Текст книги "Казанский альманах 2019. Коралл"

Ахияр и Алла

Из соседней комнаты донёсся мелодичный звон колокольчика. Ладонями стерев с лица гримасу недовольства, Айгуль легко встала и подалась навстречу звону. Она уже около года мучилась с мужем. Ведь кто мог подумать!.. Какие светлые надежды, необъятные мечты обуревали её, когда выходила замуж за Ахсана Ренатовича. Нашлись, конечно, и те, кто ехидно бросал ей вслед – как же без них?! – мол, за такого богача старше себя на двадцать лет по любви не выходят, ну а без расчёта кто же наденет на шею такой хомут? Когда Айгуль стала встречаться с Ахсаном Ренатовичем, то мысленно спорила со сплетницами-подругами. Во-первых, когда у тебя тридцатник на носу, а ты живёшь по своим жёстким принципам и нет выбора, как быть иначе? Во-вторых, когда поженились, Ахсан Ренатович был стройным сорокадевятилетним красавцем с гладким, без единой морщинки лицом и иссиня-чёрными волосами. А какой у него темперамент был, какая сила!.. Разумеется, он не чета тогдашним хлипким, прыщавым юнцам! Это Айгуль с первого взгляда уловила.

В ту пору Ахсан Ренатович работал в министерстве сельского хозяйства. Понятно, на этой работе особо не разбогатеешь. Был у него, конечно, и частный бизнес – и весьма прибыльный! Честно говоря, Айгуль не очень-то интересовалась его делами… Для засидевшейся в невестах девушки такой состоятельный во всех отношениях кавалер – находка. Но есть, правда, у него жена, двое взрослых детей, внук вовсю бегает… Значит, Ахсан Ренатович уже и дед. Самый натуральный! А чему тут удивляться? Вот если бы здоровый сорокадевятилетний мужчина ходил в холостяках, это-то и должно было бы удивлять.

Весь бизнес Ахсана Ренатовича был записан на имя жены. Его доход составлял сотни тысяч рублей, а у его супруги – миллионы! И почему в министерстве на место руководителя отдела не посадят его более деловую жену? Когда бы вышел закон о замене всех высокопоставленных чиновников на их жён, зарабатывающих во сто крат больше своих мужей, наша страна в экономике давно бы вырвалась в лидеры.

Пять лет тому назад Айгуль устроилась в это самое министерство сельского хозяйства секретарём-референтом. В отдел, возглавляемый Ахсаном Ренатовичем. Шансов на то, что руководитель отдела обойдёт её вниманием, было ничтожно мало. Вернее, их совсем не было. Всё-таки она была необыкновенно хороша собой. И Ахсан Ренатович обратил на неё внимание в первый же день. Как утверждал позднее, в первую же минуту. Любовь с первого взгляда, чёрт её побери!

Айгуль, конечно, никакого отношения к сельскому хозяйству не имела. В детстве вдохновенно рисовала сдобные булочки, растущие на деревьях. В гостях у бабушки однажды, увидев корову, изумлённо вскрикнула:

– Мама, взгляни на эту корову, точь-в-точь как на рисунке в книжке!

Тайком от матери она даже подёргала корову за хвост, желая убедиться, настоящая она или нет. В память об этом у неё в паху до сих пор шрам красуется. Корова оказалась настоящей!

Ахсан Ренатович был осторожным человеком. Свои любовные игры с Айгуль он старался держать в тайне. Был у него близкий друг – они дружили ещё со школьной скамьи, художник. Несмотря на возраст, носил длинные волосы, усы, бороду с проседью, худощавый, невысокого роста… Как был мальчишкой, так на вид и остался им!

Мастерская находилась на нижнем этаже старинного дома напротив Лядского садика. Это был полуподвал – из окон, упирающихся в потолок, видны были только ноги проходивших по тротуару людей. Однако здесь было сухо, воздух хороший… Запах краски, конечно, присутствовал постоянно. До сих пор, услышав этот запах, у Айгуль учащается сердцебиение. Краски у художника были особенными – они отдавали ароматом свежих яблок.

