Текст книги "Казанский альманах 2018. Изумруд"

Глава 8

Аталык причитал над телами погибших. Мухаммад, подобрав ноги под себя, опустился рядом со стариком, сложил руки для молитвы, но привычные заученные с детства слова не шли на ум. С болезненным любопытством мальчик разглядывал старуху с седыми косицами, выбившимися из-под цветного покрывала. Она словно спала на пороге сгоревшей юрты и тянула морщинистую руку к молодой женщине в растерзанной одежде и детям, сражённым ударом сабли…

Не в силах смотреть на плачущего старика, Мухаммад поднялся и пошёл прочь. Он брёл среди поверженных тел и отгонял стервятников, которые почуяли добычу. Птицы, распустив свои чёрно-белые крылья, деловито перескакивали с места на место от одного мертвеца к другому, не обращая внимания на воющую собаку. Мальчик ждал, когда аталык вспомнит о его существовании и перестанет раскачиваться перед покойными. Мухаммаду вновь стало страшно и, чтобы отогнать недостойное чувство, которое липкими тенётами опутывало сознание, солтан быстрым движением сорвал с плеча лук. Он вставил в тетиву стрелу и выпустил её в собаку. Дрожащая рука оказалась неверной, и стрела лишь вскользь задела лапу животного. Собака заскулила, отскочила прочь и потрусила к оврагу, поросшему редким лесочком, продолжая подвывать. Разозлившись, Мухаммад выдернул из колчана вторую стрелу и бросился за псиной, но та сгинула с глаз. Мальчик пошарил в кустах орешника, там кто-то еле слышно попискивал. Он продолжил поиски в неистовом желании уничтожить источник позорного страха, но в самой сердцевине орешника открылась неожиданная картина: мёртвая женщина прижимала к своей груди пищащий кулёк. Видимо, смертельно раненная, она из последних сил заползла сюда, ища спасения для себя и ребёнка.

Мухаммад наклонился, едва разжал застывшие руки, и дитя оказалось в его руках. Расширенными от удивления глазами мальчик разглядывал круглую головку, покрытую пушком рыжих волос, две маленькие розовые ладошки, беспомощно порхавшие над шёлковым одеяльцем. Малыш почувствовал тепло человеческих рук и перестал плакать. Пара чёрных, круглых, как бусинки, глаз разглядывали Мухаммада. Солтан улыбнулся, внезапно ощутив прилив покоя и уверенности, для этого человечка он был великаном, спасителем и защитником. Мухаммад приободрился. Он вдруг подумал, что сам Аллах послал беспомощного ребёнка, чтобы в заботах о нём забылись недостойные чувства. Осознание этого вдохнуло невиданные силы в неокрепшую душу мальчика, он расправил плечи и неумело прижал к себе хрупкое тельце малыша.

– Где вы, солтан? – услышал он голос аталыка, обеспокоенного отсутствием воспитанника.

Мухаммад обернулся:

– Взгляните, кого я нашёл, ага.

Юзбаши присел на корточки перед женщиной, провёл ладонью по окаменевшему лицу.

– Всевышний не оставил никого, забрал даже невинных, – пробормотал Урак.

– Как же? – удивился Мухаммад. – А этот мальчишка не из вашей семьи?

Только тогда Урак разглядел живого младенца на руках воспитанника. Он подскочил с земли и с неожиданным проворством выхватил свёрток у солтана.

– О Всемогущий Наш Небесный Повелитель! – вскричал он. – Благодарю тебя за этот дар! Ты не дал прерваться моему роду, оставил малый корешок, чтобы однажды это дитя возродило семью!

Старик вскинул малыша к темнеющим небесам, и они вдруг отозвались страшным грохотом. Из тучи, нависшей над головами, на ошеломлённого Мухаммада хлынул дождь. А старый Урак смеялся от радости и кричал:

– Велик Аллах! Ибо только Ты, дающий влагу, поишь Землю и всё живое, ибо только Ты утверждаешь жизнь на этой Земле!

