Текст книги "По тропам славистики и иудаики"

Опыты о «Чуде»

Осенью 1991-го филологам-третьекурсникам Харьковского университета предстоял непростой выбор, требовавший некоторых размышлений: преподаватели кафедр русского языка, русской и зарубежной литературы объявляли набор в научные семинары для специализации и подготовки дипломных работ. Выбор студентов зависел от того, кто набирал семинар, и от предложенных тем. Бесспорными фаворитами были профессор Александр Михилëв с темами по современной французской, английской и американской литературе и доцент Маринчак, отец Виктор, который преподавал историю языка и культуры в духовно-символическом и мифопоэтическом ключе. Ведущие других семинаров тоже преподавали на нашем курсе – Лилия Быкова («Ложные друзья переводчика: русско-польские параллели»), Геннадий Зельдович («Русские временные квантификаторы») и прочие.

Среди них была и профессор кафедры русского языка Ефросинья Фоминична Широкорад, а ее семинар назывался «Историко-семасиологическое изучение лексики русского языка». Погруженные в мечты о науке, мы с моим другом Олегом Ковалем, учившимся на втором курсе, попросили Е.Ф. о консультации, надеясь получить ориентиры в изучении санскрита: начитавшись Вяч. Вс. Иванова и В. Н. Топорова, мы решили, что готовы заняться индоевропеистикой. Разговора о санскрите не вышло, но что-то услышанное в той беседе поставило точку в моих сомнениях. Научный семинар был найден.

Решение учиться у Широкорад явилось по нескольким соображениям: и тяга к истории языка и славянским древностям, которую я почувствовал еще с первого курса, после лекций по введению в славянскую филологию, и ее обаяние, которое не сразу, но постепенно приоткрывалось в общении. Это было обаяние безыскусной правды, надежности и какой-то глубокой, органичной доброжелательности. Однако с ней не было просто: она не любила бездельников и говорунов, и требовалось всегда быть в тонусе. Ее нелицеприятность, равнодушие к чинам и званиям, вообще некоторая бескомпромиссность бросались в глаза. Привычное: «Работать надо!» – раздавалось на лекциях, в беседах с глазу на глаз, в отзывах о диссертациях и книгах. Но когда она видела интерес к своему предмету или толково проделанную работу, взгляд ее теплел. «Все мы вышли из теплых рук Ефросиньи Фоминичны Широкорад, как русские писатели из гоголевской шинели, – писал О. Коваль. – Или из ее теплой кофты – мне кажется, она всегда была в нее одета»11
  Коваль О. «О „чуде“ и сродных с ним существах» // Бондарь К. Этюды о чудесах и текстах. Харьков, 2012. С. 60.


[Закрыть]. Ее пример был заразителен и дарил надежду.

Репутация взыскательного руководителя способствовала отсеву семинаристов. В конечном счете нас осталось пятеро. Работа планировалась индивидуально, с учетом темы каждого студента, а встречи с руководителем проходили как обсуждение найденных в текстах словоупотреблений, разбор словарных значений и библиографических ссылок. Любой, даже многократно проверенный текст, после ее правок пестрел пометами. От каждого требовалось ведение картотеки с библиографическими описаниями и словарными статьями. В ходе длительных поисков мы нашли тему – «Концепт „Чудо“ в языке и культуре восточных славян». После выхода в свет сборника статей «Логический анализ языка. Культурные концепты» слово «концепт» не сходило с филологических уст; заданное им направление становилось модным. Материал набирался, в основном, за счет этимологических разысканий по слову чудо и однокоренных, а также диво и его словоформ. Дополнительно фиксировалось словоупотребление по литературным памятникам, начиная с древнейших житий и заканчивая современной беллетристикой; выявлялся массив словарных значений по всем доступным словарям славянских языков. Семинарские занятия продолжались два с половиной года, и после них я с отличием защитил дипломную работу. «На добрую память с пожеланием успехов. Е. Широкорад» – такой надписью на выпуске «Вестника Харьковского университета», в котором опубликована ее статья об этимологии слова дева, мой научный руководитель отметила незабываемый день защиты.

