Текст книги "Литература. 11 класс. Часть 1"

Романтическое название Серебряный век – блестяще найденная метафора для характеристики расцвета ярких творческих дарований, вступивших в искусство на рубеже XIX–XX веков. Считается, что создателем термина был поэт Н. А. Оцуп (авторство приписывают также Н. А. Бердяеву), который написал статью «Серебряный век русской поэзии». Определение достаточно точно отражало восприятие поэзии эпохи и прочно вошло в ее характеристику.

Символизм

Наиболее значительным среди течений модернизма был символизм. Что же отличало позиции символизма? Символизм возник как протест всему, что несла современная культура, искусство и литература, и, в частности, реализм. Поэт-символист К. Д. Бальмонт в программной речи противопоставлял «новое» искусство «старому» – реалистическому: «Реалисты схвачены, как прибоем, конкретной жизнью, за которой они не видят ничего, – символисты, отрешенные от реальной действительности, видят в ней только свою мечту, они смотрят на жизнь из окна».

Символистам казалось, что изображение действительности у реалистов лишь скользит по поверхности жизни, а тайны мира можно постичь только при помощи символа – намека. Открытие символа как «знака иного мира в этом мире», по их утверждениям, было одинаково существенно для всех проявлений культуры, для взаимообогащения различных ее областей. Для них было принципиально важным, что новое течение – не только явление художественной культуры, но и «категория мировоззрения»: символизм претендовал на решение философских проблем. Среди важнейших признаков символизма было близкое романтикам понятие двоемирие. Именно такое мироощущение передано в стихотворении «Милый друг, иль ты не видишь…» одного из предтеч символизма – В. С. Соловьева:

 
Милый друг, иль ты не видишь,
Что все видимое нами —
Только отблеск, только тени
От незримого очами?
 
 
Милый друг, иль ты не слышишь,
Что житейский шум трескучий —
Только отклик искаженный
Торжествующих созвучий?
 
 
Милый друг, иль ты не чуешь,
Что одно на целом свете —
Только то, что сердце к сердцу
Говорит в немом привете?
 

Символизм определял решение важнейшего вопроса о роли искусства в жизни, о месте человека в мире. Для символистов художественное творчество не ограничивалось только лишь познанием. Оно было прежде всего конструированием мира в процессе творчества. «Взгляд из окна», о котором говорил Бальмонт, был взглядом в этот иной, созданный фантазией мир.

Символисты стремились помочь читателю уйти от раздражающей действительности в царство фантазии, чутко переводя в слова богатство и разнообразие оттенков душевного состояния человека.

В символизме большое внимание уделялось первому впечатлению, психологическому отклику на возникшие мысли и чувства, которые, казалось бы, должны быть описаны. Для того чтобы точнее представить себе характер такого отражения психологического состояния автора, обратимся к строкам из стихотворения «Настурции» М. А. Лохвицкой:

 
И мечты нездешней красоты
Обвивают душу, как цветы…
Как цветы из крови и огня,
Как виденья царственного дня…
 

Настурции и эмоциональный след от их восприятия воспроизведены, а о чем были мечты, автор так и не сказал.

Наблюдение за строками стихотворения дает возможность обнаружить особенности нереалистического восприятия мира поэтом Серебряного века. Внимание к оттенкам чувств, к детали было свойственно и реалистам и модернистам, но реализация этих наблюдений была различна.

Центральную роль в поэзии символистов играет символ. Для реалистов, например, символ – один из художественных приемов, троп, который предполагает перенос значения с одного явления на другое. Поэты-символисты воспринимали символ как явление многозначное: «Символ – окно в бесконечность» (Ф. Сологуб).

Значение символа в символизме неисчерпаемо. При этом неисчерпаемость предполагает полнокровность художественного образа-символа. Такова, например, Незнакомка в одноименном стихотворении А. А. Блока. Однако символ проявляется лишь в контексте художественного произведения. Отсюда невозможность такого использования образов героев, какое мы видим в романтической «Песне о Буревестнике» М. Горького, где было очевидно, что Буревестник – революционер, гагары – испуганные мещане.

