Текст книги "«Я отведу тебя в музей». История создания Музея изобразительных искусств им. А.С. Пушкина"

«Катитесь во все стороны нашего любезного отечества, пути железные, пароходы крылатые, и соединяйте в одно живое, гибкое и стройное тело все дремлющие члены великого русского исполина! Разрабатывай. Россия, богатства, данные тебе Богом в твоей неисчерпаемой и разнообразной природе, развертывай и высвобождай все свои личные силы человеческие для великого труда над нею! Но помни, что неизмеримая духовная сила твоя, заготовлена ещё предками в древней твоей жизни, верь в неё, храни её как зеницу ока и во всех твоих новых действиях призывай её на помощь, потому что без неё никакая сила твоя не прочна, никакое дело не состоятельно, и полная всецелая жизнь всего русского народа и каждого человека отдельно невозможна».

Противники, рассыпавшиеся по нашим газетам и журналам, без малейшего внимания к заслугам, старались при всяком случае задевать и ругать Шевырёва. Третий и четвертый томы приняты были с бранью. Он не слышал ни одного доброго слова. Самолюбие его страдало. Имев прежде один из первых голосов, он увидел себя теперь пренебрегаемым и забываемым. Даже заступаться за его никому было нельзя, чтобы не подать повода к новым ругательным выходкам. Имя Шевырёва, как и моё, стояло в списке противной партии, и она не пропускала ни одного случая, чтобы не осыпать нас и бранью, и клеветою, по старой памяти. По наружности он как будто был ещё крепок, но внутри завёлся червь, который и подтачивал ему жизнь. Тогда он решился уехать в чужие края, в любезную ему Италию, чтобы пожить несколько времени на свободе, не слышать этой противной брани, не видеть этих противных ему фигур. Мы обрадовались этому решению, видя в нём единственное средство спасения.

Друзья и почитатели хотели дать ему прощальный обед у меня в доме, в зале русских писателей, но он должен был отказаться за недостатком времени и не мог получить на дорогу этого утешения. 25-го сентября 1860 года оставил он Москву. До Серпуховской заставы проводил я его и на прощанье поманил его изданием журнала или газеты. Шевырёв был очень расстроен, и я, смотря на него с прискорбием, был уверен, что он не поправится и что я не увижу его более. ‹…›

Шевырёв умер на 58-м году.

В заключение передам те строки, которые вылились у меня на бумагу в первую минуту при получении скорбного известия:

И Шевырёв успокоился от трудов и от скорбей своих! Он скончался в Париже, 8-го мая, после продолжительной и тяжкой болезни.

А трудов его было много! Напомнить забывшим: «История русской словесности», четыре тома, обнимающие древнейший её период; «Теория поэзии»; «История общей словесности», в шести томах, из коих один напечатан; «История университета» «Биографический словарь профессоров Московского университета» в двух томах; литературных рецензий тома на четыре; разных переводов с греческого, немецкого, писем и проч. тома на четыре; исследование о Данте; «Обозрение истории итальянской живописи»; речь о заслугах Жуковского; речь о нравственном воспитании; археологическо-филологическое путешествие в Кириллов монастырь, в двух томах.

А сверх того он прочитывал, в продолжение двадцати лет, сот по пяти студенческих рассуждений в год, с придачей магистерских рассуждений, от строки до строки, и выучил писать многих и в наших писателей.

Довольно ли человек сделал?

Мало, отвечают мне те, которые ничего не делают, ничего не могут делать, но очень хорошо, отлично знают, что и как надо делать.

Есть ли за что благодарить труженика?

Не за что, продолжают они ответ: его физиономия нам не нравилась, его походка была нетверда, его голос иногда дребезжал, он делал нам неприятности, он имел мысли, не согласные с нашими.

Правда, среди усиленных трудов, при напряжённых нервах, особенно перед университетским юбилеем, который он вынес на плечах своих, случалось ему быть очень раздражённым; но вся наша братия, работающие головой, знают по опыту, как это положение естественно и извинительно. Точно, он бывал тяжёл в таком положении, особенно для тех, которые без всякой пощады, не только без всякой снисходительности, старались дразнить и как бы нарочно выводить его из себя; но его доброе сердце, его чистая любовь к науке, его забота о добросовестном исполнении своей профессорской обязанности, его беспримерное трудолюбие, его общее многостороннее образование, его ревностное попечение о студентах, любовь к отечеству, за которую он и пострадал, искупают сторицею все недостатки, и он имеет полное право на общую признательность.