Убежище от разыгравшейся не на шутку стихии аталык и его юный воспитанник нашли в овраге. Там склонявшиеся над землёй густые гибкие кусты образовали своеобразную крышу, сквозь которую дождь проникал с трудом. Старик отыскал сухое место, скинул с плеч казакин и уложил на него ребёнка. Только после этого он развернул покрывало и со слезами умиления погладил серебряную безделушку на груди малыша. Кожаный шнур, удерживающий родовой талисман на крохотной шейке, запутался в маленьких пальчиках. Ребёнок силился избавиться от нежданного неудобства, кряхтел, морщился и, наконец, заплакал, извергая из груди пронзительный крик.

– У мальчишки сильный голос, – с одобрением произнёс Мухаммад.

– Но это не мальчик! – радостно отозвался Урак. – Аллах на старости лет даровал мне дочь!

– Дочь?!

Мухаммад, не доверяя словам старика, склонился над ребёнком. Разочарование, постигшее его, оказалось сильней, чем он ожидал.

– Девчонка, – с презрением произнёс юный солтан. – Всего лишь девчонка! Одна из тех, что будет всю дорогу пищать, а после играться с куклами. От женщин одни неприятности!

Брюзжание воспитанника вызвало приступ смеха у старого воина.

– Если бы ты знал, как я рад, что моя младшая жена, услада всей жизни, отосланная год назад в урочище святого Ахмеда, даровала мне дочь! Девочки отличаются большой живучестью, и я верю, что мы не потеряем это создание Всевышнего и придёт время, когда малышка подарит мне внуков – продолжателей рода отважных воинов.

Холодный дождь постепенно стихал, и ночь укрывала заснувшую степь чёрным покрывалом. Старик, баюкая дочь, наблюдал за первыми звёздами, возникавшими на бархатном небосводе.

– Простите, мои дорогие, – шептал он, думая о тех, кто оставался лежать неподвижными на сырой земле, – вскоре придёт рассвет, и я предам ваши тела недрам родного урочища. А сейчас время думать о бренном, время жить…

Старик, казалось, позабыл о своей ране, мысль о ребёнке, которого он закутал в казакин, заставляла забыть о недугах. Помог и бальзам, найденный в разорённом аиле. Теперь все беспокойства аталыка были о Мухаммаде, а ханский внук еле тащился вслед за ним, и юзбаши Урак сетовал на то, что дворцовая жизнь изнежила воспитанника. Как бы ни было тяжело их сегодняшнее положение, но оно могло пойти на пользу мальчику, которому пора стать мужчиной. На привалах Урак не щадил самолюбие знатного отпрыска, приказывал ему ломать хворост, бить птицу, добывая пропитание для них обоих. В урочище они нашли кобылицу, и она давала им молоко. Но этот напиток, казавшийся столь сладостным, старик отдавал малышке. Мухаммад делал вид, что его не касается судьба ребёнка, лишь однажды на привале он спросил воспитателя:

– Как же мы её назовем?

Слова солтана поставили старика в тупик. В запасе для дочки у него была сотня самых прекрасных и нежных слов, но не одно не стало именем.

– Назовите её Алтынчач, – небрежно молвил мальчик. – Её рыжие волосы блестят на солнце как золотые монеты.

– Красивое имя, но его носила мать девочки. Нехорошо давать имя покойной малышке, у которой вся жизнь впереди. Может, назовём Мелек? Она похожа на солнечного ангелочка.

– Скорей уж на маленького шайтана, – проворчал Мухаммад. – Она так кричит, что я совсем оглох.

– Напрасно, господин, вы так считаете. Взгляните, какая она красивая, а кожа у неё словно лепесток цветка.

Старый сотник за всю долгую жизнь не прочёл ни одной газели, а сейчас напоминал поэта, млевшего над своей музой. Мухаммад вновь взглянул на девочку и последовал приглашению аталыка коснувшись щеки ребёнка. Малышка среагировала мгновенно, ухватила его за палец, залопотала что-то, заставив солтана невольно улыбнуться.

– Её кожа и правда нежней лепестка, а сама она умеет быть ласковой, если захочет. Назовите её Назлы.

– И верно! – обрадовался Урак. – Красивое имя для девочки. Пусть зовётся Назлы – нежная, ласковая.

И старик с любовью взглянул на исхудавшее лицо мальчика.

