Текст книги "Легенды о призраках (сборник)"

Эллен Датлоу
Легенды о призраках

Haunted Legends

Edited by Ellen Datlow and Nick Mamatas

Редакторы-составители: Э. Датлоу, Н. Маматас

Перевод с английского А. Белоруссова

Haunted Legends – Copyright © Ellen Datlow; Nick Mamatas, 2010

© Перевод. Белоруссов А. В., 2015

© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2015

* * *

Посвящается Оливии Флинт.

Н. М.

Посвящается моим родителям, Натану и Дорис Датлоу.

Э. Д.

Почему мы любим истории о призраках

Призраков вообще-то не бывает.

А вот историй о призраках – великое множество. Найти их легче легкого. У каждого города есть свои легенды – об озерах слез, о призраках-автостопщиках, о злобных стариках и старухах, которых не пустили из-за их мерзкого характера ни в рай, ни в ад, о домах, которые всю свою сверхъестественную мощь употребляют на то, чтобы выгнать непрошеных жильцов. Существуют и народные сказки о призраках – они предупреждают родителей, что за детишками нужно хорошенько следить, а то их сожрет какая-нибудь нечисть. Естественно, некоторые такие рассказы служат предостережением и для самих детишек: «Не заговаривай с незнакомцами», – намекают они, или: «Ночами следует спать». Истории о призраках эволюционировали в современные городские легенды, которые имеют свои социальные задачи. «Не ешь в уличных забегаловках, а не то пожалеешь» – одна из них.

В рассказе о призраках сам призрак присутствовать не обязан. В «Пепельном дереве» М. Р. Джеймса есть проклятие, ведьма и «гигантский паук, страшный, опаленный пламенем», но настоящего призрака нет. Даже пауки, несмотря на их огромные размеры – «с человеческую голову», – не являются истинно сверхъестественными существами. Они не отходят далеко от ясеня, в котором живут, – поэтому проклятия легко избежать, если не ночевать в комнате, окно которой обращено к этому дереву, – и умирают в пламени так же, как обычные, всем известные пауки. От большинства призраков так легко не избавиться, потому что они олицетворяют собой скорбь, тоску по прошлому, желание все исправить и предостережение для любопытных. Мы рассказываем друг другу истории о призраках, думая, что это всего лишь выдумка. Но сказка – ложь, да в ней намек…

В мире есть очень много историй о призраках, и на них существует большой спрос, поэтому почти в каждой местности есть собственные «кустарные мастерские» по их производству и люди, которые этим занимаются. К сожалению, большинство из таких «правдивых» рассказов о призраках никуда не годятся. Фольклорист из местного университета вряд ли напишет о привидениях что-либо, кроме курсовой работы. «Исследователь паранормальных явлений» с ручным детектором для прозвона стен, перекалиброванным для поиска призраков, – черт, да он и думает-то с трудом, не говоря уже о том, чтобы написать хороший рассказ. Не современные технологии и не современное мышление загнали истории о призраках в сборники, которые никто не читает, а плохая проза, плохое изложение материала. Большинство таких историй нас совсем не пугает. Подобно тому как каждый наш город был рационализирован, бюрократизирован, «старбаксизирован» и превращен в серую, однообразную, скучную территорию, истории о призраках были стандартизированы и подготовлены для продажи туристам вместе с «местными» сладостями (произведенными на гигантской фабрике в тысяче миль отсюда) и билетами на демонстрацию самого большого в мире веревочного мотка.

Но все же истории о призраках невозможно до конца вогнать в рамки и убрать из них всю неприятную составляющую – потому что в нашей жизни по-прежнему есть место опасности и страху. Существуют дома, в которые не следует заходить, автостопщики, которых не следует подбирать, леса, в которых почему-то очень легко заблудиться. Дети уходят из дома и не возвращаются, и нас преследуют их фотографии с подписью «Пропал без вести» на пакетах с молоком. В основании финансового благополучия даже самых добропорядочных представителей буржуазии лежат чьи-то кости – и хорошо еще, если они метафорические, а не настоящие. Мы уверены, что ни призраков, ни чудовищ не бывает, но по-прежнему существуют вещи, которых мы не понимаем. Призраки прячутся в темных местах, в провалах понимания. Смерть по-прежнему идет рука об руку с жизнью. Перед вами «Легенды о призраках».

