Текст книги "Богословие личности"

Филиn Ролник

Человеческая личность в свете тринитарных аналогий[129]129
  Доклад на международной конференции «Богословие личности в западном и восточном христианстве».


[Закрыть]

Троица, Христология и понятие личности

Ранняя церковь не пыталась сформулировать понятие личности. Скорее она пыталась понять отношения между Отцом и Сыном, а позднее – отношение Духа к Отцу и Сыну. Непрерывная линия развития понятия личности берет свое начало с момента, когда церковь, усвоив сложную для восприятия идею о единосущии Отца и Сына, попыталась определить различия между ними. Поскольку божественная субстанция, природа или сущность Отца, Сына и Святого Духа для них абсолютно общая[130]130
  Для уточнения терминов «субстанция», «природа» и «сущность» см. Philip A. Rolnick, Person, Grace, and God (Grand Rapids, MI: Eerdmans, 2007), 19–20.


[Закрыть], выразить их различие в терминах субстанции в полной мере не представляется возможным. Поэтому каппадокийские отцы вводят новую терминологию и новые понятия: понятие ипостась (hypostasis) они относят к различиям, а сущность (ousia) – к общности божественных Лиц. Не воспроизводя сложную историю терминов, достаточно будет сказать, что различия между тремя божественными Лицами заключаются не в субстанции, которая разделяется всеми тремя в равной мере, беспредельно и абсолютно, а в их изначальных отношениях.

Понятие лица выявляется только при его отличении от понятий субстанции, природы и сущности. Поскольку сущность дает определение субстанции, и если личность субстанцией не является, то не удивительно, что понятие личности оставалось столь сложным для определения. Таким образом, церковь обнаружила скрытое сокровище и, приступив к разработке понятия личности, положила начало все более глубокому пониманию его в последующие эпохи.

Лица Троицы: различие, отношение и единство

Никейский, Константинопольский и Халкидонский соборы дают нам три важнейших момента для понимания личности: 1) в учении о Троице три Лица различаются в единстве природы божества; 2) в учении о Троице каждое Лицо совершенно и безгранично соединено с полнотой божественной природы, а в учении о Христе две природы соединяет в себе одна личность; 3) и в учении о Троице, и в учении о Христе центральное значение приобретает отношение. Как часто говорили святые отцы: «Все, что можно сказать об Отце, можно сказать и о Сыне, за исключением того, что Сын есть Сын, а не Отец»[131]131
  Bernard Lonergan, The Way to Nicea: The Dialectical Development of Trinitarian Theo logy, trans. Conn O’Donovan from De Deo Trino (London: Darton, Longman, and Todd, 1976), 103.


[Закрыть]. И точно так же в отношении Святого Духа, Сына и Отца.

Поскольку Отец, Сын и Святой Дух определенным образом различаются внутри божественной природы, то они одновременно находятся в отношении друг к другу. Различие делает отношение возможным, а отношение – это самая суть христианского благовестия любви. Бессмысленно было бы говорить, что Бог есть любовь, если бы Бог, подобно монолиту, был лишен всякого различия. Различие и отношение – это метафизические предпосылки любви. Тритеизма здесь нет, так как каждое Лицо Троицы – Отец, Сын и Святой Дух – целиком и полностью едино с божественной природой (божественная простота) и, следовательно, с другими Лицами так, как невозможно ни для каких других существ.

Наше понимание Лиц Троицы может быть по аналогии применено и к человеческим личностям. Мы всегда без труда отличаем одну личность от другой. Близкого друга или супруга нельзя заменить кем-то еще. Христианское понимание личности придает огромное значение личностному своеобразию, сейчас и в вечности. Подобным образом, каждая личность рождается связанной целой сетью отношений – с отцом, матерью, братьями и сестрами, родней и, развивая учение Иисуса, со всеми людьми и с Богом (Мк 12:28–31). Неприятие христианством представления об «автономном» Я вырастает из этого признания отношений, которые неотделимы от нас еще до того, как мы произнесли свое первое слово. В том, что касается единства, есть существенные отличия между человеческими личностями и божественными Лицами. Если каждое из божественных Лиц абсолютно едино со всей полнотой божественной природы, то ни про одного человека нельзя сказать, что он представляет собой полноту природы человеческой. Для Отца, Сына и Святого Духа единство онтологично; для нас оно – постоянный поиск и показатель нашего относительного нравственного и духовного успеха или неудачи в жизненных испытаниях. В конечном счете, человеческое стремление к единству может быть осуществлено только в контексте отношения к Богу.

