Текст книги "Государство, Конституция, Родина: к поискам национальной идеи и новой доктрины государства"

Отношение к существующему государству

В новом сетевом виртуальном инновационном государстве не предполагается ведение политической деятельности в том смысле, что в новом государстве нет задач по изменению строя, системы любого другого конкретного государства, нет планов участия в выборах для продвижения во власть своих людей в каком-то конкретном обычном государстве. У нас своё государство, свои выборы, свои задачи. Поэтому мы не собираемся мешать никоим образом ни одному существующему государству. Конечно, при обоюдном согласии можно поработать во взаимных интересах по каким-то конкретным направлениям. Успешные модельные структуры нового государства могут быть взяты за основу и применены в существующем государстве при его желании. В этом также смысл нового государства – порождать новации в сфере государственного строительства, апробировать их и предлагать реальным государствам. В любом существующем государстве по разным причинам (сложившиеся законы, стереотипы) бывает трудно организовать что-то новое, даже если оно выглядит привлекательно в теории, а здесь при наличии опробованных моделей, про которые можно будет сказать, что они зарекомендовали себя, можно будет внедрять новации в реальном государстве по аналогии без особых рисков.

Существенная особенность нового государства состоит в том, что его идеология и деятельность не будут направлены против какого-то иного государства. Новое государство не имеет цели посягательства на суверенитет, целостность и самостоятельность любой другой страны. Такая позиция даёт новому государству большие преимущества: проявлять при необходимости свою позитивную активность в тех сферах, которые закрыты или ограничены для других государств или групп государств в связи с их давней конфронтацией между собой, их противоборством, состоянием войны или послевоенным напряжённым состоянием. Не исключено, что на этом поле для нового государства открываются возможности по решению отдельных проблем противостоящих государств (при их желании).

Гражданам нового виртуального государства не нужно отказываться от своего реального гражданства. Государство, гражданин которого вступает в новое виртуальное государство, может просто не знать о том, что он туда вступает, как оно не знает, что его гражданин является, например, членом клуба шахматистов. Особенности гражданства виртуального государства предстоит разработать.

Положения нашей доктрины имеют установочный характер. Технология создания такой сложной социальной конструкции как государство не может быть полностью прописана в тезисах, она должна создаваться большими группами людей, кроме того это живая конструкция, которая должна всё время совершенствоваться.

Глава 1
С. Г. Павликов «Конституционная доктрина правового государства»

Конституционная доктрина характеризуется в последнее время российскими юристами как совокупность не только научных позиций, суждений, но и судебных позиций, что обусловливает доминирование «официально-властных» начал в её содержании. Основной вектор развития этой «доктрины» усматривают в содействии построению «сильного» государства, о тождественности которого «правовому» государству судить пока явно преждевременно.

В настоящее время в России термин «доктрина» используется как в законодательстве³, так и в правоприменительной практике, в научных трудах⁴. По мнению В. Д. Зорькина, «дальнейшее развитие доктрины правового государства и основанной на ней правотворческой и правоприменительной практики должно исходить из трактовки социальных прав не только как неких общих ориентиров для законодателя и правоприменителя, но именно как основных прав, равных по значимости гражданским и политическим правам человека и гражданина»⁵.

Как пишет Т. Я. Хабриева, в самом общем виде доктрину характеризуют как авторитетное мнение учёных, выраженное в форме принципов, теорий, концепций; это в полной мере относится и к конституционной доктрин⁶. Так, в теории и практике конституционного права концепция разделения властей традиционно связывается с именами Д. Локка и Ш. Монтескье, тезис о верховенстве (суверенитете) парламентов в его завершённом выражении – с именем А. Дайси, идея об особых судах как органах конституционного контроля – с именем Г. Кельзена; таким образом, по её мнению, «речь идёт о научных доктринах конституционализма, о научной конституционной доктрине, о доктрине конституционного права»⁷.