Да, скажу я смело: Шевырёв имеет полное право на глубочайшую признательность. Он сделал много для своего времени, он дал сочинения, которые надолго ещё останутся лучшими источниками сведений о словесности, как русской, так и иностранной; он дал разборы, в которых заключается много верных, поучительных замечаний о важнейших произведениях искусства; он содействовал образованию тысячей студентов, которых он выучил писать по-русски. И к ним обращаю я теперь моё слово, к его ученикам, рассыпанным по всей России, получившим сведения об отечественном языке под его руководством, к студентам, в судьбе которых во всех отношениях он принимал живое участие, которым он жертвовал своим временем, трудами, помогал всем, чем мог, которым был предан от всей души. Я обращаюсь к его товарищам, членам Московского университета, к членам Общества любителей русской словесности. На нас лежит долг искупить, хоть по смерти, часть той неправды, которой подвергся покойный Шевырёв. Соберём сумму для сооружения на могиле его надгробного памятника, соберём сумму на учреждение стипендии для вознаграждения, хотя в продолжение нескольких лет, студентов за лучшие сочинения по отделению историко-филологическому, в котором покойник двадцать лет читал лекции и десять лет служил деканом самым ревностным. «Братья, – сказал Апостол, – поминайте наставники ваша!»

После этого воззвания, напечатанного в «Русском архиве» г. Бартенева, собралось около двух тысяч рублей. Памятник Шевырёву поставлен, по рисунку покойного Рамазанова, на Ваганьковском кладбище. На премии осталось около тысячи рублей. Нужно ещё по крайней мере две, чтобы учредить из процентов постоянную Шевырёвскую премию, в 150–200 руб. за лучший студенческий труд в историко-филологическом отделении Московского университета, которому покойный посвятил свою жизнь. Неужели не соберётся эта сумма? Жертвователи могут доставлять свои приношения в редакцию «Журнала Министерства народного просвещения». Обязанность издать полное собрание сочинений Шевырёва лежит на Московском университете, в котором произошло, кажется, какое-то недоразумение по поводу моего предложения.

Иван Цветаев
Из наследия

В октябре 1874 г. мне выпало на долю счастье переехать Альпы и вступить в ту благословенную страну, видеть которую для человека, занимающегося изучением античного мира, всегда составляет венец желаний. Здесь встреча с памятниками древности лицом к лицу лишь подтвердила наши прежние сомнения, лишь узаконила прежде робкие вопросы. ‹…› Я задался целию собрать все надписи древних италийцев (за исключением доселе темных для науки этрусков), представить наиболее верные тексты их и, с помощью соответственной литературы, составить опыт объяснения их со стороны содержаний и формы. ‹…›

Илл.11. Московский университет. Старинная фотография

Изучение древнеиталийской письменности пришлось начать с Неаполя, так как в нынешнем Museo Nazionale (что прежде был Museo Borbonico) собрано наибольшее число надписей. Во главе этого учреждения, незадолго перед моим приездом, стал профессор археологии неаполитанского университета и руководитель помпейских раскопок Джулио де-Петра. ‹…› Мы, русские, при слове «директор» того или иного учреждения, будь то департамент, академия, эрмитаж, театр, банк и т. п., приучены к представлению о человеке важном, малодоступном, поздно являющемся на службу, мало на ней остающемся, сидящем в одном из дальних зал своей канцелярии и обыкновенно скупом на слова и личные объяснения. Таким я представлял себе и директора неаполитанского Museo Nazionale. Но удивительной показалась мне уже крайне скромная обстановка приемной комнаты представителя такого учреждения, на которое обращены взоры всего цивилизованного мира, куда стекаются в силу ученой пытливости, или по простой любознательности, со всех концов света, у кого есть досуг и средства, наконец, учреждения, посетить которое считают своим долгом государи и все сильные мира, раз попавши на берег Неаполитанского залива. ‹…›

Из соседней маленькой комнаты вышел ко мне человек лет тридцати пяти. По его простенькому сюртуку и форменной фуражке, какую носят все служащие в музее, можно было принять его за одного из хранителей музея. На деле это был сам директор.