«…В её доме не было признаков старости. Это поражало в первый момент, но потом не удивляло. Даже не замечалось, как её возраст. Вероятно, за этим приходили сюда – за временем, которое не умирает, за историей, которая не кончается». Написанные о другом человеке, эти строки как нельзя лучше подходят профессору Широкорад. Я часто бывал у нее дома, в однокомнатной квартире на пятом этаже хрущевки, где она жила в окружении рукописей и книг и где шли наши неспешные разговоры, приправленные растворимым кофе со сгущенным молоком. Изредка Е. Ф. приходила и к нам домой; мы встречались на заседаниях харьковского историко-филологического общества, в библиотеке и на конференциях. Она была желанным гостем на защите моей диссертации.

Летом 2008 г. в университете и на кафедре отмечалось ее 80-летие. Из приветственного слова «Встреча с Радостью», с которым выступила соавтор юбиляра Леонора Черняк, я узнал, что изысканное древнерусское имя «Ефросинья» по-гречески означает «радость». Получается, мой путь к историческому языкознанию проходил под знаком «чуда» и «радости»! И сама судьба Е.Ф. сложилась в согласии с ее именем. Потеряв на фронте двух старших братьев, она решила по примеру одного из них стать учительницей. В 1948 г., окончив школу, она поступила в Харьковский университет. Предполагала ли тогда девочка Ася, что вся ее жизнь будет связана с университетом? Студентка, аспирантка, молодой преподаватель, доцент, профессор – все ступени карьеры прошла она на родной кафедре. Е.Ф. была широким специалистом: в сферу ее интересов входили и грамматика, и синтаксис, и история литературного языка (ее диссертация, защищенная в 1959 г., посвящена языку произведений Ломоносова). Но главной ее любовью была славянская этимология, в которой она заслуженно считалась одним из крупнейших знатоков. Пока это было возможно, она покупала новые выпуски «Этимологического словаря славянских языков» под редакцией Трубачева и тома других продолжающихся словарей, а в специальной периодике появлялись ее работы.

Ежедневный кропотливый труд, несуетная забота о точности слов, неторопливая и негромкая речь – так Е.Ф. хранила филологию, но и филология хранила ее. Воспитанная своими учителями, корифеями довоенного филфака, – Верой Павловной Бесединой-Невзоровой, Николаем Михайловичем Баженовым, Александром Моисеевичем Финкелем, о которых она рассказывала с трепетом, – Е.Ф. была звеном в эстафете научных поколений. От ее учителей ниточка тянется к дореволюционной науке, к тем, кто слушал лекции самого Александра Потебни.

Не читая уже лекций и не ведя семинаров, Е.Ф. ежедневно бывала в университетской библиотеке, где работала над своим многолетним проектом – этимологическим словарем русского языка. Днем 1 декабря 2010 г., побывав в библиотеке и заглянув на кафедру, она предупредила присутствующих, что отправляется на несколько дней к племянникам в Шебекино. Неделю спустя она не подходила к телефону, и коллеги, заволновавшись, наведались к ней. В двери они обнаружили телеграмму от разыскивавшей ее шебекинской родни…

Ученики разных поколений, собравшиеся у закрытого гроба в зале крематория, свидетельствовали: Ася Широкорад выбрала верную дорогу. «Всю жизнь она работала над собой и умерла в доброй старости, насытившись годами, как библейские патриархи», – говорил, провожая ее, о. Виктор Маринчак.

Е. Ф. Широкорад. 2010 г. Фото из архива В. А. Глущенко

«Нечто, обозначающее цельную ситуацию, в которой «говорение» предполагает «слушание» и наоборот, – «круговорот речи» или даже нечто большее – «круговорот общения». Так определяет «Чудо» словарь Юрия Степанова «Константы»22
  Степанов Ю. С. Константы. Словарь русской культуры. М., 1997. С. 247.


[Закрыть]. Иными словами, Степанов допускает сближение «Чуда» и «Слова» (подтвержденное и этимологией: слав. *čudo – это «чудо, воспринятое на слух»33
  Этимологический словарь славянских языков. Вып. 5. М., 1978. С. 35.


