Текст книги "На далёких островах"

1.3.2 Чугуев

Я поехал в Чугуев и без особых усилий поступил. Была только одна небольшая проблема: медики очень засомневались, что я смогу уместиться в кабине истребителя. Обмеряли меня и так, и сяк, все никак не могли решить. Пришлось мне самому идти к председателю комиссии и доказывать ему, что если я в зимней одежде в кабинке маленького планера помещался, то в истребителе уж точно помещусь. Председатель комиссии, послушав меня, сразу предался воспоминаниям: оказывается, он тоже в юности на планере летал. Мы обсудили особенности безмоторного полёта, он расчувствовался и подписал мне все необходимые бумаги. Между нами: кабина планера шире, чем кабина истребителя, и сверху фонарь голову не прижимает, но я об этом скромно промолчал, а председатель, похоже забыл.

Валя с папиной помощью поступила на журфак МГУ, правда, учиться там ей совсем не понравилось. Она ожидала, что её сразу после вступительных экзаменов оправят на какую-нибудь интересную выставку или премьеру, чтобы она потом поделилась своими высокоумными впечатлениями с читателями красивых иллюстрированных журналов. Но вместо этого её заставили ходить каждый день на лекции, сдавать сессии и писать скучные курсовики. Со временем она поняла, что пробиться в журналистике также трудно, как и в литературе, а быть репортёром в заводской многотиражке она не хотела. «Не тот полëт» – говорила она. Правда, училась она хорошо, но я очень подозреваю, что ей помогали сокурсники-ухажёры, как когда-то я в школе. Интересно, а как она с ними расплачивалась? Со мной – поцелуями, а с ними? Что-то я об этом в училище не думал. Ну не за красивые же глазки они за неё учились!

Четыре года в училище пролетели быстро. Я с удовольствием летал и учился и к выпуску считался достаточно перспективным лëтчиком. Суровая воинская дисциплина мне была не в тягость, да, если честно, нас особо и не гоняли, больше словесно давили на нашу сознательность. Мы же лётное училище, а не пехотное, бегать в противогазах или отжиматься в качестве наказания – не наш профиль. Нас без лишних разговоров просто отстраняли от полётов. Это на самом деле суровое наказание.

Несмотря на то, что мы истребительное училище, дела с аварийностью обстояли неплохо. Пока я учился, случилась только одна катастрофа с курсантом, как раз с моего курса. За полгода до выпуска, на его самолёте прямо в воздухе отказал двигатель. Ситуация хоть и крайне опасная, на самолёте всего один двигатель, но штатная, весь порядок действий подробно расписан в «Инструкции лётчику». Бывший с ним на борту лётчик-инструктор решил посадить самолёт на ближайшую по курсу подходящую площадку, которая оказалась свежеперепаханным полем. Но с воздуха он этого не разглядел, и сажал самолёт не на брюхо, как положено, а с выпущенным шасси. На посадке передняя стойка подломилась, самолёт уткнулся носом в землю и скапотировал (перевернулся через нос). А курсант перед посадкой, на всякий случай решил подстраховаться и схватился за ручки катапульты. От удара его подбросило вверх, он потянул за ручки, и катапульта выстрелила! Так его креслом к земле и прибило. Насмерть.

В отпуске и на каникулах я приезжал домой и встречался с Валей. Теперь мы почти не гуляли по паркам, а в основном ходили на концерты, в театры и в рестораны. Москва жила своей бурной и весёлой жизнью, не то, что Чугуевское захолустье. Я соскучился по такой жизни и жадно впитывал в себя московскую атмосферу. Валя познакомила меня со своими однокашниками по универу. Парни не произвели на меня впечатления – так, обычные «очкарики». И девушки, кстати, такие же. Но зато, сколько у них заумных разговоров! Я эти разговоры не очень понимал, но зато прекрасно понимал другое – они плетут Вале такие же сказки, как и я, только подход у них другой. На героев они совсем не похожи, вот и пытаются взять интеллектом. Зря. Интеллектом её не завоевать: она ценит юмор и силу. Ваши умности она пропускает мимо ушей, и терпит вас только от скуки.

