Текст книги "Золотой век. Книга 2. Империя"

Перикл с улыбкой кивнул:

– Я хотел завтра вынести этот вопрос на обсуждение Афинского собрания. Кимон поручится за первоначальные средства, но, если мы начнем, нужно действовать быстро. И пусть собрание назначит нового стратега, как будто мы идем на войну. У нас есть возможность, важно не упустить ее. Спарта сейчас дезорганизована, они заново отстраивают город после землетрясения и не так охотно, как прежде, решатся пойти за перешеек. Вероятно, у нас есть год или около того, а когда нам было нужно больше?

– За всю жизнь, – начал Эсхил, заставляя умолкнуть остальных, – я ни разу не видел, чтобы спартанцы покидали свой дом больше чем на месяц. Ни для Марафонской битвы, ни для Фермопил, ни даже для Платеев, когда выставили на поле все свои войска, по крайней мере так решили некоторые из нас.

Эсхил подался вперед, так же сделали остальные, и головы их почти соприкоснулись.

– Как-то раз я слышал, мол, у них столько илотов, что они постоянно живут в страхе, как бы те не восстали. Поэтому они почти никогда не отправляют в поход всю свою армию, а когда это случается, совершают быстрый марш, сражаются и возвращаются назад не больше чем через месяц. Стоит иметь это в виду, не так ли? Если мы построим стены… и спартанцы явятся сюда, нам, вероятно, не придется отбиваться от них на протяжении целого сезона или года. Три или четыре дня в обе стороны, и у них остается две, самое большее – три недели на то, чтобы орать и потрясать щитами под нашими стенами. Но столько мы продержимся.

– Никому еще это не удавалось, – пробормотал Зенон, отчего остальные нахмурились. – Что? Я не меньше вашего хочу видеть эти стены, но я не ребенок и не мечтатель. Если спартанцы явятся, нам будет трудно, прольется много крови.

– Однажды царь Спарты пришел прямиком на Афинскую агору, – сказал Кимон. – Он сделал это по нашей просьбе, но потом отказался уйти. Люди ополчились на него, с ножами и осколками черепицы в руках они заполонили все улицы, кроме одной. Спартанцы поняли, что с такой массой народа им не справиться, и убрались домой. Теперь нас больше, и нам есть что защищать. Я голосую за стены. Пусть Перикл убедит собрание. Это шанс для Афин обрести свободу.

Кимон следил за светом, проникавшим в комнату через окошко в верхней части стены. Лучи приобрели оттенок темного золота, и архонт сжал челюсти, его глаза помрачнели. Перикл мигом заметил это и все понял. Остальные прекратили разговоры и встали, чтобы почтить одного из своих ближних, вынужденного покидать город, который он любил и по-прежнему хотел защитить.

– Моего отца призвали назад из изгнания, – сказал Перикл. – Аристида тоже. Я не позволю им забыть о тебе, Кимон. Не теряй надежды.

Они пожали руки и обнялись.

– Есть одно место в Фессалии, – сказал Кимон, и его голос вдруг зазвучал хрипло. – Я пришлю весточку, когда доберусь туда, вместе с распоряжениями насчет денег, которые вам понадобятся, по крайней мере для начала. Талант в день… – Он покачал головой.

Таких денег большинство людей не видали за всю свою жизнь.

– Без тебя мы ничего не могли бы сделать, – произнес Зенон.

Кимон кивнул, вдруг заторопившись:

– Закат зовет меня в путь. Надеюсь, я вижу вас не в последний раз, мои друзья. – Он развернулся и ушел.

Перикл с задумчивым видом сел на свое место.

– Талант в день, – повторил он вслух.

– Только за работу, – напомнил ему Фидий, добавляя на доску цифры и стирая их запачканной мелом ладонью. – Добыча нужного количества камня удвоит или утроит эту сумму. Лучше нам сразу купить карьер, пока цены не подскочили.

– И сколько времени нам придется нести такие траты? – задал вопрос Эсхил. – Стену вокруг города возводили два года. Даже если мы привлечем в два раза больше работников и они будут строить без отдыха…

– Мы можем вырубать блоки, не вызывая подозрений, – прервал его Перикл.

