Текст книги "Антология альтернативной литературы 1. Альманах"

Елена Одинокова. Санкт-Петербург :: Жратва

Посвящается моей матери, похудевшей за полгода на сорок килограммов.

Задолбала эта работа! Пока по вызову едешь, еще трех-четырех на улице подберешь. Места мумии занимают мало, их укладывать можно хоть штабелями. Вкатил дозу жратвы пер ректум или внутривенно – и дальше погнали. Пер ректум – это для тех, у кого еще более-менее функционирует кишечник. Чаще всего вводим глюкозу. У некоторых мумий все вены исколоты. До изобретения эмулятора так же выглядели наркоманы. Это уже не «скорая помощь», это какой-то милицейский патруль получается.

Допустим, очередной дистрофик потерял сознание за рулем. Машина встала. В лучшем случае встала – не будем о грустном. Пробка. Мы стоим. Машину увозит эвакуатор, а дистрофика подбираем мы. Снимаем и уничтожаем эмулятор. И в стационар. Ненадолго, конечно. Откормим немного – и обратно. Некоторые попадают к нам по три раза за месяц.

Полгода назад готовили законопроект, хотели запретить ЭЕ. Никогда не видел столько дистрофиков на улицах – вышли на демонстрацию, облезлые, с самодельными плакатами в хилых ручонках и с дурковатыми улыбками на мордах. Они даже подарили ЭЕ президенту. Конечно, ЭЕ не запретили. А жаль.

Жрать хочется пиздец как. Попросил водителя остановиться у продуктового магазина. Еды, как всегда, мало – какие-то макароны, консервы и одинокий кочан капусты. На полках стоят серые банки с наполнителем для желудка – белок, протеины, углеводы и витамины. По вкусу похоже на обычную сперму. Мерзость. Его полагается принимать под эмулятором, но это делают, конечно, не все. Забывают. Или нарочно не принимают, потому что там углеводы – от углеводов ТОЛСТЕЮТ. Понимаете, толстеют! У мумий атрофируются мышцы, висят как тряпочки, а им все кажется, что это жировые складки.

За кассой сидит молоденькая дистрофичка. На голове – редкие пучки фиолетовых волос, на плечах висит несвежее беленькое платьице. Жевательно-глотательные движения, все с ней ясно. Минут пятнадцать орал, чтобы отодрала жопу от стула и дала мне этот самый кочан капусты. Хотя о чем я, у нее жопы давно нет. Очухалась, мотнула башкой в сторону полок: «Берите сами». И взял. Может, мне еще и чек за нее выбить? Нет, чек выбила сама, своими хилыми птичьими лапками.

– Девушка, вы сегодня ели?

– А?

– Я говорю, ели сегодня?

Ее глазенки мутнеют. Зову фельдшера. Хватаем ее за тонюсенькие ручки, ведем в фургон. Она слабо отбивается ножками. Фариз, наш водитель, спокойно собирает консервы. Все равно на месте этого магазина скоро откроют салон эмуляторов. Покупателей-то нет. Может, и хозяин давно загнулся. Их трупы даже не разлагаются, они превращаются в настоящие мумии.

Еще полчаса искали кафе, в котором подают еду. В остальных были одни соки-воды. Ну и наполнитель, куда же без него. Я вообще не понимаю, зачем держать кафе или ресторан, если в нем поесть нельзя. Они там, видите ли, «общаются».

Нашли какую-то пышечную, у входа бабка в мохеровой шапочке. Внутри сидят такие же старики, едят беляши с мясом. Они их называют «гастритики». У меня аж слезы хлынули. Я эти гастритики с мамой ел, когда был маленьким мальчиком. И большие резиновые пышки, посыпанные сахарной пудрой. И запивал все это кофе с молоком.

Пышечная называется «СССР», я даже на карте города это место пометил крестиком. Цены там, правда, «кусаются». Буду туда друзей приглашать, как в шикарный ресторан. Заходим. На фельдшера и водилу сразу начинают недобро коситься, потому что они оба – азеры. Да вы на них молиться должны, кретины старые. Фариз и Малик пробираются к свободному столику, мохеровые бабульки перешептываются. Осмелели. Ну конечно, когда появились ЭЕ, многие азеры уехали домой. Рынки-то позакрывались. Я думаю, ЭЕ не запретили еще и потому, что азеров из-за них стало меньше.

Малик разворачивается:

– Виктор Сергеич, пойдем отсюда! Тут грязно.