Валя расцвела и стала настоящей красавицей. Взгляд стал самоуверенный, даже слегка наглый, в голосе появились командные нотки. Очкастые ботаны бестолково метались вокруг неё и заглядывали в рот, ожидая нового приказа. Похоже Вальке нравилось быть предводительницей ботанов! Она и меня пыталась записать в своё послушное стадо, но я пресёк это дело на корню, я люблю её, конечно, но на шею сесть не дам. Ботанам нравилось, что ими командует самая красивая девушка в универе, меня же они боялись и уважали. Мои сказки про полёты-самолёты девчонки слушали, раскрывши рот, а под их заумное нудение засыпали. Ну и, конечно, ни один ботан не мог сделать, то, что может сделать коренная московская шпана. Прыжок с разбега через турникет в метро, свистки дежурных и милицейская погоня производили на девушек неизгладимое впечатление! Девчонки любят хулиганов, мужиков способных на настоящий поступок. Пусть даже ненужный и бестолковый. А прыжок с десятиметровой вышки в бассейне «Москва»? Чахлый ботан даже на трёхметровую вышку смотреть боялся, не то, что прыгать! Я же мог запросто сигануть с любой! Эх, отличный был бассейн! Работал круглогодично, я часто с Валей в него ходил, зимой открытая вода парит, нырнёшь в него, на улице мороз, а в воде тепло, красота! Сейчас бассейн засыпали и на его месте вновь построили Храм.

На третьем курсе Валя со своей мамой, приезжали ко мне в училище. Погуляли по Чугуеву. Город Валю разочаровал – она ожидала увидеть здесь Москву в миниатюре, а не глухое захолустье. Зато еë сильно озадачили местные жители, особенно жительницы. Она думала увидеть здесь сплошь неотёсанную деревенщину в залатанных зипунах, а не красивых, как на подбор, казачек! На их фоне Валя терялась и отличалась только модной и стильной одеждой. Это было ей крайне неприятно, она же привыкла всегда быть в центре внимания, а тут от обилия красоты у мужиков глаза сами разбегались. Хорошо оглядевшись вокруг, Валя сделала чисто женские выводы:

– Ну и как они?

Я сначала даже не понял про кого она говорит. Но Валя строго посмотрела на меня, потом обвела взглядом вокруг и даже развела руками в разные стороны, и недовольно:

– Они!

– Девчонки-то? Да, не переживай, Валя! Ты – самая лучшая!

Валька сразу засомневалась.

– И что, неужели ни с одной?

– Нет, Валюш, у меня есть только ты!

И я обнял её, и поцеловал. Валя заулыбалась, хотя кое-какие нехорошие мыслишки в её головке зашевелились. Надо сказать, что я честно пытался хранить верность Вале. Хотя был знаком со многими девчонками, но в основном они были подругами моих друзей. А с теми, которые были «холостые», дальше приятельских отношения не шли. Правда была одна, очень красивая – Катька, вот она могла запросто обставить Вальку. Причём по всем статьям сразу. Катька была не совсем местная жительница – она дочь офицера, служившего в училище. Я крепился как мог и старался держаться от неё подальше. Получалось это правда далеко не всегда, можно сказать – редко, Катька мне буквально прохода не давала! Но я относился к ней просто, как к подружке, а вот она совсем не так! Она действовала очень решительно, и успокоилась только когда увидела на моем пальце обручальное кольцо. Да и то, совсем не сразу!