– Можем? – засомневался Эсхил. – Допустим, ты прав и Спарта так поглощена своими делами, что не заметит, чем мы тут занимаемся, все равно у нас нет времени на разные уловки или создание тайных хранилищ камня. Если собрание согласится, нам потребуется привлечь к работе всех дееспособных людей в Афинах. Нам понадобятся тысячи рук – все городские гончары, каменотесы, строители и плотники, чтобы они без отдыха занимались только стенами.

– Это слишком, – сказал Перикл и задумался, устремив взгляд в пространство перед собой. – Кимон поможет нам начать, но я удивлюсь, если мы соберем сорок талантов.

– Нам будет нужно по меньшей мере еще триста, – заявил Фидий, отрывая глаза от писчей доски; назвав эту сумму, он побледнел.

– Значит, решено. Ничего не выйдет, – откликнулся Эсхил. – Именно поэтому стены имеют только богатые города, их строительство затягивается на долгие годы и ведется вперемежку с обычными городскими работами. Даже у Афин не хватит средств на такое.

Сумрак в маленькой комнате сгустился, как будто свеча оплыла и начала гаснуть. Перикл услышал приветственные голоса в главном помещении таверны и встал крикнуть слугам, чтобы принесли лампы.

Увидев человека, который отворил дверь и заглянул к ним, все замолчали.

Первым на ноги поднялся Эсхил, его рот перекосился от злости.

– Тише, друзья, – сказал Перикл, хотя оснований для недовольства у него было больше, чем у других, ведь на них глядел Аттикос, прислужник стратега Эфиальта.

Когда-то Перикл приятельствовал с ним, но потом этот жилистый мужичок напал на его жену. А кроме того, хотя Перикл не был в этом уверен, он оставил его погибать, когда на них обрушились персы.

Окинув взглядом комнату, Аттикос скрылся – доложить начальнику. Эфиальт появился тут же, благодарно кивая своему человеку.

– Я пригласил сюда стратега Эфиальта, – сказал Перикл, не спуская глаз с Аттикоса, который бочком отошел к стене. – Или вы думали, мы получим одобрение собрания без него?

Войдя в комнату, Эфиальт остановился и с интересом оглядел всех, кто там был. Стул Кимона пустовал, и Перикл указал на него:

– Добро пожаловать, стратег Эфиальт.

– Солнце село, – произнес тот. – Это не архонта ли Кимона я видел скачущим по дороге? Мой помощник Аттикос уверен, что это был он. Полагаю, ему придется очень поспешить, чтобы достигнуть границ Аттики до темноты.

Перикл тяжело вздохнул, давая волю гневу:

– Стратег, я должен просить, чтобы твой человек ушел отсюда. Я не доверяю ему.

– Я тоже, – добавил Эсхил. – У тебя странная компания. Он не друг никому из нас.

Эфиальт моргнул, все остальные согласно кивнули. Решение стратег принял быстро и едва успел небрежно махнуть рукой, как Аттикос уже направился к двери, каждым своим нервным движением выражая недовольство.

– Вот доказательство моих честных намерений и доброй воли, – сказал Эфиальт.

Когда дверь закрылась, он сел и в упор уставился на чашу с вином. Это был крупный, пышущий здоровьем человек, и Перикл подозревал, что у него твердый характер, так как стратег на все в мире смотрел с той точки зрения, какую выгоду это может принести ему. Перикл призвал на помощь свою праотес. Воинское спокойствие не требуется на марше или в дружеской компании. Оно необходимо только в кризисные моменты.

– Спасибо, что ты пришел, стратег, – произнес Перикл. – Кимон согласился выделить часть необходимых нам средств, но без одобрения собрания мы не сможем приступить к работам.

– Поэтому вам понадобился я… – Эфиальт откинулся на спинку стула и указал на чашу Кимона.

Эсхил наполнил ее. Будучи драматургом, он лучше других понимал, как важно задобрить патрона.

– Именно, куриос, – подтвердил Перикл, используя уважительное обращение; эта мелочь не укрылась от Эфиальта, улыбка его стала шире, а Перикл продолжил: – Мы считаем, у нас есть возможность создать нечто новое, шанс изменить баланс сил.