Особым было и отношение символистов к другим искусствам, прежде всего к музыке. Они считали музыку высшей формой творчества, противопоставляя рациональное отношение к миру, лишенному упорядоченности, более точно отражающему сложность и противоречивость этого мира музыкальному началу. Не случайно А. А. Блок слышал «музыку революции» и вел речь о «мировом оркестре». Символисты блистательно владели «музыкой стиха». Они были мастерами поэтической фонетики: ассонанса, аллитерации.

В 90-х годах одним из многообещающих молодых поэтов-символистов был Константин Дмитриевич Бальмонт (1867–1942). «Бальмонт был наш поэт, поэт нашего поколения. Он – наша эпоха», – писала в своих воспоминаниях Тэффи. Он и сам был преисполнен гордости за выпавшую на его долю миссию. В эти годы о себе он говорил только в третьем лице и слово Поэт писал с большой буквы.

Популярность Бальмонта была вызвана его стихами, необычными по своей мелодичности. Вслед за сборниками поэта «Горящие здания», «Будем как солнце», «Только любовь», «Фейные сказки», вышедшими в 1900–1905 годах, появлялись и другие. Бальмонт был чрезвычайно плодовит: стихи и проза, публицистика и переводы. Его друг – поэт М. А. Волошин писал: «Бальмонт перевел Шелли, Эдгара По, Кальдерона, Уольта Витмана (Уолта Уитмена. – Авт.), испанские народные песни, мексиканские священные книги, египетские гимны, полинезийские мифы. Бальмонт знает 20 языков. Бальмонт перечел целые библиотеки Оксфорда, Брюсселя, Парижа, Мадрида… Произведения всех поэтов были для него лишь зеркалом, в котором он видел отражение собственного своего лика в разных обрамлениях, из всех языков он создал один, свой собственный, а серая пыль библиотек на его легких крыльях Ариеля превращается в радужную пыль крыльев бабочки».

Владение многими языками не было самоцелью: это следствие яркой одаренности и особого – талантливого и любовного отношения к слову. Поэт осознает свою власть над словом. И это гордое и тщеславное чувство живет в строках его известного стихотворения «Я – изысканность русской медлительной речи…»:

 
Я – изысканность русской медлительной речи,
Предо мною другие поэты – предтечи,
Я впервые открыл в этой речи уклоны,
Перепевные, гневные, нежные звоны.
 
 
Я – внезапный излом,
Я – играющий гром,
Я – прозрачный ручей,
Я – для всех и ничей.
 
 
Переплеск многопенный, разорванно-слитный,
Самоцветные камни земли самобытной,
Переклички лесные зеленого мая —
Все пойму, все возьму, у других отнимая.
 
 
Вечно юный, как сон,
Сильный тем, что влюблен
И в себя, и в других,
Я – изысканный стих.
 

В 1894–1895 годах выходят в свет один за другим три небольших сборника стихов под названием «Русские символисты». Их издателем, составителем и основным автором под разными псевдонимами был Валерий Яковлевич Брюсов (1873–1924). Выпустив эти сборники, он стремился продемонстрировать появление в России вслед за французским символизмом новой поэтической школы, он искал союзников, которым близки его собственные дерзания. Сборники Брюсова вызвали критику, но именно их появление положило начало истории символизма в русской литературе. Брюсов, нашедший в символизме «путеводную звезду в тумане», определяет его как «поэзию оттенков в противоположность прежней поэзии красок». «Истинная лирика, – отмечает поэт, – должна вызвать в душе читателя совершенно особые движения, которые я называю настроениями».