Наша идея была проста: мы попросили лучших в мире писателей в жанре «хоррор» и «темное фэнтези» выбрать какую-либо «правдивую» историю о призраке и вызволить ее из паутины местного сувенирного магазина и пыли научного журнала. Двуликая женщина, вьетнамские духи-лисы, призрак коммунизма, бродящий по России в облике товарища Берии, – естественно, это у нас есть. Знаменитые вампиры Род-Айленда, привидение в парке аттракционов, о котором вы, скорее всего, и не слышали, если только вы не с тихоокеанского северо-запада, австралийский затонувший корабль, индийский призрак города Фатехпур-Сикри – это у нас тоже есть. Призраков не бывает, но предостережений любопытствующим… О, их у нас много!

Ник Маматас

Ричард Боуз
Таверна «Никербокер»

В прошлое воскресенье пролетел Голландец, из Сонной Лощины прискакал Всадник без головы. Это произошло тогда, когда я нанес визит в уголок моей извращенной юности, которому я частично обязан ностальгии, но по большей части – болезненному любопытству. Я даже поцеловал кончики пальцев одной моей очень старой, очень скверной привычки, оправдав себя тем, что сделал это ради ушедших дней.

Мы – я и еще несколько выживших – сидели в дешевом нью-йоркском баре, пустившем глубокие корни в нашем прошлом. Это собрание стало логическим продолжением определенной церемонии, из тех, в которых по достижении некоторого возраста все чаще приходится принимать участие; мы только что покинули квартиру одного нашего покойного знакомого.

Звали усопшего Эдди Аккерс. Мы с ним никогда не были особенно дружны. Наши вкусы и интересы ни в чем не совпадали, и я не видел его сорок лет, с того самого времени, как мы с ним работали – и занимали соседние столы – в маленьком рекламном агентстве, функционировавшем в сфере моды, которое называлось «Летучий голландец».

Пару недель назад моя хорошая знакомая, которую мы все зовем Майором, позвонила мне и сообщила о внезапной смерти Эдди. Я рассудил, что его хватил инфаркт, и не стал вдаваться в детали. Хоронили его в городке в долине Гудзона, откуда он родом, и я не стал ради поездки туда отпрашиваться с работы на целый день, тем более что в библиотеке меня некому было заменить.

В прошлый вторник Майор опять позвонила и сказала, что ни одна из бывших жен Эдди, так же как и его сын с дочерью, которых он в процессе жизни произвел на свет, не заинтересованы в том, чтобы приехать и разобрать его личные вещи. Сестра Эдди приехала бы, но ей слишком далеко и тяжело было бы добираться до города. Еще она сказала, что наша старая банда хочет собраться в ближайшие выходные, и попросила меня присоединиться к ним.

Мы называем Барбару Лор Майором Барбарой или просто Майором из-за ее высокого роста, строгой манеры держать себя и сурового британского акцента. Она сказала: «Его сестра прекрасный человек, но возраст, сам понимаешь… Скоро ведь и мы ног таскать не будем. Жаль ты не видел голландскую церковь и кладбище, на котором похоронили Эдди – Сонная Лощина, ни дать ни взять. – И добавила: – А после того, как завершим все дела, можем зайти куда-нибудь и удариться в воспоминания».

Большинство моих воспоминаний о рекламном агентстве «Летучий голландец» и о нашем боссе, Баде ван Брунте, нельзя назвать приятными. Но, задумываясь о тех днях, я понимаю, что где-то во мне еще есть неразвязанные узлы, вещи, которые до сих пор не дают мне покоя. И так как я не пью, то взял с собой перкоцет, оставшийся у меня после последнего эпизода с больным зубом. Конечно, я уже не употребляю наркотиков, но, господа, никто ведь не совершенен.