Эфиальт выпил налитое ему вино и кивнул, махнув рукой, чтобы Перикл говорил дальше.

* * *

Плистарх в ярости смотрел на десятки стоявших на коленях людей, которых освещало пламя пылавшего у них за спинами лагеря. Эти илоты сперва сражались хорошо, оружием им служили инструменты. Но когда их баррикада пала, они побежали по узкому проулку и попали прямо в руки резервного отряда царя. Сотни погибли, остальные побросали свои ножи и сдались. Люди Плистарха снесли остатки кое-как сложенного укрепления и прорвались сквозь него за их спинами.

К тому моменту царь уже понимал, что он и эфоры слишком долго позволяли илотам процветать. Как сорный вьюнок, они душили добрые всходы, и не важно, скольких он перебил, это стоило ему гибели людей, которых некем заменить.

Эту шайку окружили и обратили в паническое бегство атакой с двух флангов. Плистарх гордился успехом и отправил спартиатов рыскать по козьим тропам, пока не зашло солнце. Бывали дни, когда он вспоминал, какую испытывал досаду, наблюдая за тем, как целая армия маршем уходит к Платеям. Тот день остался в прошлом, царь избегнул смерти, но не снискал и славы. А не получивший ни царапины юнец теперь, в этих горах, когда он утирал с рук кровь и сажу, казался ему далеким и чужим.

Плистарх моргнул, глаза щипало от пыли и дыма, а также от усталости, которая навалилась на него и словно обратила в камень. Он преследовал илотов по горным перевалам, рискуя попасть в засаду или под обвал. Рабы вызывали у него ворчливое уважение своей выносливостью. Вероятно, они вели себя так оттого, что он не обещал им пощады. Кто знает. Многие продолжали отбиваться, когда уже не оставалось никакой надежды, никто не мог прийти им на подмогу, свежих сил не было, и они предпочитали скорее умереть, чем сдаться. Да и какая разница. Плистарх размял онемевшие пальцы, мышцы предплечья одеревенели, он слишком долго держал в руке меч. Весь в грязи, усталый, голодный… Но где-то неподалеку опять послышался шорох шагов. Крысы возвращались, чтобы забрать с собой еще нескольких его людей.

Снесенная баррикада была частью укреплений на вершине горы Итома. Илоты работали упорно, как муравьи, таскали камни и корзины с землей, чтобы преградить ему путь, помешать вести на них охоту. Плистарх выбрал для себя это занятие, пока Архидам и эфоры приводили город в некое подобие порядка. Такова его роль, в конце концов. Он по-прежнему кипел негодованием от лица своих людей. Злился на илотов, которые осмелились восстать, как настоящие мужчины, отказывались повиноваться, и это было сродни тому, чтобы плевать в лицо богам. Плистарх – наместник Аполлона в этих краях, его правая рука. Он вершил правосудие за нарушение клятвы верности и послушания. Вот почему он взялся за это дело.

Один из его людей высек искру на трут, чтобы зажечь факел, и дул в сложенные лодочкой ладони. У Плистарха невольно округлились глаза, когда он понял значение доносившихся сверху звуков: илоты там и следят за ними.

– Потуши огонь! – резко бросил царь.

Он уже слышал жужжание раскручиваемой пращи, камень покорежил и сбил на землю его шлем, на щеке осталась царапина. Плистарх поднял щит, и в него тут же с треском ударился кусок свинца. Разумеется, враги охотились за ним! Илоты прекрасно изучили спартанские султаны и плащи. Обычаи были известны им так же хорошо, как ему, или даже лучше.

Царь окинул взглядом сумрачные фигуры пленников, так и стоявших на коленях на каменистой земле. Похоже, в этот раз ему удалось захватить несколько юношей и девушек, чьих-то сыновей и дочерей. На прошлой неделе он перебил много илотов, когда те пытались спасать своих. Видимо, даже крысы заботятся о детенышах.

– Дайте дорогу к пленным, – тихо сказал Плистарх одному из командиров.

Тот понял и улыбнулся, хотя по шее у него текла кровь, его ранило чем-то острым. Спартанцы мгновенно закрыли с трех сторон группу стоявших на коленях людей, а четвертую оставили совершенно пустой. Это была ловушка, понятная даже детям, но вот… Плистарх услышал, как илоты идут, полагаясь на темноту, надеясь неожиданно напасть и освободить своих.