Хотя его звали Шафигулла, но Ахсан Ренатович обращался к своему другу по странному имени Немец. Он родился где-то в Сибири, кажется, его мать работала уборщицей в лагере для военнопленных немцев. Если бы не безвременная кончина Сталина, вероятно, он так бы и остался там на всю жизнь. Со смертью кремлёвского горца немцев отправили восвояси, а тысячу раз сожалевшая о своём легкомысленном шаге женщина со своим годовалым Шафигуллой на руках отправилась обратно в родную деревню.

В домике размером с курятник одиноко проживала её мать. Вдвоём они как-нибудь поднимут малыша на ноги. Только можно разве в деревне утаить что?! Как только мальчик потопал по земле своими ножками, так к нему и приклеилось прозвище Немец.

Хотя сам он никак не походил на арийца. Скорее, черты его лица тяготели к монголоидному типу…

Отчего же сейчас вспомнился этот художник?

От его картин пахло яблоками.

…Звон колокольчика бил по мозгам.

Айгуль поспешно вошла в кабинет Ахсана Ренатовича. Колёсико его кресла застряло за ножкой стола, и он силился высвободить его. Да, его здорово шарахнуло инсультом. Вначале не было никакой надежды, что выживет. Но нет, выкарабкался, можно сказать, из могилы. Но после этого сильно переменился и внешне, и характером. Что и говорить, нынче это заболевание популярно – только и слышишь: у этого инсульт, у того инсульт. Упаси боже!

Айгуль салфеткой вытерла рот Ахсана Ренатовича, поправила ему волосы. Широкий рукав шёлкового платья соскользнул с плеча, её белые, пухлые руки мелькали перед самым носом мужа. Ахсан Ренатович что-то невнятно пробормотал. Он хотел что-то сказать…

…В мастерской слева от входа находился диван. Напротив располагался длинный стол, а справа высился мольберт. Ещё дальше, прислонившись друг к другу, стояли картины в рамах. Много картин хранилось и в соседней комнате. Немец был то ли сюрреалистом, то ли авангардистом, кто его разберёт. Даже наши искусствоведы не понимали, что же такое он изображал на своих картинах. Самого Немца это вроде бы вообще не волновало. И кто из великих был понят и признан своей эпохой – Гоген, Ван Гог, Модильяни?..

Впрочем, всё же несколько человек по-настоящему верили в его талант. Одной из них была смуглолицая, уже в летах дама-искусствовед. Если уж заговорит она, то, увлёкшись, напрочь забывала о существовании внешнего мира, кроме себя, конечно. Да и Ахсана Ренатовича. Третьим был Шафигулла Кадим. Последней – она, Айгуль, которая, возможно, была единственным человеком, всей душой поверившей в дарование Немца, понимавшей его каким-то внутренним чутьём. Всё-таки в речах той словоохотливой дамы была едва уловимая примесь фальши, а Ахсан Ренатович, кажется, просто жалел своего друга. Даже у самого Шафигуллы Кадима вера в себя была ущербной, порой его глаза застывали в каком-то безысходном оцепенении – в такие минуты этого стареющего мальчика, этого непонятого художника хотелось погладить по голове…

Чем-то обеспокоен был Ахсан Ренатович. В это время он обычно дремал. Или, положив на колени, листал какую-нибудь книгу. В основном это были альбомы с цветными репродукциями.

Айгуль взглянула на картину, висевшую на стене кабинета. Изображённые на ней странные линии и мазки в зависимости от её душевного состояния читались по-разному. А вот сейчас, бросив взгляд на полотно, вздрогнула! Это была совершенно другая картина. Извилистая дорога обрывалась вдали и завершалась кругом, а линии, сплетаясь друг с другом, образовывали кольцо, в просвете которого сиял ослепительный мир! Светлый-пресветлый! Без конца и без краю!

Ахсан Ренатович снова что-то пробормотал.

– О чём ты говоришь?

– Б-б-ы… – Он пытался поднять руку. Айгуль поняла: ему, кажется, охота выйти на улицу. А у них во дворе, прямо за порогом начинался яблоневый сад.