Маме же, напротив, в Чугуеве понравилось все! Она самозабвенно «гыкала», «шокала» и пыталась говорить на местном суржике. Она громко восхищалась всем что видела, азартно торговалась на базаре и чувствовала себя как дома, на Кубани. Валина мама приехала не только чтобы окунуться в быт украинской глубинки, у неё были дела и поважнее. Во-первых, она проверила меня в так сказать «естественной среде обитания». И, вроде, как осталась довольна. Во-вторых, она постоянно делала мне недвусмысленные намёки, мол, девица все в соку, но скоро начнёт вянуть, чахнуть и превращаться в «старую деву – синий чулок». Пора бы уже ей и предложение сделать. Глядя на пышущую молодостью и красотой Вальку, сделать такое предположение мог только закоренелый пессимист. Валька при этом делала вид, что ничего не слышит и не понимает мамины намёки, но всегда загадочно улыбалась и сильнее прижималась ко мне.

Вообще Валя вела себя здесь не так как в Москве. Я запросто хлопал её по попке, тискал, щекотал и обнимал, когда хочу. Тут Валя стала гораздо ближе и роднее. Отбросив всю ненужную московскую шелуху, она стала нормальной девушкой: когда было смешно – смеялась, когда было грустно – могла пустить слезинку. Она была не суровой предводительницей ботанов, а счастливой девчонкой, которая приехала в гости к своему жениху. Ей не нужно было притворяться, местным было все равно москвичка она, или потомственная жительница деревни Ерепеевка! Валя весело и искренне смеялась, шутила, строила озорные глазки и дурачилась.

В отпуске, после третьего курса я сделал Вале предложение. К моей радости Валя сразу согласилась. Свадьба была скромная, хотя сто человек гостей, только со стороны невесты, скромной не назовёшь. Да и ресторан «Прага» на Арбате, тоже не придорожная забегаловка. Но тёще виднее: скромная – значит скромная, я не против. Первую свадебную ночь мы провели у её родителей на даче. Мы были молодые и неопытные, и у нас получилось не так красиво, как это расписывают в книжках. Но мы были счастливы. Мы целовали, обнимали и любили друг друга, все не могли насытиться. Уже под утро Валя нежно обняла меня, положила голову на грудь и заснула.

1.3.3 Распределение

На крайних училищных каникулах у меня с тестем был серьёзный мужской разговор. Тесть – бравый боевой генерал, смачно раскурил ядрёную папиросу, опрокинул себе в рот сто граммов водочки, и, не предложив мне ни того не другого, перешёл к делу:

– Где служить планируешь, сынок?

Я опешил от такой прямоты. По моим курсантским представлениям, распределение мест службы молодых офицеров должно происходить где-то там, на самых верхах, а не за кухонным столом. Я собрался с мыслями и наивно ответил:

– Куда Родина пошлёт.

Тесть подавился дымом, откашлялся и грозно глядя на меня прорычал:

– Смотри сюда! Родина – это я! Куда скажу туда и поедешь. Ещё раз спрашиваю: где хочешь служить?

Я понял, что отвечать нужно прямо, строго по Уставу:

– Товарищ генерал, разрешите оправиться на Дальний Восток? – И тихо добавил, – всегда мечтал увидеть Тихий Океан.

Я тестя только так и называл: «товарищ генерал» и никак иначе. А он «сынками» называл всех, кто младше его, независимо от чинов и званий. Он даже сына Сталина называл исключительно «Васька», который одно время был у тестя в подчинении. Как-то раз, я крайне неосторожно назвал его по имени-отчеству. Тесть сразу побагровел, выпучил глаза и зарычал:

– Ты что курсант, нюх потерял? Какой я тебе Иван Фёдорович! Глаза разуй и на погоны мои посмотри! Генерал я! Запомни, сынок. Ге-не-рал! Понял?

Тесть хоть и был в домашней рубахе, но я живо представил себе по три огромные генеральские звезды у него на плечах, и прочувствовал какая между нами пропасть, несмотря на родство.

Услышав про Дальний Восток, генерал вдруг смягчился, и по губам пробежала тень улыбки.

