Текст книги "Золотой век. Книга 2. Империя"

– Плистоанакс, сын Павсания? – произнес эфор.

Мальчик кивнул. Он не опустился на колени, остался стоять. Тисамен был другом отца, а эфоры судили его. Плистоанакс не стал бы преклонять колени ни перед кем из них, чего бы это ему ни стоило. Он знал это так же твердо, как тверда земля у него под ногами. Вместо этого мальчик улыбнулся, а эфор в ответ сдвинул брови.

– Это он, – сказал Тисамен, привлекая к себе внимание.

Плистоанакс взглянул на него, но прорицатель глядел вдаль.

– Твой отец Павсаний был старшим сыном Клеомброта, – продолжил эфор, – племянником царя Леонида, двоюродным братом царя Плистарха. Ты его единственный наследник. – Эфор замолчал, хотя губы его по-прежнему шевелились, словно он не мог заставить себя говорить дальше.

Тогда раздался грубый голос дяди Плистоанакса Никомеда:

– Царь умер, мальчик. Он перенапрягся, и его сердце не выдержало.

Плистоанакс моргнул, слова дяди гремели у него в ушах.

– Я не… – начал он.

Эфор взял себя в руки и завершил свою мысль:

– У царя Плистарха нет сыновей. Ты наследник царского рода, владыка. Это решено. Эфоры проголосовали, но другого кандидата все равно не было. – Губы эфора снова беззвучно задвигались, пока он решал, высказать свои мысли открыто или проявить осторожность. – Я бы не желал иметь своим царем сына осужденного изменника и труса, но так случилось. Никого другого нет.

Плистоанакс видел, с какой горечью произнес эти слова эфор, и подумал, что это стариковская храбрость. Когда смерть осеняет крылами голову человека, он может говорить что угодно.

– Мне четырнадцать лет… – заговорил Плистоанакс.

Эфор взмахнул рукой в воздухе и перебил его:

– Твоя дядя Никомед будет регентом, пока ты не закончишь обучение в агогэ. А когда войдешь в возраст…

– Я царь? – твердым голосом произнес Плистоанакс, и старик уставился на него. – А раз так, то лучше придержи язык. Если задумал снова оскорбить моего отца. Только посмей, эфор, и я первым делом прикажу своему дяде Никомеду вынуть меч и пронзить им тебя.

Повисла долгая пауза, окрестные холмы словно затаили дыхание. Наконец эфор кивнул и поклонился:

– Владыка, боги сделали тебя царем. Я говорил, объятый горем, потому что любил Плистарха, как собственного сына. С твоего позволения я уйду. Мы отстраиваем заново город. Там много работы.

Мальчик кивнул ему, сцепив за спиной руки, чтобы никто не видел, как они задрожали. Эфор развернулся и направился к ожидавшим их коням. Тисамен и Никомед остались.

– Неудачное сейчас время, чтобы остаться без царя, – сказал дядя, – после землетрясения и восстания илотов. Мы как будто прокляты…

Он взглянул на Тисамена, словно искал у того ответа. Прорицатель посмотрел на мальчика и сказал:

– Твой отец был хорошим человеком и не предателем. Я дал клятву в этом, повторил ее Плистарху, а теперь подтверждаю тебе. Дельфийский оракул обещал мне пять побед. Две использовал Плистарх, чтобы стать царем. С Платеями и Кипром я получил четыре. Последнюю приберег ради твоего отца. В его гибели виноваты афиняне. Если Спарта когда-нибудь выступит против Афин, я должен быть на поле битвы в память о твоем отце.

– Дядя Никомед, – обратился к нему Плистоанакс, – ты слышишь?

Человек этот был ему совсем чужим, воин-спартанец в расцвете сил. Тем не менее Никомед согласился со всем и склонил голову. Эфоры и боги выбрали этого мальчика. Пейтархия – спартанское послушание – было единственным возможным ответом.

– Будь по-твоему, владыка, – сказал он.

Плистоанакс дождался, пока эти двое тоже не сели на коней и не ускакали. А когда обернулся, то с испугом увидел, что наставник так и стоит на месте со своей лампой. Разумеется, Трагос слышал каждое слово, незаметный, как колонна. Все те годы, что Плистоанакс провел в агогэ, этот человек мучил и тиранил его. Но он тоже был спартанцем. Известный под прозвищем Козел, тренер медленно припал на одно колено и свесил голову на грудь.

