь это поправить личным примером.

Но всё это произошло со Львом Николаевичем гораздо позже. А пока он мальчиком тринадцати лет прибыл в Казань, где ещё не утихла слава графов Толстых и оставались связи деда-губернатора, а тётушка Пелагея Ильинична пользовалась в великосветском обществе города всеобщей любовью, и для неё были открыты двери самых богатых и знатных домов. Такое же положение следовало занять и её племянникам, а дорога юных казанских аристократов, как и повсюду, лежала через домашнее обучение и подготовки к поступлению в университет. Старший брат Николай, будучи студентом в Москве, перевёлся в Казань, и средние – Сергей и Дмитрий готовились для поступления по стопам брата на математический факультет. Для Лёвушки Пелагея Ильинична предположила судьбу посла в Турции, а, значит, его дорога лежала на восточное отделение университета, с чем её племянник, по-видимому, согласился. Словами не обошлось, Лёвушке наняли учителей, и началась подготовка к поступлению.

Но по итогам вступительных экзаменов, которые Лев держал спустя три года, большинство его наставников, по-видимому, не смогли привить воспитаннику любви к преподаваемым наукам и дать достаточных знаний. Либо учителя оказались нехороши, либо предметы не заняли пытливого ума ученика и не пробудили в нём усидчивости и познавательного азарта. А ведь юного графа сложно было обвинить в невежестве, читал он много и жадно, но только то, что увлекало его.

В Казани тех лет на Воскресенской улице находилось несколько книжных лавок, большинство из них могли похвастать широким выбором литературы и периодических изданий. Наиболее продвинутые книготорговцы выписывали из-за границы только что вышедшие труды известных зарубежных писателей. Юного Толстого в Казани занимали не только произведения Пушкина, Гоголя, Лермонтова и Шиллера, но и философские сочинения Руссо, Стерна и Монтескье. Лев Николаевич сам вспоминал, как к середине 40-х годов одолел 12 томов Жана Жака Руссо. Своё восхищение писателем юный граф хотел выразить в ношении медальона с портретом француза «вместо нательного креста». Труды великих философов не могли не отразиться на его духовном росте, проявившись в склонности к самоанализу, глубоким размышлениям. Так в чём причины, почему столь одарённый юноша не показал себя блестяще на вступительных экзаменах и при последующем обучении в университете? Вполне логичное объяснение этой странности даёт Н. Н. Фирсов, очерк которого «Толстой в университете» вошёл в книгу «Великой памяти Л. Н. Толстого. Казанский университет. 1828–1928».

Профессор Фирсов обращался в первую очередь к психологическому портрету Толстого в юности. Невыдающаяся внешность, которую сам Лев Николаевич описывал критически, развила в подростке болезненное самолюбие, и он считал, раз нельзя взять наружностью, то следует брать выдумкой и выходками, которые поразили бы окружающих. Отсюда все необычные поступки мальчика, остригшего себе брови или задом входящего в комнаты, при этом кланявшегося тем же способом. Он мог до полного изнеможения бежать за тройкой или выпрыгивать из окна с большой высоты, быть необузданно весёлым, лишь бы заслужить лестную для него славу. Мальчик обострённо нуждался во внимании, ведь он так рано познал сиротство, а опека тётки Александры Ильиничны, глубоко несчастной женщины, погружённой в почти монашеское существование, едва ли могла дать ему необходимое руководство и любовь. И вот подростка, этого маленького философа со склонностью к глубоким размышлениям и самоанализу, юношу с природным оригинальным умом и кипучим темпераментом, вынуждают заниматься будничным, обыкновенным и скучным делом. Его заставляют заучивать чужие мысли и цитаты, зубрить даты и имена, а он жаждет чего-то возвышенного, способного занять, захватить умы всего человечества!

Почти трёхлетняя подготовка к вступительным экзаменам окончилась для Льва своеобразным итогом: в мае он провалил историю и статистику с географией, получив по ним единицы, зато по основным для восточного отделения предметам – арабскому и турецко-татарскому – получил «пятёрку» и «четвёрку» (надо отметить, что языки ему давались с лёгкостью). Есть основания утверждать, что турецким, татарским и арабским языками с будущим студентом занимался выдающийся востоковед, профессор Казанского университета А. К. Казем-Бек.

Хорошими, либо отличными баллами преподаватели оценили все остальные экзамены, кроме латинского языка, по которому будущий студент получил двойку (но в то время она считалась переводной оценкой). В результате, Толстого не могли принять в университет, но ему разрешили пересдать историю, статистику и географию осенью. К тому времени юному графу уже исполнилось шестнадцать (в мае же потребовалось особое разрешение ректора Лобачевского, чтобы допустить не достигшего необходимого возраста абитуриента до экзаменов). 23 сентября 1844 года Лев Николаевич был зачислен в Казанский университет на восточное отделение философского факультета.

Казанский университет

Восточное отделение считалось одним из сильнейших в Казанском университете, в нём отмечался европейский уровень обучения. Даже А. И. Герцен писал по этому поводу в своём очерке «Письмо из провинции»: «…нет сомнения, что Казань – главный караван-сарай на пути идей европейских в Азию и характера азиатского в Европу. Это выразумел Казанский университет, […] он долго не мог бы догнать не только германские университеты, но наши, например, Московский и Дерптский; а теперь он стоит рядом с ними, заняв самобытное место, принадлежащее ему по месту рождения. На его кафедрах преподаются в обширном объёме восточные литературы, и преподаются часто азиатцами».