– Правильно, сынок. Я тоже там начинал. Потом ещё раз, после Испании, туда вернулся, на Халкин-Голе желтолицых япошек на И-15 гонял. Эх, хороший был самолёт! Ветер в харю, движок гремит поршнями, самолёт трещит всеми костяшками на виражах, пулемёт строчит, с врагом встречались так – глаза в глаза. Эх! Не то, что сейчас: гермокабины, автопилоты, локаторы и ракеты. Пальнул ракетой в белый свет как в копеечку, а попал, не попал даже не видно! Тьфу!

В доказательство своих слов он с силой треснул по столу кулаком:

– Понял, как летать надо?

– Так точно, товарищ генерал!

Потом он наморщил лоб и задумался. Видимо вспомнил, что его дочь тоже поедет туда, на самый край земли.

– Скажи, Коль, а ты дальше Москвы хоть раз в жизни отъезжал?

– Конечно! С родителями в Крым два раза ездили. Один раз до войны и раз в шестом классе. Ну и училище, тоже не в Москве.

– А ты что, во время войны, в эвакуации не был? – Удивился он.

– Нет. Я всю войну здесь. У меня даже медаль «За оборону Москвы» есть. По крышам и чердакам бегал, «зажигалки» немецкие гасил, – гордо сказал я.

– А почему не уехал? Фронтовой романтики захотелось?

– Да нет, мой папа тогда был старшим мастером ремонтного цеха на авиазаводе в Филях, с самого начала войны на казарменном положении, и эвакуации не подлежал. А мама отказалась ехать одна, без мужа. Вот так папа, мама, мы – два брата, младшая сестра и бабушка в Москве и остались. Один дед на фронте был – кузнецом в полевой авиамастерской.

Генерал подумал.

– Ну, добро. Дальний, значит Дальний. Все, свободен! И ещё, Вальке про наш разговор ни-ни. Остальным тоже про это знать не положено. Понял?

1.4 Дальний восток

Валька, как узнала про Дальний Восток, то сразу расстроилась. Нет, даже не расстроилась, у неё случилась настоящая истерика! На выпуске из училища она прочитала моё предписание о дальнейшем прохождении службы, округлила в ужасе глаза, закрыла лицо руками, уткнулась головой мне в погон и зарыдала в голос! Я впервые попал в такую ситуацию и растерялся. Попытался обнять Валю и как-то успокоить, но она как закричит:

– Не трогай меня! – и стала сбрасывать мои руки.

Но я применил силу и все равно обнял её обеими руками, крепко прижал к себе, стал гладить по волосам и нежно говорить:

– Моя любимая, единственная, не плачь, все будет хорошо. Главное, что мы вместе!

– Ну и что, что мы вместе? Кому нужен этот Дальний Восток? Что я там буду делать?

Я не придал значения этим словам и продолжил успокаивать её дальше. А зря. Это был первый «звоночек».

К новому месту службы, на Дальний Восток, я поехал один. Валька не захотела сразу ехать и обещала подъехать попозже, когда я устроюсь на новом месте. В общем-то, правильно. Я сам понятия не имел, что меня там ждёт. Мне все представлялось в романтично-розовом цвете: могучий Тихий океан, кругом сопки…

Эх, велика Россия-матушка! От Москвы до Хабаровска целая неделя на поезде. Всю дорогу я, не отрываясь, смотрел в окно. Мимо проносились города, леса и степи. Поезд гудел в горных тоннелях и грохотал на мостах, перенося через широкие реки. Время заметно сдвинулось и солнце стало вставать раньше, чувствовалось, что я еду на восток, ближе к рассвету.

В Хабаровске, в штабе Дальневосточного военного округа, меня распределили на аэродром Альбатрос на Курильском острове Шутуруп. На самый-самый край русской земли. Дальше – только Тихий океан.

1.4.1 Шутуруп

Валька была права на счёт Курил. Когда я с большим трудом, на перекладных, туда добрался, то у меня сложилось впечатление, что война с Японией здесь закончилась не десять лет назад, а только вчера! Или даже сегодня утром. Кругом разруха и полное запустение.

