Текст книги "На далёких островах"

На далёких островах
Константин Давлетшин

© Константин Давлетшин, 2016

© Нина Александровна Незнанова, дизайн обложки, 2016

ISBN 978-5-4483-6043-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1. Москва-Курилы

1.1 Оттепель

Шло лето 1960 года. Я стоял в подземном вестибюле станции метро Комсомольская-кольцевая и ждал жену. Валя должна вернуться из Монино, с дачи родителей и, как обычно, опаздывала. Она всегда и везде опаздывала, я даже не припомню такого случая, чтобы она пришла вовремя! Ни что на свете не могло заставить её приходить точно в назначенный срок. На замечания она лишь недовольно фыркала и говорила: ничего страшного, подождут! Когда-то давно я относился к её опозданиям снисходительно и даже с пониманием. Потом это стало мне надоедать и даже злить. А теперь я махнул на это рукой – все равно её не переделаешь. Да и сама Валя стала мне совершенно безразличной.

От скуки я рассматривал гигантский подземный дворец – творение Алексея Щусева, автора Мавзолея Ленина и Казанского вокзала в Москве, кстати, самого крупного в Европе. Оформление станции посвящено русской и советской воинской славе. На потолке, на шести огромных мозаичных панно, изображены великие русские полководцы, а ещё на двух – товарищ Сталин со сподвижниками. Эти два панно уже не раз переделывали, убирая то Берию, то Молотова, то Кагановича. Через три года панно переделают полностью, выложив вместо Сталина портрет Ленина.

В то время в стране пышно цвела и благоухала Хрущёвская оттепель. Страна впервые за долгие годы вздохнула полной грудью, расправила плечи, и пустилась во все тяжкие. Мимо меня, веселясь и пританцовывая, проходили разодетые в клетчатые штаны и узкие пиджаки, беззаботные стиляги, с накрученными на голове коками. Думаю, не каждый цирковой клоун рискнёт выйти на арену в таком костюмчике, но эти ребята без комплексов. За ними со смехом пробегали их чувихи, в юбках колокольчиком и чулках со стрелкой. Одержимые художники в перемазанных краской беретах, с горящими глазами и жиденькими бородёнками, тащили на себе огромные мольберты. Молодые поэты что-то бурно обсуждали и декламировали друг другу свои стихи. Кругом кипела и бурлила разноцветная жизнь. Только несколько молодых лейтенантов-лётчиков понуро сидели на одинаковых коричневых фибровых чемоданах, и никуда не торопились. Им уже некуда торопиться. Все их мечты и планы рухнули в одночасье.

У Хрущёва была не только оттепель, космос, целина и кукуруза, у него были ещё два массовых сокращения армии. Молодые лейтенанты целыми выпусками сразу отправлялись в запас, как тогда говорили «в народное хозяйство». Теперь эти молодые, здоровые и образованные парни не знали, что им делать. Возвращаться в родную деревню трактористом? Или слесарить на завод, или шахтёром в забой? Сейчас им нужно начинать жизнь сначала. Все знания и умения, полученные в лётном училище, оказались никому не нужны.

Особенно сильно Хрущёв сократил авиацию. Под лозунгом «зачем нам „еропланы“, у нас же есть ракеты!», по всей стране под нож пошли не отдельные звенья и эскадрильи, а целые авиационные дивизии. А дивизия – это почти сто самолётов и пять тысяч человек личного состава. О семьях военных тогда вообще никто не думал, лишая их единственного источника дохода. Вместе с дивизиями на слом пошли и самолёты. Тут тоже без извращений не обошлось. На Тихоокеанском флоте прыткие командиры, выполняя «высокое задание партии и правительства», чтобы долго не мучиться с разделкой самолётов, просто взяли и подавили танками целый полк новых бомбардировщиков! Потом, преисполненные холопского подобострастия, наперегонки побежали докладывать: «Я – первый, я – первый!». Да… в тех краях дорог никогда не было, а вот дураки водились в изобилии.

Но, все же думаю, что Хрущёв правильно сделал, что сократил армию. Содержать в мирное время под ружьём пять миллионов человек даже могучий Советский Союз не мог. Все деньги и средства шли на армию! А на оставшиеся крохи развивалась и строилась вся остальная страна. Особенно сильное впечатление на Хрущёва произвёл такой факт: не самый большой в стране Черноморский флот за недельные учения спалил в корабельных топках мазута больше, чем вся Украинская ССР за год! А на Украине тогда жило почти тридцать миллионов человек.