[Закрыть]). Развивая эту идею, мы предложили сблизить «Чудо» и «действие», и таким образом, в приложении к древнерусским евангельским и житийным текстам, «Чудо» трактуется как «словесное действие, проявление Бога в человеке и для человека»44
  Бондарь К. «Чудо»: опыт языковой реконструкции концепта // Философские перипетии. Вестник Харьк. гос. ун-та. №409/98. Харьков, 1998. С. 142.


[Закрыть].

Евангельские чудеса

Христианское понимание «Чуда», отмеченное в тексте Евангелий, проникает в восточнославянскую культуру с переводами Нового Завета. В Евангелиях описано несколько десятков чудес, совершенных Иисусом, но при этом они редко обозначаются собственно словом чудо. Это слово может присутствовать в текстах, и тогда оно выступает как ключ к повествованию о «Чуде». Изредка чудеса называются делами или знамениями. Значительно чаще бывает так, что описанная ситуация не содержит «чудесной» лексики. Но, принимая модель «Чуда» как «круговорота общения», можно заметить устойчивые и повторяющиеся признаки «чудесной» ситуации55
  В ходе работы над темой «чуда» привлекались церковнославянские евангельские тексты. В этой книге принят компромиссный подход: слова и словоформы даны на церковнославянском языке, но в современной орфографии; цитаты из Евангелий – в Синодальном переводе на русский язык.


[Закрыть]:

– Ряд обозначений «Чуда» представлен в Евангелиях существительными дела, знамения, чудеса. Однако редкость появления этого признака говорит о том, что он в структуре концепта не главный;

– «Чудо», в согласии с гипотезой о тождественном устройстве концептов «Чудо» и «Слово», возникает во время встречи и общения двух сторон. Один из участников контакта неизменен – это Иисус, всегда названный по имени. Второй – человек, находящийся в кризисной ситуации, требующей разрешения, – болезни или недостатка (слепота, немота, глухота, одержимость бесами). В тексте названо лицо и его атрибут, обозначен признак «объект»: теща, лежащая в горячке (Мф. 8:14), глухой косноязычный (Мк. 7:32), страждущий водяною болезнью (Лк. 14:2)66
  Сокращенные обозначения Евангелий: Мф. – Евангелие от Матфея; Мк. – Евангелие от Марка; Лк. – Евангелие от Луки; Ин. – Евангелие от Иоанна.


[Закрыть];

– Признак «встреча/установление контакта» представлен как просьба, молитва страждущего с использованием глаголов приступити, кланятися, поклонитися77
  Церковнославянские формы приводятся с упрощением орфографии, в частности, [ѣ] передается через [е], но [ъ] и [ь] сохраняются.


[Закрыть], которые можно рассматривать как описание собственно встречи, и других глаголов: глаголати, зъвати, возопити, молити, отъвещати, вознести гласъ, возопити гласъмь велиемъ, очистити, помиловати, возложити руку, сънити исцелитъ, помочи. Можно говорить об открытости, ожидании чуда как одном из условий его совершения: «Христос, как известно, не мог творить чудеса в Назарете: там никто не ждал от него чуда и не открывался чуду <…> Христос исцелил женщину, открытую чуду»88
  Померанц Г. С. Docta ignorantia // Знамя. 1995. №12. С. 204.


[Закрыть]. В то же время отмечены примеры, когда инициатива в установлении контакта исходит от Иисуса, и в таком случае признак выступает как «благорасположение», «предложение изменения»: И видя Иисус веру их, сказал… (Мф. 9:2), Иисус, увидев ее, подозвал… (Лк. 13:12);

– Признак «способ/средство воздействия». Он, в свою очередь, состоит из компонентов: «слово к страждущему» (в ответ на его просьбу) со значением «испытание веры»: И говорит им Иисус: веруете ли, что Я могу это сделать? (Мф. 9:28); «испытание готовности к чуду»: хочешь ли быть здоров? (Ин. 5:6), а также слова с предписанием «восполнить недостаток», выраженным глаголами: очистися, деръзаи, въстани и возьми и иди, не плачися, гряди вънъ, буди тебе яко же хощеши, простьри руку, прозьри; и, наконец, «констатация свершившегося изменения»: ибо не умерла девица, но спит (Мф. 9:24). Само словесное воздействие Иисуса описано глаголами рече, глагола, отъвеща, возгласи, вопроси, возъва;