– По моей команде будьте готовы… – тихо проговорил Плистарх, подпуская их ближе.

Это был не боевой клич, который отразился бы эхом от склонов окрестных холмов. Царь чувствовал, что его обступили со всех сторон, за ним сверху следит множество глаз. Одного из его людей убили в таком же ущелье, ему раскроило череп брошенным с утеса камнем.

Плистарх снова сжал рукоять меча, слушая, как карабкаются подкрадывающиеся илоты. Он улыбнулся. Их детей сгоняли в город, где бы ни находили. Они станут руками, которые заново отстроят его. А вот взрослым выжить не дозволено. Вот его последнее слово. Они убивали спартанцев, а такое прощать нельзя, чтобы другим неповадно было.

Может быть, один из десяти илотов и переживет великую выбраковку, подумал Плистарх, напряженно вслушиваясь в темноту. Они приближались, это точно, подбирались к пленникам, что-то шептали им. Спарту можно отстроить и с таким количеством рабов. За десять лет он восстановит город в прежнем виде. Плистарх потер грудь, боль там усиливалась, отчего дышать было трудно. Мир никогда не узнает, как ослабели его люди, как близко оказались к полному уничтожению. Это должно остаться их тайной, пока они снова не наберутся сил.

8

Воздух в саду напитался влагой. Ночью шел дождь, и листья до сих пор сияли, земля была темнее, чем обычно. Вставало солнце. Аспазия уже пришла в сад, готовая обрезать сухие цветы и листья. Каждое растение она выбрала и вырастила сама. У нее это хорошо получалось, и все лето благоухающий сад дарил покой и прохладу. Знала Аспазия и легенды о цветах – о том, как Гиацинт, спартанский царевич, был убит в момент, когда тренировался бросать щит. Аполлон любил его так, что даже заплакал, и эти слезы распустились цветами. Или лиловые и розовые анемоны, рожденные из капель крови умирающего Адониса, которого держала в объятиях богиня любви. Астры тоже появились из слез… Лилии – из грудного молока Геры… Аспазии нравились все эти истории. Значит, ее окружают чудеса.

Она остановилась у наружной стены сада, рядом с кустом гвоздики – красные цветы прекрасны ранним утром. Легенда о них была более мрачной, о трагедии и ярости. Богине Артемиде не повезло на охоте, она увидела смертного, который осмелился улыбнуться ей. В гневе Артемида вырвала ему глаза и выбросила их. Из них выросла гвоздика с кроваво-красными цветами.

Одни легенды Аспазия узнала от женщины, продававшей на рынке семена и луковицы, другие – от мальчишек, доставлявших в дом продукты. Один из них предлагал истории о богах в обмен на поцелуй Мареты. Аспазия пряталась где-нибудь поблизости, когда он приходил, и все слышала.

Внезапная мысль остановила ее, когда она склонилась над гвоздикой. Марета ушла. Кто теперь будет целовать мальчишку? Она невольно залилась краской, придя к очевидному выводу. Медленно разогнувшись, Аспазия оказалась перед маленьким зарешеченным окошком на улицу… и обмерла. Там стоял мужчина, которого она видела много раз. По правде говоря, Аспазия и в сад-то пришла так рано, поскольку знала, что незнакомец каждый день идет в город вскоре после рассвета. Казалось, он всегда занят своими мыслями, словно несет на плечах всю тяжесть мира. Сейчас он смотрел на нее, и это было поразительно, будто статуя вдруг встала и пошла.

– Я видел тебя раньше, – сказал мужчина. – Твой сад очень красивый. Это ты ухаживаешь за ним?

Аспазия молча кивнула. Хвост волос качнулся у нее за спиной, и она закинула руку за голову, чтобы остановить его.

– Когда я прохожу здесь, то всегда ощущаю запах цветов, – продолжил незнакомец, – и жду этого момента.