Не будучи признанной в качестве формального источника романо-германского права, доктрина, как отмечает М. Н. Марченко, в то же время оказывает огромное влияние не только на правоприменителя и «интерпретатора» действующего права, но и на законодателя⁸. По мнению автора статьи, именно так и должно быть в правовом государстве.

Однако доктрина в современной России представляет собой нетрадиционный и практически малоиспользуемый источник права, в отличие, к примеру, от актов судебной власти. Российское право всё увереннее эволюционирует как «прецедентное право», всё более активно в правовом регулировании общественных отношений начинают участвовать решения судов. Роль актов Конституционного Суда Российской Федерации в правовом регулировании можно назвать доминирующей с учётом юридической силы его постановлений и определений; позиция этого органа относительно того, соответствует ли Конституции Российской Федерации смысл нормативного правового акта или его отдельного положения, придаваемый им правоприменительной практикой, обязательно подлежит учёту правоприменительными органами.

Автор убеждён, что доктрина также должна занимать достойное место в правовой системе Российской Федерации. Указанный источник права, с одной стороны, имеет ограниченное применение, как правило, максимально санкционированное государством; с другой – «аккумулирует фундаментальные правила, создающие общие условия развития правового регулирования»⁹.

Умаление ценности доктрины предопределяет негативные последствия для российской правовой системы. Прежде всего, они связаны с «плановым» и, нередко, явно поспешным принятием Государственной Думой Федерального Собрания Российской Федерации многочисленных законов; многие из них заведомо не могут быть реализованы и в этом плане критически оцениваются юристами и, главное, российским населением. Непоследовательность и, в целом, недостатки развития законодательства Российской Федерации связаны с тем, что не разработка учений, взглядов, научных позиций обусловливает формирование доктрины, а, напротив, «поточное» законодательство вынуждает создавать так называемые доктрины его применения.

Как уже отмечалось, лидирующая роль в этом процессе принадлежит Конституционному Суду России, который формирует обязательные для правоприменителя правовые позиции, которые, нередко, ошибочно характеризуют как доктрины. Акты и выраженные в них правовые позиции этого Суда представляют собой иной источник права – так называемый «судебный прецедент», хотя с учётом его формирования «высшей», а не «низовой» судебной инстанцией, корректнее охарактеризовать его как «акт судебной власти». Несколько иной характер имеют особые мнения судей, в том числе, судей Конституционного Суда Российской Федерации, Европейского Суда по правам человека, которые наиболее наглядно демонстрируют взаимосвязь «прецедента» и доктрины. В них выражается уже не официальная позиция суда, а мнение конкретного лица, который может не являться представителем научного сообщества, что подтверждает суждение о специфичности, как понятий «юридическая наука», «доктрина», так и таких нетрадиционных источников права как «прецедент» и доктрина.

В юридической литературе можно обнаружить немало примеров употребления термина «конституционная доктрина» без уточнения содержания этого понятия. Так, например, констатируются «параллели между теорией, основанной на прямом действии Конституции, в России и концепцией «живой» Конституции в конституционном праве стран общего права. Концепция «живой» Конституции не является частью российской конституционно-правовой доктрины; однако концепцию «живой» Конституции и прямое действие Конституции объединяет ряд признаков: возможность применения Конституции при отсутствии конкретизирующего законодательства; необходимость адаптации конституционной нормы к реальным правоотношениям; адаптация конституционной нормы осуществляется через официальное толкование Конституции; концепции являются инструментами устранения пробелов и умолчаний Конституции»¹⁰. Либо, к примеру, указывается, что «обновление доктрины конституционализма, существенное изменение роли и содержания Конституции Российской Федерации 1993 г. позволяют говорить о наполнении новым смыслом ранее выделенных свойств Конституции, а также о её новых значимых юридических свойствах» и т. д¹¹.

