Текст книги "Новейшая отечественная история. XX – начало ХХI в. Книга 1"

Столыпинским преобразованиям «не повезло» ни в практике проведения, ни в изучении их опыта и уроков как современниками, так и последующими поколениями историков. Разразившаяся Первая мировая война вынудила правительство резко ограничить мероприятия реформы тогда, когда общество стало ощущать первые ее плоды, а порожденная войной революция и вовсе на многие десятилетия сняла с повестки дня поставленный Столыпиным вопрос об обеспечении возможности «способному, трудолюбивому крестьянину… укрепить за собой плоды трудов своих и представить их в неотъемлемую собственность».

В историографическом плане объективному освещению этой темы всегда мешала крайняя политизация суждений, возникшая в среде современников реформы и дожившая, при всех перепадах к ней исследовательских интересов, до наших дней. Более того, нынешняя поляризация мнений, высказывающихся историками и публицистами в связи с проблемами модернизации аграрного сектора экономики постсоветской России, по существу повторяет то, что имело место в годы самого столыпинского землеустройства, тенденциозно переиначенного его хулителями в «землерасстройство».

Особенно не жаловали эту тему отечественные исследователи советского времени, когда господствующим стало мнение, будто столыпинским начинаниям изначально был уготован провал, поскольку они якобы преследовали антинародные цели сохранения помещичьего землевладения и укрепления социальной опоры отжившего свой век самодержавия. При всем плюрализме взглядов на наше прошлое, сложившаяся в постсоветской историографии, эта точка зрения бытует и поныне.

Однако наряду с традиционной аргументацией версии краха реформы, отдельные ее сторонники все больший акцент делают на том, что столыпинская перестройка безнадежно запоздала. Довод этот отнюдь не нов. Известно, что значительное опоздание в начинаниях по земельному обустройству крестьянства признавал и сам Столыпин. «Во время путешествия по Сибири со Столыпиным плыли по Иртышу, я слышал, – вспоминал И. Тхоржевский, служивший тогда начальником канцелярии Главноуправляющего земледелием и землеустройством, – из уст Столыпина, разговорившегося при мне с Кривошеиным: «…Когда в 1889 г. министр граф Д. Толстой вводил в деревне земских начальников, сохраняя крестьянскую общину и юридическую обособленность крестьянского земельного строя – обособленность, граничившую с крестьянским бесправием, вот тогда надо было бы начать нынешнюю работу по крестьянскому землеустройству: создать из местных людей нынешние землеустроительные Комиссии. Вот если бы так получилось, – продолжал Столыпин, – тогда я был бы спокоен за будущее России. А то мы потеряли с устройством крестьян 20 лет, драгоценных лет, и надо уже лихорадочным темпом наверстывать упущенное. Успеем ли наверстать. Да, если не помешает война».

Опасения относительно успеха своего начинания реформатор провидчески связывал главным образом с назревавшей в мире войной, хотя несколько раньше говорил о необходимости для государства двадцати лет покоя не только внешнего, но и внутреннего. Судьбе оказалось угодно не только не дать этого России, но и оставить всего несколько лет жизни самому Петру Аркадьевичу.

Чтобы воссоздать картину реальных перемен, которые несла столыпинская реформа сельскому хозяйству России, необходимо выявить те подвижки, что происходили в недрах крестьянских хозяйств, которые воспользовались возможностью выйти из общины и получить землю в собственность. Это несложно сделать потому, что Главное управление земледелия и землеустройства провело сплошное подворное обследование таких хозяйств 12 уездов разных районов страны с целью выявления хозяйственных изменений, произошедших в них в первые годы после землеустройства. Изучению подвергались хозяйства, приступившие к хозяйственной деятельности в новых условиях (т.е. после землеустройства), не позже весны 1911 г., или, иначе говоря, просуществовавшие в этих новых условиях к началу обследования не менее трех полевых периодов времени, по мнению его организаторов, вполне достаточного для адаптации крестьян к новым условиям хозяйствования и для того, чтобы изменения, которые надлежало зафиксировать, успели так или иначе проявиться. Всего таких дворов оказалось 22399, причем большинство из них (17567) существовали на бывшей надельной, а 4882 – на банковской и казенной земле. Достаточно широкие территориальные рамки переписи, а также относительно крупный массив единоличных хозяйств, подвергшихся изучению, предопределили сравнительно высокую степень репрезентативности полученных сведений. Заодно стоит коснуться и вопроса об их объективности. Это тем более важно потому, что исследователями они надлежащим образом не анализировались, поскольку априори допускалось: раз эти сведения собирались и обрабатывались под эгидой правительственных структур, степень их достоверности не может не желать лучшего.