Сторонясь людских глаз, встречаться в мастерской Немца задевало самолюбие Айгуль. После каждого свидания в душе оставался горький осадок. Ахсан Ренатович всё-таки солидный человек, занимающий высокий пост, самой Айгуль скоро стукнет тридцать, а они всё тайком да тайком… Однажды терпение у Айгуль лопнуло и она заявила:

– Ахсан! Я больше не могу так. Ты боишься посидеть со мной даже в кафе.

– Я же не могу разорваться надвое!

– А я больше не могу ходить в тайных любовницах. Это унизительно.

– Милая моя! Любовь таится в укромном месте. Её не выставляют напоказ перед всем миром.

Айгуль недовольно скривила губы:

– Не выставляют напоказ? Она что, гигиеническая прокладка? Вы, мужчины, только ради собственной прихоти заговариваете о любви. А я хочу с тобой под руку пойти в театр. Я ведь живой человек. Женщина. Но для тебя я лишь сосуд твоих желаний…

– Что это ты? Разве нам плохо вдвоём?

– Ты меня прекрасно понял!

Ахсан Ренатович долго сидел молча. Айгуль знала: перед тем как окончательно переселиться в загон старости мужчины делают попытку выпрыгнуть за его ограду. Спустя некоторое время они утихомириваются, вновь покорно подставляют голову под хомут и, смирившись с судьбой, возвращаются в прежнее стойло. Если супруга оказывается разумной женщиной, то она делает вид, будто не замечает этих любовных похождений, не скандалит, а лишь с усмешкой дожидается, когда её непутёвый муженёк вернётся и послушно уткнётся носом в привычное корыто.

Однако его жена Луиза Бариевна была не из таких. Она была вроде бы умной. Но терпения у неё ни на что не хватало. Слишком ревновала мужа. Луиза Бариевна на несколько лет была старше своего мужа, а к женщинам паутина старости льнёт раньше… Было время, когда Луиза Бариевна крепко держала Ахсана Ренатовича в своих руках. Отец её работал тогда в обкоме! Ахсан, сельский паренёк, только что окончивший университет, понравился ей с первого взгляда. И она женила его на себе! Да, женила – квартира принадлежала ей, куплена была её отцом, и будущее новоиспечённого муженька зависело от неё. Исполнительный и послушный парень Ахсан имел породистую внешность, правда его деревенское происхождение то и дело давало о себе знать. Но это было поправимо.

«Я из тебя человека сделала!» – кричала Луиза Бариевна в гневе. Чем старше становилась, тем чаще она находила повод для скандалов.

Но кому же понравится, когда тебя постоянно клюют в темечко? Ахсан Ренатович был уже далеко не деревенским простачком. Частые же напоминания жены о его прошлом вызывали только неприязнь и раздражение. Тесть к тому времени состарился и, как говорится, вышел в тираж. Его поддержка и помощь в продвижении по карьерной лестнице давно позабыты. Разве своего высокого положения Ахсан Ренатович не добился своим трудом, усердием и упорством? Хотя супруга запальчиво отстаивала роль отца, но его помощь на старте карьеры со временем стала казаться Ахсану Ренатовичу весьма незначительной.

Однажды в кабинет Айгуль (у неё был уже собственный кабинет) вошла полноватая, круглолицая женщина с горящими глазами.

– Это ты, потаскушка? – спросила она чинным голосом, сверив личность соперницы по фотокарточке в руке. Видать, портретиком Айгуль снабдил её какой-то доброжелатель.

На подобный вопрос нельзя ответить ни «да», ни «нет». Впрочем, Луиза Бариевна не нуждалась в ответе. Она шагнула к Айгуль и больно схватила её повыше локтя. Пальцы у неё – клешни! Айгуль успела заметить только покрытую тёмными пятнами кисть её руки и громко вскрикнула, а из глаз брызнули слёзы. Другой рукой Луиза Бариевна наградила любовницу мужа увесистой пощёчиной и молча вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь.

После этого Ахсан Ренатович дней десять на работе не появлялся. Говорили, будто был на больничном из-за простуды. Однако, когда наконец появился, под глазами угадывалась подозрительная желтизна.

Айгуль уволилась. По собственному желанию.

На белом свете тем временем закипала весна. Неудержимо новая жизнь зарождалась! Айгуль поняла: со старой нужно прощаться.