Мы разговорились о цели моего путешествия по Италии и о ближайшем предмете моих занятий в музее. Директор отнесся к моему делу с таким радушием, на какое я и не смел рассчитывать. Он не скрыл трудности предпринимаемой задачи, так как для меня требовалось не только прочитать и разобрать памятники письменности Самнитов, не только занести их тексты в мое собрание путем простой транскрипции, но и снять с них точные копии, так называемые копии facsimile, что, по крайней мере, во много раз усложняло работу. Надписи оказались самого разнообразного свойства – и резанные на камне, и гравированные из меди, и деланные острием на свинце и стукке, выведенные стилом на мягкой глине и писанные кистью и красной краской. Каждый из этих отделов требовал особых приспособлений, своих специальных технических приемов. Приступая к собиранию Самнитских надписей, я принес с собою лишь одно желание овладеть материалом, но не был знаком ни с одним из вышеизложенных технических приемов. И всему этому научил меня г. де-Петра. Директор неаполитанского музея, спустя неделю после нашего первого знакомства, не потяготился пойти со мною в галерею надписей (Galleria Lapidaria) и, потребовав ведро с водой, губку, щетку, он собственноручно, в виду публики, находившейся в музее и собравшейся вокруг нас, проделал на одном из памятников весь процесс снимания бумажного слепка, сопровождая работу соответственными указаниями. Не довольствуясь этим, он предложил мне сейчас же сделать опыт над другим камнем. Ему же пришлось учить меня и другим приемам копирования надписей. Это было только началом услуг мне со стороны г. де-Петры, и этим услугам в течение моего семимесячного пребывания в Неаполе, при почти ежедневных свиданиях с ним в музее, не было конца. Г-ну директору пришлось помогать мне не только в стенах музея, но неоднократно он должен был ездить, ради моих целей, и в Помпеи. Национальный неаполитанский музей служит хранилищем всего, что открывается в Помпеях; сюда переносят все предметы искусства, домашнюю утварь, камни с надписями, словом все, что удобно для переноски и сохранение чего представляет какую-нибудь научную важность.

В Помпеях остается на месте лишь стенная живопись. ‹…› Вследствие этого, доселе остаются в Помпеях все Самнитские дипинты, деланные кистью и красной краской на стенах древнейшей, доримской кладки, все граффиты на камнях и стукке. Найти их без руководства местного специалиста для иностранца не было никакой возможности. ‹…›

Из Неаполя мой путь лежал в те места Счастливой Кампании (ныне носящей официальное название provincia di Terra di Lavoro), где хранятся какие-либо остатки письменности осков. Ближайшим пунктом от Неаполя была Капуя, этот город для меня был необходим по своему Museo Campano, устроенному на средства провинции лет десять тому назад. Целию этого учреждения было сохранение памятников древности этих мест, бывших когда-то театром стольких событий и стольких переворотов в римско-италийской истории. И насколько позволяют средства провинции, в настоящее время музей наполняется предметами всякого рода – италийскими, римскими и греческими монетами, надписями, вазами и другой утварью домашнего быта древних, архитектурными украшениями разных стилей и эпох и пр. Все это располагается здесь в строгом порядке опытной рукой хранителя музея, известного в тех местах археолога о. Габриеле Яннелли. Поезд железной дороги, с которым я отправился из Неаполя, прибыл в Капую после полудня. Музей, до которого довел меня первый попавшийся мальчик, был уже заперт. Но когда служитель узнал во мне иностранца, тотчас побежал в дом о. Яннелли, который и не замедлил явиться. Я вручил ему рекомендательное письмо от г. де-Петри, и мы отправились в канцелярию музея. Здесь он подал мне особую книгу, куда вносят свои имена все, являющиеся в музей для занятий, причем я должен был объявить не только свое звание, но и звание моего отца. Окончив эту формальность, о. Яннелли повел меня по музею. Как учреждение новое, музей, конечно, не богат, и собрания его не поражают численностью предметов; но нельзя не отнестись без полного уважения к мысли учреждения, которым до известной степени предупреждаются порча и потеря для науки памятников такого важного места в древней Италии, как Капуя и «Счастливая Кампания» потому что капуанцы славятся по всей южной Италии не только корыстолюбием, заставляющим их скорее сбывать с рук всякую древнюю находку, но и бесстыдством фальсификации. По крайней мере, ни откуда в Неаполе не получается столько подложных вещей, как из этих мест, от этих «капуанских обманщиков» Но, с другой стороны, редко где и иностранцы, и итальянские антикварии получают столько настоящих древностей, как у капуанцев, которые обыкновенно неохотно доводят до сведения властей о своих находках, как того требует закон. Продажа и покупка производится тайком, и благо если новый владетель поделится с наукой своим приобретением и укажет место, откуда он его вывез. Большинство же вещей, вероятно, остается в неизвестности и гибнет для археологии и истории.