Такая оценка материалов источниковедчески ничем не обоснована. А между тем есть свидетельства, говорящие в пользу достоверности этих сведений. В частности, руководитель германской правительственной комиссии, изучавшей в 1911—1912 гг. опыт проведения аграрной реформы в России, профессор О. Аухаген отмечал, что в вопросах проверки данных, специально касающихся жизни хуторских и отрубных хозяйств, он и его коллеги по комиссии «предприняли осмотр на местах и убедились, что новоустроенные отдельные дворы не являются потемкинскими деревнями».

Что же показало это обследование? Во-первых, абсолютное большинство обследованных хозяйств в результате землеустройства добилось качественного улучшения землепользования: после землеустройства свыше 75% всех дворов получили полевые угодья (не считая усадеб) в одном участке, тогда как раньше 3/4 дворов имели землю не менее, чем в 6 полосах. До землеустройства будущие хуторяне и отрубники пользовались наделами дальше 1 версты от усадьбы, а каждый третий из них дальше 5 верст. После укрепления земли в собственность каждый второй хозяин получил ее ближе версты от усадьбы.

Во-вторых, и это особенно показательно, даже за небольшой срок деятельности в новых условиях хозяйства хуторян и отрубников смогли существенно превзойти показатели, которые характеризовали уровень их материального благосостояния и агрикультуры до землеустройства. Общая стоимость построек и инвентаря у них в среднем выросла на 27,7%, в том числе только инвентаря – на 40% у хозяйств на бывшей надельной и в 2 с лишним раза у тех, кто обзавелся казенной и банковской землей. Свыше 40% хозяев произвели на своих участках мелиоративные работы стоимостью в среднем 53 руб. на двор. А количество дворов с травопольным и многопольным севооборотами увеличилось в 4 раза.

Урожайность хлебов за 1912 и 1913 гг. в землеустроенных хозяйствах, подчеркивалось в сводке этих сведений, по всем видам культур оказалась выше, чем в сельских обществах, сохранивших чересполосное владение и нередко превзошла частновладельческие. Кстати, и обследования более позднего советского времени тоже зафиксировали, что хозяйства столыпинских поселенцев отличались от хозяйств общинников большей эффективностью и устойчивостью. Так, обследование 35 хуторов одной из волостей Тульской губернии, проведенное в 1920 г., выявило, что все они даже после значительных земельных потерь, понесенных ими от «черного передела» 1918 г., «вполне сохранили свою жизнеспособность, обладают превосходным живым и мертвым инвентарем, и культура земледелия их стоит еще так высоко, что, несмотря на полный неурожай в окрестных селах, хуторяне собрали урожай лишь незначительно меньший, чем в прошлые годы».

В свете этих данных не выдерживает критики бытующий в современной отечественной историографии вывод о том, что народнохозяйственный эффект у реформы был небольшой, и что сумятица и неразбериха, внесенные ею в жизнь общины, мешали распространению многополья на крестьянские земли. Статистические данные свидетельствуют, что реформа не только не тормозила процесс замены традиционного трехполья многопольными севооборотами, но придала ему мощный импульс. Если за 1901—1912 гг. среднегодовой прирост площадей под кормовыми травами в Европейской России составлял 36,2 тыс. дес., то в последующее четырехлетие, когда результаты столыпинского землеустройства проявились гораздо сильнее, он уже равнялся 169 тыс. дес., т. е. темпы роста увеличились почти в 5 раз.