К середине сороковых годов «восточный вопрос» стоял в мире особенно остро, император Николай I даже подготовил проект дележа слабеющей Турции между Англией и Россией. Завязывался сложный дипломатический узел, после вылившийся для России в Крымскую войну (в ней Толстой принял непосредственное участие). Неудивительно, что Лев на фоне развёртывающихся событий и разговоров вокруг них загорелся мыслью сделаться дипломатом, специалистом по Востоку. Благородная эта цель была всецело поддержана родственниками юного графа.

В 1-м отделении философского факультета преподавали многие выдающиеся учёные, такие как профессор русской словесности Карл Фойгт и не менее известнейшие Мирза Мухаммед Али (Александр Касимович) Казем-Бек, и Илья Березин (арабский, персидский, турецкий языки и литература). Славился факультет и весь университет другими, не менее даровитыми и прославленными учёными и профессорами. Историей, с которой у Льва Николаевича не сложилось с самого поступления, заведовал гремевший в то время профессор Н. А Иванов. На этом имени хотелось бы остановиться особо, ибо по воле судьбы и сложившихся обстоятельств именно Иванов стал неким злым гением для Толстого-студента. Он сыграл такую отрицательную роль для юноши, что едва не отвратил его навсегда от учёбы и, особенно, от познания истории как предмета.

Личность профессора Николая Александровича Иванова была совершенно неоднозначной. Произошедший из бедной мещанской семьи он лишь благодаря своему упорству добился высокого положения, которому сопутствовала женитьба в 1840 году на графине Александре Сергеевне Толстой. Таким образом, профессор породнился со своим будущим студентом, и даже, по некоторым сведениям, в первый год университетской эпопеи Лев Николаевич обитал в доме Иванова. В преподавательской среде практиковалось проживание студентов-аристократов на пансионе у своих учителей ради обоюдного интереса. Первые надеялись на различные послабления на тернистом пути к получению диплома, вторые приобретали нелишний доход от содержания богатых учеников. Неизвестно, что произошло между Николаем Александровичем и юным графом в тот период, и в чём заключалась их ссора, но вскоре Лев переселился обратно к тётушке Пелагее Ильиничне, а оскорблённый профессор не позабыл нанесённой обиды. Лев Николаевич выразил бунтарский всплеск своей души соеобразным образом: он перестал посещать лекции Иванова.

Презрение к профессору Толстой, по юношескому максимализму, перенёс и на предмет, который тот преподавал. Ни в чём неповинный и интереснейший для многих предмет «история» Львом Николаевичем в тот период подвергнулся остракизму. В университете и, по некоторым сведениям, именно из-за непосещения лекций по истории Толстому пришлось отбыть наказание в карцере. Своему компаньону по наказанию, по воспоминаниям последнего, Лев Николаевич выказывал своё отношение к предмету: «История – это не что иное, как собрание басен и бесполезных мелочей, пересыпанных массой ненужных цифр и собственных имён. Смерть Игоря, змея, ужалившая Олега, что же это, как не сказки, и кому нужно знать, что второй брак Иоанна на дочери Темрюка совершился 21 августа 1502 года, а четвёртый на Анне Колтовской в 1572 году»? Какие горечь и разочарование слышатся за этими словами, а ведь по уверениям сестры, Лев Николаевич любил читать книги по истории. Да и что такое его величайшее творение «Война и мир», если не исторический труд, не возрождённая история? Но он уже с того юного возраста хотел знать, как происходят исторические процессы, их причины, расшифровывать глубокие психологические перемены в исторических личностях, которые приводили к событиям, о которых им заученно и с напыщенным пафосом докладывал профессор Иванов. А Николай Александрович славился подобными лекциями, где он входил в экстаз от собственного ораторского искусства, пускал слезу и мог заставить плакать слушателей. Но студенты с вдумчивым умом, желанием глубоко анализировать, не могли найти за красивой шелухой ценного зерна. И в этом было разочарование Толстого-философа, стремившегося в университет за ответами на свои многочисленные вопросы, которые бесконечно терзали его.

Но вернёмся к личностному конфликту Льва Николаевича со своим преподавателем и родственником. Можно предположить, что размолвка была замешана и на непростых отношениях Иванова с его супругой. Известно, что Александра Сергеевна, избалованная роскошной жизнью в доме отца – нижегородского вице-губернатора, своего незнатного и недостаточно состоятельного мужа терпела недолго и вскоре оставила его. К тому же во время супружеской жизни профессору приходилось терпеть оскорбительные выходки казанской аристократии, считавшей, что Иванов не пара графине Сашеньке Толстой. Насмешничали над Николаем Александровичем и студенты-барчуки, которые не могли простить излишних строгостей на экзаменах, предвзятого отношения к родовитым ученикам. В его неравном браке они находили повод для колкостей. Как мы видим, у профессора Иванова были причины недолюбливать высший свет и сводить счёты с юными аристократами доступными ему средствами.

Вот и студенту Толстому пришлось стать для злопамятного профессора неким «мальчиком для битья», к тому же Лев сам всячески содействовал Николаю Александровичу в его «мщениях» – почти не посещал лекций по истории, чем Иванов не преминул воспользоваться. В протоколе заседания совета словесного отделения философского факультета от 26 апреля 1845 года отмечено требование профессора Иванова в числе некоторых студентов не допустить до экзаменов Толстого «по совершенной безуспешности в истории» и за упорное непосещение лекций. Итак, с подачи Николая Александровича и по его настоятельному требованию юноше не позволили сдать экзамены за первый год обучения. Даже по прошествии значительного времени Лев Николаевич с незатухающей обидой вспоминал об этом и считал, что невозможно по экзаменам, где всем заправляют несправедливые профессора, судить об истинных знаниях человека.