Текст книги "Литература русского зарубежья (1920-1990). Учебное пособие"

Автор придавал своему творению значение жизненного итога и собственную миссию видел в том, чтобы «отчитаться перед русскими людьми»: пропеть гимн Творцу «в полный голос»⁹. Двухтомное повествование, оставшееся, к сожалению, незавершенным (предполагался и третий том), явилось реализацией мечты И. Шмелева создать «духовный роман» о сложном, исполненном драматизма пути человека к Богу. Об авторском замысле свидетельствуют и названия глав произведения: «Откровение», «Искушение», «Грехопадение», «Соблазн», «Наваждение», «Прельщение», «Злое обстояние», «Диавольское поспешение», «Вразумление», «Благовестие», «Преображение» и др.

Главная героиня «Путей небесных» 17-летняя Дарья Королева являет собой тип воцерковленного православного человека, живущего глубокими мистическим переживаниями. Для нее нет ничего случайного в жизни: все происходит по Божьему Промышлению, в том числе и посетившая девушку любовь к 33-летнему инженеру Вейденгаммеру.

Для обоих героев она явилась выходом из душевного тупика, кризиса, обозначила открытие нового смысла бытия. Душевно опустошенный «невер», скептик-позитивист Виктор Алексеевич Вейденгаммер, недавно видевший спасение в «кристаллике яда», теперь, вдохновленный любовью, чувствует себя не «отшибком», а «связанным со всем…» (V, 40). Именно любовь обусловливает обретение героем полноты жизни. «Озарило всего меня, и сокровенная тайна бытия вдруг открылась… и все определилось… Я почувствовал ликование – все обнять!» (V, 40).

Если для Вейденгаммера началось «горение вдохновенное», «духовное прорастание» (V, 40–41), то Даринька, ради возлюбленного покинувшая монастырь, ощутила разнородные, во многом противоречивые чувства: «радость-счастье, и большое горе, и страшный грех» одновременно (V, 40). Разбуженное любовью «томление» греховное оказалось сильнее молитв, которые уже «не грели сердце».

В душе кроткой, чистой, непорочной девушки, как это ни парадоксально, завязывается борьба с силами тьмы. И чем отчетливее ее устремления к свету, тем значительнее искушения, посылаемые испытания, тем сильнее духовная брань. Сама героиня в предсмертной «записке к ближним» напишет: «По греху и страдание, по страданию и духовное возрастание, если с Господом» (V, 95).

Внутренний мир личности И. Шмелев раскрывает с позиций христианской этики, вот почему Дариньке на пути к Богу суждено пройти через соблазны, прельщения, искушения, падения. Писатель преднамеренно учитывает двойную природу человеческого Я, показывает характеры в их антиномичности.

Дарья Королева, неземная девушка с «иконным ликом» (V, 42), полюбив Вейденгаммера, должна пройти через соблазн «зашкаливающей» любви-страсти к другу своего избранника князю Вагаеву. Она впадает в состояние искушения, прелести, ослепления «запретной» любовью. «Грех входил в меня сладостной истомой. И даже в стыде моем было что-то приятное, манившее неизведанным грехом» (V,110). Героиня оказывается во власти противоборствующих чувств и переживаний: «страшных кощунств», «страстности до исступления», с одной стороны, и страха Божия, «благочестия до подвижничества» (V, 115) – с другой.

Запечатлевая противоборствующие душевные устремления героини, разрывающейся между светом и тьмой, писатель часто прибегает к психологическому гротеску – передаче мыслей, чувств и переживаний в предельно сгущенном виде. События достигают такой степени драматизма, что Дариньку от душевного перенапряжения нередко настигают глубокие обмороки.

«Не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю»¹⁰. Так словами апостола Павла можно выразить нравственно-психологическую антиномию, обусловливающую поступки персонажа. Отсюда – отчетливо обозначившаяся склонность к оксюморонному мышлению: «сияние сквозь слезы» (V, 54), «приятный стыд» (V, 110), «темное счастье» (V, 49) и т. п. Сгущенный драматизм ситуации, ослепление любовью-страстью вызваны искушением злой силы, соблазнитель же Вагаев явился всего лишь ее средством, орудием. «Это был знак искусителя, знак Зла» (V, 113).

