Текст книги "Социология вещей (сборник статей)"

Я исхожу из того, что товар – это универсальный феномен культуры. Существование товаров логически вытекает из существования сделок, которые включают обмен вещами (товарами и услугами); обмен является универсальной чертой социальной жизни людей и, согласно некоторым теориям, составляет ее фундамент (см., например: Homans 1961; Ekeh 1974; Kapferer 1976). Общества отличаются друг от друга тем, каким образом товаризация, выступающая в качестве особого выражения обмена, структурируется и соотносится с социальной системой, факторами, способствующими товаризации или затрудняющими ее, долговременными тенденциями, связанными с распространением или стабилизацией этого процесса, и со сказывающимися на нем культурными и идеологическими условиями.

Итак, что же делает предмет товаром? Товар – это предмет, обладающий потребительской стоимостью, который в ходе отдельной сделки может быть обменен на иной предмет; последний, как свидетельствует сам факт обмена, обладает эквивалентной стоимостью в конкретном контексте, и согласно тому же самому определению, является товаром в момент обмена. Обмен может быть как прямым, так и осуществляться косвенным образом посредством денег, одна из функций которых – средство обмена. Соответственно, все, что можно купить за деньги, является в этот момент товаром, какова бы судьба ни ждала этот предмет после того как он перейдет из рук в руки (впоследствии он может подвергнуться растовариванию). Поэтому мы на Западе вследствие культурной близорукости обычно принимаем возможность продажи за безошибочный показатель товарного статуса, в то время как непродажность наделяет предмет особой аурой отстраненности от обыденного и повседневного. На самом же деле, конечно, возможность продать предмет за деньги – необязательный признак товарного статуса, если вспомнить о наличии товарного обмена в немонетарных экономиках.

Сделки, связанные с товарами, я называю «конечными» чтобы подчеркнуть, что основной и непосредственной целью сделки является получение той вещи, которую дают в обмен на эту вещь (для экономиста в этом заключается также экономическая функция сделки). Например, цель сделки не состоит в том, чтобы обеспечить возможность для сделок какого-либо иного рода, как происходит в случае подарков, вручаемых для того, чтобы начать переговоры о свадьбе или получить покровительство; каждый из этих случаев является частичной сделкой, которую следует рассматривать в контексте всей сделки. В то время как обмен вещами обычно связан с товарами, заметным исключением являются такие обмены, которыми отмечены отношения взаимных услуг, как их принято классифицировать в антропологии. В данном случае вручение подарка влечет за собой обязательство вручить ответный подарок, что влечет за собой аналогичное обязательство – в результате мы имеем бесконечную цепь подарков и обязательств. Сами подарки могут быть вещами, которые обычно используются как товары (продовольствие, пиры, предметы роскоши, услуги), но каждая сделка не является конечной и в принципе не завершена.

Чтобы предмет можно было продать за деньги или обменять на широкий спектр других предметов, он должен иметь нечто общее со всевозможными обмениваемыми вещами, которые, вместе взятые, составляют единую вселенную сопоставимых стоимостей. Воспользовавшись пусть архаичным, но вполне уместным термином, можно сказать, что предмет, пригодный для продажи или обмена на широкий круг других предметов, должен иметь нечто «общее» – в противоположность частному, несопоставимому, уникальному, единичному и поэтому не обмениваемому ни на что другое. Идеальным товаром будет тот, который можно обменять на что угодно, а идеально товаризованный мир – такой, в котором все подлежит обмену или продаже. Согласно тому же признаку, идеально детоваризованный мир – такой, в котором все единично, уникально и обмену не подлежит.

Две эти ситуации представляют собой противоположные друг другу идеалы, не соответствующие никакому реальному экономическому строю. Не существует такой системы, в которой все настолько исключительно, что не допускает даже намека на обмен. И не существует такой системы, за исключением разве что какой-нибудь экстравагантной марксистской схемы полностью товаризованного капитализма, в которой бы все являлось товаром и подлежало обмену на любые другие вещи в рамках единой сферы обмена. Такое устройство мира – в первом случае тотально гетерогенное в смысле стоимости, а во втором случае тотально однородное – было бы невозможно с точки зрения культуры, и создать его было бы не под силу человечеству. Но любая реальная экономика находится где-то между двумя этими крайностями.