Характеристика человеческой личности

В свете этих аналогичных качеств божественных и человеческих личностей, человеческую личность можно характеризовать следующим образом: Получая свою жизнь в дар, человеческая личность является непередаваемой, развивающейся, непрерывно самоопределяемой при изменениях, и действует как относительно объединенный объединитель[132]132
  Rolnick, Person, Grace, and God, 222.


[Закрыть]. Прежде чем мы рассмотрим каждый из этих аспектов человеческой личности, давайте будем помнить, что каждый признак личностности, такой как единство, свобода, достоинство, воля, разум и относительность, более полно и совершенно осуществляется Богом, чем людьми. Человеческую личность наилучшим образом можно понять, а возможно, и единственно возможно понять, если мы вспомним, что мы не изначальный ее образец.

«Получая свою жизнь как дар…»

Биологически, социально и духовно люди связаны еще до рождения, и эту родственную матрицу мы не покидаем никогда. Точно так же, как Бог приготовил для нас материальный мир, родители обычно готовят пространство дома для новорожденного малыша. Таким образом, когда мы приходим в эту жизнь, мы уже являемся восприемниками предвосхищающей благодати. Фактически, быть личностью – это быть носителем благодати и привилегированного дара жизни. Дар не есть заем; он предназначен для нас, ныне и навсегда. И поскольку наша жизнь начинается как дар, как благодать, благодать устанавливается как контекст нашего растущего самосознания.

Благовестие Иисуса не разрушает самосознание, но преображает его: «Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее» (Мк 8:35). Этот парадокс Иисуса – пространственно-временное содержание тринитарного и христологического движения от себя к другому. Отец дарует все, что Он есть, Сыну (который получает Отца в вечности вне причинно-следственной связи событий), и через Сына дарует все Святому Духу, Триединый Бог раскрывает себя всему, что не есть Бог, могущественным актом творения. Таким образом устанавливается основополагающее онтологическое направление мироздания – от себя к другому. Своим воплощением, своим парадоксом Иисус раскрывает это направление, направление, которое создает любовь. Люди, которые замыкаются на себе (incurvatus in se) умаляют себя; они становятся все менее и менее реальными. Но те, кто учатся отрешаться от себя и обращаются к другому, кто отдают себя ради других, вступают на Христов путь жизни и любви. Благодать сотериологична, поскольку она, прежде всего, онтологична.

И наоборот, те, кто представляет себя «независимыми», неизбежно забывают, что наша жизнь начинается в многократной данности: данности нашей физической наследственности, данности творения, данности Бога в воплощении и Духе и данности Бога Богу в Троице. Сам человек не подходит для того чтобы быть собственной точкой отсчета или контекстом. Лишенный руководства, даваемого осознанием этих предвосхищающих даров, в постмодернистскую эпоху человек бесцельно блуждает в нигилистическом тумане.

«INСOMMUNICABILIS»

Согласно блестящей мысли Боэция, каждая личность – это incommunicabilis, то есть абсолютное своеобразие, которое может быть только сообщено, но не может быть присвоено кем-либо другим[133]133
  Boethius, In Librum de Interpretatione, Editio Secunda, PL 64: 462–463.


[Закрыть].

Передать другому можно человеческую природу, но не самобытность каждой человеческой личности. Каждая личность обладает священным своеобразием, и оно является основой для любого значимого общения, дружбы и супружества.

По иронии, Боэций стал наиболее известен благодаря своему определению личности (индивидуальная субстанция рациональной природы, naturae rationabilis individua substantia), которое не позволяет провести аналогию между Троицей и человечеством. Его менее известное определение incommunicabilis, которое эту аналогию позволяет, позднее было использовано Ришаром Сент-Викторским и Фомой Аквинским на ключевых этапах развития концепции личности.