От его пристального взгляда внутри у Аспазии что-то напряглось. Голос у мужчины был именно таким, как она себе представляла: низким, теплым и сильным. У него широкие плечи, как у солдата, подумала Аспазия, но он строен в талии и отрастил бороду. Когда она впервые его увидела, бороды не было. Эта перемена Аспазии понравилась. Она отметила, что кожа у незнакомца гладкая, а глаза темно-темно-карие, почти черные, но с золотистыми крапинками у зрачка…

– Ты умеешь говорить? – вдруг спросил он.

– Да, – ответила Аспазия. – Я видела, как ты… шел.

– Правда? И ты скажешь мне свое имя? Не называть же мне тебя девушкой из сада.

– Аспазия. – Напряжение исчезло, и она улыбнулась. – А твое?

– Перикл из рода Акамантидов… – Собрание еще не сделало его ни архонтом, ни стратегом; внезапно этот факт вызвал чувство досады; глупо, что ему захотелось произвести впечатление на незнакомую девушку, но что поделаешь. – Моим отцом… э-э-э… был Ксантипп. А мать из семьи Алкмеонидов. – Он начал запинаться под ее твердым взглядом. – Ее… э-э-э… дядя… Слушай, я просто хотел сказать, что мне очень понравился сад.

– Спасибо, – отозвалась Аспазия.

Она отвернулась. На дорожке возникла одна из матушек, готовая защитить воспитанницу от любого грубого человека, оказавшегося у решетки. Аспазия не увидела, как Перикл закатил глаза, злясь на свое нелепое смущение. Он покраснел почти так же, как она. А когда снова обратил взгляд к решетке, то увидел за ней орлиный взор какой-то суровой матроны.

– Чего тебе надо? – грозно спросила она.

– Я… я не хотел ничего плохого! Просто интересовался цветами.

– Да неужели? А кто ты такой, чтобы заговаривать с нашей девушкой?

– Что? Нет, я спрашивал о цветах! О с-саде. Курия, уверяю тебя. Я Перикл из семьи Алкмеонидов. Моя мать… О, клянусь богами! Слушай, мои намерения совершенно невинны, поверь.

Женщина, сменившая в окошке юное видение, оставила подозрения и постепенно перестала щурить глаза. Брови ее изумленно приподнялись.

– Перикл, который недавно развелся?

Он удивился, что незнакомке известны такие подробности, хотя и догадывался, что в последнее время на рынке все сплетничали об этом. Перикл кивнул, и женщина улыбнулась:

– Подойди ко входу, куриос. Да-да, иди!

Матрона скрылась из виду, а Перикл обогнул дом. Невидимые руки отворили дверь, и женщина вышла на улицу.

– Ну вот! Прости, что была резка. Ты ведь понимаешь, к нам тут иногда суются всякие проходимцы. Напрасно, разумеется, но это их не останавливает.

– Что это за… место? – спросил Перикл, отклоняясь назад, чтобы окинуть взглядом дом.

До сих пор он видел только зарешеченное окошко в сад. Здание выглядело достаточно солидным, в два этажа. К удивлению Перикла, женщина, ничуть не смущаясь, взяла его за руку, вынуждая снова посмотреть на нее.

Когда-то она была красавицей, подумал Перикл, немного смешавшись. Утреннее солнце уже припекало, но женщина держала осанку, как танцовщица. Говоря, она глядела ему в глаза, словно на улице больше никого не было и половина жителей города не шла на работу, не открывала лавки и мастерские. По утрам, до наступления дневной жары, на улицах Афин всегда людно.

– Мы сводим вместе хороших мужчин и женщин, – пробормотала матрона, будто делилась с ним секретом; Периклу пришлось склониться к ней, чтобы расслышать, так что он даже ощутил на ухе ее дыхание. – Вообще, завтра вечером я устраиваю дружескую встречу. Просто соберемся, будут музыка, разговоры и вино. Без жен.

Женщина улыбнулась, Перикл ответил ей тем же, потом, поняв, о чем речь, нахмурился:

– Ах… я думаю. Я не понял… э-э-э…

Он оглянулся на решетку в стене, где так часто видел девушку – Аспазию, – когда медленно проходил мимо, и ему раз десять уже хотелось узнать ее имя. Он представлял себе, кто она, какую жизнь ведет, но такое ему и в голову не приходило. Его отец бывал в домах, где можно было купить себе женщину на вечер, Перикл знал это и стыдливо припомнил личный опыт, когда однажды напился допьяна с Кимоном. Тот вечер включал в себя рвоту и потерю сандалий, вспышки мрачного удовольствия и совсем немного радости. Перикл покачал головой:

– Прости, у меня много дел… Пожалуйста, передай от меня благодарность Аспазии. – Слова продолжали вылетать у него изо рта, хотя сам он с трудом мог поверить в это. – Сколько… э-э-э… сколько это стоит?

