Текст книги "Литература русского зарубежья (1920-1990). Учебное пособие"

В ноябре 1920 г. Дмитрий Сергеевич Мережковский (1865–1941) вместе с З.Н. Гиппиус поселяется во Франции. Уже в скором времени он становится одной из центральных фигур в литературной, культурной и общественно-политической жизни русской диаспоры. С самого начала своего эмигрантского бытия писатель занимает непримиримую антибольшевистскую позицию. Так, 16 декабря 1920 г. в Зале научных обществ Мережковский выступает с лекцией «Большевизм, Европа и Россия», в которой идет речь о лжи и жестокости большевиков. Вся последующая его жизнь проходит под знаком борьбы с Советами. Что касается литературной деятельности, то у Мережковского словно открывается второе дыхание. Многие современники отмечают новый творческий подъем писателя, вступившего, в их представлении, в наиболее зрелую фазу своего творчества. В частности, В. Злобин, многолетний секретарь и друг Мережковских, в статье «З.Н. Гиппиус. Ее судьба» пишет об этом так: «Его расцвет, пышный и неожиданный, уже после бегства из России, длится около пятнадцати лет, приблизительно между 1920 и 1935 годами»¹. В целом же литературная деятельность Мережковского в эмиграции охватывает период в двадцать лет – немногим меньше, чем на родине.

Главным литературным занятием основателя «нового религиозного сознания» остается создание историко-философских произведений, которые по-прежнему вызывают у критики противоречивые отклики. Тем не менее Мережковский – один из самых популярных русских писателей на Западе и наиболее вероятный претендент на Нобелевскую премию. Имеющиеся негативные оценки его творчества во многом обусловлены специфическими особенностями личности Мережковского, но преимущественно – его политическими взглядами. Непросто было Мережковскому найти такой орган печати, где можно было бы без серьезных проблем публиковать свои произведения. Редакторы ждали от него в первую очередь художественных текстов, причем без особой политической злободневности (исключением была, пожалуй, лишь газета «Возрождение»). Очень непростыми были и отношения с братьями-писателями. «И все же без салона Мережковских, без его книг и статей, без Религиозно-философских собраний и “Зеленой лампы” нельзя представить не только литературный Петербург начала века, но и русский литературный Париж меж двумя войнами»².

Нельзя утверждать, что все претензии, предъявляемые Мережковскому, являются необоснованными. Не случайно большинство из современных ему критиков приходят к мнению, что выходящие из-под его пера произведения признать художественными зачастую невозможно.

Об этом, в частности, говорит В.С. Варшавский, характеризуя в своем докладе в «Зеленой лампе» специфические особенности «Атлантиды» Мережковского: «Мы можем радоваться, что одна из первых книг, проникнутых каким-то новым виденьем истории, написана русским писателем. <… > Каждый, кто испытывает беспокойство перед апокалипсическими знаменьями, являющимися в наши дни, должен прочесть эту книгу, проникнутую независимо от своих литературных достоинств несомненно настоящим пророческим жаром и могущим заставить человека хотя бы на мгновение очнуться от того почти лунатического состояния, в котором обыкновенно живет большинство людей»³. Сказанное в полной мере характеризует все книги Мережковского, в которых своеобразно выразилась его принадлежность к религиозно-философской культуре – важной части русского художественного сознания первой половины ХХ в.

Мережковскому, как уже отмечалось выше, непросто было печататься в эмигрантской периодике. К примеру, он изредка публиковался в «Звене» и в «Последних новостях»; но не мог, несмотря на приглашение редактора (П.Б. Струве), выступать в «Возрождении», поскольку в этой газете участвовали И.А. Ильин и В.В. Шульгин, люди политически ему чуждые. В 20-е годы Мережковский печатается в молодежных журналах «Новый дом» (1926–1927) и «Новый корабль» (1927–1928), в которых к нему и к Гиппиус отнеслись с большим уважением; однако эти издания оказались недолговечными. В 30-е годы он сотрудничает с «Числами» (1930–1934). Были попытки (и довольно успешные) организовать собственное периодическое издание. Так, в 1934 г. Мережковский совместно с Д. Философовым издает журнал «Меч» (первый отвечал за «парижскую» группу, второй – за «варшавскую»), где ему удается опубликовать четыре статьи. К сожалению, вскоре из-за возникших разногласий «парижская» группа отказалась от участия в журнале. В 1936 г. Мережковский становится соредактором «Иллюстрированной России», но печататься самому в ней было проблематично: издание ориентировалось на широкого и малопритязательного читателя.