Вслед за большинством философов, лингвистов и психологов мы можем согласиться с тем, что человеческому разуму присуща тенденция привносить порядок в окружающий хаос, классифицируя его содержание, и что без подобной классификации познание мира и приспособление к нему были бы невозможны. Культура обслуживает разум, привнося коллективно воспринимаемый когнитивный порядок в мир, который объективно является абсолютно гетерогенным и представляет собой бесконечное множество уникальных предметов. Культура создает порядок, посредством выделения и классификации обрисовывая однородные области в рамках всеобщей неоднородности. Однако если процесс насаждения однородности зайдет слишком далеко и воспринимаемый мир чересчур приблизится к другому полюсу – в случае вещей, к абсолютной товаризации – то функция культуры, связанная с проведением когнитивных различий, окажется подорванной. Как индивидуумы, так и коллективы, принадлежащие к данной культуре, должны ходить где-то между этими крайностями, классифицируя предметы по категориям, которые не слишком обширны и которых не слишком много. Короче говоря, то, что мы обычно называем «структурой», лежит между разнородностью излишне подробного деления и однородностью избыточных обобщений.

Применительно к сфере меновой стоимости это означает, что естественный мир уникальных предметов должен быть разделен на несколько контролируемых стоимостных классов – то есть, различные предметы должны отбираться в соответствии с категориями и приобретать в их рамках когнитивную однородность, а при нахождении в различных категориях обладать когнитивной разнородностью. В этом состоит основа хорошо известного экономического феномена, заключающегося в существовании нескольких сфер меновых стоимостей, которые проявляют большую или меньшую независимость друг от друга. Этот феномен обнаруживается в любом обществе, хотя люди Запада наиболее склонны находить его в некоммерциализованных и немонетизированных экономиках. Сущность и структура этих сфер обмена различны в разных обществах, поскольку, согласно Дюркгейму и Моссу (Durkheim and Mauss 1963; первое издание 1903), в культурных системах классификации отражаются структура и культурные ресурсы данного общества. А помимо этого, как утверждает Дюмон (Dumont 1972), существует тенденция выстраивать категории в иерархическую систему.

Для нашего разговора было бы небесполезно привести конкретный пример экономики с четко различающимися сферами обмена. Боханнан (Bohannan 1959) в своем классическом анализе «мультицентричной экономики» описывает три такие сферы обмена, существующие с колониальных времен у народа тив в центральной Нигерии: а) сфера предметов первой необходимости – ямс, зерновые, приправы, куры, козы, кухонная утварь, инструменты и т. п.; б) сфера престижных предметов – главным образом скот, рабы, ритуальные услуги, особая одежда, медикаменты и медные прутки; и, наконец, в) сфера прав в отношении других людей – сюда входят право на жен, на подопечных и на потомство.

Три эти сферы представляют собой три отдельные вселенные меновых стоимостей, то есть три товарные сферы. Предметы в рамках каждой сферы взаимообмениваемы, и в каждой сфере правит своя собственная этика. Более того, эти сферы выстраиваются в моральную иерархию; сфера предметов первой необходимости, с ее бесспорной рыночной моралью, считается самой низменной, а сфера прав на людей, связанная с родственными и родственно-групповыми связями, стоит выше двух других. Отметим, что в системе тив (в противоположность многим аналогичным системам) допускается переход, хотя бы и обставленный разными условностями, из одной сферы в другую. Связь между ними обеспечивают медные прутки. В исключительных обстоятельствах люди вынуждены обменивать их на предметы первой необходимости; с другой стороны, с помощью прутков можно инициировать ту или иную сделку в сфере прав на владение людьми. Тив считают вполне желательным и морально безупречным перемещаться «вверх», от предметов первой необходимости к предметам престижа и от предметов престижа к правам на людей, в то время как переход «вниз» позорен и к нему прибегают лишь в самом крайнем случае. Проблема стоимости и ее эквивалента всегда представляла собой философский камень преткновения в экономике. Она включает в себя таинственный процесс, посредством которого решительно несхожие вещи каким-то образом наделяются схожестью в отношении стоимости; например, ямс непонятно как становится сопоставимым с известью или горшком и может быть обменен на них. В используемых нами терминах, этот процесс заключается в том, что бесспорно уникальный предмет помещается в категорию стоимости, общую для прочих бесспорно уникальных предметов. Несмотря на все противоречия, присущие трудовой теории стоимости, она по крайней мере предполагает, что ямс можно сопоставить с горшками на основе того количества труда, которое требуется, чтобы их произвести (даже абстрагируясь от различных затрат на приобретение трудовых навыков в том и в другом случае); однако никакого аналогичного стандарта не усматривается при сопоставлении ямса с ритуальными должностями или горшков – с женами и потомством. Отсюда сразу же и возникает трудность, если не сказать невозможность, поместить все эти разнородные вещи в единую товарную сферу. Это затруднение представляет собой естественную основу для культурного построения отдельных сфер обмена. Культура берет на себя не столь всеохватную задачу по поиску эквивалентов стоимости, создавая несколько отдельных товарных сфер – в случае тив осязаемые предметы первой необходимости, созданные физическим трудом, противопоставляются престижным вещам, связанным с перемещениями в рамках социума, а также более интимной сфере родственных прав и обязанностей.