У острова оказалась интересная история. Аэродром, где мы располагались, был построен ещë японцами. В декабре 1941 года в находившейся рядом бухте Акулья, по-японски Хитокаппу, главком императорского флота адмирал Нагумо назначил рандеву авианосцев и кораблей охранения. В бухте, и на подходах к ней, собрался почти весь японский флот, сотни самолётов перелетели с нашего аэродрома на авианосцы. Когда все было готово, адмирал построил своих самураев и объявил о цели предстоящего похода: курс на Гавайи, громить американский флот в бухте Перл-Харбор! Япошки тут же пришли в неистовый восторг, стали вопить «Банзай!», «Слава императору!», и зачем-то открыли беспорядочную стрельбу по острову. Хорошо, что не из пушек.

Американские моряки в белой форме построились на палубах кораблей для торжественного поднятия флага, когда, ровно без пяти восемь, на них посыпались бомбы и устремились торпеды. Через десять минут огромный, размером с два футбольных поля, линкор «Оклахома» получил торпеду и лёг правым бортом на дно бухты, хорошо, что она мелкая, а то бы он точно утонул. В стоящий рядом линкор «Аризона» попала бомба, которая пробила броневую палубу и взорвалась прямо в артиллерийских погребах! Снаряды в погребах сдетонировали так, что от взрыва линкор чуть не выскочил из воды! Потом переломился пополам и сразу затонул, унеся с собой больше тысячи моряков. За полчаса налёта японцы потопили пять крупных кораблей и ещё с десяток серьёзно повредили. По сути американский тихоокеанский флот перестал существовать! Японцы же отделались потерей всего трёх десятков самолётов. Это была первая, но и последняя крупная победа японцев. Все остальные битвы и на море, и на суше они с треском проиграли, теряя, в среднем, по семь бойцов на одного американца! Боевой самурайский дух плохое оружие против кадровой армии европейского образца.

Кстати, японцы оказались очень своеобразными вояками. В открытом бою они проявляли сумасшедший фанатизм, но полное непонимание методов ведения современной войны – они могли запросто устроить сабельную атаку на глубокоэшелонированную оборону американцев! Буквально, с саблей против пушек! Все японские боевые планы были сложными, запутанными и совершенно фантастическими! Такое чувство, что их составляли не умудрённые опытом седые генералы, а зелёные новобранцы! Вне боя японцы были до крайности жестоки и к врагам, и к своим. К врагам они относились так. Для поднятия своего боевого духа японские морские офицеры исполняли древний самурайский ритуал – съедали сырую печень поверженного врага! Врагами оказались пленные (!) моряки из концлагеря! Человек пятьдесят американских и австралийских моряков стали жертвой такого ритуала.

Своих японское командование ценило ничуть не выше. При штурме американцами марианского острова Сайпан у япошек сразу сложилось критическое положение, и они начали отступать по всем направлениям. Но император взбодрил своих подданных таким приказом: теперь нет разницы между военными и гражданскими, ранеными и здоровыми! Все должны идти в бой! У кого нет оружия, тот должен сделать себе бамбуковое копье! (Представьте себе: на танк с деревянной палкой!) Гражданским в плен не сдаваться, а покончить жизнь самоубийством! Да-да, именно так – самоубийством! Японцы целыми семьями, взявшись за руки бросались в море с высокого утёса. После захвата острова обнаружилось почти пятьдесят тысяч погибших японцев, из них половина – гражданские, при совершенно незначительных потерях американцев. В живых на острове осталось всего около девятисот человек.