Личности развиваются

Учитывая отношение конечного человека и бесконечного Бога, а также подразумеваемый в притче о талантах (Мф 25:14–30) призыв Иисуса к развитию, от человека требуется движение, динамизм и изменение. Но, изменяясь в нужном направлении, мы не становимся чем-то другим, мы более полно становимся самими собой – мы становимся такими личностями, которыми предназначены быть. Человеческая личность должна быть способной на развитие, помогающее утверждать нашу идентичность. В противном случае мы никогда не почувствуем, что должны постигать нечто новое – о мире (наука) или о Боге. Быть способной на развитие означает, что человеческая личность способна обрести бóльшую реальность, и эту возможность она осуществляет, главным образом, через стремление к Богу. По определению Аквината: «…все [сущее] имеет бытие лишь настолько, насколько оно уподоблено Богу» (ST I.3.5 ad 1).

Отношения между личностью и природой, которые здесь мы можем лишь слегка затронуть, ничуть не менее значимы, поскольку нет личности, будь то личность человеческая, ангельская или божественная, которая не имела бы своей природы. По мере того как мы учимся управлять своей собственной природой (sophrosune), а затем распространять свое понимание и власть на природный мир (через науку), мы овладеваем большими возможностями личностных отношений. Неличностный мир, который учит нас преодолевать субъективность воображения и соответствовать объективности сотворенного мира, – это тренировочная площадка для высших форм личностных отношений, поскольку таким образом мы учимся почитать истину. Согласно формулировке венгерского химика и философа Майкла Полани, мы должны учиться «подчиняться реальности»[134]134
  Michael Polanyi, Personal Knowledge: Toward a Post-Critical Philosophy (Chicago: University of Chicago Press, 1962), 310.


[Закрыть]. Наука – это всего лишь наименьший общий знаменатель такого подчинения; высшее его проявление – это растущая готовность следовать воле Божьей на протяжении нашей постоянно меняющейся жизни. Прислушиваясь к реальности, которая должна открыться, человек упражняется в смирении и чувстве реального. Идеал такого вслушивания – Слушающий Логос, который «слышит» Отца столь полно, что является Вечным Словом, сообщаемым всему творению.[135]135
  Метафизика этого аргумента изложена в моей работе “Trinitarian Simplicity” in Person, Grace, and God, 189–207.


[Закрыть]

Непрерывно самоопределяемая при изменениях

Гераклит спрашивал, можно ли войти в одну и ту же реку дважды. Мы, в наших целях, можем задаться вопросом, может ли одна и та же личность дважды войти в меняющуюся реку? Христианское богословие должно ответить на этот вопрос утвердительно. Николай Бердяев формулирует это таким образом: «Личность есть неизменное в изменении, единство в многообразии»[136]136
  Н. Бердяев, О рабстве и свободе человека, М.: АСТ. Астрель. Полиграфиздат, 2012. С. 23.


[Закрыть]. Само наше существование, как заметил Григорий Нисский, это движение от небытия к бытию, так что изменение – это основа того, чем мы являемся[137]137
  Gregory of Nyssa, On the Making of Man 16 12 (PG 44, 184C; NPNF V, p. 405).


[Закрыть]. Однако как дети Божьи, сотворенные по Его образу и подобию, мы также находимся в отношении к Богу, который неизменен в вечности. Имея в виду эту двойственность нашего существа, то, что личность может быть «неизменной в изменении», выглядит уже не столь странным.

Очень важно, что мы нравственно ответственны за те изменения, которые мы претерпеваем. Мы ответственны как за те изменения, что мы производим в сфере нашей деятельности, так и за те изменения, которым мы помогаем произойти внутри нас самих. Изменение – это возможность человеческого существования, сугубо человеческая прерогатива и привилегия. И все же неизменная личностность только подчеркивает все изменения характера, личного и общественного жизненного пути и отношений. Растущий характер формируется из текущих отношений с Богом и становится тем «что», которое прибавляется к нашему изначальному «кто»[138]138
  Я развиваю идею Поля Рикера, Oneself as Another, пер. Kathleen Blamey (Chicago: University of Chicago Press, 1992), 122.


[Закрыть].

Личность, таким образом, возрастает в надлежащем изменении, изменении, которое приближает нас к Богу (ST I.3.5 ad 1).