Она решила некоторое время побыть отшельницей в своей квартире, дабы прийти в себя. Каждое утро Айгуль, словно собираясь на работу, красилась и наряжалась, а затем усаживалась в кресло возле окна с книгой в руках. К чтению художественной литературы она приохотилась ещё с детства. На исходе десятого дня в дверь робко постучались…

Отбросив в сторону книгу, Айгуль стремглав подбежала к двери: «Он! Конечно, он!» Тем не менее, успела набросить на лицо завесу равнодушия. Ахсан Ренатович нетерпеливо обнял её. Даже не поздоровавшись, прошептал на ухо:

– Давай одевайся!

Айгуль отстранилась. Лицо Ахсана Ренатовича помрачнело, подбородок заострился и выдался вперёд:

– Поехали! У меня для тебя – сюрприз.

В нос будто пахнуло яблочным ароматом. Айгуль хорошо знала своего Ахсана – тут главное не переборщить! Схватила плащик с вешалки…

Ахсан Ренатович вёл машину молча.

– Мы развелись с Луизой… – вымолвил он спустя некоторое время.

Айгуль не отозвалась.

– Я ушёл с работы, – сказал он, когда уже выезжали из города.

Айгуль не раскрыла рта.

Снова довольно долго ехали в безмолвии. Наконец Айгуль заговорила:

– Куда мы едем?

Ахсан Ренатович рассмеялся, правой рукой притянул Айгуль к себе.

– Словно гора с плеч… – признался он. – Я сегодня счастлив, понимаешь ты это, моя милая Айгуль!

Недалеко от границы с самарскими землями, свернув с большой дороги, он направил машину в сторону маленькой деревни в низине. На окраине деревни они оказались в огромном яблоневом саду, раскинувшемся на склоне холма. На вершине красовался двухэтажный, внушительных размеров коттедж.

– Этот дом наш, – объяснял Ахсан Ренатович. – Яблоневый сад тоже наш. Здесь ты хозяйка!

Айгуль окинула взором выстроившиеся стройными рядами яблони. Словно девушки в белых ичигах и зелёных платках собрались идти за водой на речку, что пересекала низину. Ветви усыпаны набухшими бутонами, через несколько дней сад окутается белой пеной, а спустя два-три месяца, вплывая в окна нового дома, аромат яблок разбередит всю душу. О боже, неужели счастливая жизнь так близка?!

Из двери выбежала пожилая женщина в белом платке.

– Здравствуйте, с приездом! – протянув обе руки, поздоровалась она. – Давно ждём.

– Это тётя Марфа! – Ахсан Ренатович добродушно похлопал её по плечу. – Помощница тебе по хозяйству. В таком доме дел невпроворот. У неё и сын будет нашим помощником. Сергей здесь, тётя Марфа?

– Здесь… – Она махнула рукой в сторону сада. – Целый день с яблонями возится.

– Немой он, – объяснил Ахсан Ренатович. – Когда колхоз развалился, остался без работы и впал в депрессию. А так он работящий парень. Любое дело спорится в его руках. На том конце сада есть летний домик, наверное, там он.

– Спасибо тебе, Ахсан-сынок, – сказала тётя Марфа. – Пойдёмте, чай заварен, стол накрыт…

Широко раскинув руки, будто желая объять весь яблоневый сад, Айгуль всей грудью вдохнула свежий весенний воздух.

…Когда она покатила коляску к двери, Ахсан Ренатович, нервно начал бормотать, брызжа слюной и рукой указывая под стол. Айгуль нагнулась… а там врассыпную лежали фотокарточки из её девичьего альбома. Опустившись на колени, она начала собирать их. Но вдруг отдёрнула руку, будто обожглась. На самом видном месте – её разорванный надвое снимок, где она загадочно улыбается, распустив волосы и выставив обнажённое плечо. Это было та самая фотокарточка, принесённая Луизой Бариевной в тот злополучный день. Ахсан Ренатович с потемневшим от гнева лицом пытался вскрикнуть, указывая на разорванную фотографию пальцем, только голос его не слушался. Айгуль спрятала разорванные части карточки в карман халата и выпрямилась.