Воспроизведенные и многие другие факты, а также данные статистики говорят о том, что не только сама идея реформирования поземельных отношений на принципах частной собственности, но и прямые результаты ее реализации несли в себе крупный заряд общественного прогресса. В то же время этот заряд был столь разносторонен и мало предсказуем, что реформа приносила свою позитивную отдачу и там, где ее меньше всего ожидали. К числу таких сюрпризов столыпинского землеустройства относилось его благотворное воздействие на кооперирование крестьянских хозяйств. Данные подворного обследования хуторов и отрубов 12 уездов показывают, что выход крестьянина из общины и превращение его в собственника земли, будучи действенным импульсом во всей его хозяйственной деятельности, не только не гасил, а, наоборот, стимулировал рост стремления мелкого земледельца к объединению в кооперативы. Если до землеустройства удельный вес членов кооперации среди хуторян составлял всего 6,8%, отрубников – 24,7%, то после землеустройства он поднялся соответственно до 22,3 и 52,4%. Столь существенное увеличение за несколько пореформенных лет удельного веса кооперированных хозяйств среди тех, кто реализовал представившуюся возможность получить землю в собственность, вполне объяснимо. Порывая с общиной, служившей крестьянину традиционным средством его социальной защиты, выделенец искал и находил в кооперации новую и притом более устраивавшую его как мелкого собственника и товаропроизводителя форму защиты своей самостоятельности в рыночных отношениях.

Да и крестьянин-общинник, в массе своей ведущий трудовое хозяйство, по мере вовлечения в рыночные отношения тоже нуждался в кооперации как объединении, способном оградить его самостоятельность в рыночных связях и как производителя, и как потребителя. Во многом поэтому столыпинская реформа, подтолкнув развитие товарного рынка внутри страны и способствуя вовлечению сельского хозяйства страны в мировые рыночные связи, во времени совпало с периодом невиданно быстрых темпов становления кооперативной сети в России в целом и в ее деревне в особенности.

Примечательно и то, что в годы столыпинской аграрной реформы в России формируется государственно-кооперативная система сельскохозяйственного кредита, обеспечившая в канун Первой мировой войны такой высокий уровень инвестиций в аграрную сферу экономики, который в дальнейшем уже никогда не был превзойден.

Интегральным выражением прогресса, имевшего место в аграрной экономике страны в годы реформы, служат показатели внутреннего сельскохозяйственного товарооборота, который по данным статистики железнодорожных перевозок увеличился в 1911—1913 гг. по сравнению с дореформенным трехлетием на 40%. А объем перевозок молочной продукции за период с 1907 по 1913 г. вырос с 13,4 до 27,2 тыс. пудов, т. е. в 2 с лишним раза. Что касается экспорта сельскохозяйственных продуктов, то он характеризовался следующими темпами роста: в промежуток с 1901—1905 по 1911—1913 гг. среднегодовая ценность вывоза поднялась: зерновых и муки на 33%, продуктов интенсивного земледелия (картофель, сахар, свекла, табак, льняное волокно и др.) – на 82, а продуктов животноводства – на 141%.

Спрашивается, что же в таком случае помешало правительству решить сформулированную П. Столыпиным задачу: обеспечить «способному, трудолюбивому крестьянину … укрепить за собой плоды трудов своих и представить их в неотъемлемую собственность».

Во-первых, серьезным препятствием здесь явилось недоверие, с которым сама деревня отнеслась к этому начинанию. «Что касается до отношения крестьян к реформе, то она вообще возбуждает их недоверие, – признавал О. Аухаген, – …те же крестьяне, которые высказываются за реформу, приобретают себе врагов, угрожающих им смертью или поджогом. Такое отношение отчасти объясняется недоразумением, непониманием своих интересов, у многих несознанием своей невыгоды. К последним принадлежат, с одной стороны, состоятельные крестьяне, так называемые кулаки, держащие за ведро водки весь «мир» в своих руках, с другой – те слабые, которые сознают насколько такого рода хозяйство выгоднее сильному работнику».

На мельницу такого недоверия лили воду все, не только революционные, но и либеральные партии, от социалистов всех разновидностей слева, до кадетов справа. «Русская оппозиция, руководимая кадетами, – писал Аухаген, – считает, что все исходящее от правительства скверно. Когда перед японской войной русское правительство в крестьянской общине видело поддержку абсолютизму, кадеты были явными противниками общинного устройства, теперь же они относятся враждебно и к аграрной реформе».

Во-вторых, трудности, с которыми столкнулось столыпинское землеустройство, усугублялись просчетами самих реформаторов: использованием на местах принуждения по отношению к крестьянству, не желающему выходить из общины, торопливостью и связанным с ней невысоким качеством землеустроительных работ и т. п.