– Ты спятил, что ли? А может, эмулятор купил? Ну?

Малик низенький и жирный. Конечно, никакого эмулятора у него нет и быть не может.

– Ну, вообще-то, купил… – Он краснеет. – Не могу же я все время жрать эту гадость.

– Дай сюда!

– Виктор Сергеич, успокойтесь. Что, я маленький? Не смогу за собой уследить?

– Дай сюда, говорю!

Фариз хватает его сзади. Я задираю зеленую форменную куртку Малика. Так и есть, на шее болтается маленький эмулятор «Сони-Эриксон». Обрываю его, кидаю на плиточный пол.

– Виктор Сергеич, вы офигели, там встроенный телефон!

– На хер! – Я разбиваю каблуком пластиковый корпус. – В моей бригаде этого говна не будет. Усек?!

Бабки притихли. Смотрят. Кто-то дергает меня за рукав:

– Сядь, покушай, миленький. Подобреешь.

На улице стемнело. В небе светится лазерная реклама очередного эмулятора. Если бы они выключали звук, я бы не обращал на нее внимания, но куда тут денешься? «Новая нокия «френч»! Французская кухня, французский секс, ваши любимые наркотики, фильмы, мобильный интернет. Нокия – создана для жизни!»

Еще одна пробка. Так мы не доедем до больницы никогда. Наши мумии потихоньку оживают, скребутся лапками, просят выпустить. Они «в норме», они здоровые люди! Малик цыкает на них, грозится вкатить еще по клизме. Одна из мумий хихикает. Педик, наверное.

От мумий неприятно пахнет – сквозь парфюм пробивается стариковская вонь. Может, оттого, что моются редко, а может и по другой причине: гормонов вырабатывается меньше, тело стареет. Себе-то они кажутся молодыми и красивыми, а мне уже осточертел их трупный запах. Всю машину провоняли, когда же мы приедем и выгрузим эти мешки с костями?

Фариз приносит еще одного. По иссохшему личику мумии стекают капли крови. В них даже крови мало. Идиоты. Я высовываюсь из фургона и ору:

– Выключите свою вонючую рекламу, мрази! Выкиньте эту дрянь! Вы же все сдохнете! Вы сдохнете! Кретины! Идите жрать!

Тощая гаишница делает мне замечание. Я, видите ли, нарушаю спокойствие и порядок на этом кладбище.

Пробке не видно конца.

– Фариз, я домой пойду. Задолбало.

– Идите, Виктор Сергеич.

* * *

Я прижимаю к сердцу кочан капусты, в карманах – две банки тушенки. На улицах празднично – стоят чахоточные елки, висят гирлянды. Я стараюсь не проходить под ними – все держится на соплях, вчера в новостях передавали, что елка упала на какую-то бабу. Скоро Новый год, а снега до сих пор не было, тепло. Я уже и не помню, когда в последний раз видел снег. Может, в тот год, когда была наша с Машей свадьба. Кстати, Маше я и несу эту капусту.

В черных витринах отражается моя фигура. Прохожие пялятся на меня с неодобрением. Ну, еще бы, я вешу целых девяносто килограммов. Мумия в полосатых черно-желтых чулках протягивает мне листовку. Бормочет:

– Купите «Самсунг-реалити» в магазине «Ультра-стар» и целый месяц худейте бесплатно.

– Девушка, отцепитесь.

Мумия обиженно хлопает накладными ресницами. Поправляет пояс желтого плаща:

– Молодой человек, вы что, не хотите быть красивым? Смотрите, какая у меня талия. А у вас?

Я начинаю хохотать как сумасшедший.

– Так! Я не поняла! Я что-то смешное сказала, да?

Так не годится. Еще немного – и я бы ей врезал. Нельзя бить дистрофиков – они могут концы отдать от одного тычка. Остановился, достал сигарету, прикуриваю. Эта догоняет. И не одна, а с подружкой.

– Молодой человек, а вы знаете, что курить вредно? Новый самсунг-реалити позволит вам насладиться вкусом двухсот сортов сигарет со всего мира! – лопочет подружка.

– Отвали, дура. – Я беру мумию за ребра и убираю с пути. – Шла бы, пожрала, пока ходить можешь.

– Я на работе, – пищит подружка – Молодой человек, вы хам!

– На работе, да? А ты где работаешь, если не секрет?

Мумии указывают на единственную освещенную витрину.