Первым крупным прозаическим произведением, написанным Мережковским в эмиграции, стал роман «Рождение богов: Тутанкамон на Крите», который был издан в Праге в 1925 г. До этого он уже целиком публиковался в «Современных записках» (1924. № 21, 22). В течение нескольких последующих лет роман издается в переводе на основные европейские языки. Критика единодушно отметила традиционность данного текста, подчеркнув сильные и слабые его стороны: «…новый роман Мережковского отличается обычными качествами и недостатками этого крупного писателя. <…> Удивляешься дару исторического проникновения, пластичности описаний, прекрасному языку, но коробит желание писателя подогнать историю к предвзятой религиозной идее»⁴.

Действительно, в «Тутанкамоне» выразилась основная особенность романистики Мережковского: прошлое приобретает значимость и вызывает интерес не само по себе, а в тесной связи с современностью. Вне зависимости от того, в какое время и где разворачиваются события, писателя волнует прежде всего то, что напрямую или косвенно связано с христианством. В этом смысле можно говорить о некоем вневременном христианстве в прозе Мережковского.

В романе «Тутанкамон на Крите» «завязывается трагическая коллизия, являющаяся основною темою творчества Д.С. Мережковского – борьба Христа и Антихриста… <…> Тема «Тутанкамона» именно «рождение богов» – выделение из космической религии – истины о Боге-Жертве, Боге-Искупителе, пророческой мечты о Христе… <…> Раскол, прорыв благополучно утвержденного религиозного сознания критян – основная мысль Мережковского»⁵. Роман «Рождение богов: Тутанкамон на Крите» – первая часть так называемой «восточной дилогии». Вторая ее часть – роман «Мессия», изданный в Париже в 1928 г. И это произведение вызвало дискуссию. К примеру, Г. Адамович задавался риторическим вопросом: «Исторический роман? Нет, потому что написан он языком, лишенным всякой условности, всякой исторической стилизации. Древние египтяне изъясняются в нем как какие-нибудь тульские мещане»⁶.

Прозе Мережковского, при всем ее своеобразии и многообразии, присущи и общие черты, главная из которых – стремление к циклизации. Последнее выразилось, в частности, в создании ряда трилогий. Так, первая трилогия, написанная в эмиграции, «Тайна Трех» состоит из следующих книг: «Тайна трех: Египет и Вавилон» (Прага, 1925), «Тайна Запада: Атлантида – Европа» (Белград, 1930) и «Иисус Неизвестный» (Белград, 1932–1934). Романы эти объединяет общая идея преодоления разрыва между христианским и нехристианским миром, другими словами – идея объединения всего человечества. Многие критики выделяют эту трилогию, считая ее своеобразной точкой отсчета всего последующего творчества писателя. В «Тайне Трех», по мнению В. Злобина, осуществлен «совершенный синтез, найденный Мережковским, прошедшим через метафизику двойственности»⁷.

Трилогия, которую и сам писатель считал главным своим трудом, посвящена судьбе современной цивилизации, пришедшей на смену цивилизации Атлантиды, которая погибла в результате потопа. Египет и Вавилон – ее начало. Именно в таком контексте особый смысл приобретает эпиграф к первому роману трилогии: «Слава Пресвятой Троице! Слава Отцу, Сыну и Духу! Слава Божественному Трилистнику!».