Первая книга стихов Брюсова вышла в свет в 1895 году и имела шокирующее публику название «Chefs d'Oeuvre» («Шедевры»). В предисловии к ней поэт подчеркивал, что он «завещает» эту книгу «не современникам и даже не человечеству», а «вечности и искусству». Тематику книги определили экзотические сюжеты и образы, изображение любви как болезненно-чувственной страсти, предвещающей неизбежную трагедию, изображение города с его контрастами, соблазнами и опасностями. Пессимистическими мотивами был пронизан и небольшой сборник стихотворений 1897 года «Me eum esse» («Это – я») с характерным для него посвящением «Одиночеству тех дней». Сам автор свидетельствовал, что в этом сборнике он хотел воплотить настроения, «которые жизнь дать не может». Свою тогдашнюю эстетическую позицию Брюсов выразил в известном стихотворении «Юному поэту», содержащем три призыва: «не живи настоящим», «никому не сочувствуй», «поклоняйся искусству, только ему, безраздумно, бесцельно». Строфы этого стихотворения стали эстетическим манифестом символистской поэзии 90-х годов с характерным для нее культом искусства, оторванного от неприглядной действительности.

Во второй половине 1890-х годов Брюсов входит в круг поэтов-символистов, объединение которых завершается вокруг издательства «Скорпион», основанного в 1899 году. Как один из организаторов и руководителей этого издательства, Брюсов принимает деятельное участие в выпуске серии альманахов «Северные цветы», на страницах которого печатали свои произведения деятели «нового искусства» – петербургские и московские символисты. С этих пор символизм заявляет о себе как самостоятельное литературное направление.

Широкое признание Брюсова как поэта началось после выхода в 1990 году в издательстве «Скорпион» третьего сборника его стихов «Tertia vigilia» («Третья стража»). Название книги заимствовано из древнеримской истории – третья стража в сторожевой службе римских войск была последней ночной стражей перед рассветом. Об этой книге сам поэт говорил: «Это мои лучшие вещи, может быть, лучшее, что я могу написать в стихах». Брюсов воскрешает образы великих культур прошлого – Древнего Востока, античной Греции и Рима, эпохи Возрождения, облик культуры нового мира – XIX столетия. Его привлекают «властительные тени» «любимцев веков» и деятелей истории, среди которых не только Александр Великий и Данте, Наполеон и Гарибальди, но и безвестные творцы культуры – египетский раб и халдейский пастух. Постигая закономерности в смене культур, поэт-мыслитель стремится к глубинному познанию истории в ее изменении и развитии. Не случайно М. Горький, оценивая «Третью стражу», отмечал, что Брюсов-художник обладал «тонким и редким даром проникновения в прошлое». Но постигая тайны истории, поэт в цикле «Прозрения» пристально всматривается и в грядущее, стремится предвидеть его очертания.

С юношеских лет Брюсов был увлечен русской классической литературой. Неотъемлемой частью его творческого наследия являются блестящие литературоведческие исследования о Пушкине, Тютчеве, Фете, Некрасове. К творчеству русских писателей обращается Брюсов-поэт и в целом ряде своих стихотворений. В книгу «Третья стража» он включает сонет «К портрету М. Ю. Лермонтова». Брюсов чутко воспринимает боль лирического героя поэзии Лермонтова и утверждает нетленность его традиций в русской литературе.

Современники отмечали, что стих Брюсова «всегда закончен, чеканен». Близка его поэзии строгая организованность и гармоническая уравновешенность стихов Лермонтова. Отнюдь не случайно он тяготеет к «твердым» строфическим формам: терцинам, рондо, сонетам. В эмоционально напряженной стилистике лирики Брюсова фраза приобретает афористический характер, а оттенки и полутона уступают место резким контрастам.

Широкий тематический диапазон и жанровое разнообразие отличают книгу «Urbi et Orbi» («Граду и миру»), вышедшую в 1903 году. Объясняя ее название, Брюсов говорил: «Я хотел сказать, что обращаюсь не только к тесному «граду» своих единомышленников, но и ко всему «миру» русских читателей». Если раньше поэт заявлял: «Я действительности нашей не вижу, / Я не знаю нашего века», – то теперь он обращается к современной жизни, жадно впитывая ее впечатления. Если раньше он не без горечи писал: «Бреду в молчаньи одиноком», – то теперь он свидетельствует в дневнике: «Иду к людям, сливаюсь с людьми, братаюсь с ними».