Стою, жду, вижу вдалеке, с опозданием на час, показалась моя «королева». Она шла не торопясь, с достоинством, высоко подняв голову и снисходительно окидывая взглядом окружавшую её серую массу. У неё был такой вид, словно она шла не по забитому битком московскому метро, а по красной дорожке в Голливуде! Валя всегда одевалась по последней моде, вернее – она сама была самой последней модой! Броский макияж, алые губы, стрелки на глазах, подведённые брови. Длинное, до щиколоток ярко-оранжевое платье с черными горизонтальными полосками и пышной юбкой. Высокая, очерченная грудь. Перетянутая тонким поясом осиная талия. Красные лаковые туфли-лодочки на каблуке-рюмочке. Аккуратно расчёсанные (волосок к волоску!) волосы, ниспадавшие волнистыми локонами. Маленькая шляпка-мегингитка с вуалью, интригующе надвинутая на глаза. Такую же причёску носила Жаклин Кеннеди – законодательница моды того времени, только шляпка у неё была на макушке. Длинные ажурные перчатки, в руках маленькая кожаная сумочка в тон туфлям. Тонкая нитка жемчуга на длинной шее и огромные из дутого золота серьги.

Валя от природы была очень красива и всегда выглядела потрясающе! А я, в шикарном, по тем временам, чёрном двубортном костюме, смотрелся рядом с ней как дремучая деревенщина в драном ватнике! Мне только соломы в волосах не хватало. Когда она шла, все оборачивались и с восхищением и завистью смотрели на неё. Даже модницы-стиляжницы перестали трещать как сороки на заборе, и стали таращиться на неё во все глаза! Когда-то такое внимание к Вале мне очень нравилось. Когда-то я гордился тем, что могу называть её своей.

– Ну, что стоишь, мы едем? – совершенно без эмоций сказала она.

Как-то странно, а где «привет мой милый», а где дежурный поцелуй в щеку – только окинула меня равнодушным взглядом. Я усмехнулся и молча кивнул, Валька вдруг опомнилась, мило улыбнулась, чмокнула в щеку, торопливо взяла под руку, и мы пошли к поезду.

Она всегда брала меня под руку, но не из-за большой любви. Валя считала, что рядом с ней, такой красивой и стильной женщиной, всегда должен быть настоящий мужчина. А я полностью соответствовал её представлениям о солидном мужчине. Я высокий и широкоплечий, черноволосый и усатый, достаточно умный и в меру наглый. Она меня воспринимала как необходимый аксессуар. Что-то вроде очередной блестяшки в её гардеробе. Правда, я, точно так же думал о ней. Меня совершенно не задевали её выходки, для меня она стала не более чем красивая, говорящая, самоходная кукла.

1.2 Школа

С Валей я знаком ещё со школы, сидели за одной партой. Когда в восьмом классе она впервые пришла в нашу школу, я был на столько сильно сражён её красотой, что сразу влюбился. Как же она была красива! Я таких красивых ещё никогда не видел! Я один оказался такой впечатлительный – все мальчишки были в неё тайно влюблены. Мне пришлось здорово постараться и подраться не раз, чтобы она обратила на меня внимание. Я читал ей стихи, специально научился играть на гитаре, занялся спортом и поступил в аэроклуб. В общем, организовал наступление по всем фронтам. Но Валя держалась независимо, и никак не выделяла меня из толпы поклонников. Ещё у меня были очень сильные конкуренты из старших классов.

Я уже почти отчаялся завоевать её сердце и решил предпринять крайнюю попытку. Хотя это чистый самообман – я уже не раз и не два предпринимал «крайнюю» попытку, но все равно все мои мысли и желания крутились вокруг неё. Две недели, после школы, я как заправский грузчик разгружал вагоны на станции Москва-Курская товарная. Теперь этой станции в районе Заставы Ильича нет, разобрали и застроили домами в начале шестидесятых годов. Меня не хотели брать на работу по малолетству, но я нагло показал паспорт своего старшего брата и меня взяли. На 8 марта я подготовил Вале роскошный подарок: с большим трудом купил огромный букет красных роз и мечту каждой советской женщины – духи «Красная Москва»! Перед торжественным школьным собранием, я при всех подошёл к Вале, встал на одно колено и вручил опешившей от неожиданности красавице подарки! Тут Валино сердце дрогнуло и оттаяло, а я воспрянул духом, и моя любовь разгорелась ещё сильнее.