В воскресенье мы собрались в квартире Эдди. Нас было шестеро. Мы с Майором видимся чуть ли не каждую неделю. Джей Гласс ведет колонку музыкальной критики в «Уолл-стрит джорнал». У нас есть общие друзья и интересы, и мы встречались какое-то количество раз за эти годы, хотя по большей части случайно. Я пришел к выводу, что Джей не любит ни мужчин, ни женщин, не интересуется ни музыкой, ни чем бы то ни было другим, за исключением собственной персоны и пребывания ее в центре всеобщего внимания.

Остальными пришедшими были Мимси Фридман (она пишет статьи о моде в «Харперс базар»), Дуглас Лоттс, который покинул агентство ради поступления в университет и до сих пор преподает в колледже в Нью-Джерси, и Дон Бутби – она может похвастаться влиятельными родственниками, не без помощи которых добилась успеха в сфере связей с общественностью.

Майор заправляла всем процессом. Нас уже ждали многочисленные картонные коробки, по которым мы должны были разложить вещи Эдди, и пицца. «Церемонии, подобные этой, – те, что предназначены для умерших, – это единственные настоящие обряды, которые еще проводятся в нашей среде, – заявила она. – Рождение детей – а их сейчас рожают все меньше – запланировано заранее. Наследственные болезни учтены, пол ребенка выбран, место и время родов определены. Свадьбы – в нашем веке это всего лишь публичное заявление об изменении статуса, социальное мероприятие. Но смерть… смерть, мои дорогие, всегда застает врасплох и всегда означает безвозвратную перемену в ткани бытия». Майор Барбара пишет длинные, высоко оцениваемые критиками фэнтезийные романы, и это чувствуется.

Мы разобрали значительную часть вещей Эдди Аккерса: одежду рассовали по полиэтиленовым мешкам для Армии спасения; кухонные принадлежности, клюшки для гольфа и удочки для ловли форели упаковали в коробки, чтобы отправить их по почте его сестре; журналы с названиями вроде «Пожирательницы мужчин», в которых на девушках были только тигриные или львиные маски и больше ничего, убрали с глаз долой. Кто бы мог подумать, что старина Аккерс увлекается подобными вещами.

За работой мы много говорили о нашем старом боссе, легендарном деспоте Баде ван Брунте.

– Сатана во фланелевой рубашке от братьев Брукс, – сказала Майор.

– С серной вонью, едва замаскированной перегаром и одеколоном «Виталис», – добавил кто-то.

Когда я думал о ван Брунте, то видел вместо его круглой, красной, лысой головы тыкву с вырезанными в ней глазами и ртом, освещенную изнутри багровым пламенем свечи. Это видение заставило меня пойти в ванную и проглотить половину таблетки перкоцета. На пару часов все вокруг приобрело теплое, приятное свечение.

Об Эдди Аккерсе мы почти совсем не вспоминали.

– Бедняга Эдди, – заметил кто-то, когда мы практически закончили разбирать его пожитки. – Какая пустая была жизнь.

– Он выдержал то ли десять, то ли пятнадцать лет в «Летучем голландце», а когда ван Брунт наконец отправился в ад, занял его место. Думаю, он считал, что за это можно было продать душу, – произнес Джей Гласс.

– Он приходился ван Брунту каким-то дальним родственником. Племянником жены, что ли, – сказал я.

– А не пора ли нам переместиться куда-нибудь? – предложила Майор.

– И куда? – поинтересовался я.

– В «Никербокер», – сказала она. – Теперь он называется «Никс». Именно там Эдди отдал богу душу.

– Вы не находите в этом мрачной иронии? – спросила Мимси Фридман.

– Он бы сам хотел, чтобы мы туда пошли. Может, он даже нас там ждет.

Мимси вздрогнула, Джей Гласс поморщился, но остальные рассмеялись.

Когда мы вывалились на улицу, было уже темно. Эдди Аккерс жил в одном из тех многоэтажных монстров, которые в двадцатые повылазили из земли вдоль Шестой авеню.