– Отчего ты взъярился? – сказала она холодно. – Оттого что это та самая фотографии, копию которой получила твоя супруга от доброжелателя? Если бы твоей жене не пришла анонимка с этой фотографией, ты же и не подумалб о разводе! Только этот скандал и вывел тебя из летаргического сна.

Как маленький ребёнок, уткнувшись лицом в ладони, Ахсан Ренатович заплакал.

– Хватит тут… – Айгуль резко развернула коляску к двери. Ахсан Ренатович, потеряв равновесие, упал на пол.

– Ах ты, моё наказание! – Айгуль усадила его обратно.

Выехали в сад. И запах яблок, словно желая заполнить собой всю вселенную, плыл густой волной к горизонту и возвращался обратно.

Из-за деревьев, катя впереди себя тележку, полную яблок, вышел Сергей и, заметив хозяев, с улыбкой склонил голову. Направившегося в сторону летнего домика парня Айгуль проводила взглядом. Он до пояса был обнажён, при каждом шаге на его загорелой спине играли мускулы, это было заметно даже издали… В прошлом году тётя Марфа умерла и осиротевший парень показался Айгуль очень несчастным.

После обеда Айгуль уложила Ахсана Ренатовича спать и, хмелея от яблочного духа, долго бродила средь яблонь. Хотя уже осень дохнула холодком, но солнце всё ещё припекало. Сама того не замечая, она оказалась перед летним домиком. Немного поколебавшись, прошла внутрь. В доме высились горы ящиков с яблоками, видимо, их не успели увезти в районный центр, где работал цех по производству соков, принадлежавший Айгуль. Неубранная постель Сергея была уставлена ящиками. Бедняжка! Где он пропадает?..

На выходе Айгуль взяла из ящика у двери спелое, наливное яблоко. Прищурившись, она протянула его к солнцу. В самой сердцевине прозрачного плода обосновался крошечный червячок. Удобно устроился, парень! Айгуль размахнулась было, чтобы выбросить червивое яблоко, но передумала. Что такого?! В натуральном яблоке вполне естественен червячок. Это же безвредное и, в принципе, созданное Богом существо…

И Айгуль вонзила свои белые зубы в сочную мякоть яблока.

В КОНЮШНЕ пахло свежескошенным сеном и конским каштаном. Ахияр полной грудью вдохнул парной, терпкий воздух и на душе его сделалось тепло и радостно. Признав хозяина, зафыркала в стойле лошадь. Ахияр запустил заскорузлые пальцы в густую гриву её, погладил и неожиданно рассмеялся. Алла (такое странное имя носила кобыла), кажется, понимала его радость и в знак любви и преданности прикоснулась мягкими, влажными губами к небритой щеке хозяина.

Ахияр заглянул в большие, умные глаза Аллы, их взгляды встретились. Мужчина почувствовал в груди какой-то необъяснимый прилив нежности. Теперь, наверное, во всём мире для него не существовало другого, более дорогого и понимающего друга, чем эта кобыла…

Не только в Тиресле, родном селе Ахияра, – везде, где обитают татары-мишари, исконно бытует особое отношение к лошадям. (К слову, название села Тиресле произошло не от слова «тирес» – «навоз», коим удобряют землю, а от обидного прозвища «упёртый», прилепившегося к местному населению за крайне неуступчивый и упрямый нрав.) В тридцатые годы, когда сельчан насильно загоняли в колхозы, с виду суровые, как мордва, и упрямые, как чуваши, тиреслинские мужчины навзрыд плакали, расставаясь со своими гнедыми и пегими кобылами, резвыми рысаками и терпеливыми тяжеловозами, в которых они души не чаяли. Вынужденные своими руками отдавать на общее пользование ещё и сбрую с упряжью, отличавшуюся богатым убранством и особым щегольством, они убивались с горя. Джигит без коня, что птица без крыла! Тогда многие, разочаровавшись в новой власти, махнули рукой и разбрелись на все четыре стороны. Большинство вроде бы направилось в сторону Москвы, а уж там кто устроился дворником, кто – грузчиком на вокзале… Бывшие земледельцы и скотоводы не чурались никакой черновой работы. Впрочем, вряд ли у них был иной выбор. В России любой тяжёлый труд существовал, будто только для татар. Их с удовольствием брали в лашманы, шахтёры, грузчики, бурлаки, камнетёсы…