В-третьих, поистине роковую роль в судьбе реформы сыграли Первая мировая война и революция. В ускорении развязывания Германией войны определенную роль сыграли предвоенные успехи реформирования аграрной сферы в России. В воспоминаниях Д. Любимова, являвшегося одним из соратников П. Столыпина, рассказывается о весьма характерном эпизоде, связанном с деятельностью германской правительственной комиссии О. Аухагена по изучению хода реформы в России. Комиссия, по словам мемуариста, успехами преобразований в нашей стране была поражена. «Объехав землеустроительные работы в целом ряде губерний, германская комиссия представила своему правительству отчет. Нам удалось узнать его содержание, – сообщает Д. Любимов. – В нем говорилось, что если землеустроительная реформа будет проводиться при ненарушении порядка в империи еще 10 лет, то Россия превратится в сильнейшую страну в Европе». Достоверность этой информации позже подтвердил и участник комиссии, профессор М. Зеринг. Главный вывод отчета гласил, что «по завершению земельной реформы война с Россией будет не под силу никакой другой державе».

«Отчетом комиссии, по имеющимся от русского посла в Берлине сведениям, – заключал свой рассказ Д. Любимов, – сильно обеспокоилось германское правительство и особенно император». И в самом деле, было от чего обеспокоиться и последнему германскому кайзеру, и его правительству. Кстати, позднее об этом же писал другой наш соотечественник В. Шульгин. Он отмечал, что «правители Германии не захотели ждать, когда завершится в России реформа, начатая Столыпиным. Они напали на Россию через год, – справедливо подчеркивал Шульгин, – после ученой разведки». Работа комиссии Аухагена в самом деле сыграла, и довольно успешно, роль разведки перед тем, как Германия объявит войну, которая не только затормозит реформирование России, но и круто изменит дальнейшую ее историю.

§3
Развитие народно-хозяйственной инфраструктуры, торговли и состояние финансовой системы

Главными факторами, определявшими развитие двух решающих отраслей народного хозяйства России в начале XX в. – промышленности и сельского хозяйства, рассмотренных выше, были как и прежде дальнейший рост общественного разделения труда и формирование на данной основе капиталистических производственных отношений как в недрах города, так и деревни. Теперь предстоит хотя бы в самых общих чертах оценить сдвиги, которые происходили в остальных элементах народно-хозяйственного организма страны – его инфраструктуре, торговле, финансах.

Рыночный характер хозяйства, имманентно присущий капиталистическому способу производства, который на рубеже XIX—XX вв. восторжествовал в сфере отечественной промышленности и получил в условиях не завершившейся столыпинской реформы существенный импульс, должный приблизить аналогичный успех в аграрном секторе экономики страны, был невозможен без соответствующих подвижек в системе народно-хозяйственной инфраструктуры России. Важнейшими компонентами этой системы в интересующее время, являлись, во-первых, пути сообщения с адекватными видами транспорта, во-вторых, коммуникации средств связи, и, в-третьих, организация складского и элеваторного дела в стране. Ниже дается краткая характеристика каждого из них.

Ведующую роль во внутренних перевозках грузов и пассажиров в начале XX в. продолжал играть железнодорожный транспорт. Перед Первой мировой войной (на конец 1913 г.) вся сеть железных дорог страны имела 68,4 тыс. верст, не считая Финляндии и КВЖД. По общей протяженности рельсовых путей Россия значительно превосходила страны Западной Европы, но почти в 6 раз уступала США. Однако если учесть несоизмеримо большую территорию России и количество ее населения, то по таким весьма объективно соизмеримым данным, как количество верст железных дорог на 100 кв. км и 1000 жителей в наиболее оснащенной железными дорогами Европейской части России, с одной стороны, и Англией, Германией и Францией – с другой, то здесь явный перевес оказывается не на нашей стороне. Точно также уступала Европейская Россия этим странам по степени обеспеченности версты дорог пассажирскими и товарными вагонами, что в значительной мере предопределяло эффективность перевозок в последних и пассажиров, и грузов.