– Прошу тебя, встань, – вдруг смутившись, произнес Плистоанакс.

Трагос поднялся, в его глазах читалась расчетливость.

– Если ты станешь военным царем Спарты, парень, я возьмусь тренировать тебя жестче, чем всех остальных. Будет трудно, но я не допущу, чтобы хоть один человек посчитал, что мои уроки недостаточно хороши. Мы выкуем из тебя железо, сынок.

Мгновение Плистоанакс раздумывал, не заговорить ли с ним высокомерно. Все-таки Трагос стоял перед ним на одном колене. Но в глазах старого ублюдка светился лукавый огонек. Он только этого и ждал – Плистоанакс видел, – ловил шанс сбить его с ног и назвать это своим первым уроком. После семи лет знакомства мальчик слишком хорошо знал своего наставника.

– Ладно, – сказал он. – Делай, что должен. Я царь по крови. Сделай меня достойным этого звания.

Огонек в глазах наставника угас, вертевшиеся на языке слова были проглочены.

– Что ж, солнце встало! – провозгласил Трагос, отворачиваясь. – До еды ты пробежишь по трудному пути! Пошли вон, все! Я вижу, вы затаились в тени. Похоже, сегодня вам предстоит пробежка вместе с царем.

Плистоанакс застонал, хотя при этом слегка удивился. Так называемый трудный путь был мучителен, но ему, маленькому и легкому, в самый раз. Обычно он приходил к финишу в числе шести первых, тогда как мальчики, более нагруженные мышцами, сдавали на жаре. Видимо, наставник решил обеспечить ему победу, если он сам постарается ее добыть, предположил Плистоанакс. И постарался. Уверенность, которую он ощущал в костях, гнала его вперед. Не важно, какой ценой, но он оставит соперников позади.

9

Тем утром зал совета – буле – был полон до отказа. По пятьдесят представителей десяти афинских фил собрались здесь, хотя места для всех едва хватало. Некоторые стояли на ступенях или набились на скамьи так плотно, что было не видно камня. Говорили, что толчею создавали намеренно, по замыслу проектировщиков. Принимая решения, люди не могли сидеть отдельно. Скопление народа наполняло жизнью это здание на Агоре – масса голосов звучала разом, а потом затихала при голосовании по каждому вопросу или когда его передавали для рассмотрения Афинским собранием на следующий день.

Периклу это нравилось. Он слышал, как здесь выступали его отец и другие великие мужи прошлого. Будучи частью нового поколения, он занял свое место среди членов филы Акамантидов, кивал знакомым и приятным ему людям. Перикл потрудился запомнить имена людей, собиравшихся в этом месте, а также кто из них чем интересуется, какие у них семьи. Это мелочь, но удивительно, что совсем немногие брались сделать над собой такое усилие. Зато Перикл всегда находил, где сесть, потому что те, с кем он поздоровался десяток раз, освобождали для него место.

К сожалению, в этом месяце Акамантиды не находились при власти. Распоряжались в совете Леонтиды, наибольшего влияния они достигли, когда их возглавлял Фемистокл, и теперь сохраняли лишь тень своего прежнего величия. Колесо повернулось.

Перикл кивнул через весь зал Зенону и Анаксагору. Оба они не родились гражданами, а стали ими, и для них было типичным проявлять особый интерес к делам совета и Афинского собрания. Многие в Афинах относились к этой работе как к рутине, которой лучше избегать, но друзья Перикла посещали каждое заседание совета, чтобы послушать, о чем там говорят, а иногда выступали сами.