«Ультра-стар». В ней вертится подставка с очередным эмулятором. Висят елочные шары. И надпись: «Нокия. Создана для жизни». Заебали. От этой вашей нокии уже подохло больше народу, чем во Вторую мировую войну.

– Попробуйте новый самсунг-реалити, – бубнит мумия в чулках. Сует мне в руку маленькую пластиковую хуйню с выдвижной клавиатурой.

– Щас, бля. – Я швыряю эмулятор в желтую витрину. Стекла осыпаются с громким звоном. Мумии не сразу понимают, что случилось: реакции у них заторможены, мозгу не хватает глюкозы.

– Молодой человек, вы чего? – наконец спрашивают они.

– Чего-чего. Вы там больше не работаете. Рабочий день окончен. Вон отсюда.

– Я милицию вызову… – несмело заявляет девица в чулках. – Вы хулиган!

Я щелкаю ее по носу. Вид у нее глупый донельзя. Наконец, она просекает тему и отправляется восвояси. Ножки тощие, как палочки, а суставы огромные. Красавица.

Ее подружка грохается на тротуар. Дошла до кондиции. В принципе, я мог бы оказать ей первую помощь, но не стал. Не знаю, что на меня нашло. Развернулся и пошел дальше. Устал я.

* * *

Лифт не работает. Поднимаюсь по лестнице. Два крепких паренька тащат вниз кожаный диван. Два здоровых таких гаврика. Прям душа радуется.

– Переезжаете?

– Не, тут в сто первой квартире какой-то пидор сдох. Ему уже не надо. – Передохнули, потащили дальше.

– Ааа, понятно…

Иногда я и сам думаю, не взять ли чего у дохлых соседей. С другой стороны, зачем набивать квартиру барахлом?

Жена встречает меня на пороге:

– Еде ты шлялся? Тут Вовка с третьего этажа умер. Принеси мне ковер из его гостиной. Живо!

– Облезешь.

В левом ухе у Маши мигает голубая сережка. Новый купила. Сука. Я вчера раздолбал ее эмулятор, а она новый купила. Не поленилась выйти на улицу.

Теща подает голос:

– Витя, не орите на Машеньку!

– Заткнитесь, мама! Лучше бы обед приготовили!

Я прохожу на кухню. Открываю холодильник. Так и есть, эта тварь выбросила мою картошку. Типа «ты разбил мой эмулятор, а я выкину твою противную еду». Молодец, Машенька. Очень умно.

Теща ковыляет ко мне и протягивает банку наполнителя.

– Отвалите, мама. Сами съешьте.

– А я сегодня уже обедала. – Ее сморщенная кошачья мордочка расплывается в улыбке. Врет, падла. Не обедала. Снова смотрела вонючие сериалы и балдела под эмулятором.

Я зажигаю газ. Плита вся рыжая от пригоревшего жира. Готовить я, конечно, не умею. Раньше Софья Петровна готовила, причем весьма и весьма здорово. Украинский борщ, например. И «наполеон». И котлеты по-киевски у нее тоже были офигенные. Четыре года назад она в дверь еле пролезала, весила сто пятьдесят килограммов, а сейчас от силы сорок. Ладно, не будем о грустном.

Я режу капусту, а теща стоит сзади как дура, и держит в руке свою банку. Хотя почему «как»? Дура, она и есть.

Уронил кочерыжку, нагнулся, увидел просвет между ее бедрами. Напялила новые джинсы-маломерки, а ноги кривые – ужас.

– Софья Петровна, вы бы хоть помогли, а?

– Да, да, кушайте, Витенька. – Она снова тычет мне свою дурацкую банку.

Капуста томится в большой сковороде. Я открываю тушенку. Теща принюхивается:

– Какая гадость! А у меня тут новая программа, суши. Там сто сортов суши. Хотите суши? Там такая примочка: три дэ изображение, как будто ешь палочками. Хотите поесть палочками?

– Всю жизнь мечтал… Вы бы хоть посуду помыли.

– А зачем ее мыть? Я ее не пачкаю. Это вы пачкаете. А мы едим, как нормальные люди. – Теща чешет голову. Из-под ее ногтей падают волосы. В левом ухе мигает голубой огонек. Меня тошнит от этой бабы.

– Пшла отсюда. Дура.

Теща топчется на одном месте. Не уходит. Ну, тем хуже для нее.

– Ну что, Софья Петровна, кушать сегодня будем?

– Я уже кушала, Витенька. Я кушала! Я кушала! – Теща медленно пятится к двери.