– Всегда приятно посидеть в теплой компании, после того как кто-то сыграл в ящик, – сказал я. К тому времени я принял вторую половину перкоцета.

Чуть дальше от центра города, не доходя то того места, где на пересечении Шестой и Бродвея разлеглась Геральд-сквер, находится ряд низких домов, которых миновали бульдозеры и экскаваторы. В самой середине этого ряда стоит древнее четырехэтажное здание со здоровенной вывеской «Никс» над входом.

– Его построили в сороковые годы девятнадцатого века. Это здание имеет историческую ценность, поэтому его и не снесли, – сказал Джей Гласс, который явно провел предварительные исследования. – Из-за этого, наверное, и оставшуюся часть квартала не пытаются реконструировать.

Когда все мы были молодыми и Манхэттен казался нам чудом, таверна «Никербокер» на краю блестящего, полного жизни Швейного квартала была оазисом для молодых копирайтеров и ассистентов арт-директоров. В то время «Никербокер» был оформлен в колониальном стиле, а официантки носили голландские чепцы и деревянные башмаки, которые мы все считали восхитительно пошлыми.

Теперь Швейный квартал с его многими тысячами портных и улицами, по которым нельзя было пройти из-за вешалок с одеждой, превратился в выцветшее воспоминание. Все, что осталось голландского в Нью-Йорке, – это немногочисленные улицы и здания с названиями вроде «Гансенфорт», «Стиверсант», «Рузвельт», «Астор» или «Вандербильт».

Мы остановились на тротуаре и стали читать бронзовые таблички, висевшие рядом с входом. Одна из них гласила: «На этом месте во времена голландской колонии располагались придорожная закусочная и постоялый двор». На второй было выбито: «Когда Геральд-сквер была театральным районом, в этом здании находилась таверна “Никербокер”, в которой любили собираться актеры. Считается, что именно здесь Джордж Кохан написал песню “Give My Best Regards to Broadway”».

Внутри «Никс» были только кожа и сталь. Огромный телевизионный экран показывал «Гигантов», швыряющихся мячом под солнцем западного побережья. На втором экране парни в футболках с логотипом телеканала обсуждали итоги бейсбольного матча. Звук был выключен. Воскресный вечер здесь определенно был не самым горячим временем – в огромном пустом заведении, если бы не столы, можно было в футбол играть.

Мы заняли столик в уединенном аппендиксе, ответвлявшемся от дальней стены, и стали осматриваться в поисках каких-нибудь знакомых предметов или элементов обстановки.

– У них тут сохранилась пара вещей из старой гостиницы, – сказала Майор. – Они добавляли «Никербокеру» очарования. А здесь они смотрятся, как на Луне.

– Старый Нью-Йорк не был приятным местом, – сказал Джей. – Во время Войны за независимость тут процветали обман и двурушничество, предательство и воровство. Иностранные агенты тут кишмя кишели. На этом постоялом дворе останавливались и Аарон Бёрр, и Бенедикт Арнольд.

Появилась официантка, смуглая девушка с длинными черными волосами. Она сказала, что ее зовут Бениция, и приняла наш заказ. Она уже собралась уходить, когда Майор Барбара поглядела на нее и сказала:

– Простите, я кое-что хочу у вас спросить. Пару недель назад здесь имел место печальный инцидент с одним клиентом. Это произошло, случайно, не в вашу смену?

Бениция удивленно вскинула брови и сказала:

– Да. Мы тут все очень испугались, но мне его жаль. Он зашел с улицы и миновал нашу хостес. Был как раз «счастливый час», и здесь было полно народу. Лицо у этого мужчины было ярко-красным, и двигался он как-то странно. Я подумала, что он уже сильно пьян. К нему направился администратор, и тут он упал ничком. Мы вызвали «скорую помощь», но он был уже мертв. Как вы узнали об этом случае?

– Это был наш знакомый. Его звали Эдди Аккерс.

– Мне очень жаль, – сказала официантка.

– А где он упал? – спросила Майор Барбара.

– Да где-то прямо здесь. Где вы сидите.