Нередко конституционная доктрина связывается с именами конкретных лиц; так, например, в некоторых монографиях констатируется наличие «конституционной доктрины» В. Д. Зорькина»¹². Впрочем, значительно чаще исследуются отдельные аспекты изучаемого феномена; к примеру, «конституционная доктрина безопасности призвана определять прочную нормативно-правовую, научно-теоретическую и практическую основу обеспечения юридической безопасности личности, общества, государства» и т. д¹³.

В этом плане нельзя не отметить труды Т. М. Пряхиной, которая в своей работе «Конституционная доктрина Российской Федерации» пишет, что «завершённость оформления правовой системы России во многом обеспечивается за счёт доктринального характера конституционных норм, воспроизводящих юридические и политические доктрины и учения»¹⁴. По её мнению, конституционная доктрина – это «систематизированная совокупность основополагающих взглядов и нормативных формул, устанавливающих стратегические перспективы конституционного развития России»¹⁵.

Как думается, может быть взято за основу для осмысления сущности конституционной доктрины правового государства её понятие только как научных взглядов, но не «нормативных формул» и не судебных позиций, ибо ценность доктрины, в том числе состоит в её максимальной независимости от власти.

Дискуссии о сущности правового государства актуальны для современной России; во многом, они базируются на тривиальном поиске «золотой середины» в позициях ортодоксов капиталистического и альтернативного (социального, социалистического и т. п.) пути развития общества. Так, по мнению В. М. Сырых, для формирования правового государства требуется не низведение его до уровня ординарного демократического государства, а наоборот, уточнение и конкретизация его признаков, в первую очередь принципа приоритета права перед законом¹⁶. Чтобы воплотить в жизнь конституционный принцип о том, что носителем суверенитета и источником власти в Российской Федерации является её многонациональный народ, по его мнению, нужно значительно «расширить институты непосредственной демократии, создать надлежащие условия для того, чтобы народ сам определял свой строй, правопорядок и пути дальнейшего развития»¹⁷. Мы привели данное суждение с целью подчеркнуть, что независимо от той или иной степени дискуссионности высказываний учёных, составляющими элементами конституционной доктрины являются, по нашему мнению, труды, базирующиеся на принципах и нормах действующей российской Конституции.

Второй момент, на который хотелось бы обратить внимание, состоит в следующем. Деятельность, Конституционного Суда, направленная на формирование «живого» конституционного права в правовом государстве также должна основываться на доктрине в узком «классическом» её понимании – т. е. на трудах учёных. По меньшей мере, «нормативные начала» решений Конституционного Суда России должны представлять собой «сплав концептуальных научно-теоретических подходов (выд. П.С.) с реальной практикой современного конституционализма и международно-правовой регламентацией»¹⁸.

Такой подход актуален в силу особой правой природы актов этого органа. Так, Б. С. Эбзеев справедливо пишет, что «ни один орган государственной власти не вправе принимать нормативные и иные правовые акты, противоречащие Конституции Российской Федерации в интерпретации её Конституционным Судом. Поскольку речь идёт о воплощении в них выявленного Судом смысла и содержания Конституции, сами эти решения и выраженные в них правовые позиции становятся как бы частью Конституции и не могут быть преодолены актами органов законодательной или исполнительной власти, решениями иных судов или игнорироваться иными правоприменителями»¹⁹.

Третий момент. На наш взгляд, не следует отождествлять «конституционализм» и «конституционную доктрину», ибо они соотносятся как часть и целое. «Конституционализм, – отмечает Н. С. Бондарь, – есть конституционная доктрина, философско-правовая концепция развития общества и государства (это гносеологическая составляющая конституционализма)»²⁰.

Предпримем попытку охарактеризовать некоторые принципы формирования конституционной доктрины правового государства.