Произведение пронизано апокалипсическим настроением. По мнению Мережковского, вина исторической Церкви состоит в том, что она не способна прислушаться к знаку, вести из прошлого. И по этой причине в настоящее время она не в силах ни поддерживать, ни тем более вселять веру в людей: «…для стоящих на Ней (Скале = Церкви. – Н.Н.) уже безразлично, что земля проваливается и мир погибает. <… >…для меня не безразлично, что мир погибает»⁸. Прошлое и настоящее различаются, таким образом, в вопросе понимания сути веры: «Для древних религия есть общее дело, безбожие – частное, а для нас, наоборот, общее дело есть безбожие, а религия – частное»⁹. Этим характерным сравнением писатель четко обозначает главную проблему духовного существования человека и общества в ХХ столетии.

В романе «Тайна трех: Египет и Вавилон» (1925) содержится немало литературных аллюзий и реминисценций. Примечателен, к примеру, образ «оловянной пуговицы», которой подобен глаз современного человека, что не позволяет ему увидеть солнце (свет Истины). Связь времен, утверждаемая Мережковским в трилогии, осуществляется в метафизической плоскости. Дохристианский миф, говорит он, находится под оболочкой, за которой скрывается мистерия («Истина мифа – в мистерии; тайна его – в таинстве»). Писатель убежден, что главное в любой религии – «то, что связывает, скрепляет людей в общество», и в этом смысле «нет ложных богов – все боги истинны»¹⁰. Во всех прошлых богах (Озирисе египетском, Таммузе вавилонском и т. д.) «есть тень будущего, а тело во Христе». Эти слова, используемые Мережковским, принадлежат апостолу Павлу (Колос. II, 17); в свою очередь, подробное рассмотрение культур прошлого (критской, эгейской и египетской) производится для того, чтобы утвердить идею новой экуменической церкви, которая и объединит в будущем все человечество.

В этом произведении, названном самим писателем «путеводным дневником», особое значение придается полу, который «есть первое, изначальное, кровно-телесное осязание Бога Триединого»¹¹. Отсюда и неприятие Мережковским идей христианства и буддизма. Отметим, что некоторые суждения автора «Египта и Вавилона» звучат не только современно, но и злободневно: «Троична, наконец, и вся мировая Эволюция: два противоположных процесса – Интеграция и Дифференциация – соединяются в единый процесс Эволюции»¹². Одна из подглавок романа, многозначительно названная «Письмо в бутылке», адресована будущим поколениям; именно их писатель предупреждает об опасности революции и безверия.

Эта книга и в самом деле воспринимается как роман-предупреждение. Мережковский пророчески говорит об опасности войны, отмечая, что все развитие человечества так или иначе связано с усовершенствованием орудий убийства. По мнению автора, путь «от Гильгамеша к Илиаде», пройденный в свое время человечеством, есть путь к «падению», а между тем «не война, не убийство – цель его, а любовь и жизнь бесконечная»¹³. Мережковский предлагает свой путь к совершенству, в основе которого – идея андрогинизма («Бог – Он и Она вместе, Муже-женщина»). Без понимания и приятия этой идеи, считает писатель, ни частные, ни всеобщие проблемы жизни людей не будут решены.

Обобщим вышесказанное. В романе «Тайна трех: Египет и Вавилон» утверждается концепция Третьего Завета, ставшая краеугольным камнем всех философско-религиозных построений Мережковского. «Три Завета, три любви, – пишет он, – захватывают мир, одна за другой, одна глубже другой: глубока любовь Отца, а любовь Сына глубже; глубока любовь Сына, а еще глубже любовь Матери. <… > Два Завета, Первый и Второй, противоборствуют в себе, но в Третьем – согласуются. Первый Завет – Отца, Второй – Сына, Третий – Духа – Матери. Так совершается Тайна Трех»¹⁴.