«Относительно объединенный объединитель»

Постоянная ответственность за личный жизненный путь имеет смысл только в том случае, если личность неизменна, а те изменения, которые она осуществляет, могут быть объединены. Таким образом, способность личности к развитию должна быть также и способностью к объединению. В отличие от божественной простоты, единство человеческих личностей никогда не бывает совершенно. В наших жизнях что-нибудь всегда остается несделанным, неоконченным, непознанным, нерешенным или невыраженным. Каждый из нас несет в себе нечто известное и неизвестное, решенное и нерешенное, уверенность и сомнение, успехи и неудачи, а также совокупность отношений к природе, другим людям и Богу. Продвигаясь по пути, который проходит каждый из нас, мы делаем это как относительно объединенные объединители.

Этот аспект улавливают некоторые известные поговорки. Про того, кто выглядит успешным в деле объединения, можно сказать: She really has it together («у нее сложилось», буквально: «у нее это собрано»); про того, кто плохо с этим справляется: She is falling apart («все разваливается», буквально: «она разваливается»).

Человеческий успех или неудача могут быть весьма драматическими, и часто другие люди могут почувствовать, хотя бы в некоторой степени, насколько нам удается задача объединения. Каждая мысль, чувство, слово и дело принадлежат всему единству наших жизней. К несчастью, некоторые из них – наши самые вопиющие грехи и ошибки – принадлежат как не принадлежащие ей, как то, что разрушает наши усилия к объединению.

И наоборот, человеческие личности совершенствуются, когда мы все более приобщаемся к истинному, благому и прекрасному, – это путь, по которому мы идем к Богу. Наше стремление ко все большему единству можно рассматривать как «конечную возможность», возможность исполнять волю Божью в рамках развивающегося творения. Каждое взаимодействие наших жизней имеет двойной смысл, поскольку мы влияем и на события в нашей личной и общественной истории, и на свой характер. В столь часто смущающих нас перипетиях человеческой жизни путь к возрастающему единству есть неизменная цель, при условии, что эта цель состоит в любви к Богу и все большем уподоблении ему.

Заключение

В этой небольшой статье я постарался наметить аналогии между божественными и человеческими личностями, а также определить основные свойства человеческой личности. Примечательно, что истинное раскрытие того, что личность различает, соотносит и объединяет, относится к нашему пониманию Бога, который есть изначальный образец того, что значит быть личностью. Принимая Бога всерьез как личность, человеческая личность обретает поддержку и просвещение. Без Бога сложность определения понятия личности делает ее легкой мишенью для деконструктивистских подозрений, что способствует нигилистическому взгляду на мир, ведущему к социальным и духовным катастрофам.

Перевод с английского Ирины Глазовой

Георгий Завершинский

Богословие диалога. Бубер и христианство[139]139
  Доклад на международной конференции «Богословие личности в западном и восточном христианстве».


[Закрыть]

«Богословие говорит о Боге, религия дает опыт богообщения. Есть разница между чтением меню и вкушением пищи». Эту цитату из высказываний Мартина Бубера приводит Харольд С. Кушнер в своем бестселлере «Когда плохие вещи случаются с хорошими людьми». Интуиция Бубера в отношении основополагающих вещей позволила ему дать достаточно ясное выражение для глубокого и трудно описуемого опыта переживания личной встречи с Богом. Характерный философский взгляд позволил быть менее связанным с собственными предпочтениями и исповеданием своей личной веры и достигнуть большего в диалогической перспективе. Бубер пытался найти подлинный иудаизм в христианстве и подлинное христианство в иудаизме.

Несмотря на преткновения в понимании Бубером христианства, можно следовать в его мысли диалогическому методу. В действительности можно сказать, что, хотя Бубер «сопоставлял иудаизм и христианство явно не в пользу последнего»[140]140
  Maurice S. Friedman. Martin Buber: The Life of Dialogue. New York: Harper Torchbooks, 1960, р. 279.


[Закрыть], плоды его трудов в области диалога все же могут оказаться во многом полезными для христианского богословия и практики. Бубер полагал, что различные религиозные традиции могут понимать и воспринимать друг друга не иначе, как в особом общении, которое он назвал подлинным диалогом: «Религии – это резервуары человеческого духа. Каждая религия произрастает из своего собственного откровения и ставит целью преодоление всех разделений. Каждая представляет универсальность собственных таинств в мифологии и обычаях и, таким образом, сохраняет их для тех, кто этими таинствами живет»[141]141
  Там же.


[Закрыть]. Совершенно бессмысленно сравнивать религиозные традиции изнутри одной из них, превознося эту традицию и недооценивая другие, которые являются внешними для нее. «Можно лишь сравнить их части, соответствующие по структуре, функциям и взаимосвязям»[142]142
  Там же.