– А вы, мой господин, станьте ей названым братом, раз уж я – ваш аталык. Прошу – не откажите в такой чести!

Мухаммад засиял, но вдруг смутился, упрятал мальчишескую улыбку. Он встал и оправил некогда нарядный камзол. За дни скитаний солтан похудел и вытянулся, одежды его обтрепались, и руки торчали из ставших короткими рукавов. Даже знаменитый пояс деда, дарованный повелителем, болтался на животе. Но, несмотря на столь неблестящий вид, царевич не забывал о своём знатном происхождении и о славных предках, к чьему роду принадлежал. С достоинством кивнув, Мухаммад промолвил:

– Пусть Назлы станет мне названой сестрой, и я буду заботиться о её судьбе, как старший брат, а, если придётся, и как строгий, но справедливый отец.

Урак довольно кивнул в ответ. Его удовлетворил новый взгляд Мухаммада, не тот затравленный взор испуганного свалившимися на него несчастьями подростка, а взгляд собранный, полный важности и достоинства, хотя и с ноткой неиссякаемой печали.

– Во дворце я даровал бы Назлы нить жемчуга, – сказал мальчик, – а пока могу ей дать только это.

На раскрытой ладони блеснула золотая пайцза[21]21
  Пайцза – небольшая охранная дощечка, выдаваемая от имени хана, давала многие преимущества обладателю в пути. Пайцза, в зависимости от того, кому выдавалась, бывала золотой, серебряной и даже деревянной.


[Закрыть]. Растроганный старик украдкой смахнул слезу:

– Здесь в степи, молодой господин, такой дар превыше десяти жемчужных ожерелий. Мы повесим её на нить рядом с родовым талисманом. Пусть она защищает нашу малышку от недобрых людей. А пока отправимся дальше в путь, поищем себе пристанище, где сможем остановиться надолго и подождать вашего отца.

Они вскоре достигли желанного жилья, увидели глиняные строения и две ветхие юрты, хлопающие пологом на сильном ветру. Лай собак и мычание волов показались самыми прекрасными звуками на свете. Это был мирный аил, и само осознание, что в степи, наполненной кровью и огнём пожарищ, ещё существуют мирные уголки, обрадовало их. Даже кони под ними радостно заржали, они предчувствовали скорый отдых и кормушки, полные овса. Навстречу им спешили люди. Крепко сбитый кочевник в овчинном долгополом чапане прижимал руки к груди, приветствуя странников, а пожилая женщина в цветастом кулмэке, следуя обычаю кочевников, несла чашу с пенистым кумысом.

Глава 9

Они поселились у степного колодца, через который в добрые времена целыми днями шли караваны. Путь разноязычных торговцев лежал в чужеземные города, простирался на многие месяцы дорог. Караванщики останавливались у колодца, наполняли аил многолюдьем, запахами диковинных специй, оживлением и весельем. Теперь колодец лишь печально поскрипывал деревянным журавлём, и на выложенной из саманного кирпича стене ржавели пустые кольца. Никто ныне не привязывал к ним лошадей, верблюдов и волов, да и жителей здесь поубавилось.

Семья хранителя колодца проживала в этих местах издавна. Почтенный Ахмед-ага упоминал три поколения тех, кто обитал у степного караван-сарая. Сейчас его жёлто-коричневое здание стояло необитаемым и полуразрушенным, скрипело на ветру перекошенными дверцами. Семейство Ахмеда было большим, кроме старухи-матери и двух жён, целый выводок чумазых детишек. Среди них ростом и яркой внешностью выделялся старший сын – Алтынай. Он был взрослей Мухаммада, и солтан сразу почувствовал соперника в дерзком подростке, глядевшем на него с вызовом и чувством превосходства. Мухаммад мог попросить аталыка объявить его громкий титул и знатное имя, велеть этим простым людей склонить головы и спины, но голос разума прозвучал раньше, чем он открыл рот. Мальчик согласно кивнул, когда старый Урак на расспросы Ахмеда-ага сообщил, что они единственные остались в живых из всего кочевья. Этими словами юзбаши словно объявил, что они принадлежат к обычному степному роду, чьё благополучие уничтожено воинами Тимура. Смотритель колодца посочувствовал их бедам и устроил в одной юрте с детьми. Он не стал выспрашивать подробностей, хотя даже одежда мальчика, пусть грязная и потрёпанная, но богатая, а особенно роскошный, дорогой пояс вызывали десятки вопросов. Уважаемый Ахмед-ага считал любопытство грехом, недостойным истинного мусульманина, и потому удовольствовался скудными объяснениями Урака.