– Признак «подготовка к чудотворному действию», который реализуется в словах: милосердовати, приступити, приiти, обратитися, видети, разумети, дивитися, возьрети на небо, въздохнути и связан с компонентом «акт чудотворения», описанным как прикоснутися, простеръ руку, въложити перъсты, плинути, сътворити бръние, коснувъ одръ, имъ за руку, помазати очи, возложити руку. Сам «способ чудотворства» представлен комбинацией признаков «слово», «намерение» и «действие», но может быть выражен только как «слово» или только как «действие». Иными словами, в каждом конкретном явлении «Чуда» реализуется общая модель, но в наборе компонентов того или иного признака концепта, как и в их последовательности, она достаточно свободно варьируется;

– Дополнительные элементы вступления, заставки, диалога между Иисусом и страждущим, замедляющие развитие действия: а) нравоучение: о, род неверный и развращенный! Доколе буду с вами? Доколе буду терпеть вас? (Мф. 17:17); б) обращение к Богу: Отче! Благодарю Тебя, что Ты услышал Меня… чтобы поверили, что Ты послал Меня (Ин. 11:41—42); в) притча: [Хананеянка] говорила: Господи! Помоги мне. Он же сказал в ответ: не хорошо взять хлеб у детей и бросить псам. Она сказала: так, Господи! Но и псы едят крохи, которые падают со стола господ их. Тогда Иисус сказал ей в ответ: о, женщина! Велика вера твоя; да будет тебе по желанию твоему (Мф. 15:26—28);

7) Признак «разрешение кризиса», «восполнение недостатка», «мгновенное преображение», с таким лексическим и синтаксическим выражением: а) использование слова абие (тотчас): и он тотчас очистился от проказы (Мф. 8:3); б) указание на время происходящего: и выздоровел слуга его в тот час (Мф. 8:13); в) синонимическое (тавтологическое) обозначение происходящих изменений: и возвратился дух ее; она тотчас встала (Лк. 8:55); г) интенсификация признака: и горячка оставила ее, и она встала и служила им (Мф. 8:15). Возможно «восполнение недостатка» в случае двух кризисных состояний сразу: и тотчас отверзся у него слух, и разрешились узы его языка (Мк. 7:35);

8) Признак «эффект славы», в структуре которого отчетливо выделяется несколько уровней по степени яркости этого эффекта: а) «удивление», выраженное глаголами чудитися (удивиться): народ же, видев это, удивился (Мф. 9:8) и дивитися: и чрезвычайно дивились (Мк. 7:36); б) «страх, ужас»: и всех объял страх (Лк. 7:16); ученики ужаснулись от слов Его (Мк. 10:24); в) «прославление», которое может выражаться в сочетании с глаголом одной из предшествующих фаз: народ же, видев это, удивился и прославил Бога (Мф. 9:8) или самостоятельно. Отмечаются другие лексические средства с семантикой «славы»: и весь народ, видя это, воздал хвалу Богу (Лк. 18:43).

Несомненно, важен для характеристики концепта компонент «вера». Его близость к «чуду» объясняется развитием «чудесной» ситуации по направлению к пределу, результату воздействия, и этим результатом можно считать «уверование» в творца чуда – Иисуса.

Итак, структура концепта «Чудо» включает как обязательные, так и дополнительные элементы. Располагаются они в определенной последовательности, разворачивая картину чудесного явления. «Чудо» происходит в точке встречи Иисуса и «объекта» в ситуации «кризиса» или «страдания». Болезнь или недостаток «объекта» предполагает его готовность к изменению, необыкновенному контакту («молитва» или «просьба»), но также «инициативу чудотворца», проявляющего благую волю. Как кульминация действия, происходит «чудесное воздействие» и «преображение», нередко мгновенное, в котором заключается сверхъестественный эффект. Как следствие этого преображения выступает реакция «прославления» (обратный импульс от человека к Иисусу и Богу; «возвращение» той самой «ценности», обмен которой предполагается в общении сторон) и «торжество веры» («спасение»).