[Закрыть]. Рассуждая в рамках терминологии подтвержденного диалога, мы встретились с новым подходом к диалогу, когда он рассматривается как экзистенциальное событие. Мы обратили внимание на отношение каждой из сторон диалога с «вечным Ты», подтверждающим, что инаковость Ты в отношении Я принимается как реальный факт. Это означает, что, обращаясь к другому, Я должно быть непрерывно убеждено, что его Ты действительно присутствует в диалоге. Только тогда предотвращается превращение диалога в явный или скрытый монолог.

Диалог должен быть открытым к принятию новых участников. Через подтвержденное отношение Я – «вечное Ты» каждый из них может обогатить других в их взаимно разделенной и подтвержденной инаковости. Эта открытость вместе с «обращенностью к Богу» обретают особую значимость, когда мы говорим о христианском богословии. В богословской перспективе любых религиозных отношений необходимо внимание к соответствующим догматическим особенностям и опыту тех традиций, которые являются участниками диалога. Поскольку в нашей работе особое внимание уделяется подходу с точки зрения христианского троичного богословия, то необходимы соответствующие базовые познания и опыт. Также исключительно важно увидеть диалогическое измерение в самом троичном богословии. Попытаемся рассмотреть внутритроичные отношения и отношения Бога Троицы с тварным миром в контексте подтвержденного диалога, следуя тому диалогическому подходу, который был описан выше. То есть ипостасные отношения Лиц Пресвятой Троицы, характер которых нам открыт, и божественные отношения с творением представим в терминах диалога и богословия личности.

В течение первых восьми столетий церковь оберегала таинство Пресвятой Троицы от естественных предубеждений человеческого ума. С одной стороны, рассуждая строго монотеистически, человеческий интеллект стремится исключить ипостасные различия и свести тринитарное единство к интеллектуально постижимой концептуальной единственности Бога. Впервые такое предубеждение возникло как философское представление о трех модусах или проявлениях единого Бога и вылилось затем в савеллианскую ересь модализма. С другой стороны, подобная тенденция в противоположном направлении позднее привела к арианству, когда ошибочно полагалось, что имеются три раздельных бытия, соответствующих трем Лицам Пресвятой Троицы.

Вместо интеллектуальных утверждений церковь экзистенциально выразила с помощью термина единосущный (homoousios) «единосущность трех Лиц, таинственное тождество монады и триады и одновременность тождества единой природы и различия трех Ипостасей»[143]143
  В. Н. Лосский, Очерк мистического богословия Восточной Церкви. Догматическое богословие, М.: Центр «СЭИ», 1991. С. 40.


[Закрыть]. В троичной терминологии мы говорим о непостижимой безличностной божественной сущности и таинственном общении трех Лиц. Однако если говорить о диалогическом измерении троичного богословия, то оно должно быть представлено в терминах тех личностных характеристик, которые будут доступны для понимания человека. Таковыми являются нерождение, рождение и исхождение, относящиеся к Отцу, Сыну и Святому Духу, соответственно. Это все, что нам дано знать о внутритроичных отношениях, впрочем, как пишет преподобный Иоанн Дамаскин, «образ рождения и образ исхождения для нас непостижим»[144]144
  Там же. С. 45.


[Закрыть].

Диалогические троичные отношения могут стать прообразом для человеческого диалога. Отец вечно рождает Сына и является вечным источником исхождения Духа. Между Отцом и Сыном имеются вечные отношения взаимной абсолютной перихоральной любви, которую утверждает и свидетельствует Святой Дух. Таким образом, здесь можно говорить о «вечном Я» и «вечном Ты» вечного подтвержденного божественного диалога между Отцом и Сыном. Взаимопроникновенность отношения их любви раскрывается в Славе Отца, которую свидетельствует Святой Дух. Сын прославляет Отца, так же как и Отец прославляет Своего Сына, говорит Христос: Славою, которую Я имел у Тебя прежде бытия мира (Ин 17:5). Сын и Святой Дух равны Отцу, хотя Их персональные характеристики – рождение и исхождение – не относятся к личности Отца.