70% российских железных дорог принадлежало государству, а подавляющая часть частных дорог – шести обществам, возникшим в конце XIX в. В начале XX в. они хотя и превратились в крупнейшие монополистические объединения транспорта, но находившиеся в их собственности дороги оставались придатком государственного железнодорожного хозяйства. Тарифная политика и финансы частных железных дорог определялись правительством.

Нужды переоснащения армии и флота после русско-японской войны и осуществения столыпинской перестройки деревни не могли не повлиять на существенное свертывание строительства новых железных дорог и паровозостроения. Всего за 1908—1913 гг. было введено в эксплуатацию 4,3 тыс. верст новых казенных и частных дорог. Если в 1901 г. на Коломенском, Сормовском и других заводах страны было выпущено 1225 паровозов, то в 1912 г. – лишь 308. Вот почему локомотивный парк всех железных дорог к 1913 г. на 40% состоял из устаревших паровозов, требовавших замены. Медленно росла и грузоподъемность отечественных вагонов: к началу мировой войны она составляла 16,6 т, тогда как в Германии уже преобладали вагоны грузоподъемностью в 37,5 и даже 50 т. Но и в столь сложных условиях грузооборот российских железных дорог вырос за период с 1900 по 1913 г., отражая общеэкономический подъем страны, в 2,5 раза, и в 1,5 раза превосходил объем водных перевозок.

Соответственно увеличивались доходы казенных, а также частных дорог: только за 1909—1913 гг. в сравнении с предшествующим пятилетием чистые поступления от них в бюджет поднялись до 1 млрд руб. Львиная доля этой суммы пошла на перевооружение армии и флота, на обеспечение профицита предвоенного бюджета и на частичное снижение государственного долга страны.

По водным путям России перевозилось большое количество леса, хлеба, нефти и др. грузов. Волга с ее притоками по-прежнему оставалась основной водной артерией страны: на нее приходилось почти 60% всех речных перевозок Европейской России. Остальные водные пути, в особенности мощные речные бассейны Сибири и Дальнего Востока использовались в гораздо меньшей степени.

Российский речной флот на внутренних водных путях возрос за период 1906—1912 гг. с 28292 до 29707 судов, в том числе с 4317 до 5556 паровых. Перевозка грузов по внутренним водным путям с 1907 по 1911 г. увеличилась от 2315062 тыс. до 3152452 тыс. пудов, включая сюда и сплав леса на плотах. В 1907 г. со стапелей Коломенского завода был спущен на воду первый в мире речной теплоход. Перед войной из 80 теплоходов, имевшихся во всех странах, на долю Российской империи приходилось 70 таких судов.

На рубеже XIX—XX вв. российский морской торговый паровой флот за исключением Каспийского, игравшего крупную роль в перевозке бакинской нефти, был сравнительно невелик. Но только за десятилетие (1905—1914) его численность поднялась с 750 до 1903 судов, а общая грузоподъемность более чем наполовину (53,3%). Гораздо больше Россия имела парусных судов. Их состав к 1914 г. исчислялся в 2579 судов, но увеличился за то же десятилетие всего на 3,2%, а общая вместимость их на 5,7%. В нашей стране он по-существу находился в процессе формирования. Основная масса океанско-морских перевозок в этих условиях осуществлялась на иностранных судах. Так, хотя за пятилетие 1908—1912 гг. доля судов под отечественным флагом по приходам в порты России и отходам из них ежегодно и составляла в среднем 26,9%, участие же их в морской торговле, судя по показателям погрузки и выгрузки товаров (629,8 из общей суммы 7195,6 тыс. пудов погруженных и выгруженных на все суда, т.е. отечественные и иностранные за указанное пятилетие) существенно колебалось ежегодно (от 7,4 до 11,3%), но в среднем за год уменьшалось до 8,7%. Столь значительное преобладание иноземных судов в морской торговле России означало, что за подобного рода услуги приходилось расходовать большие суммы иностранной валюты.