– Капусту с тушенкой жрать будете?

– Нееет! – блеет теща.

– Ну, сами напросились.

Теща визжит, пытается вырваться. Раньше я ее кормил с ложечки. А сегодня устал. Заебало. Снова будет плеваться и мычать, а в это время ее ненормальная дочечка изловчится и спустит еду в унитаз? Нахуй надо.

Вынимаю банку из ее ручонок. Заранее припасенная клизма противно чавкает, всасывая спермоподобное месиво. Теща пытается смыться.

– К ноге, тварь!

Я сдираю с Софьи Петровны джинсики и стринги. Ее дряблые огузья трясутся, как два пустых мешочка. Заваливаю тещу на стол и всаживаю клизму в ее задний проход.

Маша стоит в дверях. Что-то орет мне. Теща снова блеет, как обиженная овца.

– Ну, вот и покушали, Софья Петровна. Так. А ты чо разоралась? Жрать будешь?

– У тебя с головой не в порядке! – Жена всхлипывает, пережевывая капусту. – Я теперь поправлюсь на килограмм. Ты мудак! За что обидел маму?

Теща намылилась в сортир. Куда? Сидеть! Будешь сидеть, пока не усвоится. Обе будете тут сидеть. Я мудак? Ну конечно, я мудак. Будете рыпаться – свяжу.

Маша молотит по моему животу невесомыми кулачками. Бой с тенью. Я почти не чувствую ударов.

* * *

Сплю я отдельно. Не могу видеть новое Машино тело. Она похожа на старуху в свои тридцать – две мятые тряпочки на ребрах и лысый лобок.

Иногда перед сном просматриваю фотографии, особенно ту, где Маша измазалась свадебным тортом. Ее мордашка тогда была круглой, а волосы – черными и густыми. Она тогда весила восемьдесят кило, я еще сказал ей, что многовато, тяжелая она была. Это я ее нес после свадьбы в нашу новую квартиру. Ну и брякнул: «Худеть тебе надо, Маня». Я и правда мудак.

Это я ей подарил первый эмулятор. Тогда они еще были большие, в комплект входили очки, две перчатки и маска для носа и рта, типа кислородной. А сейчас все устройство весит не больше двухсот граммов и посылает импульсы прямо в мозг. И прошло с тех пор всего пять лет.

Я смотрю на свадебный стол, и мне хочется плакать. Мне хочется выть в голос, чтобы вернуть все это изобилие, вернуть жену и тещу с ее киевскими котлетами. Отбитая куриная грудка свернута конвертиком, внутри кусочек масла с зеленью, а снаружи – двойная панировка… ммм… А когда-то я уважал тещу. Даже мамой называл. Совсем я оскотинился.

По сути, процесс еды у них – это галлюцинация. Со всеми зрительными, слуховыми, обонятельными и тактильными ощущениями. Им действительно кажется, что перед ними стоит тарелка с какими-то деликатесами и они едят их. Иногда мумии двигают руками, как будто режут мясо, иногда чокаются с невидимым собутыльником. Бывают и такие, которые нюхают или перетягивают вены, чтобы ширнуться невидимым наркотиком. Раньше мне было смешно смотреть на них со стороны. Пока они не начали дохнуть.

Маша сейчас, наверное, переключила эмулятор на секс. А я буду дрочить. Что мне еще остается?

Новый день был теплым и пасмурным. Забрали тридцать дистрофиков и одного сердечника. Я даже удивился. Надо же: стенокардия.

Снова ели в пышечной. Нашли магазин, где продавали морковку и лук. По дороге домой мне попалась проститутка, похожая на драную кошку в сетчатых чулках. Стояла на тротуаре и шаталась от ветра. Предложила «приятно провести время» – я убежал. Не дай бог, такое ночью приснится – я берегу свои нервы.

Домой пришел – тещи нет, а в гостиной на новом диване сидит какой-то пацик в желтой майке. Дистрофик пидорковатого вида. И Маша рядом с ним. Пацик спрашивает:

– Это вы Витя?

Я говорю:

– Да. А ты кто?

– А я Саша. Ее новый бойфренд.

Вот тут я ржал впокатуху. Эта дура думает, я поверю, будто у дистрофика может быть эрекция. А даже если есть – я не против.

Собрал по быстрому свои шмотки и ушел на третий этаж, пока оттуда всю мебель не растащили. Врезал новый замок и стал там жить.