– Что сколько стоит? – спросила женщина, делая шаг назад.

Перикл смущенно глядел на нее:

– Ну… Невероятно, что мне приходится объяснять… Купить ее время на вечер!

Последние слова он произнес торопливо и стоял, недоумевая, потому что женщина расхохоталась, откидываясь назад и подгибая колени.

– В этом доме не покупают женщин, куриос, для порнеи. Мы здесь растим гетер. Спутниц. Если ты понравишься Аспазии, ее время ничего не будет тебе стоить. Если нет, ты можешь предложить ей талант серебра и все равно отправишься домой ни с чем.

– Правда? – не поверил Перикл.

На его лице изобразился скептицизм, и женщина посуровела.

– Если бы я получала драхму с каждого мужчины, который думал, что ему нужно всего лишь предложить больше, то сейчас уже имела бы этот талант серебра. Мы воспитываем здесь жен, Перикл, а не уличных девок. Мы их находим, мы их обучаем. Это самые исключительные женщины, каких ты встречал. Если ты понравишься одной из них… ну… искать другую тебе уже не захочется. Гетеры – это редкость, и они ценны, куриос. Их не берут напрокат, как лошадей или дешевых шлюх в порту. Наших девушек обожают, как рубины и золото. Они сокровища города. Ты понимаешь?

– Не думаю, нет, – без обиняков ответил Перикл.

Его первоначальное смущение перед этой загадочной женщиной исчезло. Он прищурил глаза, решив, что не позволит одурачить себя. У него не выходила из головы юная красавица, которую он мельком увидел в прекрасном саду, хотя руки у девушки были испачканы землей и на лбу, где она вытерла пот, осталась черная полоса. Все это было настоящее, понял он.

– Тогда пригласи меня, – вдруг сказал Перикл. – У меня есть друзья, которые не откажутся прийти со мной, если им здесь будут рады.

– Нужно подумать. Распущенные парни? Которые напиваются и лапают тех, кто им прислуживает? Дурных манер я не потерплю, куриос. Передай им. Это почтенный дом. Ясно? Хорошо. Тогда я сообщу привратнику твое имя и… Еще двоих? Будь готов удивляться. Увидимся.

Женщина смотрела ему вслед, а он шагал неуклюже и скованно, ощущая на себе ее взгляд. Улица наполнялась народом. Матушка кивнула самой себе. Похоже, маленький сад Аспазии наконец привлек шмеля. Возвращаясь в дом, она молила Афину, чтобы у девушки хватило ума не упустить его. А потом оставила эти мысли. Нужно было многое успеть, чтобы намеченная на завтрашний вечер встреча состоялась. Музыка, угощение, актеры, правильный подбор гостей. Времени мало, да и денег в обрез, но при наличии хорошего лампадного масла, самых лучших кушеток и вина, позаимствованного у местного торговца под обещание расплатиться позже… они смогут на один вечер превратить этот дом в чудесное место. Ради такого прекрасного шмеля.

* * *

Мальчик проснулся среди ночи и сел. Его сон снова был прерван. Уже не одну неделю он каждую ночь поднимался, разбуженный видениями пламени и крови. Как бы сильно он ни давил ладонями на глаза, они не исчезали, переливаясь зеленым золотом.

Спал он на спине, подложив под голову деревянный чурбан с удобной выемкой. Некоторые спартанцы постарше подстилали под себя плащи или даже одеяла, чтобы не так сильно наминать кости. Но Плистоанакс был маленьким для своего возраста и намного легче взрослого мужчины. Каждую ночь он лежал на полу, как кузнечик, и дрожал от холода, пока место под ним не согревалось. Кошмары на самом деле не сильно тревожили его. Как и остальные, он все равно спал чутко, готовый вскочить, услышав внезапный звук. Спартанцев не застать врасплох, говорили наставники. Двое из них погибли при обрушении казармы, задавленные камнями и балками кровли, упавшими прямо на лежак. Услышав об этом, некоторые мальчики смеялись.