1) В первую очередь, это принцип справедливости государственного устройства. Справедливость выступает «в качестве этического стандарта, с которым мы соотносим существующие социально-экономические и политические структуры и отношения. Одновременно она является идеалом, заставляющим нас устремляться за горизонт для его достижения»²¹. Так, например, М. Нассбаум отмечает необходимость достижения целей социальной справедливости, поскольку задачей социума является «поднять каждого человека до определённого порогового уровня в отношении каждой из «основных функциональных возможностей» в целях обеспечения полноценного человеческого бытия. Речь идёт о достижении определённого равенства в результатах как способа выражения равного достоинства каждой человеческой личности»²².

2) Конституционно доктрина правового государства базируется на понимании целесообразности минимально-возможного государственного принуждения. Как известно, понятие «государственное принуждение» многофункционально²³. В юридической литературе, как правило, под «государственным принуждением» понимают: возможность государства обязать субъекта помимо его воли и желания совершить определённые действия;²⁴ воздействие, в результате которого человек ведёт себя вопреки своей воле, но в интересах принуждающего;²⁵ внешнее воздействие на поведение, основанное на организованной силе государства, на наличии у него «вещественных» орудий власти и направленное на внешнее безусловное (непреклонное) утверждение государственной воли;²⁶– такое воздействие на субъекта, которое выражается в непосредственном насилии или угрозе его применения, заставляющее выполнить предъявленные требования в случае отступления от таковых;²⁷– вспомогательный государственно-властный способ подавления отрицательных волевых устремлений определённых субъектов для обеспечения подчинения их нормам права и т. д²⁸.

Как представляется, при любом из выше указанных подходов не отрицается элемент насилия, в том числе насилия над личностью, который должен минимизироваться в правовом государстве на основе активного использования механизмов саморегуляции. Тем не менее, внедрение таких механизмов в России «вплоть до настоящего времени идёт с большими трудностями. С одной стороны, это неудивительно для страны с сильными этатистскими и даже тоталитарными традициями»²⁹.

3) Такими «традициями», зачастую, оправдывается патернализм, авторитаризм государства, что обусловливает ценность такого принципа конституционной доктрины как примат прав и свобод человека; реализм этого принципа, во многом, зависит от степени избавления государства от «самодержавных замашек». Многие исследователи отмечают, что важным элементом, влияющим на государственность, выступают традиции государственности – «укоренённые в культуре представления о том, как должна осуществляться государственная власть, какие модели поведения свойственны тем, кто эту власть реализует, как должен себя вести простой человек по отношению к государственной власти; они проявляются в преемственности исторических событий, в повторяемости реакций людей на однотипные действия властей, в стереотипности политических действий»³⁰. Другим элементом, продолжает В. Е. Рубаник, выступает менталитет народа, понимаемый как «исторически сложившийся устойчивый умственный (интеллектуальный) и духовный строй (образ) народа. Именно в совокупности традиции и менталитет обеспечивают передачу от поколения к поколению проверенных жизнью фундаментальных социальных ценностей, идей и взглядов»³¹.

Автор занимает по этому вопросу следующую позицию, которую попытается сформулировать предельно лаконично: если в семье (обществе, государстве) были случаи насилия, то его причины нужно устранять, а не «возвеличивать» насилие в ранг традиций, привычек, менталитета и т. п.

4) Конституционная доктрина в правовом государстве не может ограничиваться установками одной монопольной партии, доминантой одного источника права, «неизменностью курса» политического деятеля и т. п., ибо один из её ключевых принципов состоит в демократических началах и реальном плюрализме, народовластии. В этом плане представляются небезынтересными утверждения о том, что «юридическая сила правовой доктрины определяется её авторитетом в глазах исполнителей и властными полномочиями её автора или носителя. В государствах-партиях решающее значение имеют доктрины, сформулированные вождями квазипартии. Так, в СССР любой закон должен был опираться на доктрину, изложенную в марксистско-ленинском учении, и решения высших органов коммунистической квазипартии»³². С. А. Денисов справедливо отмечает, что «миф о «добром царе», который заботится о своих подданных, легко нейтрализует все нормы конституции о суверенитете народа и демократии. Люди добровольно отказываются от своих политических прав, и без всякого сопротивления с их стороны в стране вводится авторитарный режим и монократическая форма правления»³³. По его мнению, «в современной России сохраняются черты идеократической правовой системы. Высшее юридическое значение имеют не Конституция и законы, а политико-правовые доктрины. Они успешно нейтрализуют основы конституционного строя страны»³⁴.

С сожалением приходится констатировать, что явление политического и, если так можно выразиться, правого плюрализма в России находится в стадии становления. Так, например, мы акцентировали внимание на «монополизме» закона и судебного акта при фактически полном игнорировании доктрины как источника права. Действительно, о каком-либо существенном её значении говорить не приходится³⁵. Этот факт осознают учёные. «Юридическая доктрина, – пишут они, – по своей природе относится к категории нетипичных источников права, но в данный момент времени руководители аппарата власти не видят оснований для опоры на неё»³⁶.

Итак, конституционная доктрина (если только не понимать её как совокупность научных и судебных позиций) в современной России представляет собой нетрадиционный и практически малоиспользуемый источник права. Спорное её понимание как вышеуказанного симбиоза лишает конституционную доктрину основного позитивного элемента – независимости от власти.

Глава 2
Т. И. Абакумова «О возможностях применения сетевых технологий в государственном строительстве и управлении»

Современный мир характеризуется помимо всего прочего тем, что он пронизан различными электронными сетями: сети государственные и частные, торговые, телефонные, банковские и многие другие. Это один из признаков информационного общества и государства.

Окинавская Хартия глобального информационного общества в 2000 году провозгласила следующее: «Мы будем осуществлять руководство в продвижении усилий правительств по укреплению соответствующей политики и нормативной базы, стимулирующих конкуренцию и новаторство, обеспечение экономической и финансовой стабильности, содействующих сотрудничеству по оптимизации глобальных сетей, борьбе со злоупотреблениями, которые подрывают целостность сети»³⁷. Это значит, проблема сетей была обозначена в мире давно, но в правовом аспекте в России она почти не изучалась. Важность её изучения связана с тем, что сети могут быть инструментом государственного управления и государственного строительства, если целенаправленно использовать некоторые свойства различных сетей.

Для решения проблем теории и практики правового управления Ричард Сасскинд предложил своё видение правовой сети в виде «Legal Grid»³⁸, которое было весьма упрощённым и далеким от современного понимания правовых сетей, В. Н. Лопатин выдвинул саму идею сетевого права³⁹, а Л. В. Голоскоков разработал её развёрнутую теорию⁴⁰. Особенность взгляда, рассматривающего право под таким углом, состоит в том, что часть правоотношений в информационном обществе и государстве, использующем информационно-коммуникационные технологии (далее – ИКТ) может осуществляться сетевым электронным взаимодействием, главными особенностями которого является скорость, быстрота поиска субъекта права для предстоящей правовой коммуникации, возможность частичной автоматизации процессов правотворчества и правореализации.

Наука давно изучает феномен сетей⁴¹, много диссертаций, имеют в названии такие ключевые понятия и слова как: «сетевые стратегии консолидации капитала»⁴², «сетевой менеджмент»⁴³, «сетевые структуры»⁴⁴, «сетевые компании»⁴⁵, «сетевой бизнес»⁴⁶, «сетевое управление»⁴⁷, «сетевые технологии»⁴⁸, «сетевые предпринимательские структуры»⁴⁹, «сетевая экономика»⁵⁰, региональная сетевая экономика⁵¹, «сетевое научное сообщество»⁵², «сетевые отношения»⁵³, «сетевые межфирменные отношения»⁵⁴, «сетевые сообщества»⁵⁵, «сетевые коммуникации»⁵⁶.

Правовая наука также должна быть на переднем крае исследовательского процесса сетевых явлений мира. Практика правореализации показывает, что право пока почти не обладает качеством опережающего регулирования. Его неспособность быстро адаптироваться к многочисленным угрозам экономическому благополучию или упреждать их была продемонстрирована на всех континентах и независимо от того, к какой правовой семье относилось право той или иной страны, но особенно в России. Право оказалось не готовым к столкновению с феноменом быстро протекающего времени, меняющего реальность быстрее, чем способность права самосовершенствоваться, а ведь именно право является основным регулятором социально-экономической реальности. Конечно, здесь мы имеем в виду не только право само по себе, но и государственно-правовые механизмы и институты, ответственные за его своевременную адаптацию к текущим реалиям.

Сложность сетевых явлений порождает множество правовых проблем, среди которых можно отметить неопределённость статуса сетей и вытекающую из этого невозможность или затруднительность их регистрации, быстрота возникновения сетей и связанных с их деятельностью явлений, ведущие к невозможности появления адекватных устоявшихся правовых дефиниций и создания действенных регулятивных предписаний. В полную силу проявляется проблема хронического отставания правового регулирования ускоряющихся информационно-коммуникационных, компьютерных и связанных с ними сетевых отношений, которые не переходят своевременно в фазу правовых отношений, регулируемых государством, и развиваются стихийно под действием различных факторов, в основном в частном секторе как внутрифирменные отношения. Всё это обусловливает актуальность исследования сетевых явлений в правовом поле и смежном с ним полях экономики, социологии, политологии, философии, математики и других наук с целью лучшего понимания возможностей использования сетей в качестве одного из средств государственного управления.

Рассмотрим, что представляют собой сетевые правоотношения, и в каких сферах государство могло бы использовать сетевые технологии для управления и государственного строительства.

Сетевые правоотношения изначально возникли и развивались стихийно, затем формировались в течение веков государством, при этом они не выделялись в качестве особого класса, а на последнем этапе развития под влиянием ИКТ сетевые правоотношения активно и целенаправленно стали модернизироваться государством в финансовой, банковской, транспортной, торговой и других сферах, поэтому они нуждаются в систематизации, изучении, выявлении закономерностей их развития, формировании и модернизации, наполнении их новыми смыслами и функциями на основе теоретических открытий и развития практики применения.

Сетевые правоотношения возникли и развиваются как публичные и частные. В российском законодательстве они проявляются на федеральном, региональном и местном уровнях, в государственных органах и организациях, в частных организациях: коммерческих и некоммерческих.

Сеть, участники которой имеют единый личный интерес (например, финансовый), может быть чрезвычайно устойчивой и сильной структурой, иногда превосходящей по своим возможностям государство и его органы. Это показывают многочисленные примеры из отечественной и зарубежной практики. Таковыми, например, являются мафиозные (или коррупционные, что то же самое) сети, сети финансовых мошеннических пирамид. Поэтому необходимо продолжать комплексное изучение сетевых явлений и процессов, находить в них сферы, подлежащие правовому регулированию, и разрабатывать как теоретические положения сетевого права, так и конкретные нормативные правовые акты, которые постепенно расширят сетевое законодательство и приведут к позитивному финансовому результату, преодолению негативного воздействия деструктивных и коррупционных сетей. Отсюда вытекает конкретное предложение: нужно использовать силу сетей, основанную на личном финансовом интересе, в позитивном плане, для строительства государственных и общественных институтов.

При разработке сетевого законодательства нужно учитывать наличие иерархических, децентрализованных и комбинированных сетевых процессов, которые, соответственно, государству нужно регулировать, применяя либо традиционные методы правового регулирования, либо сетевые, либо сочетание этих методов, исходя из того, что особенностью сетевых правоотношений является их урегулированность нормами сетевого законодательства (если такое уже оформилось как законодательство), сетевыми правилами и идеями (если сетевого законодательства в данной области пока нет), организующими большое число однородных правоотношений, внешне проявляющихся в виде одиночных гражданско-правовых, финансовых или иных правоотношений, которые происходят в рамках общего для них плана, не описываемого только конкретным одиночным правоотношением двух сторон, и которые все имеют не только цель, обозначенную в нормах соответствующего законодательства (прибыль в гражданском праве или уплата налога в налоговом праве), достигаемую в рамках этих отраслей права, но и цель, которая в данных конкретных отраслях права может отсутствовать, или иметь другое назначение и содержание. Сегодня государство, производя правовое управление, не учитывает такого рода соображения, что необходимо преодолеть.