Не успел Перикл сесть, как эпистат призвал голосовать по вопросу Мегары. Перикл выругался себе под нос, поняв, что пропустил дебаты. Вот до чего довели его воздыхания по гетере! Он ощутил, что краснеет, так как дело было решено без промедления, и поднял руку, подражая Анаксагору, когда тот проголосовал. Очевидно, Афины поддержат Мегару в некоем споре с Коринфом, предложив городу статус подзащитной территории. Это Перикла устраивало, и он успокоился, а совет перешел к обсуждению следующего вопроса. Приятно было наблюдать здесь такую уверенность. Мощь Афин возрастала в кораблях, в торговле, в потоке богатств и новых домах, в принимаемых горожанами решениях. Она проявлялась в лицах молодых людей, в их смехе. Это здание, эти пятьсот человек были сердцем Делосского союза. Его отец называл это государством, но временами казалось, что речь идет о чем-то большем, ведь их влияние с каждым годом распространялось все шире.

Распорядители совета выслушали одно за другим полдюжины прошений о сокращении выплат в пользу Союза. Голосовали быстро, отклонив их все. Размер выплат был установлен самими государствами. Кораблями, людьми или серебром они платили десятину в обмен на защиту с помощью флота. Сокровищница на острове Делос давала возможность содержать корабли, и, разумеется, командовали флотом Афины.

Прошло немало лет с тех пор, как Перикл высаживался на Делосе в самом начале великого предприятия – объединения союзнических армий. Учитывая его важность, он подумал, что следует попросить у совета корабли, чтобы с небольшой группой сопровождающих съездить туда до конца лета и проверить, как идут дела.

Размышления Перикла были прерваны, когда бурные дебаты по поводу отправки военных сил на остров рядом с Фракией перешли в голосование. В течение месяца там появятся шесть кораблей под флагами Союза. Был назначен стратег, он покинул зал, чтобы забрать у писцов верительную грамоту. Совет прервался на обед, и только после полудня наконец началось обсуждение вопроса, ради которого Перикл пришел сюда. Он и его друзья никому не говорили о своих замыслах, но были готовы.

Эпистат объявил тему: «Новое строительство в городе» – самое непримечательное описание, какое только мог придумать Перикл. Тем не менее первым взял слово Эфиальт. Его приятели шумно призывали к тому, чтобы стратега выслушали. Остальные отнеслись к этому достаточно легко. Эфиальта здесь хорошо знали. В отсутствие Кимона никто в буле или в городе за стенами этого здания не имел большего числа сторонников. Вот почему он был нужен Периклу.

– Добрые люди, архонты, стратеги, – начал Эфиальт, – я верю, что перед нами открывается возможность и стоит задача, которая может изменить ход истории для этого города и для всех эллинов.

Эпистат с явным смущением на лице склонился к своим помощникам и что-то зашептал им. Его не предупредили о планах обсудить нечто важное. Эфиальт взглянул на хранителя водяных часов, ожидая, когда тот вынет глиняную пробку и вода начнет со стуком вытекать в стоявшую внизу чашу. В этот напряженный момент впервые с появления здесь Перикла в зале наступила тишина. Все ощущали: их ждет что-то важное.

– Спарта ослаблена сотрясением земли и восстанием рабов. Пусть невидимый приветствует попавших в его владения. Мы отправили к нашим союзникам людей, серебро, соль и продукты, но гордые сверх меры спартанцы отвергли все это. Они оскорбили Кимона, в результате он потерял свое место здесь. Благородный афинянин был украден у нас их играми в превосходство.

Перикл кивнул. Он обсуждал с Эфиальтом эту речь и предлагал ему разные варианты. Стратег, может, и был гордецом, но, услышав удачную фразу, ценил ее. Перикл думал, что Кимон способен увлечь за собой этих людей, но у Эфиальта имелись свои сторонники на рынках и в гончарнях, на улицах, где жила беднота. Это не было так заметно в здании совета, баланс сил еще удерживали знатные эвпатриды. Нет, сила Эфиальта проявлялась в Афинском собрании, когда голосовали простые жители города.

– Афины богатеют, добрые люди, – продолжил Эфиальт. – Многие из вас видели, как серебро рекой потекло в ваши сундуки, после того как был сформирован Союз и персы покинули наши берега. Впервые за столетия моря свободны и от пиратов, и от наших заклятых врагов. Печи в наших гончарнях пылают день и ночь, чтобы удовлетворить спрос! Корабли Союза бороздят просторы Эгейского моря и доходят на западе до новых колоний. И все это от нашего имени, нашими силами и с помощью нашего серебра.