Группе Плистоанакса повезло. У некоторых были сломаны ноги или руки, но погиб только один. Мальчик засопел носом и потер его тыльной стороной ладони. Эта картина рисовалась ему во сне: голову малыша сминает рухнувшая каменная колонна и под ней остается месиво из крови, волос и осколков черепа. Временами, стоило ему вспомнить лицо этого бедолаги, и оно тут же искажалось, раздавленное, в клубах оседающей пыли. Пыли было много. Мальчиков увели из города, когда началось восстание. Они поняли почему, объяснять им не пришлось. За ними будущее Спарты, они самый ценный ресурс города.

Четыреста юношей ушли на запад от Спарты в тренировочный лагерь, где охотились и бегали, терпели жажду и тяжелые физические нагрузки до полного изнеможения. Место невеселое, и лица у всех были хмурые.

Плистоанакс сильно потер ладонями щеки. Он проснулся, хотя луна еще стояла высоко. Один или двое мальчиков медленно сели в темноте, потом снова легли. Ночь была теплая, стрекотали цикады. Ни землетрясения, ни бунты не заставили их умолкнуть.

Он привстал, чтобы обуть сандалии, и почесал в паху, где влажная от пота одежда пристала к телу. Ему нужно было пописать, хотя наставники запрещали делать это рядом с лагерем. Значит, придется идти в ночь, где его могут поджидать львы или волки. Плистоанакс подумал, что в том-то и есть смысл запрета. Каждый год двое или трое мальчиков пропадали в диких местах, но остальные испытывали свою храбрость и выживали. Или облегчались рядом с лагерем и теряли достоинство. Если их ловили на этом, то отправляли домой, и они становились периэками – эти люди жили вокруг Спарты, но не входили в элиту. Для Плистоанакса такая перспектива была хуже смерти.

Что-то двигалось невдалеке, звук знакомый. Даже в полусонном состоянии мальчик понял: именно этот шум разбудил его. Тревогу никто не поднял, но время теперь необычное. Наставники выставили часовых по периметру лагеря, как будто они находились на территории врага, а не в учебном походе.

Плистоанакс поднял с земли свой пояс с ножом и молча, сжав зубы, застегнул его на талии. Если это илоты, он не побежит. Они убивали хороших мужчин и женщин, но его в темноте не заметят. Он маленький, и за семь лет агогэ это много раз помогало ему. Наносить удары с такой же силой, как другие, он не мог, зато отрабатывал толчки бедром и плечом, пока более крупные мальчики не начинали пошатываться от его наскоков. Но он был быстр и мог ошеломить противника внезапным ударом.

Шаги раздались ближе, и этого хватило.

– Подъем, ребята. Враг, враг! – крикнул Плистоанакс.

Голос у него был все еще высокий, и если бы другие мальчики знали, кто поднял тревогу, то могли бы посмеяться над ним или швырнуть в него чем-нибудь. Учитывая, кто был отец Плистоанакса, он не пользовался особой популярностью. Тем не менее ребята, услышав предупреждение, мгновенно повскакивали. Едва Плистоанакс замолчал, в помещении уже стояли на ногах сорок мальчиков.

Тишина нервировала. В любой другой группе детей зазвучали бы возгласы непонимания или сонные вопросы. Эти же мальчишки ждали приказов. Плистоанакс подумал, что, может быть, его отец при Платеях, когда вел армию против персов, чувствовал себя так же, как он сам сейчас. Ощущение было приятное.

– Кто-то есть снаружи, – сказал Плистоанакс. – Тревогу не поднимали. Враг или проверка, но там кто-то ходит.

– А кто это говорит? – раздался ворчливый голос.

У Плистоанакса упало сердце. Дорион был старше его, к тому же он эйрен, вожатый их группы. Ему лучше лишний раз на глаза не попадаться, но раньше бывало всякое, однако никто еще не прятался в темноте.