Чтобы покончить с япошками расскажу ещё один курьёзный случай. Когда в сентябре 45-го на соседний остров Кунашир высадились наши войска в составе всего одной роты их уже встречал командир многотысячного японского гарнизона с белым флагом, так что боя не получилось. При осмотре острова на нем обнаружился склад военных сапог. Но что интересно – все сапоги были только левые! Японское командование так сильно доверяло своим самураям, и что хранило левые и правые сапоги даже не на разных складах, а на разных островах! Похоже воровство достигло ужасающих размеров, раз они до такого не додумались! Принято считать, что потеряв честь, самурай сразу хватает саблю и сразу делает себе харакири, но, видимо, грабëж складов с сапогами не входит в перечень недостойных самурайских дел. Действительно, ну не из-за какой-то же обуви пузо себе вспарывать!

Кстати, похожая картина была в английском флоте. Слышали выражение «проходит красной нитью»? Красивое выражение, а вот происхождение совсем не красивое. С целью пресечь массовое воровство с флота канатов, тросов и прочих, королева приказала в каждую флотскую верёвочку вплетать красную нить, да так, чтобы еë невозможно было вынуть! Дабы их лордства с подчинёнными не растаскивали королевское добро.

*****

Шутуруп – длинный и узкий, весь покрытый сопками, островок. Местного населения там всего пара тысяч, да и те переселенцы из разных мест. За долгие годы, пока здесь хозяйничали японцы, коренное население было изведено под ноль. Остальные – это военные, тысяч пять-шесть. Наш полк с двумя аэродромными батальонами, пехотный полк, несколько артиллерийских батарей, пограничники, радиоразведка. Можно сказать, что остров – это один большой гарнизон.

Наш аэродром находился прямо на берегу Тихого океана. Рядом с аэродромом был небольшой причал, от которого в 1960 году (когда меня уже здесь не было) во время шторма унесло в море баржу с четырьмя матросами. Они сорок девять дней болтались по океану без еды и воды, варили и ели ремни и сапоги, пока их не подобрал американский авианосец. Из матросов потом героев сделали и наши, и американцы. В Америке их лично встречал губернатор штата Калифорния и подарил золотой ключ от Сан-Франциско, а местные музыканты, в честь одного из матросов написали песню – Зиганьшин-буги! Говорят, очень популярная была.

На аэродроме место привычного бетона, лежали дырчатые металлические полосы, доставшиеся нам ещё по ленд-лизу. До этого такие полосы я видел только на заброшенных с войны полевых аэродромах, а тут – нормальный, постояннодействующий! Взлётно-посадочная полоса здесь больше походила на стиральную доску. Как на ней самолёты ещё шасси не переломали? Хотя сами самолёты были новые. По стратегическим планам наш полк должен был первым принять на себя удар со стороны Японии.

Жилой городок располагался чуть дальше, вглубь острова, среди сопок, и назывался «Уши-городок», от японского «ушинаварета» – потерянный. Если даже у япошек, которые сами на краю света живут, он потерянным считался, что ж тогда для нас? Жизнь на острове оказалась тяжёлая и суровая. На острове аж двадцать вулканов, из них девять – действующие! На севере острова тайга, на юге непролазные бамбуковые джунгли. Много обрывов, ручьёв и водопадов. Есть красивейшие места – один водопад «Девичьи косы» чего стоит! С океана дует промозглый ветер, часто штормит, тайфуны, с октября по март землетрясения и цунами, а когда шторма нет, то остров обволакивает густой, как молоко, туман. Зимой не очень холодно, но за ночь может навалить столько снега, что утром из домов вылезают через крышу. Без шуток, реально по три метра снега за ночь! Сырость и влажность, океан холодный, не покупаешься. С другой стороны острова Охотское море, оно вроде как тёплым считается, но по мне такое же холодное.

Бытовые условия тоже были ужасные, несколько старых бараков, внутри разделённых фанерными перегородками на множество мелких комнатушек, отопление печное, туалет во дворе. В бараке, вдоль длинного коридора, который назывался «взлётка», на верёвках сушилась одежда и белье, включая женское. Баня – одна на всех, и для солдат, и для семей офицеров. Парикмахер – жена одного сверхсрочника – Маша. Да… Вальке это точно не понравится. Хотя, что жаловаться – тогда в таких условиях жило полстраны. В некоторых гарнизонах было ещё хуже: казарму просто перегораживали простынями!