Поэту-символисту Брюсову близка символика лермонтовского стихотворения «Поэт», в котором говорится об утрате поэзией своей общественной роли. В стихотворении «Кинжал» из пятой книги стихов «Stephanos» («Венок») Брюсов размышляет о нравственном долге художника слова, который должен быть «всегда с людьми, когда глумит гроза».

Революционные перемены 1917 года Брюсов воспринял как обновляющую «огненную купель» социальной стихии. Он деятельно работает в Наркомпросе, Госиздате, возглавляет президиум Всероссийского союза поэтов, преподает в Московском университете. В 1921 году по инициативе Брюсова открывается Высший литературно-художественный институт, где он преподает историю греческой, римской, русской литератур, теорию стиха, сравнительную грамматику индоевропейских языков, латынь, историю математики. Эта исполинская по своим масштабам деятельность сопровождается изданием целого ряда поэтических сборников.

Трудолюбие Брюсов всегда ставил рядом с вдохновением. По мысли поэта, литературное творчество требует постоянного, напряженного труда. Как свидетельствуют современники, Брюсов работал над своими стихами каждый день и «гордился этим, как победой над темной стихией души».

В истории русской поэзии Брюсов навсегда остался неустанным тружеником литературы, подчинившим свое вдохновение постоянному труду. Эта систематическая, планомерная работа над стихом порой вступала в противоречие с вдохновением, и последние сборники поэта уступали в свежести восприятия мира его лучшим книгам. Но в истории русской поэзии Брюсов, соединивший новаторские искания с опытом классиков, навсегда остался автором благородно-торжественных, «кованых», строгих стихов, отличающихся «мужественным подходом к теме» (О. Мандельштам), содержащих «ряд небывалых откровений, озарений почти гениальных» (А. Блок).

В стихотворении «Родной язык» Валерий Брюсов приоткрывает тайны своего творчества. Это монолог поэта-новатора, одержимого идеей непрерывного обогащения изобразительного арсенала поэзии. В стремлении познать «тайну звуков странных» и «потаенный смысл слов» Брюсов является в стихотворении «дерзким» «магом» языка, владеющим всем богатством поэтических приемов, которые ярко воссоздают процесс творчества. В образной системе стихотворения велика, например, роль оксюморонов, представляющих собой неожиданное сочетание контрастных по значению слов: «радостью измучен», «упоен тоской»; обращений, срастающихся с пронзительно точной характеристикой родного языка.

 
Мой верный друг! мой враг коварный!
Мой царь! мой раб! родной язык!
Мои стихи – как дым алтарный!
Как вызов яростный – мой крик!
 

Акмеизм

Кризис символизма, возникший в 1910-е годы, породил новое течение модернизма – акмеизм. Акмеисты оставили заметный след в истории русской литературы начала XX века. Термин акмеизм образован от греческого слова расцвет (вершина, высшая степень чего-либо). Акмеисты стремились увидеть и показать красоту и ясность красок окружающего мира. Сущность поисков акмеистов помогают уяснить другие названия этого течения: кларизм, адамизм. Термин кларизм – от латинского слова ясный – предполагает понятность художественных образов и поэтического языка. Адамизм подчеркивает связь поэзии с реальной жизнью человека и сбрасывает покров таинственности, превращая далекое в близкое и понятное. Именно такой «мужественно твердый и ясный взгляд на жизнь» (Н. Гумилев) выражен в стихотворении С. М. Городецкого, обращенном к библейскому праотцу Адаму.

Адам

 
Просторен мир и многозвучен,
И многоцветней радуг он,
И вот Адаму он поручен,
Изобретателю имен.
 
 
Назвать, узнать, сорвать покровы
И праздных тайн, и ветхой мглы —
Вот первый подвиг. Подвиг новый —
Живой земле пропеть хвалы.
 

О «совершенном по красочности и конкретности словаре» Городецкого А. А. Блок писал в 1905 году в своей статье «Краски и слова», приводя в пример стихотворение «Зной»:

 
Не воздух, а золото,
Жидкое золото
Пролито в мир.
Скован без молота —
Жидкого золота
Не движется мир.
 