Эфиальт выждал мгновение. Перикл сжал руку в кулак. Стратег стал прекрасным оратором. Не слишком приятно наблюдать, как твои техники убеждения использует кто-то другой. Перикл понадеялся, что не выпестовал тирана в борьбе за безопасность города. Боги любят, когда люди уничтожают себя сами.

Дальше Эфиальт заговорил, понизив голос, тон его предвещал мрачные годы.

– Есть один союзник, который не позволит нам слишком разбогатеть, набрать чересчур много силы. Вам известно, кто это и на что он способен. Я пришел к убеждению, что с таким противником на поле битвы мы не справимся.

Эфиальт кивнул Периклу, признавая его заслугу в этом и выделяя его из толпы. Смеркалось, зажгли факелы, но в совете не ощущалось усталости, все сидели не шелохнувшись.

– Я посоветовался с архитекторами и строителями, – снова заговорил Эфиальт, – и нашел решение проблемы. Мы – афиняне! Мастерская мира. Ничто не превзойдет нашу способность творить, нашу силу. Если что-то можно придумать, мы придумаем. И все же как мы будем жить, торговать и доставлять товары в город, если Спарта нападет на нас?

Он сделал глубокий вдох, упиваясь моментом. У Перикла затряслись руки.

– Давай, – шепнул он.

– Стены города можно окружить, – наконец произнес Эфиальт. – Но мы построим новые, от города к морю, и никакая вражеская сила, даже спартанцы, никогда больше не создаст нам проблем.

Тут поднялся шум, сотни людей склонили голову, что-то объясняя соседям или бормоча в ответ. Перикл не сводил глаз с сидевших рядом. Это были мужчины, которые добровольно приходили на заседания совета и слушали обсуждения, отдавая этой работе целый месяц в году, большинство – из городских богачей, и их лица помрачнели при мысли о том, какие траты падут на их плечи. Такое исключительно важное решение будет передано на рассмотрение Афинского собрания, это ясно. Но сперва его должен одобрить совет.

– Сколько? – крикнул кто-то.

Сотня голосов согласно подхватила вопрос. Идея выстроить стену длиной в два стадия – две стены! – почти страшила своим размахом.

Эфиальт похлопал рукой по воздуху, и некоторые притихли, однако остальные так увлеклись спорами с соседями, что не прервали их, а с красными лицами тыкали друг в друга пальцами. Эфиальту пришлось кричать, чтобы его слышали, но трибуна обладает особой силой, и люди недовольно сдались.

– …Башни для лучников на стенах без ворот будут защищать их. Таким образом, товары, сгруженные с кораблей в Пирее, за час доставят в город, и повозки ни разу не окажутся на открытом месте. Спартанцы всей своей армией могут стоять и выть под этими стенами дни напролет, если им захочется! Нет, это не враждебный акт! У нас торговый город. Мы хотим жить в мире, спокойно прирастать и торговать. Разве мы просим слишком много?

Он ответил на очередной крик из толпы, отчего Перикл поморщился. Он советовал Эфиальту не обращать внимания на такие вещи и не провоцировать новые всплески недовольства.

– Вы боитесь Спарту, вот почему нам нужно строить эти стены! – провозгласил Эфиальт, тыча в воздух пальцем. – Больше не будет такого года, когда они заняты своими делами и ослаблены. Если мы сделаем это, а мы можем, конечно можем, в Афинах наступит золотой век. Мы обезопасим себя, нам не будет угрожать война. Никто не атакует нас с моря, ведь у нас под началом много кораблей. Враги могут подойти к нам посуху, и стены остановят их. Я поддерживаю эту идею.

Последние слова служили сигналом, чтобы Перикл поднялся. Зенон и Анаксагор выкрикнули его имя, их поддержали несколько человек, сидевших рядом с Эфиальтом. Стратег окинул взглядом зал и слегка поклонился, как будто просто уступал место новому оратору. Все это было разыграно вполне театрально. Эпистат выбрал Перикла, и тот подошел к трибуне, чтобы выступить.