Царевича из рода чингизидов вынудили ютиться в большой кибитке с десятком болтливых и кричащих детишек, которыми правила седая строгая старуха. Здесь он почувствовал шаткость положения странника, явившегося из неизвестности и вынужденного скрывать своё высокое звание. Ему казалось недостойным, да и несправедливым пользоваться милостями приютивших его людей, когда они могли позаботиться о себе сами. Вскоре мальчик отозвал аталыка к колодцу и протянул ему кошель:

– Это мне дал отец, уважаемый наставник. Прошу вас распорядитесь этими средствами от своего имени. Нам нужно собственное жильё.

Урак в тот же вечер отправился к Ахмеду-ага и договорился о новой юрте. У семейства были припасены шкуры и войлок, и вскоре стараниями мужчин у колодца встала третья кибитка, где и поселился наставник со своим воспитанником и маленькой дочкой. За золотые динары удалось раздобыть и кое-какие припасы. Было огромной удачей, что война обошла стороной этот тихий уголок, и семья не стала жертвой грабежа воинами Железного Хромца и степными разбойниками. До этих мест доносились лишь отдалённые слухи, пугающие своей обречённостью и порой противоречащие друг другу. Редкие путешественники, которые волею судьбы оказывались у колодца, доносили слухи о хане Тохтамыше. Одни говорили о его бегстве в булгарские земли; другие уверяли, что повелитель берёт приступом русские города; третьи слышали о завоёванных им землях Поморья.

– А в Хаджитархане ныне правит царевич Тимур-Кутлуг, – поведал им худой нескладный торговец.

В это неспокойное время он отважился вывести из города, стоящего в дельте Итиля, рыбный товар. Из Хаджитархана купец со своими возами отбыл не более десяти дней назад, и его сведениям можно было доверять.

– Довольны ли местные беки новым ханом? – поинтересовался аталык.

– Поговаривают, Тимур-Кутлуг не довольствуется доставшимся ему уделом и обращает свой взор на Сарай. А хаджитарханцы в дни смут ожидают сильного господина, дабы сумел он не обирать, а защищать их.

Урак-баши переглянулся с Мухаммадом, им обоим почудилось за двоякими речами торговца недовольство хаджитарханцев новым повелителем. И слова о Сарае задели за живое. Неужто осмелится изменник Тимур-Кутлуг взять власть над столицей Орды? По рассказам странников, Сарай ал-Джадид, некогда прекрасный, шумный и многолюдный, лежал в развалинах, и лишь вороны каркали среди былого величия и изобилия. У Мухаммада сердце заходилось тоской, он никак не мог представить дворцы, украшенные бело-голубой мозаикой, грудой почерневших, обожженных пожарами камней. В памяти ещё жил цветущий ханский сад и виделись его уютные покои с любимым уголком из мягкой тахты у окна и полки с прекрасными книгами. Где теперь эти драгоценные творения великих поэтов, философов и астрономов? Видимо, и их пожрал беспощадный огонь разрушений, или обагрённые кровью руки захватчиков унесли книги, как редкую добычу, что после сбывают за бесценок на созданных наскоро рынках? Его мало занимали рассказы о вражде между царевичами Куюрчуком и Тимур-Кутлугом, хотя странники часто рассказывали об их делах.

– Изменники не поделили власть и добычу, пусть дерутся на радость нам, – с горечью шептал Мухаммад. – Туранский эмир Тимур вручил оглану Куюрчуку шитый золотом халат и золотой пояс, он провозгласил его падишахом разорённых и ограбленных земель. А теперь Тимур-Кутлуг отнял у своего дяди Куюрчука принадлежности ханского достоинства. Что скажет на это Самаркандец, на кого пойдёт войной?