Житийные чудеса

Если евангельские эпизоды чудес уподобить сценическому действу, в котором событие разворачивается во времени (перед читателем проходят «экспозиция», «развитие действия», «кульминация», сменяющаяся «овациями» и «занавесом»), то похожая «драматургичность» подхватывается затем литературой житий святых, так что предложенный выше сюжетный, ситуационный принцип регистрации «Чуда» применим и к агиографическому жанру. Кристаллизующийся на христианском Востоке из различных источников, проникающий в Европу и на Русь, этот жанр включает мотив исцеления, превращая его в стереотип, «трафарет ситуации» (по Дмитрию Лихачеву).

«Чудо в житийной литературе – совершенно необходимая составная часть. Только оно вносит движение и развитие в биографию святого»99
  Лихачев Д. С. Изображение людей в житийной литературе XIV—XV вв. // Труды отдела древнерусской литературы (далее – ТОДРЛ). Т. 12. 1956. С. 107.


[Закрыть]. Обязательность житийных формул в описании жизни и деяний святого составляет часть агиографического канона: «Раз речь заходит о святом – житийные формулы обязательны, будет ли говориться о нем в житии, летописи или хронографе»1010
  Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. 3-е изд. Л., 1979. С. 81.


[Закрыть].

Жития, перенимая пафос новозаветных историй, не наследуют их поэтику буквально; житийные исцеления более разнообразны, в частности, не только сам святой, но и его тело (мощи) исцеляет людей. Таковы, например, посмертные чудеса Алексея, человека Божия из знаменитого византийского жития: «Страждавшие неисцелимыми недугами, взглянув на святого, разрешились от всех скорбей своих – немые заговорили, слепцы прозрели, одержимые демоном стали здоровы, прокаженные очистились и всякая иная болезнь отошла от них»1111
  Византийские легенды / Изд. подгот. С. В. Полякова. М., 1972. С. 161.


[Закрыть].

«Чудо» как «знак верности и преданности»1212
  Аверинцев С. С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1997. С. 127.


[Закрыть] отвечает предназначению жития – быть посредником между миром реальным, несовершенным, конечным и идеальным, истинным, нетленным. Эта функция требует соблюдения канона, который практически исключает новизну и фабульную занимательность. Заменой этих впечатлений служит умиление (близкое к реакции на чудо), позволяющее читателю прикоснуться к образу святости, воплощающему уподобление Христу. Умилением, с помощью страха божия освобождающим восторженное изумление чуду, агиография создает атмосферу подданнической присвоенности, в которой легко блаженствовать. Таковы, согласно Борису Берману, универсалии житийной поэтики1313
  Берман Б. И. Читатель жития (Агиографический канон русского средневековья и традиция его восприятия) // Художественный язык средневековья. М., 1982. С. 164.


[Закрыть].

Но повествуя о чуде, житие, с одной стороны, сохраняет жанровую трафаретность, а с другой постепенно обнаруживает приметы занимательности. Особенно заметны новые черты в житиях Русского Севера. «В разделе чудес агиограф был менее всего связан обязательным соблюдением риторических правил житийного жанра: каждое чудо представляло собой отдельный самостоятельный рассказ о каком-то событии, и рассказ этот мог быть либо сухой протокольной записью в несколько строк, либо развернутым повествованием, длительным во времени и сложным своими перипетиями»1414
  Дмитриев Л. А. Жанр севернорусских житий // ТОДРЛ. Т. 27. 1972. С. 193.


[Закрыть] – писал Лев Дмитриев.