Раньше меня удерживала какая-то сентиментальная привязанность к этой дуре. Все-таки когда-то я спал с ней, даже собирался завести детей.

* * *

Работа меня больше не угнетает. Наоборот, я с каким-то наслаждением всаживаю в этих тварей питательную смесь, стараюсь сделать им побольнее. Если пытаются отбиваться – связываю им руки желудочным зондом. Недавно ходил с мужиками громить салоны эмуляторов. Единственное что плохо: в городе почти не осталось мест, где можно купить нормальную еду. Во всех продуктовых магазинах стоит наполнитель, люди только его и берут. Впрочем, какие они люди?

Особенно тоскливо мне бывает по вечерам. Телевизор показывает пятьдесят два канала, и по всем – люди на разных стадиях истощения. Старые фильмы попадаются редко, а новости я уже давно не смотрю – противно. В интернете больше нет ничего интересного. Порносайты напоминают египетский зал в Эрмитаже – удовольствие, прямо скажем, небольшое.

В один из вечеров приперлась теща. Говорит:

– Помогите Машеньке.

– А с фига ли я буду Машеньке помогать? Пусть ей помогает этот, как его.

– Саша ууууумер!

– Да мне насрать, умер он или нет.

– Ну, помогиииите Маааашеньке! – Теща хнычет и мелко трясется, как будто ее кто-то побил.

Пришел. В гостиной на диване сидит трупик Сашеньки. Идеально высохший. А рядом – трупик моей бывшей жены. И на шее – полностью разрядившийся эмулятор.

Теща ноет:

– Витенька, ну что с Машенькой?

– Сдохла ваша Машенька.

– Витенька, ну так что с Машенькой?

– СДОХЛА ваша Машенька!

– Как же она сдохла? – Теща качает головой и бродит из угла в угол.

За окном темно. Лампочки горят слабо, поминутно мигая. На всех поверхностях толстым слоем лежит пыль, экран телевизора рябит, по лицу Саши ползет крупная февральская муха.

– Витенька, помогите Машеньке! – снова бормочет теща.

Я молча снимаю с мумии эмулятор, ищу зарядку и выхожу из квартиры. Дома залезаю в компьютер и нахожу инструкцию.

Сегодня годовщина нашей с Машей свадьбы. Софья Петровна вваливается в гостиную; целый день провела на кухне с Яной, Машиной сестрой. Ее распаренное красное лицо лоснится от жира. Под мышками два темных пятна. Она едва переставляет грузные ноги.

– Витенька, у нас хлеба мало. Сходите, купите два батона и баночку красной икры.

– Софья Петровна, ну, сколько можно жрать? Маша на диете.

– Да, и шампанского тоже купите. У нас одна бутылка.

– Витя, пойди и купи! – кричит из нашей спальни Маша. – Быстро пошел и купил, пока гости не пришли!

Ну их на хер, этих гостей. В конце концов, это наша с ней годовщина. Терпеть не могу застолья и Машину жирную родню. Особенно – ее родню, конечно. Я крадусь по коридору, проскальзываю в дверь, обнимаю жену и шепчу ей на ушко:

– Поехали в ресторан, а?

– Поехали!

Антон Чижов (Шизов). Санкт-Петербург :: Взлюбить по-русски

Я начал стареть ещё в молодые годы. Наверное, много пил и мало видел. Смотрел на мир из окна и чаще нетрезвый. Из телевизоров в мастерской было только радио, по нему пели гимн и врали, так что я его не слушал вовсе. Сутки через трое охранял гаражный кооператив, а трое суток писал дикие сюрреалистические полотна, давая выход подсознанию. Писал больше по ночам. Ко мне часто забредали разные люди со своими друзьями и подругами. Им нравилась моя мастерская, и они приходили удовлетворять свои физиологические надобности. Мне, как хозяину, тоже перепадало – то бутылку не допьют, то бабу нетрезвую позабудут. Многих я знал только в лицо, а некоторых не знал совсем. В начале перестройки это был нормальный ход. Все мы так жили, кто не бандит, а скорее с претензией на изящество и тонкость чувств. У меня репетировали и спали вповалку будущие рок-звёзды и рок-трупы, неделю скрывался от органов МВД известный нынче экстрасенс, долго жила оперная дива Кирдяпкина, в данный момент отбывшая за рубеж, и баронесса. Тогда она была лимитой и работала штамповщицей на «Красном Треугольнике». Галоши делала по семнадцать тысяч штук за смену.