Святой Дух – третий участник божественного диалога. Его «вечное Ты» свидетельствует вечное отношение Отца и Сына. Как писал выдающийся католический богослов, представитель «новой теологии» (Nouvelle théologie) Ив Конгар: «Общение любви (consortium amoris) – это когда двое с точки зрения третьего любят друг друга и дают возможность этому третьему разделить радость их любви. Святой Дух, таким образом, полагается как «общий друг» или «третий равно возлюбленный» (condilectus) Отца и Сына»[145]145
  Yves Congar. I Believe in the Holy Spirit. Trans. by David Smith. New York: The Crossroad Publishing Company, 2003, p. 87.


[Закрыть].

Отец, который порождает инаковость Сына и изводит инаковость Святого Духа, является вечным «источником» божественного диалога. «Бог Отец, вневременно движимый любовью, простирает ее до различения Ипостасей, Которые без разделения и умаления пребывают в единстве, соответствующем высшей степени Божественных цельности и простоты»[146]146
  Преподобный Максим Исповедник. «Схолия 14 к сочинениям св. Дионисия: “О божественных именах”», Patrologia Graeca, 4, 221A.


[Закрыть]. Он порождает Сына и находится в диалоге с Ним. Из Отца исходит Святой Дух, подтверждающий этот диалог. Инаковость Сына состоит в Его рождении, а инаковость Святого Духа – в Его исхождении. Будучи причиной инаковости Сына и Святого Духа, Отец обладает собственной «инаковостью», каковой является Его отцовство. Поскольку общение в божественном диалоге взаимное и вечное, то и сам диалог безначален, бесконечен и благ.[147]147
  Созерцая, например, рублевскую икону Троицы, мы видим общение трех ангелов, посланных к Аврааму. Это образ божественного диалога Отца и Сына, который свидетельствует Святой Дух. Алтарь в центре и евхаристическая чаша на нем указывают на изначальный предвечный божественный замысел о сотворении и спасении мира. Этот замысел имеет диалогический контекст как плод вечного троичного диалога. См., например, Sendler, Egon, S. J. The Icon. Image of the Invisible. Elements of Theology, Aesthetics and Technique. Trans. from the French by Fr. Steven Bigham. Oakwood Publications, 1988, p. 74.


[Закрыть]

Плодом божественного диалога является сотворение и спасение мира. Отношение Я – Ты во временном мире должно восходить к вечному отношению Я – Ты любящего Отца и возлюбленного Сына. «Вечное Ты» доступно человеку в подлинном диалоге Я – Ты, который является изначальным по отношению к буберову тварному Я – Оно и свидетельствует его временность. Современный греческий богослов и философ Христос Яннарас рассматривает человека как сотворенного в одном существе и многих ипостасях.

Сотворенный «по образу» Бога Троицы, человек как таковой в соответствии со своей природой является единым по существу, а в отношении своей личности – во многих ипостасях. Каждый человек уникальная, отличная от других и неповторимая личность, это – экзистенциальная различимость. Природа или сущность всех людей общая, но она не имеет своего бытия без персональной различимости, свободы и трансцендентности от собственно природных предопределений и естественной необходимости. Личность – это ипостась человеческой сущности или природы. В бытии человека она венчает собой универсальность человеческой природы, но в то же время превосходит ее, потому что способ ее бытия – свобода и различимость[148]148
  Christos Yannaras. The Freedom of Morality, trans. from the Greek by E. Briere. New York: St Vladimir’s Seminary Press, 1996, p. 19.


[Закрыть].

Таким образом, человеку передается то, что свойственно нетварному троичному Божеству – единство в многообразии. Следовательно, человеческие ипостасные отношения начинаются «во образ» вечного общения Я – Ты. В результате первородного греха отношение Я – Оно в тварном мире стало, к сожалению, более близким и понятным, чем отношение Я – Ты, потому что человеческое Я утратило свою близость с божественным «вечным Ты». Поскольку при этом человеческая природа изменилась необратимо, неизменным остается одно – личностный или ипостасный способ (модус) бытия человека. Попытаемся рассмотреть этот модус в его корне, имеющем в своей основе принцип соотнесенности. Тут на помощь нам приходит диалогический метод в том виде, как он был описан выше.