– Члены совета! Афиняне! В годы юности я видел, как персы обращают этот город в пепел. Дважды. Вот это здание еще пахнет живицей и маслом, потому что оно новое. Случалось в нашей истории, что солдаты Спарты вступали в Афины и стояли на Агоре, совсем рядом. О, мы сами призывали их, да, но стоило им войти, и они не желали уходить! Аристид видел, как они сражались при Платеях. Он говорил, что персы не могли сдержать их. А я видел, как они с опущенными копьями окружили посланный нами на помощь отряд. Если они союзники, это все равно что держать в доме льва.

Перикл улыбнулся и сменил тон, как будто только что ему в голову пришла новая идея.

– Это было бы замечательно, разве нет? Никто не посмеет красть у вас! Пока вы сами второпях не разобьете горшок с монетами, тогда зверь кинется на вашу семью и растерзает всех. Нет, господа, теперь ваш черед. Эфиальт сказал свое слово, и я считаю, он прав. Вы знаете, этот вопрос нельзя решить здесь. Такие решения принимает Афинское собрание – люди, которым придется строить и платить за это. – Перикл резко кивнул и произнес: – Я могу обещать, что внесу сорок талантов.

Ну и ну! Эта сумма вызвала шок у членов совета.

– Но нужно больше, и я жду взносы от семей эвпатридов, которые хотят сохранить жизнь своих ближних, за что их будут прославлять в веках. Придется ввести новые налоги, да, на время строительства, и ни на день дольше, с кораблей, которые доставляют грузы, с пришлых метеков, которые нашли приют в нашем городе, даже с храмовых приношений горожан, пока дело не будет сделано.

Мы не принуждаем наших людей, господа! Они вносят что могут, хвала им за это и любовь. Эти мощные стены будут принадлежать нам всем. Богатые и бедные в равной мере выгадают, когда строительство завершится. Это станет нашим великим делом, сограждане. Эфиальт верно сказал. Две стены отсюда до берега моря – и мы в безопасности! Две стены – и мы свободны! Представьте это на мгновение! Вообразите, мы сможем работать, торговать, разговаривать, жить, не опасаясь, что спартанцы колонной явятся сюда и навяжут нам свою волю! Я уверен, мы можем это сделать за год или даже меньше. Если народное собрание одобрит идею, мы возведем стены. И будем свободны.

Перикл покачал головой в молчаливом благоговении перед произнесенным словом. Послышались голоса других желающих говорить, он поклонился и покинул трибуну. Они станут спорить, но он видел, что большинство людей чутко внимали ему. Часть увлек идеей Эфиальт. Перикл добавил новых сторонников. Обещание дать сорок талантов сгладило изначальное недовольство желавших знать, кто будет платить за все это. Разумеется, когда станет ясно, какая сумма требовалась на самом деле, они начнут роптать, но к тому времени стены уже будут построены.

Пока Перикл возвращался на место, он чувствовал, что Эфиальт наблюдает за ним, и, подняв глаза, поймал на себе пристальный взгляд стратега. Они улыбнулись друг другу, но как два бойцовых петуха: каждый оценивал силу противника, и обоим не вполне нравилось то, что они видели. Перикл сел и стал слушать речи других ораторов. Если нужно будет снова вмешаться, он это сделает и представит аргументы, которые приберег на такой случай. Главное, чтобы совет передал вопрос на рассмотрение собрания. День превратился в ночь, и осталось всего одно серьезное возражение: когда спартанцы узнают, что делают афиняне, то могут напасть на них. Эту угрозу можно было на некоторое время заглушить разговорами о гордости афинян и силе их оружия. И все же она оставалась.

Перикл нахмурился. Спартанцы не могли провести в походе больше месяца, если Эсхил прав. Значит, должен быть способ как-то справиться с ними. Только он не мог придумать какой.

* * *

Стоя на улице, Перикл теребил тунику. Он чувствовал себя непривычно, почти болезненно чистым. В разговоре со служителями своего гимнасия он упомянул, что собирается на симпосий, и перед ним открылись двери, которых он раньше не замечал. В один миг явились все, явно заинтересованные, и стали обсуждать, что ему понадобится. Его выкупали, намазали маслом, отскребли и снова выкупали. Ногти и волосы подстригли, лицо побрили, затем тоже умастили маслом. Один из служителей зажег тонкую свечу и провел пламенем рядом с ушами Перикла, отчего едко пахнуло жженым волосом.