Второй роман трилогии – «Тайна Запада: Атлантида – Европа» (1930) – продолжает начатый в «Тайне трех» разговор о судьбе человечества. Это произведение также пронизано апокалипсическим настроением. Г. Адамович совершенно справедливо называет его «книгой о конце света». Особую популярность «Тайна Запада» приобретает в сороковые годы, когда над человечеством нависла реальная угроза самоистребления. Роман состоит из двух частей: «Бесполезное предисловие» и «I. Атлантида»; «II. Боги Атлантиды». «Бесполезное предисловие», по мнению М. Алданова, «относится по силе и блеску выражения к самым замечательным частям книги»¹⁵. «Бесполезным» оно было названо Мережковским потому, что, на его взгляд, «после вчерашней войны и, может быть, накануне завтрашней, говорить в сегодняшней Европе о войне – все равно что говорить о веревке в доме повешенного»¹⁶. Подчеркнем, об опасности новой мировой войны тогда писали многие, но предложенный ответ на эту угрозу: «Будем же строить Ковчег» – прозвучал только у Мережковского. Единственно истинным путем развития человечества писатель считает эволюцию, когда Святой Дух реализуется в ходе исторического процесса. Эта книга – о любви и жалости, о личностном и безликом, о мире и войне. Обо всем перечисленном повествует история Атлантиды, словно предостерегая человечество и ожидая от него покаяния («Если не покаетесь, все так же погибнете» – гласит один из двух эпиграфов романа. В качестве эпиграфа были использованы слова Христа из Евангелия от Луки).

Как и в первой части трилогии, но уже на другом историческом материале, Мережковский затрагивает проблемы пола, рассматривая их в контексте современной жизни. На его взгляд, Европа – современный Содом, место, где «похоть пылает огнем в крови, кровь льется на войне, как вода: вода и огонь соединяются в один вулканический взрыв – конец мира»¹⁷. Некоторые мысли-формулы писателя не могут не поразить и нынешнего читателя своей глубиной и актуальным звучанием: «Смысл любви надо искать не в том, как пол относится к роду, а в том, как он относится к личности»¹⁸. И если свершится «тайна воскресения», то свершится она «в тайне личности, восстанавляемой в первоначальной целости, двуполости…»¹⁹. В представлении Мережковского, Атланты – жители Атлантиды – были андрогинами, т. е. совершенными личностями.

Однако, возомнив себя Богами, они нарушили Божеский закон. В конечном счете Атлантида, погрязнув в пороках и войнах, гибнет от потопа. Современная Европа, воспринимаемая писателем как новая Атлантида, стоит на пороге катастрофы.

В заключительной главе «К Иисусу Неизвестному» Мережковский, имея в виду самого себя и своих единомышленников, пишет: «Люди без родины – духи без тела, блуждающие по миру, на страшную всемирность обреченные, может быть, видят уже то, чего еще не видят живущие в родинах – телах, – начало и конец всего, первые и последние судьбы мира, Атлантиду – Апокалипсис»²⁰. Спасение современного мира, убежден писатель, только во «Вселенской Единой Церкви». Таким образом, Мережковский придерживается телеологической концепции всемирного развития, согласно которой на земле рано или поздно должно наступить Царство Божие.

Завершает трилогию «Тайна Трех» роман «Иисус Неизвестный» (1932–1934). Критика сразу отметила, что две предыдущие книги – «Египет и Вавилон» и «Атлантида – Европа» – были лишь подступами к нему. К этому роману, по выражению Г. Адамовича, писатель шел «через все свои прежние построения и увлечения, издалека глядя в него, как в завершение и цель»²¹. Книга не была принята церковными кругами, посчитавшими, что ее автор, увлекшись апокрифами и аграфами, отошел от ортодоксальной патристики. Не понравилось христианской критике и чрезмерное внимание автора к человеческому началу в образе Христа. Светская же критика, проявив большую терпимость, стремилась показать одновременно и достоинства, и недостатки этого действительно незаурядного произведения. Так, по мнению А. Салтыкова, в романе «Иисус Неизвестный» осуществляется «сплав личного духовного опыта с духовным и историческим опытом ХХ столетия, попытка познающего чтения Евангелия, стремление видеть в Евангелиях биографию Христа»²². Для Б. Вышеславцева самое «главное достоинство книги Мережковского» заключается в том, что в ней происходит «интуитивное постижение скрытого смысла, разгадывание таинственного «Символа» веры, чтение метафизического шифра, разгадывание евангельских притч, каковыми в конце концов являются все слова и деяния Христа»²³.