Начиная с эпохи тринитарных споров, термины person, hypostasis и prosopon приобретают единый смысл и значение, указывающие на человеческую уникальность, различимость и общность как в философском, так и в богословском аспекте. В то время стоял вопрос о возможности использования великих достижений греческой философской мысли для формирования христианского учения[149]149
  Относительно взаимоотношений философии и богословия в ту эпоху см., например, Hierotheos, Metropolitan of Nafpaktos. The Person in the Orthodox Tradition. Trans. by Esther Williams. Levadia-Hellas: Birth of the Theotokos Monastery, 1999, pр. 41–59.


[Закрыть].

Нужно было протянуть своего рода богословский мост, чтобы приобщить к богооткровенной истине образованный человеческий ум, навыкший в философии, но неопытный в Откровении. Так, естественным образом, возникла идея переосмыслить хорошо известные философские понятия, вдохнув в них новый смысл.

В греческой комедии маска актера называлась prosopon. Надев маску, актер играл свою роль, но его подлинного лица никто не видел. При этом он обращался к другому актеру, который также был в маске, соответствующей его роли. Эти двое играли свою игру в присутствии третьего актера, слушающего их[150]150
  В древнегреческой комедии было три основных маски (prosopa): обманщик; тот, которого обманывают; и внимающий этому обману. Можно видеть некую тройственную законченность в составе этих масок.


[Закрыть]. Впоследствии этот театральный термин послужил для онтологического описания самой сути предмета. Великие каппадокийцы применили термин prosopon для обозначения реализации или воипостазирования природы (ousia), путем соотнесения prosopon с онтологическим термином hypostasis, взятым в его изначальном философском значении ousia (essence), Таким образом, маска актера как бы приняла черты его реального лица, и теперь он уже более не актер, потому что не играет роль кого-то другого, но живет своей собственной жизнью. Так был преодолен онтологический разрыв между непознаваемой природой предмета и ее конкретным воплощением. Это стало возможным благодаря величайшей философской интуиции каппадокийцев и их твердой вере в воплощение непознаваемого, невидимого и непостижимого Бога. Теперь человек может стать причастным божественной природе именно вследствие воипостазирования двух природ, божественной и человеческой, в единой личности Иисуса Христа, воплотившегося Бога.

Теперь, чтобы глубже понять мысль каппадокийцев и раскрыть ее диалогический характер, рассмотрим различные аспекты термина prosopon.

Этимологический аспект. В античных греческих текстах это понятие не встречается, и у ведущих греческих ученых нет определенности по поводу первоначального значения термина prosopon. Иоанн Зизиулас определяет этимологию этого слова на основе исключительно анатомического анализа,[151]151
  John D. Zizioulas. Being as Communion. Studies in Personhood and the Church. New York: St Vladimir’s Seminary Press, 1997, pр. 31–33. (Рус. пер. Иоанн Зизиулас, митр. Бытие как общение. Очерки о личности и Церкви, М.: СФИ, 2006).


[Закрыть] считая prosopon «частью лица, относящейся к глазам» (to pros tis opsi meros)[152]152
  H. Stephanus. Thesaurus Graecae, Linguae VI, col. 2048.


[Закрыть], а Христос Яннарас интерпретирует prosopon как «того, что находится напротив глаз [другого]».[153]153
  Pierre Chantraine. Dictionnaire Étymologique de la Langue Grecque (Histoire des mots), vol. III. Paris, 1974, p. 942; Hjalmar Frisk. Griechisches Etymologisches Wörterbuch. Heidelberg, 1960, p. 602; Eduard Schwyzer. Griechische Grammatik, vol. II. Munich, 1950, p. 517.


[Закрыть] Имя существительное ops (от opos) означает «взгляд», «глаз» или «лицо» с приставкой pros («в направлении к») определяет этимологию prosopon. Человек как экзистенциальная составляющая отношения или общения является личностью, prosopon, а это означает этимологически и практически, что он обратил себя, свое лицо в направление к кому-то или чему-то. Таким образом, являясь личностью, человек всегда находится в отношении к кому-то или чему-то. Через свое бытие каждая отдельная ипостась подобно ориентиру направляет человеческую природу к Богу. Таким образом, тварная природа человека пребывает как бы «напротив» Бога, но в то же самое время «по другую сторону» от Него[154]154
  Christos Yannaras. The Freedom of Morality. Trans. from the Greek by E. Briere. New York: St Vladimir’s Seminary Press, 1996, pр. 20–21.


[Закрыть].