В 1911 году С. М. Городецкий и Н. С. Гумилев возглавили новое литературное объединение «Цех поэтов», которое резко отмежевалось от символизма. Небольшая, но сплоченная группа поэтов, среди которых были А. А. Ахматова, О. Э. Мандельштам и др., объявила о возникновении нового поэтического течения – акмеизма. Угасавшему символизму были противопоставлены «буйное жизнеутверждение», «радостное любование бытием», реальным миром вещей и явлений, логически ясный и точный язык.

Одним из манифестов акмеизма стала статья Николая Степановича Гумилева (1886—1921) «Наследие символизма и акмеизм». В 1912 году вышел в свет его первый акмеистический сборник «Чужое небо», принесший поэту репутацию «мастера». Лирические строки этого сборника уводят читателя в дальние экзотические края: Азию, Африку, Америку. Рисуя дальние пределы, поэт создает «мир зрительных образов, напряженных и ярких». Многочисленные герои «Чужого неба» полнокровно раскрываются в богатстве и сложности их внутреннего мира.

Начал свой творческий путь Гумилев книгой стихов «Путь конквистадоров», в которой поэт прославил образ одинокого завоевателя (от испанского слова conquistador), бросившего вызов тусклой действительности. Об этой книге Гумилев в будущем предпочитал не вспоминать, так как осознавал ее незрелость. Но она явилась одним из этапов формирования его как поэта. В сборнике «Путь конквистадоров» уже намечены темы, которые станут впоследствии лейтмотивами творчества Гумилева: тема пути, скитаний, тема поиска истины, тема сильного человека, тема смерти. Уже в первой своей книге поэт испытывает заметное влияние немецкого философа Ф. Ницше с его культом «сверхчеловека», идеей безостановочной, напряженной работы духа, созидания новых ценностей, борения добра и зла. Воздействие этих философских учений наложит свой отпечаток и на последующие книги стихов поэта.

В 1907 году Гумилев, вопреки воле родителей, посещает Ближний Восток, где его путь пролегал через Стамбул, Измир, Каир и Порт-Саид. Впечатления от тропических стран, новые ощущения и мысли отразились в книге стихотворений «Романтические цветы», опубликованной в 1908 году в Париже.

Визитной карточкой молодого поэта стало стихотворение «Жираф» из этого сборника. Стихотворение представляет собой монолог-воспоминание лирического героя, в котором красочный рассказ об экзотических краях и «изысканном» жирафе контрастирует с грустным настроением молодой женщины – она далека от «веселых сказок таинственных стран». Но поэт трепетно верит, что «тяжелый туман» в состоянии души можно преодолеть завораживающей воображение прекрасной и таинственной сказкой о грациозном животном.

В декабре 1909 года Гумилев в одиночку уезжает на несколько месяцев в Абиссинию и по возвращении в Россию в 1910 году издает новый сборник стихотворений «Жемчуга». В этой книге Гумилев остается верен идее пути, скитаний, в ней вновь возникают образы разных веков и стран, ее лирический герой стремится к предельно сильным переживаниям: его посещают «чудовищное горе», испытания трагической любовью, муки творчества.

Сборник «Жемчуга» начинается знаменитым стихотворением «Волшебная скрипка», которое проникнуто пафосом духовных исканий и завораживает читателя волшебством ритма. Стихотворение Гумилев посвящает своему старшему современнику – поэту В. Я. Брюсову. Волшебная скрипка выступает в стихотворении в качестве символа вдохновения, творчества. «Царственные звуки» высокого искусства целиком захватывают человека-творца. Но тема творчества как неустанного труда и самосожжения переплетается в «Волшебной скрипке» с побочной темой противостоящего ему зла. Такое перетекание одной темы в другую свойственно поэтике Гумилева. Поэтому в разветвленной системе образов стихотворения так неотделимы «счастье» и «духи ада», «сокровища» и «чудовища», «славная смерть» и «страшная смерть».