Когда она ушла, Дуг Лоттс сказал:

– Что его вообще дернуло прийти сюда умирать?

– Он же родственник ван Брунта. Никакое другое место не могло бы подойти ему лучше, чем это. Энергетика «Никербокера» сильнее, чем у любого здания в этом районе Нью-Йорка.

– Энергетика? – спросил я, оглядываясь по сторонам. – Это здесь-то?

– Если священное место осквернено, это еще не значит, что оно лишилось всей своей силы. – Майор загадочно улыбнулась, и я спросил себя, что за игру она затеяла.

– Бедный Эдди, – сказала Мимси. – Помните, как ван Брунт его разносил перед всеми?

– А был вообще кто-нибудь, с кем Летучий голландец этого не проделывал? – спросил я и вспомнил лицо, которое летело в меня, словно кулак, и рычание: «Я хочу, чтобы по этой статье было видно, что ее написал мужчина, ты, никчемная баба!»

– Абсолютно каждому из нас он по меньшей мере раз в неделю заявлял: «Ты уволен!» – сказала Дон Бутби.

Ван Брунт специализировался в найме тех работников, которых он мог дешево поиметь, – только что выпустившихся откуда-нибудь юнцов, вроде моих друзей, которым до зарезу нужен был опыт работы, бедолаг вроде Аккерса, которых никуда не брали, раздолбаев вроде меня, которым остался всего дюйм до того, чтобы с треском вылететь из Швейного квартала.

Составленная им брошюра описывала его контору как «агентство на Седьмой авеню, в самом сердце Соединенных Штатов». Занимались мы тем, что писали разные рекламные тексты и рисовали плакаты для магазинов, расположенных по большей части в тех городах, откуда мы все убежали сломя голову.

За глаза все звали ван Брунта «Летучим голландцем». О его скверном характере ходили легенды – и это в отрасли, основанной на скандалах и оскорблениях! По меньшей мере раз в день он угрожал кастрацией и мучительной смертью какому-нибудь несчастному, которому не посчастливилось оказаться на другом конце провода.

Джейсон сказал:

– Помните его стандартную фразу: «Как думаешь, будет тебе приятно ходить, если я затолкаю тебе в задницу мой башмак одиннадцатого размера?»

– Бог ты мой, ну что он был за засранцем! – сказала Майор. – И ведь это нашу кровушку он хлебал от души.

Принесли напитки, и на пару минут столик окунулся в тишину.

Затем Дон Бутби сказала:

– Помните, как ван Брунт заставил меня писать двухстраничную статью о кухонном фартуке для универмага в Джорджии? Прихожу я как-то утром – я только-только тогда к нему устроилась, – а на моем столе рассыпаны фотографии этого убогого фартука и лежит записка от Голландца, в которой написано, что статья должна звучать, как песня. О фартуке! Да кто их вообще покупает – в двадцатом-то веке! И как статья о фартуках может звучать, как песня? Я, наверное, раз сто ее переписывала.

В уголках рта Майора появились морщинки от тщательно замаскированной хитрой улыбки. Они с Мимси переглянулись. Эта реклама фартука была розыгрышем, который они устроили Дон. Столько лет прошло, а она до сих пор не знает правды.

Чтобы сменить тему, я сказал:

– Помните, мы обнаружили, что злодея Брома Бонса в «Легенде о Сонной Лощине», негодяя и хама, который выгнал Икабода Крейна из города, на самом деле звали ван Брунтом?

– Бад упоминал об этом в своих параноидальных монологах, – сказала Мимси. – Он говорил, что его семейство было богатым и Вашингтон Ирвинг им завидовал, потому и сочинил историю о том, как предок Брунта украл Катрину ван Тассел. Наверное, в легенде все же была какая-то доля правды. С другой стороны, я слышала – где-то в восьмидесятом году или около того, – что он умер в психиатрическом отделении больницы, поэтому все, что он говорил, могло быть просто бредом сумасшедшего.

Выглядела она какой-то печальной, и я вспомнил, что в свое время она спала с Голландцем – в агентстве это был секрет Полишинеля. Я мог легко себе представить, насколько это было кошмарно.