Антиномичность идеи Мережковского в этом романе проявилась в том, что он старается «увидеть… не только Небесного, но и Земного Христа, узнать Его по плоти»²⁴. Для писателя, с одной стороны, Христос – воплощение ипостаси Троицы, а с другой – совершенный Человек на земле, гармонично совмещающий в себе мужское и женское начала. Христу-человеку известны сомнения и страдания; ведомо ему и что такое скука и тоска. Но есть в этом облике и Божественные черты: иногда от Иисуса веет «миром нездешним, как морозом».

В романе Мережковского центральной проблемой является проблема свободы выбора между добром и злом. Неправильный выбор или неспособность его сделать есть причина отсутствия в людях свободы и любви, без чего Царство Божие на земле, считает писатель, никогда не наступит. Несмотря на утопизм концепции Мережковского, не понять и не принять этический пафос и самый смысл основных ее положений, думается, просто невозможно, что делает рассматриваемое произведение и всю трилогию в целом интересным и полезным чтением и в наше время.

Мережковский известен и как автор биографических романов. Первым произведением, написанным в этом жанре, стал роман «Наполеон», изданный в Белграде в 1929 г. Обращение Мережковского к биографическому жанру не было, конечно, случайным. «Уже в трилогии “Христос и Антихрист”, – справедливо отмечает современный исследователь, – определился особый интерес писателя к великим историческим фигурам как живому воплощению и средоточию борьбы метаисторических начал»²⁵. Следовательно, роман «Наполеон» вполне укладывается в рамки биографической литературы так называемой «функциональной тенденции». Писатель определенно «сосредоточен на решении задачи, внеположенной биографии как таковой»; при этом «…жизнестроительный материал выступает инструментарием, средством в достижении историософско-проповеднических и политико-активистских целей»²⁶.

Необходимо также отметить, что книга Мережковского о Наполеоне преемственно связана с его исследованием «Л. Толстой и Достоевский» (1901–1902), полемично направленным, в частности, против «приземления» (А.Н. Николюкин) образа французского императора в романе «Война и мир». С другой стороны, для Мережковского Наполеон не есть совершенная личность, «человек будущего». В этом образе сочетаются аполлоновское и дионисийское начала. Автор, оставаясь и в данном произведении писателем-символистом, создает посредством образа Наполеона символ нехристианского человечества. По этой причине у Наполеона два лица – «ночное и дневное», и потому он – типичный человек Запада, существо, весьма напоминающее представителей титанической Атлантиды.

Не совсем обычно и построение романа. Мережковский использует композиционную модель, суть которой в том, что в первой части Наполеон характеризуется как человек, а во второй, заключительной, – хронологически последовательно воспроизводятся события всей его жизни. Использование такой модели привело к неминуемым повторам, но Мережковский допускает их сознательно, считая, что в одном случае фигура Наполеона освещается светом его личности, а в другом – светом истории. В полном соответствии с этим принципом и названы части: «Наполеон-человек» и «Жизнь Наполеона».

Как отмечалось ранее, обращение писателя к столь незаурядной личности не было случайным. И дело не только в упомянутой полемике с Л. Толстым. Все произведения Мережковского в жанре романизированных биографий посвящены исключительным, знаковым фигурам. Но причина, по которой писатель к ним обращается, не исчерпывается их значимостью в мировой истории. Они интересуют Мережковского во многом в зависимости от того, насколько их использование в произведении могло опредметить, сделать более конкретной и осязаемой его теорию Третьего Завета.