Героиня оказалась во власти «бесовского помрачения» (V, 168). Она жила как во сне, в состоянии оцепенения пребывая «где-то» (V, 144).

Уже потом в предсмертной «записке к ближним» Дарья Ивановна напишет: «Темное во мне творилось, воля была вынута из меня… В те дни я не могла молиться, сердце мое смутилось, и страсть обуяла тело мое огнем» (V, 145). Вместе с тем, как выяснилось позже, все совершалось по начертанным свыше «чертежам» (V, 63), по определенному плану. Грехопадения попускались «Рукой ведущей», ибо они неизбежно означали страдания, которые в свою очередь побуждали к поиску «путей небесных» (V, 254). В результате попущенных свыше испытаний в Дарье Королевой рождается «новый человек… как бы звено – от нашего земного – к иному, утонченному, от плоти – к душе» (V, 190).

Героиня, претерпев соблазны, искушения и испытания, в конце концов подчинилась «назначенному» (V, 256). В итоге она сердцем ощутила «слиянность со всем» (V, 291), включенность в симфонию «великого оркестра – Жизни» (V, 329). Человеческое сердце И. Шмелев, в полном согласии с христианской этикой, делает главной ареной борьбы света и тьмы, греха и безгрешности. Роман «Пути небесные» является своего рода библейским предостережением: «Больше всего оберегаемого оберегай свое сердце, ибо из него исходит жизнь»¹¹.

Итак, в эмигрантском творчестве Шмелева мир предстает гармоничным, устойчивым, осмысленным, лишенным пантрагизма и абсурда (исключением является эпопея «Солнце мертвых»). И герои, и автор даже перед лицом смерти всегда сохраняют веру и надежду, уповая на Промысел Божий. И в этом плане писатель прямо противоположен литературе экзистенциализма, утверждавшейся на Западе.

Подлинным художественным открытием Шмелева явилось изображение воцерковленной личности, устремленной к Богу. Подобный характер раскрывается динамически, в процессе внутреннего роста, что обусловливает актуализацию темы и мотива пути. В показе церковного бытия, глубин души русского христианина, его религиозного православного мировосприятия Шмелеву нет равных во всей отечественной литературе XX столетия.

Объектом художественного изображения становятся у автора «Лета Господня» не человеческие типы как таковые, не личность в полноте ее общественных отношений, а ключевые ситуации, связанные с религиозным постижением мира. Психологический анализ в шмелевской прозе в конечном счете подчинен нравственной проблематике. Художественная характерология писателя базируется на христианской антропологии, исходящей из признания реалий тела, души и духа, их сложного взаимодействия. Ключевым здесь является понимание внутреннего мира личности как антиномии: борьбы Божеского и дьявольского, света и тьмы, святости и греховности.

Творческий метод Шмелева современные исследователи (М.М. Дунаев, А.М. Любомудров, А.П. Черников) именуют духовным реализмом.

Исходная посылка этого метода – признание реальности Бога, Его присутствия в мире, Его Промысла, Его решающего воздействия на судьбы человека и всего человечества.

В духовном реализме, исходящем из теоцентрической концепции мира, в качестве предмета художественного изображения выступает духовная реальность. Отсюда – столь акцентированное внимание к проблеме чуда, которое в прозе Шмелева выдвигается на первый план. Чудо для писателя есть не только нечто мистическое, непостижимое, но и реальное, достоверное («Милость преп. Серафима», «Куликово Поле»).

Реализм Шмелева отяжелен элементами символизма, импрессионизма и экспрессионизма («Солнце мертвых» и др. произведения). Символизации образов, сгущенному, емкому изображению способствуют часто включаемые в текст произведений слова молитв, церковных песнопений, отрывки из Священного Писания и житий святых.