В Тиресле издавна, как во всех настоящих мишарских селениях, содержали коней на забой (на зиму каждая семья запасалась кониной). Однако по мере того, как крепла советская власть и всё большим числом налогов облагалось население, когда следовало платить даже за яблони, сельчане понемногу перестали заготавливать на зиму не только конину, но и баранину. В войну слово «мясо» почти забылось, деревенский люд, как мог, пробавлялся картошкой, лебедой… Со временем забылись и рецепты приготовления знаменитой конской колбасы «казылык» и множества других яств из конины. Позднее, в годы так называемого «застоя», у сельчан дела понемногу пошли на лад, а тиреслинские мужчины, вооружившись пилами и топорами, пошли на шабашку в русские деревни. Они поднимали дома, коровники и свинарники, строили много и неплохо зарабатывали. Глубокой осенью шабашники возвращались домой, ведя под уздцы лошадей. Причём о лошадях договаривались с заказчиком заранее. Настоящий мишарин никогда не брался за дело, если на заработанные деньги не мог купить коня.

Рано или поздно всё возвращается на круги своя. В настоящее время в каждом дворе можно услышать лошадиное ржание. Пацаны, как прежде, выводят лошадей на ночное, разводя на опушках леса яркие костры. Это ли не настоящее счастье, когда слышишь простое конское ржание среди свежих молодых трав. Понятное дело, на добром выпасе твои лошади! Жизнь, значит, удалась, и душа мишарина в ладу с самим собой.

Ахияр тоже вернулся с шабашки со своей лошадью. В селе Урда на пермской земле (там строил коровник) он долго выбирал лошадь и не ошибся. Несмотря на своё необычное имя – Алла, лошадь оказалась на редкость умной, с покладистым норовом. Ахияр весь год терпеливо и любовно возился с ней, приучая к упряжке. Сам смастерил лёгкую и прочную телегу, изготовил дугу, а за сбруёй не поленился съездить в Казань.

В деревне Ахияра недолюбливали. Жил он замкнуто, ни с кем не заговаривал, здоровался лишь кивком головы. Заслышав кличку его кобылы, старухи испуганно поплёвывали через плечо, а молодухи удивлённо всплескивали руками и хлопали себя по бокам. («Алла» – в переводе с татарского «Бог». Только ударение на последнем слоге.) Мужики тоже в первое время скалили зубы. Кобылу одарили этим именем ещё там, в Пермской области. Видать, её хозяин был без ума от Аллы Пугачёвой. Хоть кличку кобылы следовало произносить с ударением на первом слоге, да разве татары будут считаться с законами русского языка?

Ахияра не трогали старушечьи пересуды, язык-то у них без костей. Только однажды больно резануло слух, когда местный деревенский придурок Дерми прилюдно, у сельмага сболтнул: «Ахияр свою Аллу возил к жеребцу», делая ударение на последнем слоге. Прозвучало просто кощунственно! Ахияр не терпел богохульства, но на каждый роток не накинешь платок. После этого случая он пробовал дать кобыле другую кличку. Однако лошадь даже не оглядывалась на хозяина, пока её не окликали прежним именем. Верно говорят: домашние животные по характеру весьма похожи на своих хозяев. Вот и Алла в упрямстве не уступала Ахияру.

От лёгкого толчка ногой дверь полутёмной конюшни приоткрылась. Прикрыв глаза от яркого солнечного света, Ахияр вышел во двор и по мягкому ковру из зелёной лапчатки прошёл в дом. Голод напомнил о себе. Усевшись за стол, Ахияр очистил от кожуры увесистую головку лука, посыпал её крупинками соли, положил на ломоть хлеба, с хрустом откусил и с аппетитом стал жевать.

Взгляд его упал на паутину в переднем углу, где отчаянно жужжала муха, пытаясь вырваться из цепкого плена, но чем сильнее она билась, тем больше запутывалась. Ахияр безучастно наблюдал за этой схваткой между жизнью и смертью. Вставая из-за стола, задел ногой пустые, слабо звякнувшие бутылки.

Он повалился на неубранную постель у печки, чуть взбив засаленную подушку.