Зенон и Анаксагор стояли с Периклом на улице, почти такие же начищенные и смущенные, как и он сам. Оба не были афинянами по рождению, а потому захотели увидеть дом гетер и познакомиться с таящимися там загадками. Зенон протянул руку и погладил статую Гермеса у дверей. Наверху две бронзовые львиные головы разевали пасти на улицу, готовые отвести от стен дождевую воду из водостоков. Перикл по-прежнему сомневался, хорошую ли компанию выбрал себе на этот вечер. Кимон был бы ему лучшим спутником. Он знал этот мир. Перикл сглотнул и поднялся по двум ступеням.

Дверь открыл слуга – широкоплечий здоровяк. Перикл назвал себя, и парень молча махнул рукой, чтобы они входили. Перикл решил, что для дома, где живут одни женщины, это очень неплохо – показать гостям, что тут имеется по крайней мере один громила с крепкими мускулами.

Под звуки музыки трое друзей вошли в дом. Свет был совсем тусклый, лампы едва светились в коридоре. Какая-то очень красивая женщина жестом пригласила их идти дальше. Зенон, разинув рот, уставился на нее, но это была не Аспазия, и Перикл прошел мимо женщины, направляясь в центр дома.

Там находился открытый двор с небольшим бассейном. Не такого размера, как в загородном доме Перикла, и он мог бы испытать разочарование, если бы не мерцавшие повсюду огни. Сотня маленьких ламп согревала воздух. На одной стене по всей высоте имелись выступы шириной не больше монеты на разном расстоянии один от другого, так что огоньки светились, как звезды в созвездиях. Некоторые были закрыты цветными стеклами, то красными, то голубыми, без какого-то определенного порядка. Воздух тоже был странный, густо напитанный ароматами, которые приятно щекотали ноздри. Перикл невольно задержал дыхание, его накрыло волной головокружения.

В этом полутемном дворе он видел всего трех женщин, они, как кошки, уютно устроились на кушетках. Ему казалось, что он видит длинные голые ноги и драпировку из золотой ткани, большие глаза, подведенные сурьмой на манер египтян, золотые браслеты на запястьях и лодыжках. В воздухе витал какой-то запах, и Перикл не сомневался, что к нему примешивался аромат цветов из сада, хотя сочетание было более сильным и мрачным.

Аспазии и здесь тоже нет, понял Перикл, и от разочарования у него сжалось сердце. Если ее решили спрятать, он не останется тут надолго, это почти решено. Перикл принял предложение сесть и взял в руку поданную чашу вина. Оно оказалось крепче привычного ему. Он заметил это, пригубив напиток. Как и все здесь. Однако день прошел хорошо, и Афинское собрание созовут только к завтрашнему вечеру. Перикл сделал большой глоток вина и увидел, что Зенон делает то же самое. Только Анаксагор, махнув рукой, отказался взять чашу, но зачарованно оглядывался. Он знал несколько таких мест в Ионии, по крайней мере говорил так, и вызвался сохранять ясную голову. Перикл был благодарен ему за это. На темных улицах шныряли воры и убийцы, ему совсем не хотелось попасть в какую-нибудь ловушку во хмелю. Анаксагор будет трезв, и Перикл впервые за много месяцев мог расслабиться.

Одна из женщин томно подняла руку, слуга мягко вложил в нее лиру. Женщина провела по струнам кончиками пальцев, и Перикл ощутил дрожь во всем теле. Он заметил, что чаша его снова полна, хотя, как это произошло, оставалось неясным. Хорошие же здесь слуги! Интересно, сможет ли он нанять их, если задумает устроить очередной симпосий в своем имении.

Музыка сперва убаюкивала, так что Перикл, утонув в подушках и валиках, разнежился, попивая вино. Другая женщина поднесла к губам двойную свирель и стала аккомпанировать лире. Постепенно музыка ускорилась, у Перикла чаще забилось сердце. Эта сверхъестественная сила была ему знакома по театральным представлениям, где целую толпу людей можно было погрузить в печаль или вызвать у нее буйный хохот всего несколькими аккордами. Но это работало. Пусть эти женщины красивые и стройные. Они исполняли музыку, и это давало ему предлог, чтобы глазеть на них. Если они гетеры, то он их одобряет, решил Перикл.