Во многом успеху сборника «Жемчуга» способствовал и знаменитый четырехчастный цикл стихотворений «Капитаны», в котором поэт вновь обращается к героике подвига.

Гумилев всегда восторгался дерзостными деяниями великих мореплавателей: Кука и Колумба, Лаперуза и де Гама. Его «Капитаны», отличающиеся изысканностью художественной формы и благозвучием стиха, стоят в этом ряду и прославляют отвагу и несгибаемую силу духа человека.

В начале Первой мировой войны поэт уходит добровольцем в уланский полк: романтический пафос конквистадорства он переносит в действительную жизнь. Отважный разведчик и кавалерист, Гумилев награждается высшими знаками солдатской доблести – двумя Георгиевскими крестами. В декабре 1915 года вышла новая книга поэта «Колчан». Большинство стихотворений нового сборника написано до войны. В обращении к бессмертным памятникам скульптуры и архитектуры, мифологии, творческому опыту писателей и художников полнокровно отражается многогранная внутренняя жизнь Гумилева. В лирике сборника «Колчан» поэт предстает перед читателем откровенным и требовательным к себе человеком («Я не прожил, я протомился…»). Сама же война показана в книге «величавым», «светлым» и «святым» делом, испытанием воли, мужества и патриотизма.

В 1918 году Гумилев возвращается в Россию и деятельно включается в культурную жизнь Петербурга. Много сил он отдает работе в издательстве «Всемирная литература», читает лекции в поэтических студиях и Институте культуры. С большим интересом была встречена читателями новая книга стихов Гумилева «Костер». Еще в предыдущем сборнике поэт писал: «Золотое сердце России / Мерно бьется в груди моей…» В новой книге тема России занимает еще большее место: это и русская история, и русская природа, и картины русского быта.

Внимание поэта в стихах сборника занимают размышления над вечными проблемами бытия – память, связь времен, счастье, любовь, людские судьбы, быстротечность жизни человека. Поэтический мир Гумилева, соединивший в себе раздумья о прошлом и настоящем нашей «сильной, веселой и злой планеты», о далеком и близком, высоком и обыденном, полон глубоких переживаний и отмечен отчетливо выраженной авторской позицией.

Память – одна из важнейших этических категорий акмеизма. Не случайно эта тема стала одной из центральных не только в поэзии Н. С. Гумилева, но и в творчестве А. А. Ахматовой и О. Э. Мандельштама.

Яркое и до сих пор памятное явление русской литературы – акмеизм – существовало короткое время. В 1933 году на авторском вечере в ленинградском Доме печати Мандельштам сказал: «Акмеизм – это была тоска по мировой культуре» (курсив наш. – Авт.).

Футуризм

Модернистское течение, возникшее в Европе в начале XX века, – футуризм проявлял себя во всех видах искусства, решительно порывая с реалистической традицией. Например, в живописи стремление воспроизвести движение заставляло художников изображать у одного человека десятки бегущих ног.

В 1910 году выходом в свет сборника «Садок судей» заявил о себе русский футуризм.

Стихийным и непримиримым бунтом против всего, что было ранее в искусстве, отличалась поэзия футуристов. Чтобы убедиться в решительности их намерений, достаточно вспомнить названия футуристических сборников: «Пощечина общественному вкусу», «Дохлая луна», «Доители изнуренных жаб». Желание эпатировать, будоражить читателя – это стремление живет и в их манифестах: «Только мы – лицо нашего времени. Прошлое тесно. Академия и Пушкин не понятнее иероглифов. Сбросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч., и проч. с парохода современности. Стащить бумажные латы с черного фрака воина Брюсова». Так воинственно звучали призывы футуристов.

Среди футуристов не было единства. Это было несколько соперничавших друг с другом группировок: «Гилея» (кубофутуристы В. В. Маяковский, В. Хлебников, Д. Д. Бурлюк, А. Крученых и др.), «Ассоциация эгофутуристов» (И. Северянин и др.), «Центрифуга» (Б. Л. Пастернак, H. Н. Асеев и др.), «Мезонин поэзии» (Р. Ивнев, В. Г. Шершеневич и др.).