Порою ко мне приводили иностранных граждан. Иностранцам демонстрировали мои произведения и образ жизни. Они восторгались и иногда что-нибудь покупали. Чаще – пугались и уходили, ничего не купив. Я кричал им вслед матом, втайне страдая от унижения. Хотелось отомстить. Взять верх над стерильным и рафинированным Западом. Отыграться. А как можно было отыграться, скажите мне, как?! Я боялся не успеть, всем телом ощущая досрочную старость, мучался и вынашивал планы. Прикидывал, думал, мечтал. И, наконец, додумался…

Покажите мне среднестатистического россиянина мужского полу, который не желал бы вдуть некой абстрактной гражданке из дальнего зарубежья? Вряд ли такого найдёшь. И хотя вдуть удаётся далеко не всем, но почему-то каждый убеждён, что дело это нехитрое. «Ух, я бы ей вставил! – говорит один задроченный постсоветский гражданин такому же дохлому плейшнеру, – Подзавалил бы вялого на бивень, как считаешь?!». Они пьют палёную водку, курят овальные сигареты «Рейс» и смотрят конкурс красоты по чёрно-белому телевизору «Горизонт». Они уверены, что пухлогубая «Мисс Вселенная», стройная креолка с большими достоинствами, спит и видит подобную радость общения. Слюни капают в гранёный стакан, от обоих несёт котиками, и только близкий человек сможет уверенно разобраться, где у подобных индивидов выпавший геморрой, а где мужское достоинство. «Уж я бы этой сучке присунул!» – скалится ущербный нечистый рот, а мозолистые руки с чернозёмными ногтями безуспешно пытаются нащупать орудие воспроизводства себе подобных. Вряд ли они способны кому присунуть – не попадают даже в унитаз…

Странно, непостижимо уверен наш народ в своих силах. Очередная загадка русской души. Я слышал подобные речи от пролетариев, бандитов, совслуживцев, докторов наук и ассенизаторов. Подобными голословными заявлениями грешат астрономы и прапорщики. Студенты и пенсионеры. Мои друзья, я сам и мой троюродный брат Никифор. Имя нам – легион. Мы бедны, немощны и самонадеянны. Мы понимаем, что с большей вероятностью можем рассчитывать на «близкий контакт третьего рода» с гуманоидом, нежели с нормальной женщиной даже в собственной стране, но надеемся, верим и ждём. И порою – мечты сбываются!

– Знакомься, это – Фрэнк.

Я довольно сухо кивнул давно немытому, краснолицему и патлатому Фрэнку в косухе и стрёмных гадах с протектором. Всё это было бы очень стильно, вытряхни из всего этого самого Фрэнка. Взгляд у него был мефистофельский – чёрные марочные провалы.

– Фрэнк – рокер. А это – Юдит и Элис. Они с Фрэнком, но завтра уезжают в Москву, а потом в Грецию.

– Они что, греки?

– Они из Амстердама. У них каникулы, но они по пути решили проводить Фрэнка в Питер. Им нравится русский рок.

Когда я увидел ГГ, то в душе обмерло и посыпалось. Это, знаете ли, был экземпляр! Баба-конь. При этом конь – ухоженный до безобразия и мечтательных спазмов. Вторая, Юдит, была этакой мышкой с ушками прозрачными. Зачаточная грудь, жопка с кулачок, личико приторное – телепузик с голубыми глазками. Но Элис! Я зачарованно смотрел, как переливаются бугристые мышцы на неуловимо женственных руках. Она была одета в короткую кожаную юбку и бирюзовую фигню со стоячим воротом, но без рукавов. Гибрид гольфа с маечкой – до сих пор не знаю, как эта хрень называется. Плечи у неё были под стать челюсти, а челюсть… такую челюсть нашли недавно в Африке антропологи. Палеологи с ними не согласны и говорят, что у Homo Sapiens’a такой быть не может. Может! Я сам видел!

Я поздоровался с барышнями за ручку. Мелкая пискнула. Пожатие дородной голландки бодрило. Фрэнк молча дёргался телом и явно видел что-то своё.

Боря, тот, что всю компанию ко мне привёл, был хорошим знакомым и не знаю кем. Кажется мажором, но не совсем, а каким-то боком. Страшно хотел слиться за бугор, и всё для этого делал. Знакомился, опекал, суетился. Ждал вызова. Наконец дождался, но не поехал, а вступил в партию Лимонова. Ходит лысый и с бородой, предрекает скорую гибель европейской цивилизации. Я с ним согласен. Но это сейчас, а тогда Боря любил загнивающий запад. И страшно хотел стать космополитом.