Третья женщина достала пару маленьких металлических дисков, которыми звякала в такт музыки. Перикл, как в тумане, переводил взгляд с лютнистки на женщину со свирелью и на третью музыкантшу. Снова кто-то подлил ему вина в чашу. Воздух стал густым от тепла и запаха, в руках и ногах у Перикла появилась приятная тяжесть, они почти утратили чувствительность. А музыка все ускорялась, женщины, ожидая чего-то, посматривали на затененный дверной проем, который он едва приметил. Там качнулись от дуновения воздуха шелковые занавески. Перикл глянул туда и замер, у него перехватило дыхание.

Аспазия, кружась, вошла в комнату, ее волосы, переплетенные золотой нитью и блестящие, обвивались вокруг тела. Руки у нее были голые, а кожа присыпана чем-то, отражавшим свет. Она мерцала, длинное и свободное одеяние, какие носили знатные афинянки, развевалось вокруг нее. Сквозь него, притягивая взгляд, проглядывали ноги девушки. Перикл поймал себя на том, что не смеет вдохнуть.

Когда Аспазия оказалась в центре двора, свет ламп позолотил ее. Она делала такие движения и шаги, которые Перикл не мог предсказать, а музыка звучала все громче, становилась быстрее и быстрее. Глаза у Аспазии были огромные. Он видел в них себя, сидящего, совершенно завороженного, как вдруг ее нога зацепилась за край платья и порвала его. На мгновение Аспазия повисла в воздухе, по-прежнему прекрасная, хотя на ее лице изобразился испуг.

– Дерьмо! – крикнула она и упала, запутавшись в своем платье и отчаянно дрыгая ногами.

Музыка скрипуче смолкла, когда Аспазия задела женщину со свирелью и инструмент проскользнул глубоко ей в рот.

Перикл расхохотался и повернулся к Зенону, тот сидел, выпучив глаза и прижав к губам подушку. Тогда Перикл встал, чтобы помочь Аспазии освободиться от спутанной одежды и куска покрывала, сорванного с края кушетки. Лютнистка продолжала играть, но кое-как, позабыв мелодию, а сама искала глазами кого-нибудь, кто сказал бы ей, что делать.

– Ты не ушиблась? – спросил Перикл.

Аспазия, раскрасневшаяся, явно умирала от стыда. Она позволила ему взять себя за руку и поднялась. Перикл увидел, что ее кожа действительно была присыпана каким-то блестящим порошком. Ему это скорее понравилось, хотя он старался не подавать виду.

– Со мной все в порядке, спасибо, – сказала Аспазия.

Она принялась высвобождать ногу, запутавшуюся в порванном платье. Перикл заметил, как взгляд Аспазии скользнул по его руке, все еще державшей ее руку. Мгновение она не отнимала ее, потом убрала.

– Ты будешь танцевать еще? – спросил Перикл. – По-моему, все было очень хорошо… сперва…

Несмотря на все усилия сдержаться, он расплылся в улыбке. Казалось, это подействовало на Аспазию, и ее улыбка тоже стала шире, хотя она и пыталась сохранять серьезность.

– Да, что ж… несмотря на мое падение с высоты, первая часть не самая важная.

Перикл моргнул, очарованный ею.

Шум привлек трех матушек. Они ввалились во двор, застывшими глазами оглядывая царивший там хаос. Одна сразу стала распоряжаться, чтобы слуги привели все в порядок, а вторая занялась девушкой, поранившей свирелью губу. Перикла, Зенона и Анаксагора увела прочь какая-то незнакомая тонкогубая женщина. Поверх ее головы он смотрел на Аспазию, которая стояла на месте, сгорая от стыда.

Не успел он привести в порядок свои мысли, как вместе с друзьями оказался на улице. Зенон так и держал в руках подушку. Женщина выхватила ее у него и вернулась в дом.

– Когда мне можно прийти еще? – крикнул Перикл в закрытую дверь.

Но она больше не открылась.