Россия начала прошлого века оставалась страной межрегиональных частично шоссейных, но преимущественно грунтовых и замощенных трактов и проселочных дорог. Шоссейных и мощеных дорог было мало. Практиковались главным образом гужевые перевозки местного значения, носившие как правило сезонный характер и зависевшие от погодных условий. В осенне-весенние месяцы распутицы они сводились до минимума. Общая протяженность дорог в России на 1 января 1913 г. исчислялась (без Финляндии) следующим образом: шоссейных – 28642, замощенных – 5067 и грунтовых – 690827 верст. Сведения о грунтовых дорогах, находящихся в заведовании земств и местных властей, заведомо неполные. Они лишь частично дополнены А.П. Корелиным, использовавшим сведения за 1902 г., которые извлечены из издания Главного управления по делам местного хозяйства. Больше половины шоссейных и незначительная часть прочих дорог находилась в ведении Министерства путей сообщения, из них в непосредственном заведовании округами путей сообщения – 12144 версты (71,3%) и 4714 версты (27,9%) – во временном заведовании земств. Остальная часть дорог, протяженностью до 707628 верст, из которых 97,5% составляли грунтовые дороги, были в ведении Министерства внутренних дел. Среди последних улучшенные дороги (частично замощенные и шоссированные или просто укрепленные гравием или песком) не превышали 4,8%. Дороги с каменным покрытием составляли 2,8%, из которых 4634 версты сплошь замощены, а 13294 версты сплошь шоссированы.

Более чем слабая обеспеченность страны шоссейными дорогами неблагоприятно отражалась главным образом на сельском хозяйстве. Специалисты госконтроля в объяснительной записке к отчету по исполнению государственной росписи и финансовых смет за 1913 г. отмечали, что при существующей железнодорожной сети «русский промышленник и земледелец для доставления своих продуктов до ближайшей железной дороги должен сделать в среднем до 45 верст по грунтовому пути, причем … доставка каждого пуда груза до ближайшей станции железной дороги у нас в среднем обходится до 22,5 коп.» Затраты государства и земств на поддержание и развитие дорожного дела достигли к этому времени 12 млн руб. в год. Однако эти средства, как подчеркивалось в цитируемом документе, «расходуются главным образом на устройство и содержание шоссейных дорог, и на большой части грунтовых, отнесенных к разряду земских. Главная масса грунтовых дорог, к которым принадлежат и проселочные дороги, составляющие в Европейской России около 85% всех местных путей, предоставлены исключительно попечению частных владельцев и сельских обществ и в большинстве случаев остаются без улучшения». Еще хуже обстояло дело в других районах империи, где не было особых дорожных капиталов. На все дороги Закавказья, Сибири и Средней Азии отпускалось на их устройство и содержание до 2 млн руб., из них 1300 тыс. на Закавказье и 700 тыс. – на другие местности.

Важным компонентом инфраструктуры, обеспечивающим нормальное функционирование преимущественно аграрной экономики страны, являлось обеспечение ее складской и элеваторной сетью. Почин в создании такой сети в конце 80-х годов XIX в. положили земства и частные предприниматели: первые элеваторы с крупными зернохранилищами были построены в г. Ельце на средства уездного земства и в Санкт-Петербурге на деньги двух хлеботорговцев – Борейши и Максимовича. Вслед за этим в 1888 г. правительство принимает положение о товарных складах и закон, устанавливающий правила учреждения и эксплуатации элеваторов и зернохранилищ, улучшающие условия хлебной торговли. Государственному банку была предоставлена возможность производить при посредстве железных дорог выдачу ссуд под залог хлебных грузов, а затем такую же возможность обрели и железнодорожные общества за счет своих эксплуатационных средств или при помощи частных банков. На этом основании многие железные дороги получили право производить как складские, ссудные, так и коммерческие операции.

К началу XX в. в России насчитывалось около сотни элеваторов с механическими двигателями, вместимостью в несколько десятков миллионов пудов зерна и кроме того имелось еще свыше 250 крупных зернохранилищ несколько меньшей вместимости. Наиболее крупный элеватор на 3 млн пудов был в Новороссийске и принадлежал Владикавказской ж.д., где кроме того имелось зернохранилище на 7 млн пудов. Рязанско– Уральская дорога имела в своем распоряжении элеваторы и зернохранилища, вместимостью почти в 13 млн пудов. Обороты хлеба всех элеваторов страны за период с 1893 по 1897 г. возросли с 17,1 до 58,8 млн пудов, а для ссуд под хлеб железные дороги выделили в 1895 г. 13,3, в 1896 – 16,6 и в 1897 г. – 22,7 млн руб.