Джей Гласс сидел рядом с ней. Кажется, эти двое близки и не особенно счастливы.

– Ирвинг в своих рассказах ни разу не упоминал о войне, – сказал он. – Но всего несколькими годами ранее описываемых событий городок в долине Гудзона, в Сонной Лощине, перестали тревожить набегами индейцы, из него только недавно ушли английские оккупационные войска. Всадник без головы – это персонаж местной истории о призраке гессенского наемника, воевавшего за британцев. Ему оторвало голову ядром, и с тех пор он каждую ночь ездит на своем коне по полям сражений и ищет ее.

Этот разговор о войне напомнил мне один вечер в агентстве. Мы с Эдди Аккерсом остались допоздна – я пытался писать рекламные тексты для каталога, а Эдди рисовал плакат для сети универмагов на северо-западном побережье. Бад ван Брунт в обед ушел, но, естественно, к вечеру вернулся, под завязку накачанный джином. Можно было легко определить, когда он вдрызг пьян, – его лысина становилась ярко-красной.

Он тут же навалился на Эдди по поводу того, что тот принадлежал к семейству его женушки, все члены которого и гроша ломаного не стоили и только и знали, что висеть на шее у родственников, дармоеды.

Они начали спорить о том, какая война была страшнее – Вторая мировая или война в Корее. Несколько минут они препирались, а потом Аккерс сказал: «Чтобы стать героем во Вторую мировую, единственное, что тебе нужно было сделать, – это прийти на призывной пункт. А в Корее, только чтобы тебя заметили, тебе надо было упасть животом на гранату и спасти весь свой взвод».

Прежде чем ван Брунт успел что-то ответить, Аккерс встал и вышел, сказав, что ему нужен перерыв. Меня удивило, что Голландец не сказал ему: можешь вообще не возвращаться. Наверное, в тот момент Эдди был сильно ему нужен.

И тогда он переключился на меня. Война во Вьетнаме тогда шла полным ходом, и он спросил, каким образом мне удалось уклониться от призыва. Уверен, он подозревал, что меня не взяли из-за моей сексуальной ориентации. Он стоял очень близко ко мне. Я помню ясно, как будто это произошло сегодня утром, как он наклонился ко мне и тихо, словно это было интимное предложение, прошептал, что я никчемный извращенец, мерзкий наркоман и трус.

Он безнаказанно имел мой мозг и цинично намекал на то, что не прочь был отыметь и мою задницу. Надо было тут же свалить из этой конторы, но у меня в тот момент была аховая ситуация – я никак не мог разобраться с двумя своими любовниками, вконец ослабел от наркотиков и отчаянно нуждался в деньгах. Мне хотелось перерезать ему глотку канцелярскими ножницами, лежавшими тут же, на столе.

А затем у него будто включилась какая-то другая часть мозга. Он начал говорить о войне и красной угрозе: о гессенцах, выскакивающих из канализационных люков с винтовками наперевес, о коммуняках, выпрыгивающих с парашютом над Нью-Йорком и режущих на улицах каждого встречного и поперечного… Меня это все испугало до чертиков, и я увидел перед собой тыкву с горящими глазами и темные силуэты всадников на фоне ночного неба. Нельзя сказать, что я слышал это все впервые в жизни – ван Брунт частенько заговаривался. Джей по этому поводу говорил следующее: «Прошлое и будущее соединяются в настоящем. Это похоже на фигуриста, который чертит коньками восьмерку на льду». Похоже, ван Брунт занимал Гласса. В тот давний вечер Аккер вернулся и сказал, чтобы он оставил нас в покое, иначе мы никогда не закончим его каталог.

Единственной частью этого воспоминания, которую я озвучил за столом в «Никсе», было:

– Однажды я слышал, как Голландец сказал, что мохоки скоро спустятся из Канады и захватят Нью-Йорк. Меня всегда приводила в ступор его многомерная паранойя.

– У него случались трудности с определением текущего временного отрезка. Как будто в то время, в которое мы живем, он попал из прошлого, – сказал Гласс.