За повседневными заботами и чередой похожих как близнецы дней пережили они зиму и весну. В начале лета к колодцу свернул караван из Сыгнака, и Мухаммад снова достал припрятанный кошель с монетами. Он без сожаления расстался с окончательно истрепавшимся и ставшим ему тесным камзолом, его одеждой стал чапан из зелёного сукна с глухо застёгнутым воротом, а голову увенчал лисий малахай. Теперь никто не смог бы признать в вытянувшемся исхудавшем мальчике отпрыска ханского рода.

Караван задержался у колодца на долгие три дня, сотоварищи владельца раздумывали, не повернуть ли верблюдов назад. Бескрайняя степь, лежавшая перед ними, пугала своими неожиданностями.

– Мы слышали, города, через которые лежит наш путь, в развалинах, и смерть царит там, где раньше жизнь била ключом.

Такие разговоры у костров были не редкостью, и солтан, ища общества людей, садился в их круг и с напряжением вслушивался в рассказы бывалых торговцев. Но купцов успокаивал караван-баши, он ходил по землям Великого Улуса год назад и старался переубедить своих соратников:

– Непобедимые багатуры Тимура прошлись огнём и мечом по большим городам, и Орда разошлась на четыре части, но жизнь не ушла из этих мест. Вы можете нажить целое состояние там, где все тонут в вихре бедствий и лавине голода. Говорили, даже воины непобедимого эмира испытывали здесь нужду и отдавали за еду последние монеты. Можно выторговать заман проса семьдесят кепекских динаров, а быка – за сто. Где вы ещё найдёте такой барыш? В караване полсотни верблюдов, гружённых просом и ячменём, мы гоним отары овец, которые купили у воинов Тимура за бесценок, а назад поскачем на прекрасных скакунах, и наши перемётные сумы будут переполнены динарами!

У торговцев загорались глаза, и они согласно кивали головами, забывая о своих тревогах:

– Верно-верно! Ведите нас за собой, уважаемый караван-баши. Забудьте о наших сомнениях.

Мухаммад покинул круг купцов, ушёл к глиняной стене, где, прядая ушами, стояли привязанные к кольцам ослики. Мальчик опустился на землю и обхватил колени обеими руками. К нему неслышно подобрался юзбаши Урак:

– О чём задумались, солтан?

Ханский внук спрятал заблестевшие слезой глаза:

– Вернёт ли когда-нибудь мой дед Сарай ал-Джадид, соберёт ли улусы в один кулак? Послушайте, что говорят эти торговцы: степные города лежат в развалинах, вся Дешт-и-Кипчак словно вымерла, лишь орлы и дикие звери царствуют над страной хана Тохтамыша!

Аталык ободряюще потрепал воспитанника по спине:

– Повелитель не из тех, кто опускает свой лук, если в колчане ещё остались стрелы. Вот увидите, скоро мы услышим о нём! Хан Тохтамыш объявится в этих степях, и псы, незаконно захватившие власть и растащившие Орду на куски, побегут прочь!

Мухаммад вскинул голову, возбуждённо воскликнул:

– И я буду идти рядом с дедом! Я знаю имена этих высокородных псов, зовут их Куюрчак, Идегей и Тимур-Кутлуг, это они делят Великий Улус на части. А Страна престола неделима, она – наследство, данное великим Чингисханом, и один верховный правитель должен быть у неё, а остальные лишь наместники его.

– За вами истина, Мухаммад-солтан. А слышали, один из торговцев говорил, что ныне хан Тохтамыш захватил Кафу и Крымский улус? Но правда ли это, нам неизвестно. Придётся жить здесь и ждать вестей либо от вашего высокородного деда, либо от сиятельного солтана Джеляльуддина, вашего отца. – Аталык с трудом поклонился, мешала плохо заживающая рана. Этот разговор, где, пожалуй, впервые за долгое время он вновь величал царевича его титулом, заставил вспомнить о правилах приличия. – Простите, солтан, я удалюсь, что-то похолодало, зажгу очаг в юрте.