После этого мы стали сидеть за одной партой. На уроках я рассказывал анекдоты и плёл всякие героические сказки, якобы произошедшие со мной. Валя смеялась и не верила мне. Я не расстраивался и сразу придумывал новую историю. На контрольных я решал сразу по два варианта, сначала Вале, а потом уже себе. Учителя же наоборот, всегда думали, что это она мне помогает, и ставили мне оценку ниже. После школы я всегда провожал Валю до дома. Мы шли, романтично взявшись за руки и болтали, а в другой руке я тащил два портфеля.

Один раз пришлось подраться с её местными поклонниками. Драка не серьёзная – так, бестолковая свалка. Я вырос в рабочем районе, где массовая драка в формате двор на двор или улица на улицу – самое главное и всеми любимое развлечение. Поэтому эти благовоспитанные мамкины сынки из хороших семей, для меня никакой угрозы не представляли. Даже впятером! Они, видимо, тоже так подумали и для страховки вооружились палками и камнями. Но это не помогло, я быстро надавал им по башкам их же палками, а они случайно поставили камнем огромный фингал мне под глазом и сразу разбежались. Сначала Валя подумала, что эта драка организована мной, а когда увидела заплывший глаз, испугалась, прижалась ко мне и нежно поцеловала в щеку! Впервые! Я чуть не взлетел от счастья!

Иногда мы гуляли в парке, я играл на гитаре и пел песни. Правда, играть я ещё кое-как умел, а вот пел плохо. Но Вале моё мычание нравилось, и она просила спеть ещё. Репертуарчик у меня был ещё тот – сплошной блатняк, да и те три аккорда, которые я знал, тоже назывались «блатные». Единственная приличная песня – «Я московский озорной гуляка…», ну это тоже как посмотреть. Я пытался подбирать другие приличные песни, но из этой затеи ничего не вышло, с моими музыкальными познаниями можно играть только блатные песни, которые как не играй – все правильно!

По вечерам мы ходили в кино, и украдкой целовались на задних рядах. Зимой катались на коньках, летом ходили на пляж купаться и кататься на лодке. Это мне особенно нравилось, Валя кататься на коньках умела слабо, а плавать вообще не могла, и я поддерживал её за руку и за талию, и сильно прижимал к себе. Сам я катался на коньках отлично – тогда в Москве заливали каток в каждом дворе и между дворовыми командами устраивались чемпионаты по русскому хоккею с мячом. Тогда про канадский хоккей с шайбой никто и не слышал. Битва шла не на жизнь, а на смерть и если матч заканчивался вничью, то победитель выявлялся путём драки на клюшках! Мы сходились стенка на стенку и колошматили друг друга. Тут главное голову беречь, остальное само заживёт.

Плавал я тоже хорошо – все детство проплавал на плоту по Яузе. На Москве-реке нам запрещали это делать – река-то судоходная, а по мелкой Яузе плавай сколько хочешь. Мой плот назывался «Марат» и считался линкором, у нас экипаж аж шесть человек! Вооружены мы были очень серьёзно: у каждого пацана палка, которую мы назвали абордажной саблей, кусок широкой доски вместо щита, крюк на длинной верёвке, и горка камней в качестве ядер! Целые флотилии таких плотов, под завязку забитые орущими мальчишками, некоторые уже с забинтованными руками и головами, собирались на середине реки и устраивали классическую морскую битву: сначала артобстрел камнями, потом флоты сходились для ближнего боя на саблях, затем самое главное – абордаж с захватом пленных и трофеев! Редко какой плот добирался до «порта приписки» с полным экипажем. Большинство пацанов возвращались на берег вплавь. И что характерно – никто не утонул! Все живы. Пробитые в битвах головы – не в счёт. На хоккее и футболе больше травм получали.

Со временем Валя стала приходить к нам домой, вроде как делать уроки, и засиживалась до вечера. К себе домой она меня почему-то не приглашала. Моя мама кормила нас обедами и ужинами, и зорко следила за целомудренностью наших отношений. Валя ей сразу понравилась, а вот бабушке, единственной в нашей семье – нет. Она даже за глаза называла её малолетней стервой! А мне говорила:

– Держись от неё подальше, внучек. Такие сами всю жизнь мучаются и другим жизнь ломают. Вот закончишь школу и сразу расставайся с ней. Попомни мои слова, Коленька.