– Надо эту Челюстину напоить, – доверительно кивнул он в сторону Эллис. – Я её у тебя оставлю, а завтра заберу, когда на вокзал провожать пойдём… Ты как?

– Да мне параллельно, – говорю, – только чего мне с ней делать? Она же по-русски не волочёт, как мне кажется…

– Зато у неё бабок хоть жопой ешь, и выпить не дура… Да ты найдёшь с ней общий язык, она всяким там авангардом интересуется… может, впаришь ей чего по пьяни.

Подобные перспективы могли смирить меня с любыми языковыми барьерами. К тому же у меня зашевелилась озорная мужская мысль на предмет мосластой голландской дамы. Я согласно кивнул и широким славянским жестом пригласил общество к столу.

Сначала пили водку «Распутин». Боря переводил. Помягчали все, кроме Фрэнка. Он смотрел гневно и на каждый интернациональный тост отрывисто кричал: «FUCK!!!». Пил, впрочем, наравне.

Затем курили гашиш. Хороший в Голландии хашик, весёленький. Развеселились все, кроме Фрэнка. Он обфакал гашиш и стал плевать на пол, надменно глядя на Элис.

– Скажи этому пидору, что я ему глаз выколю, – попросил я Борю, о чём-то увлечённо хохочущему с субтильным Микки-Маусом.

– Сам скажи, – отмахнулся Боря, – он же наш, бас-гитарист, с проспекта Народного Ополчения…

– Угхбладтт! – гаркнула вдруг Элис, и заскрипела большими зубами, – Шайзе!

– Чего это она? – удивился я, позабыв о злом пидоре с Ополчения 13/2.

– Всё нормально, – успокоил меня Боря, – понеслась душа в рай, вставило… Выпить хочет ещё. Ноу хан маль, Элис! Зер гуд, не парься!

Я смотрел на Элис и видел, что она парится, тем не менее. У неё дрожали губы. Сокращались икроножные мышцы. Странно кувыркались глаза.

– Элис! – позвал я её, – Пошли за бухлом, проветримся! Ты знать в твоя сраний Голландия, что такое есть пьяний уголь? Ферштейн, милая?

Я всегда стараюсь быть понятным для иностранцев, пусть даже и в ущерб великому и могучему. Боря немного откорректировал мою речь, и Элис, как ни странно, покорно согласилась. Уже на пороге обернулась к частной компании и вдруг, выкрикнув загадочное «Угхбладтт!», погрозила кулаком. Мы вышли, а этажом ниже на чёрной и засраной лестнице она разрыдалась мужским голосом. Была б нормальная девка, я, конечно, обнял бы, прижал, утешил. А тут растерялся – всё равно, что борца Карелина обнимать в темноте, страшновато. Я по спине её похлопал, плечом дружески толкнул и говорю:

– Да ладно тебе! Мне вон три дня назад голову кирпичом проломили на троллейбусной остановке, на, пощупай!

Она носом шмыгнула, пальцем в дырке поковыряла и подуспокоилась – любопытная, как все бабы.

– Куртку джинсовую сняли, и все деньги попятили, так-то! Мани приватизировали, понимаешь?!

Она кивнула, серьёзно так, будто и впрямь въехала. А потом тоже меня плечом толкнула, и уже вовсе покойно интересуется:

– Гоу?

Гадом буду, а мы с ней подружились. Общность целей единит. На пьяном углу больше знаками обменивались, а когда взяли уже, то совсем разговорились. Бутылку «Кавказа» раздавили прямо из горла, на детской площадке, под грибком, и так, не поверите, хорошо друг друга понимать начали на старые-то дрожжи! Она мне про Фрэнка что-то ядовитое бурлит, типа: «Фрэнк-Юдит-факинг шит, шайзе… угхбладт!». Я согласно киваю, что, ясный месяц, петух комнатный этот Фрэнк, а Юдит, зассыха, просто жизни ещё не нюхала. Потом на крышу залезли – я ей белые ночи решил показать, и друг дружку за талию держали, чтоб не сверзиться от восторга. Ещё приняли по глоточку, благо, шесть штук взяли портвейных вин. – Это, – говорю, – Пётр Алексеич у вас, в Голландии, культуры поднабрался, такую круть на болоте отчудил… Здорово?!