В романе «Наполеон» («детище “позднего” Мережковского») используемый «мистико-диалектический принцип позволяет писателю разрешить антиномию путем перехода в эсхатологическую перспективу, чему соответствует категория преобразовательности христианской мистерии в нехристианских культурных моделях»²⁷. Таким образом, в Наполеоне – символическом воплощении духа современной Европы – наряду с человекобожеским началом существует начало и богочеловеческое. Не случайно первая часть дилогии завершается восклицанием Мережковского: «Да, только узнав, что такое Сын Человеческий, люди узнают, что такое Наполеон-Человек»²⁸. Отсюда можно сделать и другой важный вывод, касающийся жанрового своеобразия и самого смысла романа: художественный домысел для Мережковского не актуален, ему важнее идеологизированная заданность. В этом смысле, наверное, можно утверждать, что все произведения крупной прозы, созданные Мережковским в эмиграции, представляют собою своеобразный разворот (множественную иллюстрацию) авторской монистической концепции.

Мережковский писал свой роман в постоянных раздумьях о России, о значении катастрофы 1917 г. Для него «революция – хаос. Силы ее бесконечно-разрушительны. Если дать ей волю, она разрушила бы человеческий космос до основания, до той “гладкой доски”, о которой поется в Интернационале»²⁹. В своей ненависти к большевизму писатель не удерживается и говорит от лица Наполеона: «Мне надо было победить в Москве». – «Без этого пожара (Москвы) я бы достиг всего»³⁰. Более того, видит в этом очередном претенденте на мировое господство не только «освободителя» России, но и единственно возможного защитника Старого Света: «Едет шагом, смотрит вдаль, на Восток, держит в руке обнаженную шпагу – сторожит. Что от кого? Европейцы не знают, – знают русские: святую Европу – от красного дьявола»³¹. Таким образом, смысл романа прочитывается в его обращенности к настоящему, в контексте апокалиптики Мережковского, которая составляла главное содержание всего его позднего религиозно-философского творчества.

Следующая трилогия Мережковского – «Лица святых от Иисуса к нам» – увидела свет во второй половине 1930-х годов. Ее составили следующие произведения житийного жанра: «Павел. Августин» (Берлин, 1936), «Франциск Ассизский» (Берлин, 1938) и «Жанна д’Арк» (Берлин, 1938). Самим заглавием трилогия сообщает о том, что является своего рода продолжением «Иисуса», но только на первый взгляд. На это обстоятельство указал Ю. Мандельштам: «При поверхностном чтении кажется, что Мережковский пишет всегда о том же, но внимательный читатель должен признать, что едва ли не в каждой новой книге Мережковский дает не то, что от него ожидаешь по предыдущим»³². Как всегда, возникли споры вокруг жанра нового произведения. Большинство критиков пришло к мнению, что, начиная с «Тутанкамона», Мережковский лишь создает очередные версии некоего синтетического жанра, в котором есть признаки и исторического романа, и философского, и романа-биографии, и романа-эссе.

«Лица святых от Иисуса к нам» открывают в позднем творчестве Мережковского серию агиографических трилогий. В последние годы жизни будут написаны еще две: «Реформаторы Церкви» (1937–1939) и «Испанские мистики» (закончены незадолго до смерти). И во всех трех трилогиях писатель остается верным себе: внешний мир, куда включены и главные объекты романов-биографий, интересует его лишь в той мере, в какой прошлая эпоха соотносима с настоящей, причем обе они лишь средство для проецирования будущего устройства человечества, в том его виде, в каком оно представлялось автору в его же религиозно-философской концепции.