Отличительным свойством повествовательной манеры Шмелева является использование сказа. В форме сказа написаны многие произведения, в том числе и роман «Няня из Москвы» (1933). Повествование в нем ведется от лица Дарьи Степановны Синицыной, человека из народа, старой русской няни, оказавшейся в эмиграции. В романе сопряжены два временных плана: это время, которое занимает рассказ няни барыне Медынкиной за чашкой чая, и воспоминания женщины о жизни своих хозяев Вышгородских, особенно о судьбе их дочери Катеньки, воспитанницы старой няни. Шмелевым воссоздана почти детективная любовная история Кати и ее молодого богатого соседа Василия Коврова. Эта история во многом обусловлена ходом истории, потребовавшим от писателя показа широких картин русской дореволюционной и, главным образом, эмигрантской жизни.

Поражает языковое мастерство Шмелева. Именно язык сам писатель считал главным богатством своих книг. Автор «Лета Господня», используя книжную и просторечную лексику, архаизмы, церковнославянизмы, пословицы и поговорки, создает неповторимый, многоцветный мир речи героев. И.С. Шмелев явился продолжателем традиций русской классики – Пушкина, Л. Толстого, Чехова, Лескова и особенно Достоевского, оказавшего на него наиболее сильное воздействие.

Умер Иван Сергеевич Шмелев 24 июня 1950 г. в русской православной обители Покрова Божьей Матери в Бюссиан-Отт, в 150 километрах от Парижа. Похоронен писатель был на парижском кладбище Сен-Женевьев-де-Буа, однако в завещании он просил, когда станет возможным, перезахоронить его прах в России. В 2000 г. эта просьба была исполнена, и прах его покоится у стен Донского монастыря в Москве.

О значении выдающегося художника хорошо сказал В.Г. Распутин, считающий, что Шмелев – самый глубокий писатель «русской послереволюционной эмиграции, да и не только эмиграции… писатель огромной духовной мощи, христианской чистоты и светлости души. Его “Лето Господне”, “Богомолье”, “Неупиваемая Чаша” и другие творения – это даже не просто русская литературная классика, это, кажется, помеченное и высветленное самим Божьим духом»¹².

________________________________________________________________________

¹ Шмелев И.С. Собр. соч.: В 5 т. Т. 1. М., 1998. С. 15. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием в скобках тома и страницы.

² Солженицын А.И. Иван Шмелев и его «Солнце мертвых» // Новый мир. 1998. № 7. С. 186.

³ Ильин И.А. О тьме и просветлении: Книга художественной критики: Бунин. Ремизов. Шмелев. М., 1991. С. 162–163.

⁴ Адамович Г. Одиночество и свобода. М., 1996. С. 32–37.

⁵ Ильин И.А. Указ. соч. С. 187.

⁶ Черников А.П. Проза И.С. Шмелева. Концепция мира и человека. Калуга, 1995. С. 270.

⁷ Ильин И.А. Указ. соч. С. 187.

⁸ Любомудров А.М. Оптинские источники романа И.С. Шмелева «Пути небесные» // Рус. лит. 1993. № 3. С. 105.

⁹ Письма И.С. Шмелева к Р.Г. Зоммеринг от 24.IX.1937 и 26.I.1944. Цит. по: Осьминина Е.А. Последний роман // И.С. Шмелев. Собр. соч.: В 5 т. Т. 5: Пути небесные. М., 1998. С. 3.

¹⁰ Рим. 7; 15.

¹¹ Притч. 4; 23.

¹² Распутин В. Возвращение России (Интервью А. Байбородина с В. Распутиным) // Лепта. 1991. № 4. С. 155.

Творчество Бориса Константиновича Зайцева (1881–1972), патриарха русского зарубежья, до конца 80-х годов XX в. оставалось для читателей нашей страны почти неизвестным. На сегодняшний день уже немало сделано в изучении его наследия в России О. Михайловым, Е. Воропаевой, А. Любомудровым и др.; к сожалению, большее внимание в их исследованиях уделено раннему периоду и 20—30-м годам, а последний этап творчества писателя почти не изучен.