С тех пор как от него ушла жена, всё валилось из рук. Впрочем, этого следовало ожидать с самого начала. Подобная история происходила не с ним одним. Трудоспособные мужчины села Тиресле большую часть года работали на стороне, попросту говоря, нанимались строителями в русских деревнях. Некоторые сходились там с одинокими женщинами и жили по-семейному. А потом появлялись дети. Но мужчины не забывали о своей прежней семье. Ежемесячно посылали домой денежные переводы, навещали домочадцев, когда надо было сажать или убирать картошку. Да и зиму они проводили под боком своей благоверной. А русская жена где-то на стороне вроде бы и в счёт не шла. Случалось, что молодые неженатые парни сходились да потом так и не расставались с якобы временными жёнами. На поверку выходило, что в их числе оказывались самые видные, рослые и красивые джигиты села.

Ахияр тоже сошёлся с одной в деревне Урда – медсестрой по имени Валя. Ах, до чего же жарки объятия русской женщины! Ахияр как в омут головой окунулся. Бывало, в пять утра, идя на работу, расшибал спросонок лоб о встречные столбы.

– Давай поженимся, – однажды предложила Валентина. – Бросишь эту чёртову шабашку, уйдёшь из бригады, вон и Пётр Степанович обещает посадить тебя за баранку. Погляди на себя – кожа да кости! Разве нормальный человек должен так жилы рвать… Поженимся – заживём по-человечески.

К тому времени Ахияр уже похоронил родителей, так что никто осуждающе не ворчал по поводу русской невестки, да и в родном селе не было зазнобушки, ждущей его возвращения. На предложение Валентины он ответил согласием, хотя сильного душевного влечения к ней не испытывал.

– Но жить поедем к нам, – выдвинул он своё условие. – Не брошу отчий дом, там у меня такие хоромы!..

– Поедем, поедем, – поспешила успокоить его Валя. – Коль мы любим друг друга, нам везде будет хорошо.

Ахияр тогда обрадовался тому, что она не перечит его словам. Крепко обнял её пышное тело и долго лежал, вдыхая терпкий запах женской плоти.

Свадьбу справили шумную и многолюдную. «Пускай кумушки не судачат по углам, почему, дескать, в мужья выбрала татарина, вот и погуляем от души», – твёдо заявила Валя. На свадьбу пришёл и Пётр Степанович. Как самого дорогого гостя усадили его во главе стола. Он же произнёс и первый тост, очень хвалил Валю, не позабыл отметить и Ахияра: «Такие парни, как Саша, нам очень нужны. Пусть детишек будет полон дом, а для колхоза подрастёт новая рабочая смена». В довершение своих добрых пожеланий от имени колхоза подарил молодожёнам двух розовых поросят.

Хотя и договаривались обосноваться в родном селе Ахияра, но быстро тронуться с насиженного места не удалось. Да и чем там заняться? Постоянной работы никакой, за подённый труд же платили сущие копейки. «Вот подкопим деньжат, тогда и поедем, – решил Ахияр про себя. – С деньгами везде проживёшь».

После свадьбы он не вернулся в свою бригаду, устроился шофёром в колхозе. Зарплата приличная, к тому же кое-что «прилипало» ко дну кузова. А потом у них родился мальчик. Ахияр хотел назвать сына Тимуром, но Валя ни за что не соглашалась. Она не дала ему и рта раскрыть и предложила сама: «Назовём сына Петром! В честь Петра Степановича… Да и председателю будет приятно, авось, согласится стать его крёстным. Надо уметь жить, Саша…» Ахияр смолчал, почти привыкший к тому, что последнее слово Валя всегда оставляла за собой. Хотя, по его мысли, имя Тимур должно было устроить их обоих – мало ли татар и русских нынче нарекают детей этим именем… «Вот вернёмся домой, там и переименую, – успокаивал он себя. – Тогда и Валя не станет артачиться».