– Война по нему здорово прошлась, – произнес кто-то. Сомневаюсь, что война по нему здорово прошлась. Ван Брунт был какой-то военной шишкой в оккупированной Европе, и, могу поспорить, он развлекся там по полной.

– Да и после войны он, похоже, не был очень уж доволен жизнью, – добавил кто-то.

Вернулась Бениция с остальными заказанными напитками и тарелками с куриными крылышками и жареной моцареллой. Я поднялся со своего места и пошел тыкаться по углам в поисках туалета. Майор тоже встала, и мы вместе прошли до барной стойки.

– Фраза Джея про смещенное время имеет смысл, – сказала она. – На первый взгляд ван Брунт, с его красным лицом и лысиной, выглядел как этакий бюргер со старой картины. Но в нем жил монстр, и когда он вырывался на волю… – Майор дошла до конца очень длинной барной стойки и заглянула за угол. – Помнишь это? – спросила она.

На стене, забранная в стекло, висела голландская дверь. Рядом была табличка, гласившая, что эта дверь из того постоялого двора, на месте которого построили нынешнее здание. Двери было лет двести – триста, и на фоне остальной обстановки она выглядела маленькой и ветхой. Когда здесь еще была таверна «Никербокер», она смотрелась как-то более убедительно.

– Когда новые владельцы выкупили это здание, – сказала Майор, – их обязали сохранить все предметы, имеющие значение для истории. – И добавила: – Ты знаешь, Джей считает, что Бром Бонс с подельниками любил наезжать в этот постоялый двор, чтобы напиться и побуянить.

Подумав, что у Джея это уже стало навязчивой идеей, и покачав головой, я оставил ее у стойки и направился в туалет – стандартный, современный: много света и сушилки для рук. В старом были дубовые кабинки, в каждую из которых можно было поставить карету, и писсуары такой высоты и глубины, что туда можно было упасть, и тогда тебя бы никто уже не нашел.

Я сунул в рот целую таблетку обезболивающего и разжевал ее, чтобы быстрее подействовала. Когда я вышел из туалета, то заметил на стене рядом с кухней картину, которая в «Никербокере» висела позади бара. Я много рабочего времени провел за ее разглядыванием.

На ней была изображена старинная гостиница – конец восемнадцатого века, если судить по тому, как были одеты люди. Это двухэтажное здание с мансардой и двумя флюгерами. У дверей стоит конный экипаж. Кучер флиртует с горничной, птички перелетают с дерева на дерево, на солнце греются собаки, у голландской двери собрались пассажиры, из конюшни ведут свежих лошадей. Еще видно церковь, несколько разбросанных домов, магазин и кузницу. Тут, невдалеке от Бродвея, всего в нескольких милях от городка, расположенного на самом кончике Манхэттена, стояла деревня.

Глядя на картину, я снова заметил, что, невзирая то, что на картине показан яркий солнечный день, два центральных окна на втором этаже гостиницы темны.

– Мы часто сидели и гадали, что же находится за этими окнами. – Майор Барбара сказала это прямо мне в ухо и так неожиданно, что я подпрыгнул. – Мы предполагали даже, что там проводится какой-то экзотический магический ритуал, вроде вуду, только голландского. Я помню, как ты однажды сказал мне, что видел сон, связанный с этим местом. Ты его еще не забыл?

– Не думал о нем долгое время, но снова увидел его в тот день, когда ты мне позвонила. Во сне я стоял перед «Никербокером», но здание было другим. Это была старая двухэтажная гостиница с этой картины. Было темно. Только над дверью гостиницы, мерцая, горел фонарь. Затем в стороне появился еще один огонек. Он раскачивался в темноте. Три раза пропел рожок, и на Бродвее показался экипаж. И вдруг в тех двух окнах, которые на картине темные, зажегся свет. Почему-то мне это показалось зловещим, и я испугался.

Пару деталей я не смог припомнить, но хорошо запомнил чувство страха.