Основу сюжета большинства произведений Б. Зайцева составляют действительные события, с незначительными дополнениями импрессионистических нюансов и оттенков. Оттого его проза приобретает характер своеобразной исторической хроники, а эмоциональный и душевный настрой придает ей особый лиризм и экспрессию.

В формировании духовного мира начинающего писателя большую роль сыграло творчество философа и поэта Вл. Соловьева, произведениями которого он зачитывался. Под его влиянием складывались и религиозные основы зайцевского мироощущения. Прослеживая пути своего духовного развития, он указывал, что именно из-за философских идей Соловьева вместо раннего пантеизма начинают проступать мотивы религиозные («Миф», «Изгнание»). Дух христианства заметен уже в первом произведении «Дальний край», которое Зайцев считал романом лирическим и поэтическим. К нему приближается по настроению и стилю пьеса «Усадьба Ланиных», где чувствуется «оттенок» тургеневско-чеховского видения мира.

Первый сборник рассказов Зайцева «Тихие зори» вышел в 1906 г. Написан он был в характерной для него стилевой манере импрессионизма и выражал пантеистическое ощущение мира: «<…> Я начал с импрессионизма… <…> [Это] чисто поэтическая стихия, избравшая формой не стихи, а прозу (поэтому и проза проникнута духом музыки. В то время меня нередко называли в печати «поэтом прозы»)»¹. Российский период творчества Б. Зайцева завершился повестью «Голубая звезда» (1918).

После революции Б.К. Зайцев, его семья, как и вся творческая интеллигенция, пережили голод, холод, неразбериху первых лет советской власти. Писатель некоторое время работал вместе с М. Осоргиным, И. Новиковым, Б. Грифцовым, П. Муратовым в Итальянском обществе, участвовал в кооперативных лавках писателей, созданных для поддержки литераторов; в 1921 г. возглавил Московское отделение Союза писателей. В эти годы им был создан ряд произведений, вошедших в сборники «Улица святого Николая» и «Рафаэль». В творческом плане он переживает взлет – переводит «Ад» Данте, создает книгу очерков «Италия». В 1921 г. Б. Зайцева вместе с группой московских писателей, участников Помгола, арестовывают, несколько дней он провел в ЧК на Лубянке. После освобождения заболел тифом. Все это подготовило почву для отъезда. В 1922 г. вместе с семьей Борис Зайцев уезжает за границу, сначала для продолжения лечения, однако это было расставание с родиной навсегда.

За рубежом, так же как и в России, писатель продолжает общественную деятельность, читает публичные лекции, принимает участие в съездах. Как всегда, он помогает друзьям, своему ближайшему окружению, в которое входят Бунины, М. Осоргин, П. Муратов, Н. Тэффи, М. Алданов, В. Ходасевич, И. Шмелев, Н. Берберова и др. Творчество Зайцева в этот период не менее плодотворно: в эмиграции созданы романы «Золотой узор», «Дом в Пасси», повести «Преподобный Сергий Радонежский», рассказы «Анна», «Странное путешествие», «Авдотья-смерть», тетралогия «Путешествие Глеба», рассказ «Река времен» и др. В них писатель осмысляет прошлое и современность России, судьбу своего поколения, а также высказывает мысли о будущем, о вечности и Боге.

«Золотой узор» (1926) – второй роман, созданный Борисом Зайцевым, но уже в эмиграции. Отъезд писателя и его семьи из России, мытарства, пережитые до этого на родине, переосмысление опыта жизни интеллигенции, повышенная религиозность, возникшая в 20-е годы, – все это отразилось в произведении, уникальном не только для своего времени, но и вообще для всей русской литературы ХХ в., представляющем собой роман-исповедь русской женщины.