Глава 10

Выехав из крепостных ворот, хан оглянулся. За его спиной оставались стены литовского города Лиды. Теперь это был его удел. «Я износил удачу, как истлевшее платье, – подумал Тохтамыш, – значит, пришло время воспользоваться удачливостью других». Тохтамыш окинул взглядом верных ему людей, горстку отважных, сопровождавших его в дни возвышений и падений. Среди них были сыновья, мангытский эмир Исабек и Бакиш-Хаджа. Они вместе бежали из Крыма, когда не устояли перед превосходящими силами Тимур-Кутлуга и Идегея. Около года Тохтамыш правил крымским улусом, его правой рукой и старшим эмиром стал Руктемир Ширинский, и вслед за ним вся крымская верхушка признала в изгнаннике повелителя. Но повернулся капризный ветер судьбы, и вот хан снова беглец, которого в Литве принял двоюродный брат короля Владислава II Ягайло – князь Витовт.

Литовский князь был уже немолод, немногим младше самого Тохтамыша, и мечтал он о власти самодержавной, о вотчине могучей и обширной. Но пока в ожесточённой трёхлетней войне с Ягайло Витовт добился права быть наместником в Литовском княжестве. Только наместник вёл себя в родном уделе как самостоятельный правитель, и бежавших татар приютил без ведома польского короля. Ко двору Ягайло отправили лишь письмо, где в числе прочего упоминалось о прибытии в Вильно хана Тохтамыша. Ягайло в поступке Витовта усмотрел дерзость, но промолчал. Не с руки было развязывать новые столкновения, которые с таким трудом удалось потушить пять лет назад.

А Витовт изгнанного хана принял радушно. Отрядам ордынцев указал поселиться в Черкассах и Каневе, а самому Тохтамышу дал в кормление город Лиду. Хан устроил в крепости немногочисленную свиту и поспешил ко двору литовца. Оскорблённое самолюбие требовало действий, и он знал: честолюбивый Витовт не зря принял его в княжестве, имел наместник далеко идущие планы, и в делах этих Тохтамыш мог оказать большое пособничество.

В Вильно по поводу прибытия хана затеяли празднества. Дни бежали весёлой чередой, и серьёзного разговора не получалось, лишь через месяц Витовт пригласил хана на доверительную беседу. Литовский наместник своей высокой, поджарой фигурой разительно отличался от широкоплечего и коренастого Тохтамыша. Хан был смуглолицым, с выступающими скулами, в движениях порывист и резок, но природную горячность он умел обуздывать силой воли человека, долгое время пробывшего у власти. Лицо же Витовта казалось бесстрастным и холодным. Худощавое, с высоким лбом, обрамлённое длинными русыми волосами, оно поражало благородными и гармоничными чертами и одновременно ледяной неподвижностью статуи. Говорили о схожести князя с его матерью, бывшей жрицей Бирутой, которая славилась редкостной красотой. Когда-то отец Витовта влюбился в неё, как безумный. Кейстут выкрал жрицу из языческого храма и принудил к замужеству, а Витовт стал плодом того брака.

Вглядываясь в изменчивые серо-голубые глаза князя, Тохтамыш припомнил его историю. Видимо, Витовту передалось от матери колдовское умение влиять на людей, завораживать необыкновенной притягательностью и заглядывать в душу собеседника. Литовский наместник и сейчас угадал, заговорил о том, что терзало Тохтамыша все эти дни.

– Я знаю о вашем желании вернуть свою вотчину. Золотая Орда ваша, и никто из её претендентов не имеет столько прав, сколько имеете вы, великий хан.

Тохтамыш видел всю хитрую, хорошо продуманную игру литовца, но игра эта была выгодна и ему, и хан принял её условия. С улыбкой он обратился к Витовту:

– Высокородный князь, я знаю многих знатнейших вельмож, имеющих законные права на земли и царства. Но удел некоторых из них – изгнание или… наместничество.

Витовт укрыл взгляд за длинными ресницами, он понял скрытый намёк хана, мол, и ты, князь, в Литве всего лишь наместник, а достоин большего! Молчание затянулось, наконец, Витовт поднялся с места, подвёл Тохтамыша к окну:

– Взгляните, хан, этой землёй владел мой отец – великий князь Кейстут. Стремясь захватить его трон, Ягайло приказал убить отца, а меня заточил в подземелье. Чудом мне удалось бежать, и всю жизнь я воевал за право вступить хозяином на литовские земли, ради этого пришлось примириться с кровным врагом. Сегодня я ещё наместник, но уже скоро королю Владиславу придётся признать во мне господина Литвы. А для этого нужна сила, нужны союзники и новые земли. Недавно я отдал свою дочь Софью в жёны московскому князю, и он стал первым и сильным союзником. – Витовт хрипло рассмеялся. – Моя дочь – истинная литовка!