С этой точки зрения мультицентричная экономика, подобная той, что существует у тив, не представляет собой какого-то экзотического усложнения простой системы обмена. Скорее наоборот – это настоящий подвиг упрощения в отношении естественной массы неуправляемых уникальных предметов. Но почему только три сферы, а не, скажем, дюжина? Похоже, что товаризация стремится к пределам, допускаемым обменной технологией тив, в которой отсутствует более удобный общий знаменатель стоимости, нежели медные прутки. Можно усмотреть в этом явлении тенденцию к оптимуму товаризации, присущую любой обменной системе – тенденцию к расширению принципиально соблазнительной идеи обменивать столько вещей, сколько позволяет существующая технология обмена без создания излишних неудобств. Отсюда и неизменное признание денег всякий раз, как они попадают в немонетизированные общества, и неизбежное подчинение ими внутренней экономики этих обществ, вне зависимости от первоначальной отрицательной реакции и личного недовольства, которое хорошо заметно у современных тив. Отсюда и единообразные результаты появления денег в самых разнообразных обществах, порой радикально отличающихся друг от друга: более широкая товаризация и слияние отдельных сфер обмена, словно бы сама внутренняя логика обмена заранее готовит любую экономику к тому, чтобы ухватиться за новые возможности, которые с такой очевидностью несет с собой широкая товаризация.

В этом свете можно интерпретировать недавнюю работу Броделя (Braudel 1983), в которой показывается, как появление в Европе новых институтов на рубеже Средних веков и Нового времени привело к формированию, так сказать, новой технологии обмена, и как та, в свою очередь, повлекла взрывную товаризацию, представляющую собой фундамент капитализма. Таким образом, массовая товаризация, которая у нас ассоциируется с капитализмом, является свойством не капитализма как такового, а той обменной технологии, которая исторически связана с ним и задает поразительно широкие пределы для максимально возможной товаризации. Даже современные государственные некапиталистические экономики явно не выказывают признаков систематической борьбы с этой тенденцией, хотя порой пытаются контролировать ее политическими методами. Собственно, принимая во внимание присущий этим экономикам хронический дефицит и повсеместные черные рынки, товаризация там проникает в новые сферы, когда потребитель, желающий приобрести товары и услуги, сперва должен купить доступ к операциям купли-продажи.

Таким образом, товаризацию лучше всего рассматривать как процесс становления, а не какой-либо раз и навсегда сложившийся порядок вещей. Расширение товаризации происходит двумя путями: а) по отношению к каждой вещи – создавая возможность ее обмена на все большее число других вещей; б) по отношению к системе в целом – включая в сферу широкого обмена все больше и больше разнообразных предметов.

Противовесом этому потенциальному наступлению товаризации выступает культура. Товаризация усиливает однородность стоимостей, в то время как сущностью культуры является выделение уникального, и в этом смысле избыточная товаризация антикультурна – так, действительно, считают и чувствуют многие. Как отмечал Дюркгейм (Durkheim 1915; первое издание 1912), любому обществу нужно выделить некоторую часть своего окружения, пометив ее как «священную»; и уникализация – один из способов осуществить это. Культура гарантирует сохранение однозначно уникального характера некоторых вещей, сопротивляется товаризации других вещей и порой даже заново уникализирует то, что было товаризовано.

В любом обществе существуют вещи, товаризация которых публично запрещена. Некоторые из этих запретов носят культурный характер и соблюдаются коллективно. В обществах-государствах многие из этих запретов установлены на государственном уровне, причем обычно не проводится грани между тем, что нужно обществу в целом, тем, что нужно государству и тем, что нужно отдельным правящим группировкам. Это относится к большей части так называемого символического инвентаря общества: к общественным землям, памятникам, государственным музейным коллекциям, регалиям государственной власти, правительственным резиденциям, наградам, ритуальным предметам и т. д. Нередко власть символически утверждается именно закреплением за собой права на уникализацию объектов, а также их наборов и классов. Африканские вожди и цари сохраняют за собой право на определенных животных и на их части – такие, как шкуры и зубы пятнистых диких кошек. Короли Сиама обладали монополией на белых слонов. А британские монархи имеют право на выброшенных на берег мертвых китов. Эти царственные претензии иногда имеют под собой практические основания, которые, несомненно, будут прилежно выявлены экологическими и культурными материалистами. Однако очевидным проявлением подобных монополий является зримое действие священной власти, распространяющейся на добавочно сакрализованные объекты.

Подобная уникализация порой затрагивает и такие вещи, которые обычно являются товарами – по сути, товары уникализуются, выталкиваясь из своей привычной товарной сферы. Так, среди ритуальных регалий британской монархии мы находим алмаз «Звезда Индии», которому, вопреки тому, что произошло бы при обычных обстоятельствах, не дали стать товаром и в конечном счете подвергли уникализации, превратив его в «сокровище короны». Точно так же в состав ритуальных регалий царей суку в Заире входят стандартные предметы торговли прошлых эпох – такие, как европейские керамические кружки XVIII в., привезенные португальцами; суку взяли их с собой на нынешнее место обитания, сакрализовав в ходе этого процесса.

Другой способ уникализации объектов – посредством ограничений на товаризацию, при которых некоторые предметы не могут выйти за пределы очень узкой сферы обмена. Этот принцип нашел свое выражение в системе тив. Немногие предметы из сферы престижа (рабы, скот, ритуальные должности, особая одежда и медные прутки) будучи товарами, так как подлежат обмену друг на друга, все же менее товаризованы, чем гораздо более многочисленные предметы первой необходимости, начиная с ямса и кончая горшками. Еще большую степень уникализации демонстрирует сфера, состоящая только из двух видов предметов; здесь классическим примером выступает кула – система обмена на островах Тробриан, в которую входят исключительно наручные кольца и браслеты. Существующая у тив сфера обмена прав на людей достигает сингулярной целостности благодаря иному, хотя и схожему принципу, заключающемуся в однородности ее компонентов. Можно отметить, что две верхние сферы обмена у тив более уникализованы, более специализированы, и поэтому более священны, чем низшая сфера, включающая большинство объектов повседневного существования. Таким образом, моральная иерархия сфер обмена у тив соответствует градиенту уникализации.

Но если сакрализация достижима через уникализацию, то сама уникализация вовсе не гарантирует сакрализации. Нетоварный статус сам по себе не обеспечивает почитания, и многие уникальные предметы (то есть необмениваемые) могут обладать ничтожной стоимостью. У племени агем из западного Камеруна существуют сферы обмена, сходные со сферами тив, но среди них выделяется еще одна, более низкая сфера, ниже рыночных предметов первой необходимости. Как-то раз, пытаясь выяснить доколониальную меновую стоимость различных предметов, я спросил о бартерной стоимости маниока. Мой собеседник лишь негодующе фыркнул, возмущенный самой идеей о том, что такую жалкую вещь, как маниок, можно на что-нибудь обменять: «Его едят, только и всего. Можешь его отдать, если хочешь. Женщины помогают друг другу, делясь маниоком и другой едой. Но им не торгуют». Чтобы предотвратить недопонимание и сентиментальное отношение к этой вспышке раздражения, следует подчеркнуть, что источником негодования служила не мысль о коммерческом осквернении символически сверхзаряженного продукта, типа хлеба у восточно-европейских крестьян. В целом агем были и остаются вполне коммерчески мыслящим народом, не испытывающим презрения к торговле. С подобным возмущением представитель агем мог бы столкнуться сам, если бы стал выяснять у западного человека меновую стоимость спички, которой жертвуют, давая прикурить незнакомцу. Маниок входил в класс уникальных предметов, настолько малоценных, что за ними публично не признавалось никакой меновой стоимости. Чтобы не быть товаром, предмет должен быть «бесценным» в максимально возможном смысле этого слова, являясь либо уникально дорогостоящим, либо уникально ничего не стоящим.

Помимо предметов, классифицируемых как более или менее уникальные, существует также явление, которое можно назвать терминальной товаризацией: здесь дальнейший обмен запрещается законом. Во многих обществах таковыми являются лекарства: врач изготавливает и продает абсолютно уникальное лекарство, предназначенное исключительно для данного пациента. Терминальной товаризацией также была отмечена торговля индульгенциями, которую полтысячи лет назад вела католическая церковь: грешник мог купить индульгенцию, но не имел права ее перепродавать. В современной западной медицине подобная терминальная товаризация осуществляется юридическими методами; она основана на запрете перепродавать прописанное лекарство и торговать любыми лекарствами без должным образом оформленной лицензии. Имеются и другие примеры юридических попыток ограничить ретоваризацию: на изданных в Великобритании книгах в бумажной обложке часто встречается озадачивающая фраза о том, что покупателю запрещено перепродавать ее иначе, как в оригинальной обложке; а в Америке не менее таинственным ярлыком, запрещающим перепродажу, снабжаются матрасы и подушки.

Источником терминальной товаризации могут выступать и другие факторы, помимо юридических или культурных запретов. В конце концов, большинство потребительских товаров обречено на терминальность – по крайней мере, на это надеется производитель. И эти ожидания с достаточной легкостью выполняются в отношении таких вещей, как консервированный горошек, хотя даже здесь могут вмешаться внешние обстоятельства; во времена военных нехваток любые потребительские товары начинают играть роль эквивалента богатства и вместо того, чтобы быть потребленными, бесконечно обращаются на рынке. При этом обычным явлением бывает вторичный рынок нескоропортящихся товаров, причем сама эта идея порой поддерживается продавцами. В нашей экономике существует сфера, где стратегия продажи основывается на утверждении: товаризация предметов, купленных с целью потребления, не обязательно терминальна; так, о восточных коврах, даже покупаемых ради использования, говорится, что это «хорошее вложение денег», а о некоторых дорогих автомобилях – что они «имеют высокую стоимость при перепродаже».

Существование терминальной товаризации поднимает вопрос, являющийся ключевым при анализе рабства, когда тот факт, что некто куплен, сам по себе ничего не говорит нам о том, для чего его купили (Kopytoff 1982: 223 ff). Некоторые купленные люди попадали в рудники, на плантации или на галеры; другие становились великими визирями или адмиралами Римской империи. Аналогичным образом тот факт, что объект куплен или выменян, ничего не говорит о его последующем статусе и о том, останется он товаром или нет. Но за исключением случаев формального растоваривания, товаризованные вещи в потенциале остаются товарами – они по-прежнему обладают меновой стоимостью, даже если фактически выведены из своей сферы обмена и, так сказать, деактивированы в качестве товара. Такая деактивация оставляет им возможность подвергаться не только уникализации в различных вышеописанных вариантах, но и индивидуальным, в отличие от коллективных, переопределениям.

В области Баменда в западном Камеруне люди высоко ценят большие украшенные калебасы[139]139
  Утварь, изготовленная из тыквы-горлянки, обычно используемая для переноса и хранения жидкостей. – Прим. ред.


[Закрыть], попадающие из Нигерии благодаря скотоводческому племени аку, в котором женщины широко пользуются этими калебасами и с готовностью продают их. Таким образом и я приобрел несколько штук. Тем не менее однажды мне так и не удалось убедить одну женщину аку продать мне простой калебас, на который сама она нанесла несколько дополнительных узоров. Ее друзья заявили мне, что она дура, имея в виду, что на эти деньги она могла бы купить куда более красивый и добротный калебас. Но она не отступалась, ведя себя так же, как те члены нашего общества, неизменно попадающие на первые полосы газет – полугерои, полуидиоты – которые отказываются продать свой дом за миллион долларов и вынуждают застройщиков возводить небоскреб вокруг него. Существует также противоположное явление: идеолог товаризации, выступающий, допустим, за продажу общественных земель ради того, чтобы ликвидировать бюджетный дефицит, или, как я наблюдал в Африке, призывающий продать какую-либо регалию вождя, чтобы покрыть школьное здание железной крышей.

Эти повседневные примеры демонстрируют, что в любом обществе индивидуум зачастую разрывается между культурной структурой товаризации и личными попытками привнести иерархию ценностей во вселенную вещей. Иные из таких стычек между культурой и индивидуумом неизбежны, по крайней мере, на когнитивном уровне. К миру вещей применимо бесчисленное множество классификаций, основывающихся как на естественных свойствах, так и на культурных и личных представлениях. Разум индивидуума в процессе рассмотрения окружающего мира может конструировать бесчисленные классы предметов, разнообразные вселенные вещей, имеющих общую стоимость, и выстраивать собственные сферы обмена. Напротив, культура не может быть столь изобильной, по крайней мере, в экономике, где любая классификация должна представлять собой недвусмысленное руководство к прагматичным и скоординированным действиям. Но если столкновение неизбежно, то его интенсивность зависит от характера социальных структур, в рамках которого оно происходит. В таких обществах, как тив или агем доколониального периода, культура и экономика сосуществовали в относительной гармонии; экономика следовала культурным классификациям, а те успешно обслуживали когнитивную потребность индивидуума к структурированию мира. Напротив, в коммерциализованном, монетизированном и сильно товаризованном обществе тенденция обменной системы к гомогенизации стоимости несет в себе колоссальный импульс, порождающий такие результаты, которые нередко вызывают реакцию отторжения и у культуры, и у индивидуального восприятия, однако выражения этой реакции бывают несовместимы друг с другом и даже противоречивы.