В эту поездку мы осмотрели все более замечательные места и в особенности виллу фамилии Паттурелли, в последние годы давшую так много археологического материала. Здесь найдено большое количество статуй из туфа и терракоты, стоявших, вероятно, в храме или около него, разрыты могилы, отделанные внутри стукком и живописью, найдено несколько латинских и осских надписей. Сами владельцы виллы – дряхлые старики, и им наука обязана лишь тем, что они, случайно напавши на древний клад, дали знать об этом одному из видных антиквариев-копателей в целой Кампанье, синьору Горацию Паскале, живущему с ними по соседству, в деревне Курти. Этот взял раскопки в свои руки, и с начала семидесятых годов работа идет здесь с завидным успехом. В особенности ему счастливилось на предметы домашней утвари и расписные вазы; собрание их сделало бы честь любому первостепенному европейскому музею.

…Климат Неаполя в летние месяцы можно считать умеренным только сравнительно с жарами таких городов, как Рим и Флоренция; но все же в конце июля и в первой половине августа и здесь бывает очень жарко Тем чувствительнее этот жар при постоянном физическом и умственном напряжении, и большим было бы поэтому подвигом отказать себе в возможности пережить эти палящие дни где-нибудь в соседстве Неаполя – в окрестностях Кастелламаре, в Амальфи или Сорренто. В последнем из этих всемирно-прославленных мест летом 1875 г. жила значительная колония наших художников, перебравшихся сюда из Рима. Здесь были скульпторы М. М. Антокольский, задумывавший тогда своих Сократа и Спинозу; А. В. Снигиревский, приехавший отдохнуть после исполнения нескольких больших и мелких вещей, которые доставили ему вскоре звание академика; живописцы Н. О. Ковалевский, только что окончивший свою превосходную картину «Раскопки близ Рима», А. А. Риццони, Ф. П. Рейман, собиравшие здесь материалы для своих зимних работ; музыкант М. М. Иванов и др.

Со всеми этими соотечественниками я был знаком еще с прошлой зимы, с некоторыми же пришлось сойтись на приятельскую ногу – это было новым побуждением оставить душный город Незаметно, как сладкий сон, промелькнули для нас три недели этих никогда, ни прежде, ни после не испытанных каникул. Прогулки и экскурсии в обществе симпатичных людей, беседы о России по поводу приходивших к нам сюда газет и писем и разнородные споры, без которых обыкновенно не обходится ни одна приятельская компания, наполняли наше быстро летевшее время. Сборным пунктом русской колонии служил дом гостеприимной москвички М. Н. Б-й, занимавшей со своим семейством одну из самых больших и роскошных вилл города. Любезный характер хозяйки, русские книги и журналы, получавшиеся здесь в большом количестве, прелесть прилегавшего к вилле большого апельсинного сада с открытым видом на Капри и Неаполитанский залив созывали сюда обыкновенно всех, кто любил проводить вечерние часы в веселой и интеллигентной беседе. Другим русским домом, о котором невольно вспоминаешь теперь с искренним удовольствием, был дом Антокольских.