«Сфера чудесного» в житийной поэтике представлена, прежде всего, самим слово чудо, которое функционирует в текстах так:

– Вводит в тональность повествования, играет роль ключа к эпизоду либо эмблемы, открывающей «чудесный» эпизод: хочу побеседовать с вами о преславных чудесах, которые творит Бог праведникам (примеры – из «Жития Сергия Радонежского» Епифания – К.Б.)1515
  Житие преподобного и богоносного отца нашего Сергия чудотворца, написанное учеником его Епифанием Премудрым. Памятники древней письменности и искусства. №58. СПб., 1885. С. 99. Цитаты из житийных текстов даются в авторском переводе на современный русский язык.


[Закрыть];

– Обрамляет эпизод с чудесным событием: сколь много, говорит, чудес творит Бог с помощью своего служителя, святого Сергия, может быть, и к нам будет милосерден… и радуясь, пошел к себе, благодаря Бога, творящего дивные и славные чудеса с помощью праведника1616
  Там же. С. 136.


[Закрыть];

– Регистрирует состоявшееся чудо, как бы присваивает ему ярлык: узнали об этом чуде от ученика святого [Сергия]1717
  Там же. С. 102.


[Закрыть].

Роль «ключа» выполняет и эмблема в тексте, появляющаяся там, где житие останавливается, чтобы включить рассказ о чуде. В этом случае о чуде говорится в рамках маленьких вставных новелл: и стал столь добродетелен, что творил чудеса. Скажем нечто о них. Чудо первое… («Житие Серапиона», л. 15об.)1818
  Моисеева Г. Н. Житие новгородского епископа Серапиона // ТОДРЛ. Т. 21. 1965. С. 147—165.


[Закрыть]. Точно так же может вводиться и второе, и третье, и десятое чудо. Списки многих десятков посмертных чудес присоединяются зачастую к основному тексту жития.

Наблюдения над текстами показывают, как строится агиографическое повествование о чудесах:

– предисловие рассказчика (Хочу побеседовать с вами о преславных чудесах… или: Скажем нечто о них…);

– место действия и обозначение ситуации (Так как не было вблизи обители воды, а братия умножилась, нужно было издалека носить воду… или: Пришла смертоносная язва на Великий Новгород…);

– кризис (и поэтому кое-кто начал роптать на святого, говоря, зачем, не подумав, основал здесь обитель, рядом с которой нет воды; – примеры из «Жития Сергия»);

– необязательный элемент: святой увещевает братию, отсылая к общеизвестному прецеденту, как правило, из Библии (Бог захотел обитель создать, чтобы прославить его святое имя; дерзайте в молитве и не пренебрегайте, и если строптивым израильтянам дал воду из камня, то вас, работающих ради него день и ночь, отвергнет ли?);

– молитва, состоящая из прославления Бога (молю, Боже, Отче Господа нашего Иисуса Христа, создавший небо и землю); самоуничижения и упования (о том молимся мы, грешные и недостойные рабы твои: услышь нас и яви славу свою); конкретной просьбы, иногда сопровождающейся апелляцией к библейскому прецеденту (как в пустыне сотворил чудо Моисею крепкой рукой, заставив своим повелением водоточить камень, так и здесь покажи свою силу, дай нам воду на этом месте). Стандартное содержание молитвы может быть дано и без вводных слов (Архиепископ Серапион, объятый скорбью, начал молится Богу и святой Богородице со слезами);

– внезапное изменение, собственно «Чудо» (и только проговорил святой и место наметил, как внезапно появился мощный источник, который и сегодня все видят…);

– действие «Чуда» (из него черпают для всех монастырских нужд, благодаря Бога и его угодника Сергия. Многие, приходя к источнику с верой, исцеляются…).

Последние два элемента наиболее важны в диагностическом отношении, и они присутствуют в любом рассказе о чуде, в каждом житии, например: и встал тот человек в тот же миг здоровым; все люди возрадовались радостью великой, неописуемой («Житие Серапиона»).

В этой конструкции «Чудо» предстает как последовательность речевых средств. В их числе может находиться слово чудо, может быть и другое лексическое наполнение, но набор структурных единиц и связь между ними остаются неизменными. «Чудо» как компонент духовной культуры служит достижению жанровых целей; описания чудес в житиях сочетают полноту религиозных переживаний с сюжетной увлекательностью.