Тохтамыш помрачнел, вспомнилась вдруг Джанака, сделавшая выбор в пользу своего мужа Идегея:

– Дочери, которых мы отдаём в чужие руки, перестают быть верными нам.

– Софья не такая, – продолжал улыбаться Витовт. – Она большая помощница в том деле, которое я задумал.

Тохтамыш недоверчиво вопросил:

– Московия?

– Да! – Витовт с силой сжал кулак. – Вот так, в одно целое я желаю собрать земли, раскинувшиеся у границ Литовского княжества. И я сделаю всё, чтобы помочь вам, великий хан, вернуть ордынский трон!

– А я готов даровать Литве московские земли, – подхватил Тохтамыш. Он понимал, чего хочет услышать от него великий князь. И к чему разбираться, имеет ли он права раздавать владения Орды, когда находится не у власти, не сидит в Сарае. Видимо, и Витовт думал так же.

– И тогда я стану господином над Москвой, а князь Василий – наместником.

Витовт вновь рассмеялся, ставшие почти бесцветными глаза его горели огнём. Куда только подевалась недавняя холодность и неторопливость, словно выплеснулся наружу нестерпимый сердечный жар, и заговорила душа, мучащаяся в пекле самолюбия:

– Я возвращу себе безраздельную власть над Литвой и расширю её земли от Белого моря по самую степь. То будет могучая империя – империя великого Витовта!

Тохтамыш кивнул, не время было спорить с союзником, но отметил для себя: «Случись всё так, как думает литовец, из него вырастет сильный враг, который со временем может подорвать основы Орды. Но я подумаю о том, когда свершится задуманное. А пока, Всевышний, помоги нам! Укрепи силы князя, чтобы помог он вернуть мне трон и наказать врагов моих!» Вслух хан произнёс другое:

– Сегодня злейшие враги – Тимур-Кутлуг и Идегей. Сам эмир Тимур, поговаривают, обращает взор на богатые земли индийских правителей. Ему не до наших распрей, да и взять с Великого Улуса нечего, всё разрушено и разграблено. Он не придёт на помощь к тем, кого считает изменниками. Мне доносили: он зазывал Идегея к себе, сладкими посулами заманивал, обещал взять одну из дочерей мангыта в жёны своему внуку. Но Идегей хитёр, как лис, который познал капкан, в западню не пошёл. Уверен, что Тимур Гурган желал снять голову отступнику.

– На хитрого Идегея и на заносчивого царевича Тимур-Кутлуга есть одно средство, – усмехнулся Витовт.

– Какое же? – переспросил хан.

– Добрая битва, повелитель. Такое средство обуздает любого и самому спесивому заткнёт глотку. Начнём готовиться уже сейчас, собирайте своих людей, а я брошу клич в литовских землях и в среде наёмников. Весной, с божьей помощью, и выступим.

– Всё в руках Всевышнего, – смиренно молвил Тохтамыш. – Они не ждут нападения, считают, что со мной всё кончено. Но мы покажем свою силу.

Эмир Идегей, провозгласивший себя ныне беклярбеком Мангытского юрта, о Тохтамыше не забыл. Десять лет минуло с тех пор, как он сбросил маску притворства и бежал от ордынского хана. Отсчёт этим годам вёл его сын от Джанаки – Нуреддин, рождённый ханской дочерью после их бегства ко двору эмира Тимура. Но и от этого повелителя он ушёл, использовал его воинскую мощь и вернулся в Степь вольной птицей, гордым беркутом. Родные по крови мангыты и свободолюбивые ногайцы признали его своим беклярбеком, эмиром над эмирами, старшим среди степных князей. Только и это звание казалось мало, его ума и отваги хватало на большее, честолюбивые замыслы звали к высотам, прежде недосягаемым ни одним беком из их рода. Не раз вспоминалась ему покойная ханша Тогайбика. Не желала ли госпожа однажды водрузить на голову любимого зятя ханскую шапку? По рождению ему достался титул мурзы, эмиром он стал в среде воинов, брак даровал звание гургана – ханского зятя, но его деяния могли вознести ещё выше.