– Старый «Никербокер» был удивительным заведением, поэтому легко себе представить, что гостиница, которая стояла здесь до него, была еще более необычной, – сказала Майор. – Теперь все иначе. – Она обвела рукой яркие лампы, мерцающие телевизионные экраны, широкую лестницу, которой здесь раньше не было. – Они все тут разворотили.

Мы пошли обратно к столику.

– Однажды мне разрешили подняться наверх старого «Никербокера», – сказала Майор Барбара. – Давно, много лет назад, вскоре после того, как ты ушел из «Летучего голландца», тут делали ремонт. Наверху было три этажа, забитых всякой рухлядью: бронзовыми плевательницами, посудой, кухонными принадлежностями, упряжью. Была даже кровать под балдахином, вся изъеденная крысами. И там была одна очень странная вещь…

Она замолчала. Я вопросительно вскинул брови.

– Большой, выполненный маслом портрет голландского бюргера в одежде восемнадцатого столетия, – прошептала она. – И он выглядел в точности как ван Брунт. Лицо у него было просто демоническим – страшнее, чем у ван Брунта в минуты самой страшной ярости.

Я рассмеялся и сказал:

– Да ладно тебе!

Майор как-то невесело взглянула на меня.

Когда мы вернулись к столу, Дон Бутби заявила:

– Наше собрание превратилось в сеанс групповой психотерапии.

Дуг Лоттс сказал:

– Я помню тот день, когда он сказал, что я никудышный копирайтер и что я вообще не мужик, а никчемная баба, и даже носки себе нормальные купить не могу. Затем он, конечно, заявил, что я уволен. Но только в этот раз я и правда ушел и больше не вернулся.

Все мы захлопали в ладоши.

Маленькая Мимси Фридман залпом выпила цветное содержимое своего стакана:

– До свадьбы у меня была очень хорошая работа – в рекламном отделе компании «Лорд и Тейлор». Затем мой первый муж потерял работу, а другую не нашел – по-моему, до сих пор. Чтобы мы хоть как-то могли существовать, я стала сама искать работу. И вокруг не было ничего! Естественно, кроме ван Брунта. День, когда он не доводил меня до слез, он считал потерянным навсегда.

Все кивнули и выпили за это. Голландец держал Мимси не только ради специфических услуг. Она знала о копирайте в сфере моды больше всех нас, включая и самого ван Брунта. А мы выпускали еженедельную полосу, которая заполнялась статьями о моде, сплетнями о знаменитостях и рекламой одежды, которую продавали наши клиенты.

Клиенты – чаще всего это были магазины – могли печатать всю полосу или только ее часть в местных газетах на правах рекламы. Мимси вела эту полосу несколько лет, и приобретенный за эти годы опыт послужил ей хорошей основой для дальнейшей успешной карьеры. Она до сих пор комментирует по телевизору весенние показы мод.

Затем все глаза обратились на меня. Я отпил минеральной воды и сказал:

– А я был голубым наркоманом и хиппи. – Таблетка уже подействовала, и я сильно «поплыл». – В те годы в каждой конторе был хоть один такой, как я. – Кто-то засмеялся. – Работа для меня состояла из бесконечной череды издевательств, источником которых был ван Брунт. Я продолжал день за днем ходить в офис, до тех пор пока он наконец меня окончательно не уволил, потому что по сравнению с Ист-Виллидж, где я тогда жил, «Летучий голландец» был образцом спокойствия и порядка.

Майор сказала:

– Ты был настоящей душой компании. Благодаря тебе у нас там все вертелось. А я попала к ван Брунту потому, что мне нужны были деньги. Даже по сравнению с Лондоном Нью-Йорк – дорогой город, я же была всего-то помощником редактора в издательстве. Я считала, что все, кто работает в рекламе, зарабатывают кучу денег. Ван Брунт взял меня, как он сказал, потому что ему понравился мой акцент – и потом каждый божий день высмеивал меня за него. Проработав у него несколько лет, я продала очень глупый детектив одному издательству, а на следующий день пришла в офис, собрала вещички и больше уже никогда не вернулась.