В 1911 г. правительством на Госбанк было возложено строительство сети новых элеваторов, но развернуться ему в должной мере помешала начавшаяся мировая война. В годы войны к выполнению этой задачи активно подключилась набравшая силу кредитная кооперация. Так только в Западной Сибири на средства кредитных кооперативов были построены элеваторы в г. Кургане и на станции Лебяжье, а также механически оборудованные зернохранилища на 9 станциях. На деньги от хлебозалоговых операций построили свои зернохранилища и несколько товариществ в далекой Енисейской губернии.

Почтово-телеграфные и телефонные сообщения, наряду с благоустроенными дорогами, являлись непременными условиями культурного и экономического развития государства и общества; в России же они получили особое значение из-за огромности территории и малой густоты населения. С начала XX в. эти современные средства связи стали шире использоваться в нашей стране. Если в 1908 г. в ней насчитывалось 1337 почтово-телеграфных учреждений с 22633 почтовыми ящиками и протяженностью почтовых путей 250347, а также телеграфных линий 179267 верст, то в 1913 г. их соответственно стало 16213 с 31183 почтовыми ящиками и протяженностью почтовых путей и телеграфных линий – 272600 и 215216 верст. Для пятилетнего срока перемены к лучшему в почтово-телеграфной связи в России вполне ощутимы. Но чтобы выяснить как выглядели такие подвижки на фоне развитых стран Западной Европы, обратимся к данным табл. 5, где представлены сведения, опубликованные международным бюро в Берне, отражающие положение почтово-телеграфного дела за три начальных года того же пятилетия вместе с соотношением учреждений связи к числу жителей Германии, Англии, Франции и России.

Таблица 5

Анализируя сведения трех первых граф таблицы составители объяснительной записки к отчету Госконтроля по исполнению государственной росписи и финансовых смет за 1911 г. справедливо отметили тот факт, что почтово-телеграфное ведомство в стране развивается, но значительно уступает положению его в главных государствах Западной Европы.

Применительно же к заключительной части таблицы они подчеркнули, что если рассматривать соотношение учреждений связи к числу жителей, то «отсталость России в почтово– телеграфном деле выступает еще яснее». Тогда как в Германии, Англии и Франции в 1910 г. одно почтовое учреждение приходилось на 1,5—3 тыс., а телеграфное на 1,5—4 тыс. жителей, у нас одно почтовое учреждение обслуживало в среднем 9857 жителей, а телеграфное даже 35294. Кроме того, в России телеграфный тариф был значительно выше зарубежного – 5 коп. за слово, а в Англии и Франции – 2 коп., в Германии – 2 7₃ коп., т.е. в 2 с лишним раза дешевле. С каждой депеши, сверх того, у нас брался сбор в 15 коп., чего на Западе нигде не было.

Телефонная связь России находилась в еще более отсталом состоянии, хотя после 1910 г. развивалась даже быстрее почтовой и телеграфной. В 1911 г. в стране было 766 телефонных сетей общей протяженностью 79015 верст, а также 181367 абонентов, а в 1913 г. соответствующие показатели выглядели так: 1212 сетей, 116169 верст и 244118 абонентов. Из общего числа сетей 71,3% принадлежали городам, 13,9% казне и 122,8% – земствам. Сопоставление данных о числе отдельных телефонных сетей с количеством поселений в России показывает незначительность развития в ней телефонной связи. На 589289 всех населенных пунктов в стране (из которых 1082 городские) в 1910 г. приходилось 412 сетей, что по отношению к числу всех поселений составляет менее 0,07%.

О том же свидетельствуют и данные мировой статистики телефонов за 1908 и 1910 гг. (табл. 6).

Таблица 6

Как видим, Россия особенно сильно отставала от ведущих европейских держав и тем более от США по числу абонентов, приходящихся на 1 тыс. жителей. Но и в этом отношении за пятилетие перед войной был сделан серьезный шаг вперед: общая численность абонентов возросла на 91,6 тыс. единиц, т.е. ежегодно возрастая на 18,3 тыс., тогда как со времени основания телефонной сети в России (1885) и до 1908 г. она поднималась почти в 3 раза медленнее (в среднем 6,3 тыс. в год).