– Угхбладт! – отвечает, – Гоу?

И влажно косит мерцающим женским взглядом. Ну, думаю, что-то будет у нас с тобой, подруга, этой ласковой сливочной ночью…

И было, было у нас этой ночью, да так, что до сих пор яйца к горлу подкатывают при одном воспоминании.

Для начала мы с ней Фрэнка отметелили. Вернулись, а из всей компании только он один и топорщится из угла, как сыч. Завалился на мою тахту, поганец, в своих космических баретках, жрёт мою, честно заныканную от посторонних глаз, воблу, и засоряет всё вокруг продуктами жизнедеятельности. Наблёвано тут же рядом. У меня жила в башке и лопнула, обдав остатки мозгов горячим.

– Подержи, – сунул я погребально звенящий рюкзак в руки голландской деве, – щас я эту Сантану неумытую на ноль множить буду…

Она меня честно за руки держать пыталась, грудную клетку подставляла, но только пока этот марамой ей в широкую спину не проверещал в смертном ужасе что-то глубоко личное.

Ох, не думал я, что бабы так могут! Не вытащи я этого бармалея за ногу на лестницу – пришлось бы ему ветеринара вызывать однозначно. И ведь не царапала, а конкретно плющила, от души и с разворотом. Спасла дурака только моя мужская солидарность. Её в кухню затолкал, его, напутственным пнём, – во внешнюю тьму отправил. Дверь на ключ закрыл изнутри, прислушался – вдруг рыдает опять? Ненавижу, когда плачут, сам нервничаю… Тихо. Захожу, а она тряпкой в луже Фрэнковских отходов елозит. Хозяйственная, тряпку под раковиной нашла…

Пар спустили, и как-то очень мило успокоились. Помойную тряпку вслед за Фрэнком в окно метнули, молдавского розового продегустировали грамм по триста, и приятную слабость в членах почувствовали. Сидим на тахте, улыбаемся нежно и чуть смущённо, как девочки. Потрогать хочется, я и потрогал. Бицепс, двумя пальцами, осторожненько.

– Здорово, – говорю.

– Бодибилдинг, – отвечает.

– Слыхал, – киваю, – боди арт, мы с тобой оба художники, Элис.

Она пальцем в картинку на стене тычет:

– Ю?

– Я, – не стал открещиваться, хотя картинка так себе – у голой женщины вместо головы электрическая лампочка и восемь сисек. «Свет женственности», так кажется, называлась.

– Гут! – одобрила она странную мою импровизацию, и собственные выпуклости из подмышек ближе к центру переместила.

– У тебя тоже – гут! – поделился я мыслями по поводу её телодвижений.

– Бодибилдинг! – радостно заулыбалась она, и совершенно неожиданно стащила топ, я даже опешил от подобной ретивости.

– Да-а-а… – протянул я, проливая портвейн на стол при взгляде на открывшееся буйство.

И что вы думаете? Что вот тут-то… Да не фига подобного! До первых петухов, лучей солнца и ломоты в тестикулах продолжалась эта комедия: а вот бедро пошло, смотри внимательно, видишь – играет, вот дельтовидна, а вот пресс – видишь? – смотри, смотри… Я смотрел на гнущееся в разные стороны великолепие, а оно, раздетое до душетленных стрингов, корячилось и топырилось в параксизме самолюбования… У этой голландской суки не было ни капли женской чуткости и сострадания. Я попытался было проверить на ощупь плавность линий в области бикини, но когда попробовал освободить эту самую область до конца….

– Ноу! Сорри, – она остановила мою руку и погрозила пальчиком. Лицо стало серьёзным и неприятным.

Я вздохнул, убрал руки, и пошёл в туалет. Чтобы пописать, пришлось добрые четверть часа морозить хрен под струёй воды. Когда я вернулся, уже несколько успокоенный, Элис спала поперёк тахты, в майке и попой кверху. Я присел, провёл рукой по загорелым полушариям, но, ощутив признаки жизни ниже пояса, убрал ручонки, аккуратно переместил тело, накрыл шторой. Она сосала палец и сладко похрюкивала во сне. Как ребёнок. Я грустно выпил портвейна, разделся и залез к ней под штору уже с чисто отеческими чувствами. Что-то простонав, она обняла меня за шею, доверительно положила челюсть мне на плечо, и переполняемый нежностью, я провалился в креплёный шестнадцатиградусный сон…