Одно останавливало: довлели над честолюбивой душой древние обычаи предков и не позволяли тщеславному беклярбеку провозгласить себя ханом Улуса Джучи. А Орда была уже в руках Идегея, когда они согнали ставленника Тимура – царевича Куюрчука, когда отбили крымские земли у ненавистного Тохтамыша и лишили хана последнего пристанища. Где он теперь, его кровный враг? Побирается у стола литовского наместника Витовта, ждёт, когда польский король протянет ему руку помощи. А Ягайло не так уж глуп, захочет ли он биться за свергнутого повелителя, земли которого в разрухе, а противники так сильны, что пожелай они и сама Польша ляжет под копыта их коней? Ягайло с каждым днём теряет влияние в Литве, князь Витовт не дремал всё это время, не давал братцу спокойной жизни. Сегодня Витовт добился наместничества, а завтра наденет корону независимого великого князя. И к чему королю Ягайло в такое нелёгкое время брать на себя бремя невзгод хана-беглеца?

Думы Идегея прервал гонец, доложил, что прибыл повелитель Тимур-Кутлуг. Беклярбек мангытов усмехнулся: «Ишь ты, повелитель!», но сумел упрятать пренебрежение и откинул полог юрты. Тимур-Кутлуг спешился и шёл ему навстречу. С тех пор как ордынский царевич стал именовать себя ханом Великого Улуса, он и внешне изменился. Стала степенной походка, движения неторопливы и размерены, словно Тимур-Кутлуг опасался расплескать собственную важность. А вот мудрости у бывшего царевича не прибавилось, что было на руку Идегею, и он научился умело руководить недальновидным господином. В своих речах беклярбек так искусно преподносил собственные мысли, что Тимур-Кутлуг быстро свыкался с ними и выносил на диван как выстраданное им решение. Первые ханские указы оказались толковыми и принесли Тимур-Кутлугу славу хорошего правителя, пекущегося о благе народа и государства. То, что страна лежала в развалинах, а люди бедствовали и искали, где им преклонить голову, играло на руку Тимур-Кутлугу. Многих подданных Улуса угнали с собой воины Железного Хромца. Десятки тысяч ордынцев, изрубленные и пронзённые стрелами, полегли на степных равнинах и среди развалин сожжённых городов. Гонимые страхом и голодом кочевые племена бежали на далёкие окраины, там сейчас возрождалась жизнь, начинали отстраиваться новые поселения. Города окраинных улусов не пострадали от недавнего набега, туда шли редкие пока караваны, там продолжали трудиться ремесленники, и людское существование, замершее поначалу, теперь входило в полную силу.

Тимур-Кутлуг прибыл, чтобы просить у старшего эмира невольников. Его стараниями уже полгода отстраивался Хаджитархан, перенесённый на другой берег реки. Мечтал хан возродить и Сарай Ал-Джадид, где жизнь пока только тлела, но для таких грандиозных работ не хватало рук, да и средств. Казна нового повелителя отличалась скудостью, чтобы пополнить её следовало отправиться в набег. И об этом хотел поговорить Тимур-Кутлуг с Идегеем. Вздохнув, он подумал, что без своего беклярбека не может и шага ступить, но ведь хотелось когда-то править безраздельно, не прислушиваться к чужим подсказкам, не гадать о чём думают за твоей спиной беки и эмиры. За такое правление он когда-то насмешничал над Тохтамышем, и вот ныне сам, водрузив ханскую шапку на свою голову, оказался в не лучшем положении.

А главные битвы ожидали впереди. Собирались грозовые облака на северо-западе в Литовском княжестве, зрели недовольства в Крымском уделе, вассалы уклонялись от уплаты дани. Тернистая дорога расстилалась, как перед бывшими, так и нынешними правителями Улуса Джучи, но они готовились пройти по ней, дабы оставить свой след в истории разорённого, но всё ещё великого государства.