Я не знал, как реагировать на бабушкины слова, ведь Валя казалась мне идеальной во всем! Да и маме с папой она понравилась. Старший брат завидовал мне, а младшая сестра стала откровенно ей подражать! Даже обычно немногословный дед, что-то одобрительное бурчал про неё.

Незаметно прошли два года, настало время заканчивать школу и поступать учиться дальше. У меня проблем с дальнейшим выбором не было, я с самого детства любил небо и самолёты. Много раз был с папой и дедом у них на авиазаводе в Филях. Там я сначала восхищённо смотрел, а когда подрос, стал лазить по самолётам. Сидя в кабине я закрывал глаза и представлял себя несущимся на сумасшедшей скорости сквозь облака, строчил из пулемёта по бесчисленным врагам и, конечно же, побеждал! У меня была только одна дорога – в военное училище лётчиков.

1.2.1 Аэроклуб

Моя «дорога небо» началась не очень красиво. В Третий Московский городской аэроклуб пришлось поступать по «подложным документам». Главное условие поступления: чтобы к началу прыжков курсанту исполнилось 16 лет. Прыжки летом, а день рождения у меня осенью. Не совпадает! А поступить-то очень хочется, ну не год же из-за этого пропускать! Я подумал и нашёл не совсем законный выход. При поступлении в аэроклуб нужно предъявить копию свидетельства о рождении, я написал от руки десять копий (тогда других способов сделать копию просто не было) и в одной указал дату рождения на год раньше! Пошёл заверять печатью у секретаря школы. Она просмотрела первые три, это нудное занятие ей быстро надоело, и она не глядя проштамповала все остальные. А мне только это и нужно было! Я убрал лишние копии, а ту, где я на год старше, отдал в аэроклуб.

Хожу на занятия, изучаю теорию, стараюсь научиться правильно укладывать парашют, прыгаю с вышки, хвастаюсь в школе и страшно собой горжусь. Дело уверенно движется к прыжкам. Вдруг руководитель нашей группы говорит, что перед началом прыжков, нужно принести в канцелярию оригинал свидетельства о рождении! Такого удара я не ожидал! Как я это свидетельство принесу? Да у меня же там совсем другой год написан! Иду к руководителю, может ещё как-то получится договориться? Не получилось. Он назвал меня балбесом, дал подзатыльник и отправил учиться в Юношескую планерную школу при Центральном аэроклубе в Тушино. Там я и проучился полтора года. Правда, летали в планерке мало, то дождь, то ветер, снег опять пошёл…, но мне все равно летать больше понравилось, парашютные прыжки я не люблю.

Только на планере можно ощутить настоящий полет. Только ветер и ты. Никакого тарахтения движка и вони выхлопных газов, лишь свист ветра на виражах. Полное ощущение свободного полёта. Чувствуешь себя как вольная птица. Поймаешь восходящий поток, нырнёшь в него, он вознесёт тебя на высоту, и ты из него планируешь вниз. Оглянешься – вся Москва как на ладони, по реке плывут прогулочные пароходики, на другом берегу дымит отцовский завод, вдалеке, в знойном мареве, виднеется Кремль. Вокруг с криками носятся стаи ласточек. Красотища! Ловишь ещё один поток, опять на высоту и снова вниз. Душа разворачивается во всю небесную ширь и хочется петь!

Центральный аэроклуб дал мне очень хорошую характеристику и отправил учиться в Харьковское военное училище лётчиков. Сам я хотел в Тамбовское, дальней авиации, или в Ейск, морской авиации, с моей комплекцией в узкой кабине истребителя очень тесно, да и летать большим экипажем гораздо веселей, чем одному. Ну, раз Родина сказала – Харьков, значит Харьков. Точнее даже не Харьков, а городок Чугуев! По реке плывёт утюг из города Чугуева, ну и пусть себе плывёт…

А вот у Вали определённости не было никакой. Она хотела стать артисткой, но при этом никогда даже в школьных драмкружках не играла, хотя бурную сцену разыграть могла запросто. Но её родители были категорически против сценической карьеры для дочери: «Ноги твоей не будет на этих подмостках!». Они хотели, чтобы Валя стала врачом или учительницей. Чем они думали? Чтобы брезгливая, изнеженная и избалованная Валя ковырялась в человеческих потрохах? Или учила малолетних балбесов уму-разуму?