Философский аспект. Использование термина prosopon в значении «маска» можно найти у Платона[155]155
  Comicus, fragm. 142.


[Закрыть] и Аристотеля (ta tragika prosopa)[156]156
  Problems XXXI, 7, 958a, 170.


[Закрыть]. Древнегреческая философия и драма были основаны на конфликте между человеческой свободой и рациональной необходимостью цельного и гармоничного мира, в котором эта свобода должна реализоваться. Угнетаемый внешней необходимостью, человек старался освободиться от нее. В философском смысле маска не была чем-то таким, что совсем не имело отношения к личности человека, но взаимоотношение личностей было трагичным[157]157
  Zizioulas. Being as Communion, pр. 31–33.


[Закрыть]. Только надев маску, человек, оставаясь внутри себя уникальным, неповторимым и различимым от остальных, мог вступать в отношения с другими людьми, носившими каждый свою маску. Подлинный диалог был невозможен, поскольку никто не мог обратиться к Ты другого, которое было скрыто под маской. Необходимо было чем-то дополнить бытие, чтобы оно стало подлинно свободным и адекватным ипостаси (hypostasis) человека, которая соответствовала его сущности (essence). Поэтому имело смысл, во-первых, терминологически отличать ипостась от сущности, во-вторых, сместить первоначальный смысл термина prosopon от значения «маска» и придать этому термину значение ипостаси как реализованной сущности. Не вводя новой терминологии и не усложняя вопрос, необходимо было просто перенести акцент с притворного, комедийного значения prosopon в другую сферу, где ему придавался бы онтологический смысл. Следуя замыслу великих каппадокийцев, термин prosopon стали использовать для описания онтологических отношений, а не притворно-театральных. Таким образом, проясняется онтологический смысл этого термина, в котором его необходимо использовать, что дает нам возможность в богословии диалога применить prosopon для описания подлинного диалога. Три актера греческого театра при этом «становятся» тремя участниками подтвержденного диалога.

Богословский аспект. Относительный (т. е. указывающий на отношение) термин prosopon был использован великими каппадокийцами в троичном богословии для объяснения персональных или ипостасных отношений, основанных на единстве божественной природы. Ипостасные внутритроичные различия имеют особое значение, поскольку непостижимые отношения лиц Пресвятой Троицы через боговоплощение открывает человеку Святой Дух. Это отношения божественной любви, которая присуща воипостазированной божественной природе. Любовь – это движение Бога (или, в терминологии каппадокийцев, Его энергия), Его обращение во Христе к творению (см. Ин 3:16). Через любовь и в любви подлинный троичный диалог становится доступным человеку. Невидимый, непостижимый, безначальный и бесконечный, но ипостасный и поэтому «вступающий в отношение» Бог Троица более не является абсолютно непознаваемым. Ипостасный диалог троичной любви, подтвержденный Святым Духом, открывается человеку тем же Духом[158]158
  См., например, Georgios I. Mantzaridis. The Deification of Man. Trans. from the Greek by Liadain Sherrard. New York: St Vladimir’s Seminary Press, 1984, рр. 33–39.


[Закрыть]. Человеческая природа, затронутая ипостасной любовью и раскрывающаяся через каждую конкретную личность-prosopon как бытие-в-отношении, может стать причастной божественной природе «по образу и подобию» Христа. Как мы увидели, каппадокийцы разработали особую форму богословско-философского синтеза, имеющего величайшее значение для усвоения догмата боговоплощения. В основу этого синтеза был положен взаимообмен онтологических и относительных категорий. Теоретически Зизиулас выразил это следующим образом.

Это означало, что отныне относительный термин (prosopon – Г.З.) вводится в онтологию и, наоборот, онтологическая категория, такая как ипостась (hypostasis), применяется к относительным категориям бытия. Быть и быть-в-отношении становятся идентичными понятиями. Быть для кого-либо или чего-либо означает наличие двух вещей: быть самим по себе (hypostasis) и быть-в-отношении (бытие конкретной личности). Только через отношение выявляется идентичность этих вещей, имеющая онтологический смысл. А если какое-то отношение не подразумевает такой онтологически осмысленной идентичности, тогда оно и не является собственно отношением. Совершенно определенно онтология здесь проистекает из самого бытия Божьего[159]159
  Zizioulas. Being as Communion, pр. 87–88.


[Закрыть].