Многие футуристы совмещали литературное творчество с занятием живописью (В. В. Маяковский, Д. Д. Бурлюк, А. Крученых и др.) и были тесно связаны с художественными группировками тех лет («Бубновый валет» и др.). «Бубновый валет» – художественное объединение, в которое входили П. П. Кончаловский, М. Ф. Ларионов, Н. С. Гончарова, И. И. Машков, Р. Р. Фальк и др. Они активно противопоставляли свое творчество реализму и были близки кубизму. Раскол в их рядах вызвал организацию выставки «Ослиный хвост», а затем и объединения, тяготевшего к примитивизму (Н. С. Гончарова, М. Ф. Ларионов, братья Бурлюки и др.).

Футуристов объединяло тяготение к формам художественного примитива, а также стремление к утилитарной полезности искусства. Попытка создать сверхискусство, опираясь на достижения точных наук, отличала футуристов от представителей других течений. Задачи ставились грандиозные: создать универсальный язык и разработать значимые для всех «законы времени».

Несмотря на многообразие поисков в различных футуристических группировках, ведущим для всех было утверждение формы как главного в искусстве. «В поэзии есть только форма, форма и является содержанием… Форма не есть средство выразить что-либо. Наоборот – содержание это только удобный предлог для того, чтобы создать форму, форма же есть самоцель», – утверждал В. Г. Шершеневич.

Поиски футуристов были продуктивны, поскольку они не столько отвергали старое, сколько искали новое. Даже их ожесточенные споры с представителями других течений и между собой были полезны – они приносили в искусство и новые формы, и новые художественные средства. Например, известно внимание футуристов к визуальному, непосредственно зрительному восприятию текста (вспомним «лесенку» Маяковского). Именно «гилейцы» создали слово «будетляне», обозначающее людей будущего, и множество других, не менее выразительных слов.

Футуристы проповедовали культ «самовитого» слова, «слова, как такового». Вот каким создан «звукообраз» в стихах В. Хлебникова:

 
Бобэоби пелись губы.
Вээоми пелись взоры.
Пиээо пелись брови.
Лиэээй – пелся облик.
Гзи-гзи-гзэо пелась цепь.
Так на холсте каких-то соответствий
Вне протяжения жило Лицо.
 

Выразительно звучит и его «Заклятие смехом»:

 
О, рассмейтесь, смехачи!
О, засмейтесь смехачи!
Что смеются смехами, что смеянствуют смеяльно,
О, засмейтесь усмеяльно!..
 

Обсуждая творчество футуристов, их поиски и заблуждения, нужно принять во внимание оценку М. Горького: «Русского футуризма нет. Есть просто Игорь Северянин, Маяковский, Д. Бурлюк, В. Каменский».

Александр Крученых (настоящее имя – Алексей Елисеевич Крученых) (1886–1968) был одним из теоретиков кубофутуризма. В созданных им стихах и декларациях выражены общие позиции:

 
Мы первобытны
и лишь у нас небоскреб первобытной воли
и презрения
и гордости
и жестокости…
 

Этим суровым установкам сопутствовали поиски нового языка. Принцип заумной поэзии был сформулирован им в манифесте «Декларация слова как такового». Само слово заумь он придумал в процессе творческих поисков замены «стертых» слов новыми. Так, «стертое» слово лилия он предлагал заменить новым эуы, и оно, как считал Крученых, начинало играть иными красками.

Человечеству были необходимы, по мнению поэта, не только новые слова, но и новая поэзия. Самую большую популярность в качестве отрицательного примера его творческих опытов приобрели строки:

 
дыр бул щыл
убещур
скум
вы со бу
р л эз
 

Чаще всего поэзия Крученых лишена мысли и направлена на эпатаж (нарушение общепринятых норм и правил) читателя. В книге стихов «Утиное гнездышко дурных слов» поэт пишет: «Буду дик и дважды как убегу мысли». Однако именно мысль о необходимости «дурных слов» толкает его к неэстетичным образам: «дохлая луна», которая ползет «как вошь», «плевки-цветы», «звезды-черви» и т. д. Однако в его творчестве энергия отрицания сливается с энергией поиска. Эти поиски вдохновляли поэта Д. И. Хармса, считал их полезными литературовед В. Б. Шкловский.