Рим и Абруцци

Всего пять лет прошло между моим первым и вторым посещением Италии, а как многого уже нет в Риме из того, что мы видели раньше, и как поразительно много нового появилось здесь в этот короткий промежуток времени! даже путешественники, не бывшие здесь лет десять, с изумлением встретят теперь этот новый город, эту Roma Nuova, как называют в настоящее время целый ряд кварталов, возникших на Эсквилине и на смежных с ним возвышениях и лощинах. На месте прежних овощных огородов, виноградников и больших пустырей, по которым бывало спокойно прогуливались коровы и козы, на месте этой захолустной деревни, существовавшей в стенах большого города, теперь стелются широкие, правильные, по строго выдержанному плану вытянутые улицы, выведены колоссальные дома с зеркальными окнами, устроены изящные кафе, рестораны, магазины и проч. Новые времена, естественно, должны были отозваться большими переменами в ходе римского просвещения, римской науки и, что лично нас интересовало более, в характере римской археологии. Из очерченной нами выше истории Немецкого археологического института видно, что это учреждение было главным центром учености этого рода, – центром, с которым не могли соперничать ни Папская Академия, никакое другое ученое общество. С водворением здесь нового правительства археология получает характер государственной науки: теперь учреждается главное управление по делам археологических раскопок и музеев Италии вся страна делится на множество мелких округов с правительственными инспекторами, на обязанности которых лежит следить за ходом раскопок и за всеми открытиями и доводить о них до сведения главного управления. Последнее в свою очередь помещает эти отчеты в специальном ежемесячном издании служащем органом для всей Италии Учреждены новые штаты служебного персонала по ведомству государственных древностей и музеев, составлены и изданы новые правила относительно метода раскопок и пр. Все это потребовало новых издержек, а потому правительство обложило все музеи и собрания древностей, составляющие собственность государства, пошлиной – по франку с каждого посетителя. Свободный вход отнесен теперь лишь на воскресенья и некоторые большие праздники. Во главе этого ведомства стал уже известный нам сенатор Джузеппе Фиорелли, переселившийся из Неаполя в Рим. Летом 1880 г. нам довелось видеть его и на этом новом посту: он все тот же неутомимый труженик. Но что успехи Капиталийского института симпатичны не всем местным ученым, стало для нас ясным из недавней встречи с одним из наиболее видных представителей итальянской археологии, известным писателем иезуитом, отцом Раффаэле Гарруччи.

Иван Цветаев
Записка о Музее изящных искусств имени императора Александра III при Императорском московском университете

Эстетическое воспитание отдельных лиц и целых обществ достигается, главным образом, непосредственным, частым и внимательным созерцанием художественных произведений. Изобразительные искусства влияют на душу человека прежде всего своим внешним видом, своею формою, и потому непосредственному изучению их памятников в оригиналах или даже в удовлетворительно исполненных копиях приходится отдавать преимущество перед самой красноречивой лекцией профессора или писателя о том же предмете. В таком же положении находится и писатель по вопросам искусства. Так, высочайшего энтузиазма и глубокого знания дела исполнены восторженные описания статуи Аполлона Бельведерского или знаменитого Torso di Belvedere Ватикана, оставленные нам Винкельманом; но они бледнеют в силе впечатления перед влиянием на душу зрителя самих памятников или даже гипсовых отливов с них. Никакие описания мастера литературного стиля не дадут нам того впечатления о Сикстинской Мадонне Рафаэля или о Страшном суде Микеланджело, каким дарят нас эти удивительные картины даже в их хороших воспроизведениях. Такова могучая роль непосредственного созерцания в деле искусства.

Илл.12. Иван Цветаев

Музей изящных искусств имени императора Александра III, организуемый при Императорском московском университете с учебно-воспитательною целью, имеет своим назначением представить в историческом порядке судьбы скульптуры, зодчества и живописи у древних и новых народов и чрез это дать учащемуся юношеству и публике необходимые средства к изучению искусств, к облагорожению их вкусов и развитию в них эстетических понятий. Скульптура будет изображена здесь в гипсовых слепках, делаемых в натуральную величину оригиналов и с математической точностью в лучших мастерских Западной Европы, преимущественно в самих государственных и частных музеях, где хранятся знаменитые оригиналы. Множество статуй, групп, рельефов и бюстов уже прибыли в Москву для будущего Музея из Лувра, Британского музея, Мюнхенской Глиптотеки, Дрезденского Альбертинума, из Берлинского Королевского Музея, из Национального Музея в Неаполе, из Ватикана и других музеев Рима. Скульптура в лучших и главнейших памятниках будет расположена в Музее по странам и историческим эпохам: 1) Египет, 2) Ассирия и древняя Персия, 3) Финикия и Малая Азия, 4) Греция в различные периоды процветания ее искусств (11 зал и кабинетов), 5) Рим, 6) Средние Века, 7) Эпоха Возрождения и 8) Новые времена и народы.

Этот скульптурный музей, в таком виде и в таких размерах, будет первым примером в России, создаваемым по образцу лучших европейских и американских музеев гипсовых слепков. До сих пор музея такого рода, столь полного и систематического, в России не было. Некоторые отделы его будут к тому же заключать не только гипсовые копии, но, сверх всяких наших ожиданий прежнего времени, и ценные оригиналы. Так, в последние дни получено известие об организации отделения Египетского искусства нашего Музея в Каире и частью в Лондоне гофмейстером Высочайшего Двора Ю. С. Нечаевым-Мальцовым, лично составляющим, при дружественном содействии именитого египтолога Бругша, помощника директора Музея Gizeh в Каире, систематическую коллекцию памятников не только в копиях, но и в подлинниках. Часть их уже находится на пути в Москву. Лишним было бы прибавлять, что в Музее будут собраны не только образцы монументальной скульптуры, но также и наиболее замечательные примеры скульптурной орнаментики и художественной промышленности как древних, так и частью новых народов. Архитектура.

Зодчество древних и новых времен в музее Московского университета предполагается представить в моделях храмов, театров и других мест общественных собраний, частных сооружений и домов. Главное внимание при выборе материала будет обращено на существенные отличия памятников главнейших стилей строительного искусства, в разные исторические времена, у разных народов Востока, в Греции, Риме и в Византии, в Европе Средних веков и эпохи Возрождения. Некоторые модели храмов и различных общественных построек в древней Греции и Риме уже получены Московским университетом и ждут лишь достойного помещения в связи со скульптурою. Местами приобретения моделей этого рода служат для Московского университета Лондон, Вена, Дрезден, Париж, Неаполь и Рим. В отделе живописи будет обращено особое внимание на составление собрания пособий для изучения этого искусства в его истории, каковы фотографии, рисунки, гравюры, художественные издания различных европейских галерей, отдельные увражи, посвященные той или другой школе живописи или тому или другому великому мастеру. Весь этот обширный материал будет расположен в ряде небольших кабинетов по народностям, школам и мастерам. Живопись классической древности в Помпеях, Геркулануме и Риме предполагается представить в художественных копиях, снятых с оригиналов. Для живописи Римских катакомб уже имеется обширное собрание картонов кисти русского художника Ф. П. Реймана, работавшего в подземельях Рима девять лет, при материальном пособии К. С. Попова, и имеющего работать еще три года, при благосклонном содействии князя Юсупова графа Сумарокова-Эльстона. За катакомбным периодом будут следовать образцы христианской живописи и мозаики других исторических эпох. Начало этому собранию в последнее время положено, так же как и Египетскому залу Музея, Ю. С. Нечаевым-Мальцовым.

Особое место в этом отделении займет живопись русской школы, представляемая оригинальными картинами и рисунками одного известного в Москве собрания, имеющего поступить в Музей, по отстройке его здания. Сверх сих отделов в Музее проектируются еще следующие учреждения.

Антикварий музея. В этом отделении предполагается поместить Нумизматический кабинет, собрание камей и художественных медалей, бронз в виде бюстов, статуэток, рельефных досок, предметов домашнего и общественного быта у древних народов, в Средние века и в эпоху Возрождения. Здесь же займут место геркулан[ум]ские и помпейские бронзы Неаполитанского музея в художественных репродукциях лучших итальянских ателье. Начало этого любопытного собрания положено дарами Московскому университету со стороны московских граждан из прежних воспитанников Московского университета.

Библиотека музея. При Музее библиотека будет иметь специальный, историко-художественный характер. Здесь предполагается сосредоточить всю существенно-важную литературу для изучения искусств и быта древних и новых народов: атласы, художественные увражи, обширные издания памятников искусств, литературную разработку истории искусства в трудах общего характера и в специальных монографиях на всех главнейших языках. При библиотеке предполагается устроить читальный зал для студентов и публики, для которой он должен быть открыт ежедневно, кроме воскресных и праздничных дней. Начало библиотеки этого рода Университетом уже сделано, остается лишь неуклонно идти по этому практикой намеченному пути.

Аудитория музея. Преподавание истории искусств, с развитием фотографии и усовершенствованиями в области техники, требует в настоящее время особых приспособлений. На это обращено будет, при устройстве специальной аудитории Музея, преимущественное внимание. Ввиду возможностей чтения публичных курсов по истории и различным отдельным вопросам искусства, аудитория Музея, имея свой особый и удобный вход, должна быть поместительна и снабжена всеми лучшими акустическими условиями. Таковы задачи и состав Музея изящных искусств, организуемого при Московском университете. Обширная программа, которую пришлось в интересах дела начертать для этого учреждения, определила и соответственные обширные размеры будущего здания Музея.

Отсутствие необходимой для него земли на собственной территории Университета побудило Совет Московского университета обратиться с ходатайством в Московскую городскую думу об отводе места под это учреждение, которое предназначено служить не только студентам, но и всей московской публике, своей и приезжей. Московское городское управление, при содействии Его Императорского Высочества Великого Князя Сергея Александровича, отвело для бывшего Колымажного двора, по Волхонке, близ храма Христа Спасителя, выставив при этом условие, чтобы новый Московский музеи открыт был не только в будни, но и в воскресные дни, не только в течение академического года, но и в летние месяцы. Августейшее имя, присвояемое Музею, драгоценное место, отведенное под его здание вблизи храма Христа Спасителя, и назначение самого учреждения служить эстетическому развитию учащихся поколении и нашего общества выдвинули на первый план вопрос об особо изящной форме и о желательных размерах зданий Музея. С этой целью Московский университет обратился с ходатайством к Императорской Академии художеств о выработке соответственных проектов фасадов здания и наиболее целесообразного плана. Академия, отнесясь весьма сочувственно к высокопросветительным стремлениям старейшего в России Университета, вызвала путем архитектурного конкурса весьма значительное количество проектов. Проекты, награжденные Императорскою Академией художеств, пересланы Московскому университету и своими лучшими сторонами служат при выработке нового проекта, составление которого Правлением Университета поручено московскому архитектору Р. И. Клейну. План и проект фасадов Музея в настоящее время уже готовы. Главный фасад, с центральным портиком и двумя колоннадами по бокам его, исполнен в ионическом стиле лучшей эпохи древнегреческого зодчества.

Илл.13. Аполлон Бельведерский

Боковые же фасады этого здания, в силу необходимости, обработаны в новогреческом характере. Изящное по архитектурному стилю и достаточно обширное здание потребовало от Московского университета особых материальных средств. Не имея оных в своем распоряжении, Университет решил обратиться прежде всего к общественной благотворительности. Распространение сведений о задачах и пользах Музея в московском обществе и между бывшими питомцами Московского университета привлекло благосклонное внимание видных благотворителей, из коих одни приносят средства для научных и художественных коллекций Музея, другие направили свои жертвы на сооружение музейского здания. Пожертвований этого рода поступило и заявлено с разных сторон до сих пор уже на весьма значительную сумму.

Для устройства Музея, соответственно его высокому назначению, постановлено Московским университетом ходатайствовать об учреждении особого Комитета, под председательством и покровительством Его Императорского Высочества Великого Князя Сергея Александровича, уже изъявившего на то свое милостивое согласие. Цель и организация сего Комитета изложены в проекте Положения об этом учреждении.