Маленький Петя уже как чертёнок носился по дому, а Валя ни разу не заговорила об отъезде. Мало того, она затеяла покупку нового дома, только что построенного односельчанами Урды. Вся в хлопотах и заботах, Валя каждый день бегала к Петру Степановичу… В последнее время с крёстным Пети они стали такими друзьями, ну просто не разлей вода, о чём-то шептались, договаривались. Председатель теперь и сам частенько наведывался к ним, прихватив крестнику в подарок то рубашку, то штанишки. Против такой заботы и слова поперёк не скажешь, и Ахияр не стал возражать, когда сына крестили. Он вообще не обращал внимания на такие пустяки. Как говорится, если к приходу мужа обед готов, чего ещё желать.

Так он думал… Но со временем привычка Вали делать всё по-своему, вопреки мнению мужа, начала его раздражать. А раздражение, годами копившееся, постепенно превращалось в обозлённость. Всё чаще вспоминал Ахияр слова покойной матери: «Уж лучше в полымя войти, чем в примаки пойти».

Теперь он редко виделся с односельчанами, работавшими в Урде. Это тоже исподволь бередило душу. Однажды Ахияр решил навестить их. В выходной день он прихватил с собой тряпичный мешок с двумя «белоголовками» и направился к землякам. Встретили его радушно. От души посидели тогда, а Ахияр вдоволь наговорился на родном языке. Слегка захмелевший старик Али – белая кость в бригаде, который не брался за грубую плотницкую работу, а делал только рамы и двери, – негромко, дрожащим голосом затянул народную песню:

 
Отпустил коня я в поле,
Чтоб зелёну-травку рвать;
Сам помру, но песнь оставлю
Твою душу колебать…
 

Глаза Ахияра увлажнились, из горла вырвался сдавленный вскрик… Вот помрёт он, а после него и слова не останется. Даже имени… В Урде все кличут его Сашей.

– Пётр Степанович что-то зачастил к вам, – повернулся к нему бригадир Рафаким. – Видно, нашёл общий язык с твоей Валей…

Ахияр смотрел на бригадира, на лице которого блуждала ухмылка, и ждал продолжения разговора. Однако Рафаким, кажется, не собирался попусту лясы точить, он коротко взглянул на часы:

– Пора на боковую, завтра по календарю русского праздника нету…

Слова Рафакима показались Ахияру обидными, он помрачнел и тоже засобирался домой.

– Где ты мотаешься?! – зло пробурчала жена, но тут же осеклась, встретив свирепый взгляд мужа. Валентина была умной женщиной и точно знала, когда можно брать лаской, а когда таской, то есть накатом. Ещё неизвестно ведь, чего ждать от этого молчуна-татарина, если ненароком наступить на его больную мозоль…

– Всё, едем в мою родную деревню! – грубо отрезал Ахияр.

– Ладно, ладно, – поспешила согласиться жена. Ничего, авось наутро встанет и как миленький пойдёт на работу, подумалось ей. Но утром Ахияр встал, выпил полный ковш холодной воды, а потом вернулся и опять лёг. Валя оцепенела, заметив его перекошенное от злости лицо.

– Баста! – рыкнул муж. – На работу больше ни ногой, надо собираться, едем…

Жена пыталась отговорить его: плакала, умоляла, скандалила, но безрезультатно. Ахияр твёрдо стоял на своём.

Упрямый мишарин потихоньку стал собираться в путь. Вечером его вызвали в правление – к Петру Степановичу.

– Кум, да ты, оказывается, надумал бросить нас, – завёл разговор председатель. – Подумай всё-таки хорошенько, взвесь. У вас ведь там безработица, сам посуди, ваши мужики сюда едут, чтоб подзаработать. И чего не хватает? Живёшь тут, понимаешь, как у Христа за пазухой. Хочешь, завтра же снабженцем назначу? По разным командировкам будешь ездить, мир повидаешь…

Однако Ахияр недаром слыл тиреслинским парнем. У них уж если что втемяшится – не переубедишь. Дошло это и до кума. Поморщившись, он махнул рукой и в сердцах бросил: «Дурак!» Мол, сколько волка ни корми…

Деваться некуда, пришлось Валентине смириться и последовать за мужем. Погрузив домашний скарб и нехитрые пожитки в председательскую машину, двинулись в городок Верещагино – на железнодорожную станцию. А оттуда тряские вагоны соликамского поезда, постанывая, тронулись в путь и покатили в родную сторону.