Для организации государственного правового регулирования мы предлагаем к ранее предложенным⁵⁷ три новые принципа сетевого права: 1) сетевое право должно быть построено на основе сети электронной, объединяющих всех субъектов права в единую сеть; 2) принцип возможности и необходимости управления временем посредством права – путём максимального использования электронных сетей, что приведёт к эффекту экономии времени, а это эквивалентно созданию дополнительного времени; 3) принцип возможности и необходимости управления пространством путём максимального использования электронных сетей, что приведёт к эффекту «сжатия пространства» (когда географически отдалённые субъекты не должны будут перемещаться в пространстве для вступления в правовые отношения), что будет экономить время, а это эквивалентно экономии финансовых ресурсов.

Правовое регулирование государством отношений, возникающих в сетях или на основе сетей, нужно осуществлять, учитывая особенности сетевых правоотношений: их нельзя рассматривать только в качестве единичных, но нужно видеть их встроенность в государственную сетевую систему и использовать достижения современной правовой науки и её нового направления – сетевого права.

Использование принципов и методов сетевого права, позволит автоматизировать правоотношения в электронных сетях и таким образом достичь экономии времени как бесценного и невосполнимого ресурса, а для этого необходимо приступать к оперативному правовому регулированию государством быстротекущих процессов, в том числе, путём синхронизации средствами автоматики действия законов и иных нормативных правовых актов на федеральном, региональном и местном уровнях. Пока всё это почти не делается.

Для более точного и быстрого государственного управления необходимо приступить к учёту времени существования субъектов права и их способности к пониманию и применению правовых норм; сделать это нужно путём частичной автоматизации средствами сетевого права правореализационных процессов, что позволит автоматически учитывать меняющиеся со временем возможности субъектов права, прежде всего, физических лиц, которые в разном возрасте имеют существенно различающиеся возможности понимать и реализовывать нормы права; необходим мониторинг сроков действия разных норм права, применительно к конкретным субъектам и с учётом времени существования субъектов, изменения во времени их правового статуса. Для реализации этих предложений нужно в идеале поместить всё законодательство (федеральное, региональное и муниципальное) в одну государственную сеть, в которой можно будет проводить соответствующий автоматизированный анализ и автоматизированное правовое регулирование части правоотношений, нуждающихся в этом. Эта сеть должна быть одинаково доступна абсолютно всем физическим и юридическим лицам, а они все, в свою очередь, должны будут погружены в это сетевое и управляемое государством пространство для целей оперативного государственного управления, мониторинга, контроля. Сеть, выстраиваемая государством с применением универсальной электронной карты, ведёт именно к такой ситуации, но достаточно медленно и фрагментарно, если иметь в виду всё поле теоретических возможностей.

Для обеспечения действенности механизмов сетевого права, требующих высокой скорости, для обеспечения интересов субъектов права по проведению быстротекущих сделок и расчётов, для целей синхронизации правовых процессов и слаженного действия норм права в качестве минимально возможной временно´й единицей учёта и исчисления времени нами предлагается одна секунда, что будет в большей степени соответствовать нуждам оперативного государственного управления средствами права. Сегодня гражданское право (ст. 190 ГК РФ) исчисляет сроки годами, месяцами, неделями, днями или часами. Исчисление сроков с использованием часа как минимальной единицы времени уже не всегда отвечает требованиям ускорившейся жизни, поэтому назрел переход к исчислению сроков в некоторых случаях в секундах, а в биржевой электронной торговле, в банковских сетях, возможно, и в миллисекундах.