В 1911 году группу эгофутуристов возглавил поэт Игорь Васильевич Лотарёв (1887–1941), печатавшийся под псевдонимом Игорь – Северянин.

Сначала он издавал стихи на свои деньги. С 1904 по 1912 год им было выпущено 35 брошюр со стихами. Рассылая их по редакциям, начинающий поэт надеялся на отзывы, которые принесут популярность. Однако откликов очень долго не появлялось.

Изменил ситуацию случай: стихи из сборника «Интуитивные краски» возмутили Л. Н. Толстого. Гневная реплика великого писателя была услышана, «всероссийская пресса подняла вой и дикое улюлюканье», и ранее никому не известного поэта стали ругать все, кому не лень. И, упрекая его за «салонно-будуарную» поэзию, критики не ошибались в характеристике. Но в его стихах была не только слащавость – в них уже можно было разглядеть талантливого лирика. И к новому автору стали присматриваться подлинные знатоки и любители поэзии.

В 1911 году И. Северянин создает эгофутуризм – новое направление, которое, как он с гордостью говорил, на несколько месяцев опередило кубофутуризм Д. Д. Бурлюка, В. В. Маяковского, А. Крученых и др. Теоретические декларации его были решительны, но уже в 1912 году он заявил, что считает миссию эгофутуризма выполненной:

Я выполнил свою задачу,

Литературу покорив.

Интерес к поэту растет. Сборник «Громокипящий кубок» расходится мгновенно. В этом сборнике есть раздел «Мороженое из сирени», в который вошли стихи, ставшие визитной карточкой поэта: «Качалка грёзэрки», «Боа из хризантем», «Шампанский полонез». Декадентский колорит многих стихов был несомненен, но также был несомненен и поэтический дар.

У Северянина было и особое пристрастие – он любил исполнять свои стихи перед большой аудиторией: «Позовите меня, / Я прочту вам себя, / Я прочту вам себя, / Как никто не прочтет». В позе «эстета-гения», всегда в строгом черном сюртуке с цветком в петлице – невозмутимый и даже надменный, он читал свои стихи нараспев, почти пел их и затем удалялся со сцены без поклона, взгляда и улыбки публике.

Вслед за «Громокипящим кубком» появились сборники – «Златолира», «Ананасы в шампанском», «Victoria Regia», «Поэзоантракт», «Тост безответный». Они вызывали критику, но не уменьшали популярности.

Творчество поэта высоко ценил В. Я. Брюсов, а М. Горький отрицательно отзывался о его «ресторанно-бульварной» тематике.

Северянин был изобретателен в создании новых форм стиха – он ввел в практику «гирлянду триолетов», «квадраты квадратов», «миньонет», «дизель» и др. Однако и в этих поисках ощущалась манерность и вычурность. Но об этом забываешь, когда яркое и ясное чувство возникает при чтении таких стихов, как «Весенний день».

 
Весенний день горяч и золот, —
Весь город солнцем ослеплен!
Я снова – я; я снова молод!
Я снова весел и влюблен!
 
 
Душа поет и рвется в поле,
Я всех чужих зову на «ты»…
Какой простор! Какая воля!
Какие песни и цветы!
 
 
Скорей бы – в бричке по ухабам!
Скорей бы – в юные луга!
Смотреть в лицо румяным бабам,
Как друга, целовать врага!
 
 
Шумите, вешние дубравы!
Расти, трава! Цвети, сирень!
Виновных нет: все люди правы
В такой благословенный день!
 

Апофеозом славы Северянина стало 27 февраля 1918 года: на празднике поэтов в Политехническом музее в Москве «путем прямого и тайного голосования» он был избран «королем поэтов». Второе место занял Маяковский, третье – Бальмонт. Поэт очень серьезно отнесся к этому избранию и в сборнике, который вышел после этого события, писал: