Текст книги "Военкоры победы. Последние бои"

Александр Безыменский, Семен Борзунов
По немецкой земле

Александр Безыменский

Осталась позади линия железной дороги. Мелькнули дома селения Костау – каменные дома, мрачные, приземистые, типично немецкой стройки.

Так вот она, жирная приграничная «до-одерская» полоса немецкой Силезии, где жили самые благонадежные для Гитлера бюргеры, самые преданные ему негодяи. С них и налогов никогда не брали. Им потворствовали во всем.

…Мычат коровы, кудахчут куры, кричит на разные голоса всякая живность. Но где же хозяева? Дома пусты. Сметливые хозяева драпанули за Одер, лихорадочно меняя по пути любое количество скота, одежду, мебель на несколько литров бензина.

Дома брошены внезапно. Бежали второпях, без оглядки, не успев с собой ничего захватить. Советские танки наступали на пятки обезумевшим от страха немцам.

По обе стороны дороги, особенно перед населенными пунктами, мелькают широченные противотанковые рвы, траншеи, ряды проволочных заграждений.

Еще находясь на Висле, немцы думали об Одере. Тысячи поляков были мобилизованы и угнаны на строительство оборонительных рубежей. Надрывались на работе русские и французские военнопленные. Непрерывно подбрасывались специальные инженерно-саперные и пограничные немецкие части.

Несколько месяцев шла напряженная деятельность по возведению укреплений на западном берегу Одера и на дальних подходах к нему.

Огромные противотанковые рвы, порою достигающие 8 и более метров ширины, тянутся на десятки километров. Они пересекают основные шоссейные и проселочные дороги, поля и даже заболоченные или поросшие лесом участки. Западные берега небольших рек срыты и обложены бревнами. Всюду траншеи с развитой сетью ходов сообщения, мощные бетонированные доты, проволочные заборы. Одни сооружены давно, другие – совсем-совсем недавно.

Особое внимание немцы уделяли обороне дорог. Буквально через каждые 10–15 метров встречаются окопы с готовыми пулеметными площадками и дзотами. Во многих из них лежат теперь немецкие трупы.

Врагу не удалось задержать советских воинов на своих пограничных и «до-одерских» рубежах. Немцы с хода бросали в бой подходившие маршевые роты, рабочие батальоны, специальные подразделения и команды. В пограничном селении Вильгельмсбрюк, которое наши бойцы тут же назвали «Вильгельм без брюк», оказал сопротивление отряд немецкой жандармерии. Танкисты гвардии майора Мазурина и гвардии капитана Ивушкина быстро вытряхнули душу из немецких жандармов.

Советские танкисты действовали так стремительно, что противник не успевал не только разрушать рельсы, как это он делал в Виннице, Тарнополе и Львове, но и взрывать имеющие исключительное значение железнодорожные и шоссейные мосты. На станциях остались нагруженные эшелоны товарных вагонов. Многие из них были перехвачены на ходу.

…Мы едем вперед, а навстречу движутся группы детей в гражданском платье. Вот несколько ребятишек впряглись в телегу, нагруженную домашним скарбом. Едет повозка с детьми. Это поляки, приветствующие советские армии поднятыми шапками, взмахами платков. Они возвращаются на родину из немецкой кабалы. Еще на-днях на груди каждого из них красовался ромб с буквой «П» – клеймо рабства.

В селении Швриц молодой красноармеец увидел двух девушек, которых он повстречал в дни оккупации Житомира на вокзале. Тогда он успел шепнуть им:

– Советские войска догонят поезд, увозящий вас в Германию! Верьте, мы еще встретимся!

Сбылись слова бойца, и его товарищи, до глубины души взволнованные этой встречей, выражают свою радость бурей рукоплесканий. Состоялся импровизированный митинг, на котором красноармеец рассказал о своих мучениях в дни оккупации немцами Житомира и о том, как он громил врагов и догнал их в проклятом фашистском логове.

…Вдали гремят выстрелы. Машина без задержек мчится вперед. Порядок на дорогах превосходен. Висят таблички указателей, распорядительные регулировщики командуют движением, отвечают на любой вопрос.

К нам подбегает танкист и взволнованно кричит:

– Товарищи! Ведь это Германия! Отлично, не так ли?

Не дожидаясь ответа, он направляется к дорожному столбу, на котором висит немецкая надпись. Только теперь мы замечаем, что в руках у танкиста топор. Молодой богатырь в промасленном комбинезоне взмахивает топором – и немецкий столб валится на землю.

Танкист кричит:

– Запомним, товарищи! Это было в январе. Я срубил первый пограничный столб на переднем крае берлоги зверя.

Борис Полевой
Полет в Германию

Мы долго летим над Польшей, минуем старинный город Ченстохову с его заводами и монастырями. Отрадно видеть здесь, в 28 километрах от германской границы, на шестой день освобождения ощутительные признаки возрождающейся жизни: дымок над заводскими трубами, хвосты пара, стелющиеся по земле вслед за железнодорожными эшелонами, и хорошо видные сверху бело-красные флаги на домах. Потом начинается лесистая равнина, и тут, над какой-то невидимой чертой, лётчик вдруг приглушает мотор и, показывая вниз, поворачивает ко мне своё торжествующее лицо:

– Германия!

Вот он, долгожданный рубеж вражеской земли, переступить который мы так страстно мечтали в лютую зиму боёв под Москвой, под осенними пронзительными ветрами в руинах Сталинграда, среди развалин Орла и над страшным рвом возле Харькова, где лежали убитые немцами женщины, дети и старики. Пришла эта торжественная минута. Гений нашего Верховного Главнокомандующего Маршала Советского Союза товарища Сталина привёл нас через все испытания сюда, за рубеж Германии. Опустошительный огонь войны переброшен в гнездо кровавых поджигателей, на немецкие земли.

В эту войну нам довелось переступить немало государственных границ. Сейчас мы в Германии! И это преисполняет особым волнением даже тех, кого война отучила чему-либо удивляться.

Вместо длинных бревенчатых польских домиков под крылом самолёта мелькают каменные дома с крохотными окнами, с высокими и острыми черепичными крышами, монументальные костёлы с серыми куполами сменились долговязыми кирками, вытянувшимися вверх словно по стойке «смирно». Но главное, что помогает угадать с воздуха начало немецкой земли, – это следы ожесточённых боёв у пограничных укреплений. Поля, испещрённые глубокими воронками, развороченные окопы и траншеи, разрушенные деревни, за которые отчаянно цеплялся отступавший враг.

Мы садимся у села Брейтенмаркт, лежащего на пересечении двух шоссейных дорог, ведущих от границы к Оппельну и Крайцбургу. Большое придорожное село пустынно. Северная честь его погорела, и среди развалин бродят злые голодные псы, что-то выкапывая в тлелых угольях и грызясь из-за добычи.

– Сами они, немцы, село-то зажгли. Сначала дрались за него, а потом наши самоходки как вон туда, на опушку леса, вышли, да как вдарили залпом разок, другой, – ну, они, немцы-то, село подожгли, да и тикать, – рассказывает водитель орудия Герасим Капустин, молодой весёлый паренёк, взявшийся проводить меня до штаба своего полка. – И что это за народ такой – немцы! Одно слово – зверьё. Вот зайдите в любую хату. Утащить-то ничего не успеют, так норовят всё изломать, сами себе стекла и посуду перебьют, скот переколют, да тут же и побросают. Да это ещё что! Ихнее добро, – пускай они его по ветру пускают, если охота, нам оно не нужно, нам наступать надо, а не с барахлом возиться. А они что ещё делают…

Капустин показал на колодец и с сердцем выругался.

– Вон воду отравили. И тот колодец, что за церковью, – тоже. А в этом домишке, что на самом перекрёстке, совсем уже удивительная подлость оказалась. Входят наши автоматчики. Стол скатертью покрыт, на столе в бутылках шнапс, и рюмки тут же, и солонина на тарелке нарезана, и сало, и огурцы. Дескать, кушайте на здоровье. Ан, врешь! Знаем мы немца. Чтобы он кусок сала или там шнапс свой забыл? Да он скорей с головой расстанется! Автоматчики постояли да из хаты потихоньку вон. Врач взял пробу. Ну, конечно, оказалась отрава… Да вот он, домишко-то с угощением. Может, полюбопытствуете на немецкое гостеприимство?

Мы заходим в маленький крестьянский дом, такой чистенький и мирный с виду. Здесь ничего не тронуто, и «угощение» на месте. Только стоит на столе деревянная табличка «Отравлено», да на обороте её кто-то вывел чернильным карандашом: «Чтоб этим Гитлеру подавиться».

– У нас ребята хотели за это избу сжечь, да командир полка приказал: оставьте всё, как есть, только напишите, что яд, пусть ребята ходят и смотрят, что такое немецкое угощение.

Командир самоходчиков подполковник Зотов даёт мне свой связной мотоцикл. За водителя садится автоматчик, обвешенный гранатами.

Мотор мотоцикла невероятно трещит, и, обгоняя наши части, мы несёмся в глубь Германии, к первому занятому нами городу Верхней Силезии – Розенбергу. У железнодорожного посёлка Шоффютц, тоже пустынного и окутанного горьким дымом пожарищ, делаем остановку. Нам говорят, что тут арестовано несколько немцев, которые пытались ночью бросить гранаты в дома, занятые нашими бойцами.

Ещё перегон по широкой, ровной дороге – и перед нами в серой дымке пасмурного дня встаёт маленький, тесный городишко Розенберг. Он пустынен, как кладбище, и зловещие дымы пожаров окутывают его островерхие дома с черепичными крышами, его узкие улицы, заваленные обломками черепицы, штукатурки и битого стекла. Разрумяненная морозом регулировщица, стоя на площади перед киркой, ловко дирижирует потоком машин, непрерывно двигающихся мимо неё.

– Как проехать на этот, как его, чорт побери, – на Крайцбург? – кричит ей из люка вожатый танковой колонны.

Она показывает флажком направо.

– Красавица, а куда на Оппельн? – спрашивает чумазый водитель, высовываясь из окошка «Студебеккера».

Она показывает налево.

– Ну, а на Берлин? Нам надо на Берлин! – кричат ей весёлые голоса мотопехотинцев из-под брезентового шатра машины.

– А на Берлин – по всем дорогам, по любой, – бойко отвечает регулировщица.

Я спросил, как её зовут, эту русскую девушку, стоящую на площади немецкого городка и направляющую поток машин в глубь Германии.

– Груня, старший сержант Груня Бурова из колхоза Егоровка, Куйбышевского района, Куйбышевской области.

Узнав, кто я, она попросила сообщить её землякам, где она сейчас находится. Правильное желание! Знайте, товарищи колхозники из далекой Егоровки, знайте все граждане нашей великой социалистической отчизны, что куйбышевская колхозница Груня Бурова, а с ней вместе сотни тысяч советских бойцов находятся на вражеской земле, и от грозной канонады советских пушек сотрясаются немецкие города. Мы – в Германии. Мы вышли на Одер и идём на Берлин.

Мартын Мержанов
Над Восточной Пруссией

Ясный морозный день. Над полем боя – безупречно чистое синее небо. Этому радовались пехотинцы, перед которыми открывалась панорама прусских хуторов и фольварков, радовались артиллеристы, увидевшие дальние цели, больше всех торжествовали летчики, стосковавшиеся по солнцу, по чистому небу, по жаркому бою.

Два дня они ждали, глядя на сизый туман, два дня они мечтали о ярких огнях ракеты, возвещающей о взлете. И вот, наконец, перед ними открылись просторы, и цветные огни ракет гроздьями рассыпались над полем аэродрома. Десятки самолетов поднялись над землей и пошли на запад. Начался большой день штурмовиков, истребителей, бомбардировщиков, разведчиков, корректировщиков – большой день нашей авиации.

Учащенный пульс летной жизни мы почувствовали вблизи передовой, на командном пункте дивизии, где офицеры поспешно передавали по телефону в полки и батальоны радостные вести о новых и новых волнах авиационного наступления.

Мы вышли из землянки и увидели, как в ослепительно синем морозном небе беспрерывным потоком стремительно проходили группы «Ильюшиных», как на большой высоте спокойно плыли «Петляковы», как заботливо окружили их верткие «Яковлевы» и «Лавочкины». Вскоре к огню наших автоматов, минометов, пушек прибавился сокрушительный и точный огонь с неба. От этого сильнее взметнулась прусская земля и клочьями полетела вверх, увлекая с собой мертвых немцев, куски машин, колеса пушек, бревна блиндажей. Пехота легко вздохнула и, приветствуя шумное, рычащее небо, пошла вперед.

В этот день особенно отличились штурмовики. Они не давали покоя немцам ни в траншеях, ни на дорогах, ни на станциях. Смертельным шквалом они били пруссаков в танках, в машинах, у пушек.

– Это мелитопольцы. – сказал кто-то из стоящих с нами рядом. – Мастера штурмового удара. Я их помню еще по Сталинграду, Минску, Крыму…

Через час мы выехали на аэродром гвардейского Мелитопольского полка штурмовой авиации. На поле то и дело спускались ширококрылые голубые красавцы и, коснувшись земли, бежали по аэродрому, поднимая за собой снежную пыль. Одновременно ревели моторы машин, отрывающихся от земли. По наезженным дорогам мчались бензовозы, грузовые машины, «Виллисы», сверкали огни ракет, раздавалась пулеметная дробь, – кто-то проверял вооружение самолета.

В блиндаже под землей толпились летчики, которые докладывали командиру полка о результатах своего полета. Тот внимательно выслушивает донесения и красным карандашом отмечает на карте пораженные цели. Выслушав донесения, командир дает новое задание летчикам, устанавливает срок и мчится из блиндажа на поле, к самолетам.

Почти весь полк находится в воздухе. Радиосвязь с самолетами отличная. На радиоузле можно услышать все разговоры летчиков с командиром полка, с пунктом наведения и между собой. Мы лишь на несколько минут надели наушники и попали в какой-то шумный мир, в котором с непривычки трудно было что-либо разобрать. Наконец, явственнее других стал слышаться голос:

– Я атаковал с 400 метров. Работать вполне можно… Перехожу на прием.

Затем:

– «Торба»! «Торба»! «Торба»! Говорит «Гранит». Я подбил «Мессера». Подбил «Мессера». Возвращаюсь домой.

В этот день группы Героев Советского Союза Федора Тюленева, Михаила Степанищева, Ивана Воробьева вылетали по два раза и без единой царапины на самолетах возвращались на свой аэродром. Но как только снижались одни группы, тотчас же в воздух поднимались следующие.

Несмотря на мороз, летчики сходили с самолетов с потным лбом и влажными руками, спускались в блиндаж, докладывали о полете, наскоро обедали и вновь, затягивая «молнию» на кожаной меховой тужурке, спешили к своему самолету. Не успеешь поговорить с одним летчиком, разузнать о деталях его атаки, как в блиндаже появляется другой, третий, пятый, десятый…

Помощник командира полка майор Виталий Голубев бегает по аэродрому и на ходу решает самые различные вопросы, включительно до вопроса о вечернем киносеансе.

Уже надвигались сумерки, когда кончился большой напряженный день на аэродроме штурмовиков.

Виссарион Саянов
На берегах Нейсе и Шпрее

Дорога шла по сосновым перелескам. Уже вечерело. Тянулся по лесам горьковатый дымок: невдалеке горела сосновая рощица. Из нее выбежал волк с опаленной шерстью. Обстрелянные фронтовые кони не шарахнулись в сторону от него. Подняв хвост, волк перепрыгнул через канаву и скрылся в зеленом кустарнике на пригорке. У шедших вдоль обочины пехотинцев завязался длительный разговор об охоте, о волчьих облавах в далеких лесах Северного Урала, а бородатый повозочный, который вез хлеб, вспомнил и о родной своей Волге. От Волги с боями дошел он до Днепра, до Вислы, до Одера, до Нейсе. Я с ним разговорился, и оказалось, что в свое время он дрался в отряде Чапаева. О Чапаеве он рассказывал с охотой и кстати заметил, что нынешний его командир полка похож на Чапаева и лицом, и походкой. На развилине дорог повозочный свернул в сторону – ему с повозкой не пробиться было вперед по этой дороге, запруженной могучими боевыми машинами.

Чем ближе мы подходили к реке Нейсе, тем грозней нарастали раскаты артиллерийской канонады. Брешь, пробитая в немецкой обороне нашими войсками, с каждым часом расширялась. Перейдя по наведенному саперами мостику через Нейсе, мы встретили понтонеров Героя Советского Союза Соболева. Они ждали приказа о наведении переправ через Шпрее. Наши наступающие части были в это время километрах в пятнадцати от этой реки. На полянке возле полупонтона, стояли четыре офицера с золотыми звездами героев. В этом подразделении семь понтонеров стали Героями Советского Союза в дни боев за форсирование Днепра. Тогда понтонеры взяли Днепр с хода. Южнее Кременчуга десанты были переправлены на правый берег в то время, когда сильные группы неприятеля еще сражались на левом берегу. Теперь эти люди должны были форсировать Шпрее.

Над нашим расположением патрулировали истребители. Действовала на этом участке и вражеская авиация. Одному немецкому самолету удалось воровски пробраться сюда и сбросить бомбу на поляну. Повозку, которая пересекала поляну, заволокло дымом. Бойцы бросились к свежей воронке. Убитая лошадь лежала неподалеку. Контуженный повозочный просил скорее откопать двух его спутников. Их быстро откопали, они отделались легкими ушибами. Откопали и письма красноармейцев, которые вез повозочный. Да, труден путь солдатского письма в родной дом! Нужно помнить об этом всем, кто, волнуясь, ждет вестей с фронта.

Мы ехали на участок, где в это время наши войска очищали от противника город Форст. Оттуда провели колонну пленных. Пленные рассказали, что у них за боевыми порядками пехоты следуют офицеры с пистолетами-автоматами.

Они на месте расстреливают бегущих или укрывающихся для сдачи в плен.

– Где ваша семья? – спросил я лейтенанта Эриха Шука.

– Во Франкфурте-на-Майне.

– Вы знаете, что этот город уже занят нашими союзниками?

– Да. А сколько вам осталось до соединения с союзниками?

Этот вопрос волнует всех немцев. Они понимают, что великие союзные армии, быстро движущиеся по немецкой земле навстречу друг другу, с каждым шагом приближают день окончательного разгрома гитлеровской Германии.

Вскоре наши войска переправились через Шпрее.

Об этой реке мы часто думали и говорили в военные годы. На Шпрее стоит Берлин. В дни великой Сталинградской битвы один боец, выступая на красноармейском митинге, сказал: «Сейчас мы сражаемся на Волге, но придет время, и мы ступим твердой ногой на берег Шпрее». Радостный день настал. Где теперь этот бывалый воин? Я вспомнил о нем, когда увидел пехотинца с обветренным лицом, наклонившегося над мутными водами Шпрее. Да, всё сбылось так, как было задумано в те суровые, трудные и величественные дни.

Непрерывным потоком идут через Шпрее боевые машины. На многих из них портреты Сталина и надписи «Слава великому Сталину». На мчащемся по лесной дороге танке написано: «Всю ярость сердца и огня – на врага!».

На подступах к Шпрее немцы строили мощную оборону. В последний момент, чувствуя нарастающую силу удара советских войск, гитлеровцы изрядно нервничали. На некоторых лесных дорогах они наскоро делали завалы: пятнадцать-двадцать спиленных сосен. Такие завалы могли задержать продвижение наших бойцов только на несколько минут. И всё же немцы тупо валили сосны на дороги. Воистину, утопающий хватается и за соломинку!

Дорога нашего наступления стала кладбищем немецкой военной техники. Вот лежит в лесу убитая лошадь. Повозка, которую она, везла, уцелела. На повозке – десятки «фаустпатронов». Немцы хвастали, что это оружие имеет чудодейственную силу. Теперь сваленные в кучу на дорогах «фаустпатроны» стали свидетельством краха еще одной новинки немецкой военной техники.

Наши передовые подразделения переправились через Шпрее по узким, быстро наведенным штурмовым мостикам. На подступах к Шпрее отлично действовали бойцы офицера Абросимова. Завершив удачный маневр, они отрезали пути к Шпрее отступающим немцам и заставили их повернуть на север. Маневр бойцов Абросимова облегчил и ускорил форсирование реки в этом районе. С огромным воодушевлением дрались советские воины. Гвардии старший сержант Ткачев первым поднял свое отделение в атаку. По штурмовому, захлестываемому водой мостику ринулись пехотинцы на западный берег Шпрее. Они выбили врага из населенного пункта, захватили транспортеры, пять станковых пулеметов, взяли в плен 12 немцев. Таких примеров отваги и доблести можно привести сотни.

Поздно вечером немцы перешли в контратаку. В штабе части было получено известие о попытке 12 немецких танков смять боевые порядки нашей пехоты на левом фланге. Несмотря на сильный огонь врага и общую напряженность положения, в штабе царила обстановка уверенности и спокойствия, которая всегда предвещает новые победы. Немецкая контратака быстро выдохлась, и снова пошла вперед наступающая пехота.

Наши войска выходят на простор. Всё ближе Дрезден, берега Эльбы, Берлин. Наступление продолжается в нарастающем темпе. В эти славные дни у бойцов и офицеров нет и тени самоуспокоенности. Лозунг на стене дома, стоящего у перекрестка дорог, призывает: «Воин, спеши на запад, дорог каждый час». И любой боец, идущий на запад, торопит шаг, чувствуя, что в пору, когда война идет к окончательной развязке, нужна особенная сила, особенная стремительность наступательного удара.