Подобный подход к истории вызвал жесткое неприятие у ряда эмигрантских критиков. Особенно суров был отклик Г. Адамовича. Опровергая линию Мережковского («от Иисуса к нам»), он приходит к неутешительному выводу: «Всю свою жизнь рассуждая о христианстве, толкуя и дополняя его, он никогда не был увлечен или даже просто заинтересован его моральным содержанием…»³³. Мнение маститого критика, соратника и вечного оппонента Мережковского, представляется все же излишне категоричным. Думается, и эта трилогия, как, впрочем, и все написанное Мережковским в эмиграции, интересно и небесполезно для современного читателя, интересующегося религиозно-философской проблематикой и историей русской культуры первой половины ХХ в.

Дмитрий Сергеевич Мережковский умер 7 декабря 1941 г. Похоронили его на русском кладбище в Сен-Женевьев-де-Буа, недалеко от Парижа. Так завершилась земная жизнь писателя, уникального в умении воплотить в своих произведениях переживание истории «как вопроса, как события, которое еще не состоялось»³⁴. И в этом смысле он один из самых необычных и, несомненно, самых глубоких и талантливых русских писателей Серебряного века.

________________________________________________________________________

¹ Злобин В. З.Н. Гиппиус. Ее судьба // Российский литературоведческий журнал. 1994. № 5–6. С. 341.

² Коростелев О.А. Мережковский в эмиграции // Литературоведческий журнал. 2001. № 15. С. 3.

³ Цит. по: Пахмусс Т. «Зеленая лампа» в Париже // Литературное обозрение. 1996. № 2. С. 71–72.

⁴ См.: Литературная энциклопедия русского зарубежья (1918–1940). Т. 3. Ч. 2 / ИНИОН РАН. М., 1999. С. 164.

⁵ Там же. С. 165.

⁶ Там же. С. 170.

⁷ Там же. С. 166.

⁸ Мережковский Д.С. Собр. соч. Т. 3: Тайна Трех. М., 1999. С. 5.

⁹ Там же. С. 8.

¹⁰ Там же. С. 8, 16.

¹¹ Цит. по: Литературная энциклопедия русского зарубежья. Т. 3. С. 168.

¹² Мережковский Д.С. Собр. соч. Т. 3. С. 25.

¹³ Там же. С. 168.

¹⁴ Там же. С. 218.

¹⁵ См: Литературная энциклопедия русского зарубежья. Т. 3. С. 175.

¹⁶ Мережковский Д.С. Собр. соч. Т. 3. С. 221.

¹⁷ Там же. С. 369.

¹⁸ Там же. С. 459. На концепцию любви Мережковского в значительной мере повлияла теория эроса Вл. Соловьева.

¹⁹ Там же. С. 567.

²⁰ Там же. С. 575.

²¹ Цит. по: Коростелев О.А. Главная трилогия Д.С. Мережковского // Д.С. Мережковский. Собр. соч. Т. 3: Тайна трех. М., 1999. С. 605.

²² См.: Литературная энциклопедия русского зарубежья. Т. 3. С. 181.

²³ Там же.

²⁴ Мережковский Д.С. Собр. соч. Т. 1: Иисус Неизвестный. М., 1996. С. 34.

²⁵ Полонский В.В. Книга Мережковского «Наполеон»: к типологии биографического жанра // Д.С. Мережковский: мысль и слово. М., 1999. С. 89.

²⁶ Там же. С. 92–93.

²⁷ Там же. С. 93.

²⁸ Мережковский Д.С. Собр. соч. Т. 4: Данте. Наполеон. М., 2000. С. 340.

²⁹ Там же. С. 257–258.

³⁰ Там же. С. 260.

³¹ Там же. С. 261.

³² Цит. по: Коростелев О.А. Философская трилогия Д.С. Мережковского // Д.С. Мережковский. Собр. соч. Т. 2: Лица святых от Иисуса к нам. М., 1997. С. 360.

³³ Цит. по: Коростелев О.А. Философская трилогия Д.С. Мережковского… С. 363.

³⁴ Слова из доклада С.С. Аверинцева цитируются по следующей публикации: Козьменко М.В. Хроника (Международная конференция, посвященная жизни и творчеству Д.С. Мережковского) // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. Т. 50. № 4. 1991. С. 381.