В сюжете его есть приключенческий элемент, поскольку путь героини состоит из бесконечных уходов, отъездов, встреч и расставаний. Наталья Николаевна, молодая женщина, отрываясь от мужа и сына во имя любовной страсти и тяги к искусству, скитается за границей с художником Александром Андреичем; затем под воздействием исторических событий она возвращается в Россию, обретая семью и дом. Но судьба посылает ей тяжкие испытания, революция изменяет ее жизнь. В результате своего «путешествия» (сначала от себя настоящей, затем к себе новой) героиня очищается от былых грехов. И в этом смысле обозначение сюжета как «преступление и наказание» имеет реальный смысл: в конце романа Наталья Николаевна теряет сына, затем друга (Георгиевского) и вновь покидает Россию, на этот раз навсегда. Метафора «узора» выражает путь, пройденный Натальей Николаевной. Это «золотой узор» духовного совершенствования.

Энергичная, сильная, со сложным внутренним миром, она всю жизнь находится в поиске – любви, призвания, справедливости. Есть в ее характере стержень, не позволяющий надломиться ни при каких обстоятельствах. Если первая часть романа – это ее вольная грешная молодая жизнь, то вторая часть посвящена испытаниям как возмездию за былое.

Кульминация в сюжете – момент, по трагизму и напряженности самый сильный в «Золотом узоре», связан с известием о смерти сына. Это предел расплаты, за которым следует и прощание с родиной. Революционные события в России, при всей их неправедности, оказываются «мечом карающим». Б. Зайцев видел в этом «религиозно-философскую подоплеку, некий суд и над революцией, и над тем складом жизни, теми людьми, кто от нее пострадал. Это одновременно и осуждение, и покаяние – признание вины» (I, 52). Из его идейной концепции следует, что без страданий, принесенных революцией, не родился бы тот духовный подъем, который пережили многие представители эмиграции. Поэтому тема греха является основной в произведении – в первой части он обнаруживается, во второй осознается. Грех искупается крестом, образ которого присутствует в романе, и воспринимается не только как символ мук Господних, но и как несущий духовное воскресение. Похоронив сына, героиня понимает, что это и ее Голгофа, время распятия.

«Золотой узор» – роман не только о личной судьбе человека, но и о судьбе страны. В нем изображены исторический и социальный пласты бытия: восстания в Москве и Петербурге, былая и новая жизнь интеллигенции и народа – рабочих, крестьян, красноармейцев, комиссаров, что придает произведению эпическое звучание. Среди произведений советской и эмигрантской литературы 20-х годов книга Б. Зайцева выделялась необычностью авторской позиции – не проклинающей, а жизнеутверждающей, способностью и в разрушении увидеть созидательное начало.

«Золотому узору» во многом родствен роман «Дом в Пасси» (1937): та же полубиографическая основа, галерея уже отчасти знакомых персонажей, то же распадающееся на отдельные эпизоды и сцены действие, что характеризует все романы Зайцева, начиная с «Дальнего края». Несмотря на ряд вполне рельефно и реалистично написанных образов (шофер Лев, массажистка Дора, отец Мельхиседек), в «Доме в Пасси» господствует дух отрешенности от материального мира, воплощением которого является «положительный» и рационалистический Запад. Изгнанническое бытие герои Б. Зайцева переносят достаточно стойко, оставаясь «над бытом», не сгибаясь под тяжестью испытаний, выпавших на их долю. Западный мир в зарубежной прозе Зайцева – большая редкость. Кроме «Дома в Пасси» он появляется еще, пожалуй, только в очерках «Звезда над Булонью», тесно с этим романом связанных, хотя и написанных на двадцать лет позже. Главной и всеобъемлющей темой оставалась Россия.

В эмигрантском творчестве писателя принято выделять два тематических направления². Одно определено прошлым (говоря словами Зайцева, «далекое»), окрашенным мягкими и светлыми красками. Сюда относят повести и рассказы о святых («Преподобный Сергий Радонежский», «Алексей Божий человек» и «Сердце Авраамия»), три биографии русских писателей («Жизнь Тургенева», «Жуковский», «Чехов»). Другое направление связано с проблемами современности («Странное путешествие», «Авдотья-смерть», «Анна»). Эти три произведения называют «повестями смертей», так как центральные их герои погибают. Стиль рассказов во многом отличен от привычного для Зайцева: вместо лирических акварелей преобладает густое письмо, жестко выписаны многие характеры.