Но прослужив там три года, я полюбил этот край. Бывало, залезешь на сопку и смотришь на океан. Тишина, покой… Вслушиваешься в ветер, как будто на планере летишь. Красота, умиротворение в душе… Можно часами сидеть и смотреть. Главное, чтобы медведи, которых тут множество, не решили, что ты ждёшь их на ужин. А какие там люди! Такого дружного и душевного коллектива я больше никогда нигде не встречал.

*****

Прямо в день прибытия на остров я получил комнату в бараке и стал готовиться к приезду Вали. Ну, комната – это сильно сказано – скорее это был пенал два на три с половиной метра. Через стены было слышно все, что делают соседи. Как у Ильфа и Петрова в общаге имени Бертольда Брехта, только в той преимущественно целовались, а у нас делали детей, притом массово и каждую ночь! Бывало и днём, это уж как полёты спланируют.

Я меблировался, насколько это возможно. Нашёл две старых солдатских тумбочки и стол. Вместо армейских кроватей, я из старой бомботары (круглые ящики от бомб) сколотил двуспальную деревянную кровать. Скрипучие панцирные кровати совсем не способствуют укреплению семейных отношений и продолжению рода. Кстати, у меня очень даже прилично получилось – настоящая военная кровать, цвета хаки. Потом многие такие кровати сделали.

Письма Вале я писал часто, звал её к себе и всячески расхваливал красоты курильской природы. Но Валю красоты мало волновали, её больше интересовало житьë-бытьë. Я как мог, уклонялся от прямого ответа и снова плёл сказки про природу. В конце концов, она заставила меня в деталях описать всю местную жизнь, но я проявил чудеса дипломатии и ничего толком не сказал. Наш старый барак я обозвал старинным зданием, пенал – скромной, но уютной комнатой, тайфуны и ураганы – лёгким вечерним бризом… И все в таком духе. Валя очень сомневалась в правдивости моих рассказов и задавала ещё больше вопросов, чисто по-женски пытаясь поймать меня на несоответствиях. Я даже пару раз попадался! После этого пришлось писать ещё более неконкретно. Тогда я ещë очень любил её и сильно тосковал. Мне хотелось, чтобы Валя поскорее приехала ко мне, и мы вместе заживём счастливой семьёй. Родим детей, заведём хозяйство. Эх, мечты, мечты…

Валя, как дочь большого генерала, прилетела из Москвы на Курилы напрямую военным бортом, чем вызвала немалый переполох в гарнизоне. Командир нашего полка как узнал, что к нам летит из Москвы «главкомовский» борт, побросал все дела и помчался лично встречать самолёт на аэродроме. Он ожидал увидеть высокую московскую комиссию в составе толстых генералов в папахах, и был очень удивлён, когда с трапа сошла только одна Валька!

Пока мы шли к нашему бараку, Валька не проронила ни слова, только с ужасом оглядывались по сторонам. Особенно её поразили курящиеся вдоль всего острова вулканы. А когда увидела комнату, села на кровать и зарыдала. Потом бессильно повалилась на постель и заснула. Мне так стало еë жаль, Валю выхватили из тёплого уюта московской квартиры и бросили на холодный и нелюдимый край земли. Да тут кроме поросших тайгой сопок вообще ничего нет! Совсем! Тут даже выйти некуда. Ещё она привезла сюда платьев аж два огромных чемодана «гросс Германия». Кому она все свои наряды показывать будет? Чайкам? Или медведям? А с другой стороны, я был очень рад и счастлив, что Валя со мной. Мне казалось, что вместе мы победим любые трудности, сложности и проблемы. Что наша любовь поможет нам во всем. Любящие сердца бьются в унисон…