– Это я, Плистоанакс, – отозвался он и почти услышал, как Дорион выкатывает глаза.

– Дурной сон приснился? Мамочка снова заставила встать на колени перед теми мерзкими солдатами?

Плистоанакс ничего не сказал, но его щеки обдало жаром. Дорион наслаждался, когда ему удавалось задеть кого-нибудь. Сперва случилось несколько драк, не всем нравился парнишка, которого выбрали возглавлять их. И все же несколько дружков Дориона послушно и натужно засмеялись. Плистоанакс ненавидел их.

Один из мальчиков, стоявших рядом с дверью, шикнул на них, и все затихли. Они слышали низкие голоса и настороженно стояли у своих постелей. Плистоанакс выиграл для всех немного времени и был доволен этим. Если бы их застали спящими, быть бы им битыми или остаться без еды. Наставники, эти хитрые придурки, чего только ни придумывали, лишь бы подловить их и застать врасплох. На этот раз мальчикам пришлось подавлять усмешки, когда в казарму шумно вошли взрослые мужчины.

– Подъем, ребята! Враг, враг! – проревел хорошо знакомый им голос.

В другую ночь за этим криком последовала бы шумная возня, пока наставник с помощью ручной лампы разжигал большую. Теперь же в растекающемся по казарме свете перед ним предстали стоявшие рядами мальчики и юноши в хитонах или львиных шкурах, уже обутые в сандалии.

Всем наставникам дали клички по именам разных животных. Эти прозвища мальчикам нравились, иногда было сразу ясно, за что люди их получили. Трагос – Козел – был жилистый и подвижный, с темными волосами и широко расставленным, как у его тезки, глазами. В казарму вошел именно он, и Плистоанакс подумал, не ищет ли Трагос признаки вины. Наставники гордились тем, что знают все хитрости и уловки, какие только могут придумать мальчишки. Трагос явно раздумывал, не является ли эта демонстрация готовности какой-то насмешкой.

Он остановился перед Плистоанаксом, и сердце мальчика замерло. Дорион, стоявший через несколько рядов, насмешливо хмыкнул, почему-то невозможно было ошибиться, что этот звук издал именно он. Откуда наставники все знали? Однако человек, который днем мучил их с большим удовольствием, сейчас не выказывал всегдашнего мрачного удовлетворения. Лицо, склонившееся над Плистоанаксом, чтобы заглянуть ему в глаза, было подчеркнуто бесстрастным.

– Иди со мной, – сказал, будто тихо прорычал, Трагос.

Плистоанакс вышел из ряда, как его учили, – одним шагом и повернулся на месте, чтобы идти следом. Дорион что-то пробурчал, и Плистоанакс увидел, как у наставника напряглась спина. Трагос вдруг метнулся назад и ударил вожатого, так что тот повалился на стоявших вокруг, отчего трое или четверо мальчиков растянулись на полу.

Трагос сжал руку и посмотрел на свежий порез, появившийся у него на костяшках от соприкосновения с зубами Дориона.

– Говори, что хочешь сказать, человеку в лицо, а не за спиной. Если ты попробуешь сделать это в старшей группе, то получишь сильнее, поверь. Или оставить тебя в этой еще на год?

– Нет, куриос, – ответил Дорион.

Он уже снова твердо стоял на ногах, хотя из разбитой губы у него текла кровь.

Наставник кивнул, недовольно выражая одобрение, и положил руку на плечо Плистоанакса. У двери он взял ручную лампу, а другую не погасил, хотя солнце уже всходило над восточными холмами. Обычно наставники не допускали такой пустой траты ресурсов. Эта мелочь взволновала Плистоанакса, как любая другая.

На тренировочной площадке он увидел троих мужчин и сразу узнал среди них бородатого здоровяка Никомеда. Второй, стоявший рядом с ним, тоже как будто был ему знаком. Имя сразу всплыло в памяти, и Плистоанакс шепотом произнес его: «Тисамен». Люди называли его прорицателем. А третьим, испуганно понял мальчик, был один из эфоров, хотя имени его он не вспомнил. Этот человек в сравнении с остальными был кожа да кости, все его с трудом наработанные мышцы обвисли мешками. Но держался эфор прямо, а его взгляд был ясным даже на рассвете.