В рассказе «Странное путешествие» (1926) писатель продолжил историю жизни Христофорова, героя «Голубой звезды» (1918), выразившего авторское понимание смысла бытия человека как сострадания и христианской любви к людям. В основе сюжета – случай, происшедший с Христофоровым в дороге. В результате нападения на обоз, в котором он едет, герой гибнет, закрыв своим телом от пули Ваню. Смерть, с одной стороны, воспринимается как страшный итог жизни части интеллигенции, оставшейся в России, с другой – как расплата за былые праздность и бессилие. Ваня, которого спасает Христофоров, не просто его ученик из простонародья, но и представитель нового поколения.

В рассказе «Авдотья-смерть» (1927) проявился интерес писателя к феномену житийной литературы, который впервые обозначился в повести «Аграфена» (1908). По-новому зазвучала эта традиция в эмигрантском творчестве писателя периода 1920-х годов. Рассказ «Авдотья-смерть» написан в форме «антижития», в нем проявляется связь с языческими мифами и русскими сказками.

Сюжет рассказа построен на жизни и смерти деревенской бабы Авдотьи. В авторское видение вплетаются представления жителей деревни Кочки, а также бывших владельцев усадьбы – Варвары Алексеевны и Лизаветы. Внешне Авдотья, «высокая, тощая баба» с горящими беспокойными глазами, говорящая низким мужским голосом. В портрете ее соединены черты, характерные для традиций житийной литературы, фольклорных жанров. Как Баба-Яга, колесит она в постоянных поисках добычи, обладая недюжинной физической силой. Внешность и энергия Авдотьи вызывают у героев неоднозначное отношение к ней. Комиссар Лев Головин видит в ней неизбежную обузу, которая будет выколачивать из правления все необходимое для жизни: «Вот и накрыла бабенка. Теперича она на нас поедет. То ей подводу дай, то дровец наруби…» (I, 124). Православной Лизе она представляется образом смерти: «Прямо скелет, кости гремят. И за плечами коса» (I, 123), а умудренная Варвара Алексеевна возражает: «Ну какая там смерть. Просто попрошайка» (I, 123).

История души Авдотьи также неоднозначна и противоречива. Добывая еду, дрова для бабки и Мишки, отдавая этому все свои силы, она жестока к ним: бьет до синяков бабку, наказывает сына. Обида и злость на пьющих из нее кровь двух «праликов» заставляют ее жить и действовать. Свое жизненное пространство Авдотья наполняет злой силой и ее слова: «О Господи, да убери ты их от меня, окаянных праликов!» (I, 124) сбываются как страшный заговор. В то же время она искренне переживает смерть «праликов», с их уходом жизнь ее теряет смысл – от одиночества и ненужности героиня замерзает в снегу. Образ Авдотьи, ее противоречивая борьба за существование близких и их «убивание», ее смерть после их гибели составили основу сюжета рассказа, имеющего кольцевую композицию: взаимосвязаны начало и финал произведения: явилась Авдотья в Кочки, «как выпал снег», с метелью, и ушла со снегом, словно унесенная им.

И пространственно-временная модель произведения имеет магический круговой характер. Время, проведенное Авдотьей в деревне, измеряется днями, пространство ограничивается дорогой ее в Аленкино, усадьбой, флигелем, где она живет. С другой стороны, и время, и пространство повествования имеют выход в вечность – Авдотью вместе с ее скарбом неизвестно откуда «надуло» в Кочки, и так же незаметно и неизвестно куда она исчезла. Отвоевав себе в деревне земли «на одну душу», героиня также быстро оставляет эту землю, отправившись в мир иной, на встречу с Мишкой и бабкой.

Житийному характеру произведения соответствует и христианский образ Лизы. Ее точка зрения близка к авторской, она ощущает несовершенство, жестокость происходящего на земле, в том числе в России, уповая на Бога в своих молитвах за людей. Лиза стремится полюбить Авдотью, и именно ей является видение смерти. «Дойдя до Евдокии, вдруг увидела: ложбинка, вся занесенная снегом, и белые вихри и змеи, фигура высокая, изможденная, с палкой в руке, котомкою за плечами, отчаянно борется, месит в овраге снег, и в белом, в таком необычном свете Мишка и бабка вдруг появляются, берут под руки, все куда-то идут…» (II, 128). В этой сцене Авдотья ассоциируется со святой, показывающей путь в вечность. Умирает Авдотья, но остается Лиза, и они в представлении автора являют собой два лика судьбы России – смерть и побеждающую ее любовь.

Рассказ написан как «житие смерти», в котором христианская любовь наслаивается на образ злой колдуньи, юродивой, «попрошайки». Так сакрализуется и обыденный мир, и царящая в нем смерть. И Аграфена, и Авдотья, воплощая в себе языческие и христианские черты, отражают трагедию ломки народного сознания. При этом корни образа Авдотьи-смерти более древние и имеют связь с одной из ипостасей главного женского божества в большинстве мифологий мира, Богини-матери.

Женщина-мать, грешная и праведная, перевоплощается в женщину-смерть в тот момент, когда страна переживает эпоху массового народного бедствия. Лик Авдотьи апокалиптичен, но писатель «покрывает» его светом христианской любви и всепрощения. Образ и судьба простой женщины во многом совпадают в представлении Зайцева с образом России. Степень освоения писателем житийного сюжета углубляется в рассказе «Авдотья-смерть», так как христианская линия вводится в него органично, налагаясь на мифологическую.

К юродству как христианскому подвигу обратился Б. Зайцев в рассказе «Алексей Божий человек» (1925). В нем за основу взято житие святого Алексия, пришедшее из Византии и ставшее популярным на Руси. История жизни римского юноши из богатой семьи, посвятившего себя молитвам за мир, чудесно признанного лишь после смерти, вызывала интерес; известна масса обработок жития в народном творчестве и художественной литературе вплоть до начала ХХ в.

Сюжет зайцевского рассказа об Алексии (писатель использовал русский вариант имени святого – «Алексей») раскрывает три поворотных момента, определивших его жизнь, – любовь к невесте Евлалии, любовь к Богу и любовь к миру. Повествование это написано не как церковное, а как светское: образ Алексея не каноничен. Изображая жизнь и подвиг святого, автор рассказывает лишь об основных событиях, показывая суть его пути. С юности Алексея не привлекали богатство и знатность, коими обладал его отец, хорошо чувствовал он себя в уединении церкви или на природе, когда «кто-то был с ним, светлый и таинственно-великий» (II, 73). Эта характеристика сохраняется до конца повествования, образ Алексея не развивается, он статичен, устойчив. Все, что случилось с ним далее, как будто исходит из этой данности.

Алексей, преодолевая препятствия (богатство, женитьба), уходит из дома, в течение семнадцати лет служит Богу молитвой в нищете и бездомности, затем возвращается на родину и, не будучи узнан, живет в доме своего богатого отца как «последний раб». Однако в конце Бог отмечает его святость, преображая умершего нищего в прекрасного юношу. Происходит всеобщее узнавание и признание. Эти элементы неожиданности в сюжете воспринимаются как дань новеллизму. Однако произведение это не «новость», не сообщение интересных, интригующих фактов, а рассказ, написанный на христианскую тему, где чудо служит не только прославлению святой жизни героя, но и отчасти осуждению эпикурейства римской знати, а также и народа, сначала обижавшего юродивого.

Благодаря системе образов и распределению событий в произведении ярко обозначено противоречие между обыденным сознанием и сознанием святого, которое стремился раскрыть автор.

Алексей во имя Бога оставляет дом и только ставшую его женой прекрасную Евлалию, попадает в Малую Азию, проводит в молитве около храма Богородицы семнадцать лет. И даже мотив его преображения после смерти – свидетельство неизменности и заданности его образа. То, что Алексей совершает христианский подвиг, не особенно подчеркивается в произведении – об этом свидетельствуют лишь два сообщения о Голосе, говорящем в церкви о его святости. Любовь Алексея к людям выражается в том, что, отвергнув все блага мира, являет он людям святость и чистоту жизни, молится за их спасение.

В финале происходит не столько христианское чудо, сколько мистерия, волшебство сказки: караулы птиц выстраиваются вокруг гроба Алексея, народ сходится посмотреть на необыкновенное событие.

Положив в основу сюжета житие святого Алексия, Б. Зайцев создал новеллу, в которой выразил основные идеи, важные для него в тот период. Речь идет об идеях христианской любви и о подвиге святого. Вторая выражена в резюме, необходимом в любой новелле, в котором сообщается не только о значении подвига святого, но и о недостойном отношении к вере, о ханжестве знатных людей Рима. Однако и Рим, и римские имена персонажей условны в рассказе, поскольку основная мысль Зайцева о России, ее состоянии. Автор использовал житийный сюжет, чтобы на фоне уничтожения православия на его родине обратиться к основам христианской веры и напомнить о ее заповедях. В рассказе важны и фольклорные, и сказочные элементы, поскольку они передают народное восприятие святых как близких героев, свидетельствуют о сближении в сознании людей фольклорной и житийной традиций.

В еще большей мере фольклорное начало присуще рассказу Б. Зайцева «Сердце Авраамия» (1927). А. Шиляева заметила по этому поводу, что рассказ «еще богаче сказочной окрашенностью и дальше от канонического жития», чем «Алексей Божий человек»³.

Осмысление Б. Зайцевым судьбы России и характера ее народа через изучение и пристальное внимание к юродивым (как современным деревенским «блаженным», так и канонизированным юродивым-святым) имело важное значение. В двух произведениях – «Люди Божие» и «Алексей Божий человек» – прямо и косвенно писатель обратился к всегдашней загадке русской души.

Поездка в юные годы в Саров, в знаменитую обитель к мощам чтимого народом и церковью преподобного Серафима Саровского, наметила дальнейший путь Б. Зайцева как автора книг об истоках христианской веры. К ним относятся «Преподобный Сергий Радонежский» (Париж, 1925), «Афон» (Париж, 1928), «Валаам» (Париж, 1936), произведения о путешествиях на Святую Гору, на «монашеские» острова Ладоги. «Беллетризированное житие» «Преподобного Сергия Радонежского», появившееся в Париже, открыло серию биографий святых, задуманную только что основанным тогда издательством YMCA-Press. Выход ее был приурочен к открытию Сергиева подворья и Православного Богословского института в Париже, названных в память Преподобного Сергия. Затем в этой серии вышли «Серафим Саровский» В. Ильина, «Св. Тихон Задонский» З. Гиппиус, «Св. Александр Невский» Н. Клепинина и др.

Материалом для создания «Преподобного Сергия Радонежского» послужили, по словам Б. Зайцева, житие русского святого, написанное Епифанием, монахом Троице-Сергиевой лавры, спустя 25–30 лет после смерти Сергия, обработка жития сербом Пахомием, исследования профессора Голубинского. Работа над книгой поставила перед писателем сложнейшие вопросы, не проясненные биографами, начиная с даты рождения Сергия и кончая основанием им монастырей. Приведенные Зайцевым в конце повествования примечания, а также суждения, высказанные в биографическом очерке, свидетельствуют о его большой исследовательской работе. Это касается как уточнения хронологии жизни преподобного Сергия, так и отбора преданий и легенд, источник которых установить зачастую чрезвычайно сложно. Например, «легенда» о Пересвете и Ослябе – двух монахах-схимниках, которые пошли с благословения Сергия на Куликовскую битву «без шлемов, панцирей», с белыми крестами на монашеской одежде, что, очевидно, «…придавало войску Дмитрия священно-крестоносный облик» (II, 53). Б. Зайцев откровенно признается, что единоборство на Куликовом поле создало легенду, но «миф лучше чувствует душу события, чем чиновник исторической науки». Сравнения некоторых страниц жизни Сергия Радонежского, например, с жизнью Феодосия Печерского, Франциска Ассизского тоже основываются на исследованиях писателя.