Когда Валя поняла, что артисткой ей не стать, она решила поступить в МГУ! Ей было все равно на кого учиться, главное, чтобы в университете. Это же так престижно! Родители тоже загорелись этой идеей и определили её на самый простой, по их мнению, факультет – журналистики! Валя обрадовалась, и уже представляла себе, как она рассекает по разным симпозиумам, премьерам, выставкам и показам, и с умным лицом берет интервью у всяких знаменитостей. Как журналы «Огонёк» и «Советский экран» печатают её фото на обложке. А пределом её мечтаний было стать диктором на телевидении!

1.3 Училище

1.3.1 Знакомство с родителями

За три дня до моего отъезда в училище Валя как-то необычно скромно, потупив взгляд, сказала, что со мной хотят познакомиться её родители. Меня это немного удивило, до этого они не проявляли ко мне вообще никакого интереса. И сам я их видел всего-то один раз, и то, издалека. Валю я провожал только до подъезда, и встречал там же, в квартиру ни разу не поднимался. К чему бы это?

Я надел свой лучший костюм (у меня их целых два), хотя я, что в костюме, что без, оставался обычной московской шпаной. Взял у брата модный (стиляжный) шёлковый галстук и отправился на смотрины. Поднялся на этаж, звоню в дверь. Не успел убрать палец с кнопки, как дверь с шумом открылась. На пороге стояла испуганная Валя. Я её такой зашуганной ещё никогда не видел. Обычно она ходит с прямой спиной, грудь вперёд, подбородок высоко поднят, движения плавные, величавые. А сейчас вся какая-то ссутуленная, суетливая. Валя отошла в сторону и жестом пригласила меня войти. Проходя мимо неё, я слегка задержался, ожидая поцелуя, но Валя поднесла пальчик к губам, округлила глаза и замотала головой: «ни-ни!». Хорошенькое начало! Может у них в семье что-то случилось, и я не вовремя? Пока разувался, Валя обошла меня и снова только жестом пригласила пройти дальше. Что с ней случилось? Обычно она тараторит без остановки, хоть уши затыкай, а сейчас, как воды в рот набрала!

Осмотрелся, большущая квартира. Я в такой уже раз бывал, только та была старая коммуналка, и жило в ней семей шесть, а тут они, похоже, одни. Они по ней наверно на великах разъезжают? Тут забудешь, зачем шёл, пока с одного конца на другой доберёшься. Интересно, а сколько их тут живёт? Человек десять, не меньше. Мы всемером в четырёх комнатах отлично живём, а тут не меньше пяти комнат. Валя шла передо мной, плавно покачивая бёдрами, и показывала дорогу, на стенах висели картины маслом в золотых рамах и какие-то военные фотографии.

Заходим в огромный зал, там за гигантским, накрытом белой скатертью столом, сидят крестьянского вида неприметный мужичок с красным лицом и крупная, высокая, колоритная, красивая кубанская казачка, с обвёрнутой вокруг головы чёрной косой. Наверно родители. Я, откровенно говоря, слегка обалдел от такого приёма. Я ожидал чего-нибудь попроще.

Как только мы переступили порог зала, мужичок встал и быстрым, резким шагом подошёл, задрал голову вверх и уставился на меня. Рассматривал с минуту, а потом буквально прокричал:

– Кто такой? Как зовут?

Тут я совсем растерялся и промямлил:

– Коля.

Мужичок сразу рассвирепел:

– Я вижу, что не Маня! Представляйся по форме, как положено!

– Николай Ржевский!

Он слегка хохотнул.

– Откуда взялся?

– Учился с вашей дочерью в одном классе.

Мужичок резко глянул на Валю:

– Что, правда, этот поручик с тобой учился?

Валя испуганно закивала: да-да.

– Это все? А где ещё учился? – продолжал кричать он.

– В Юношеской планерной школе, – про аэроклуб я решил благоразумно промолчать.

– Да? – Удивлённо протянул он, – это уже интересно, а ну-ка садись, расскажешь. – И ткнул мне пальцем на место за столом.

Только мы присели, мужичок кивком головы дал знак жене, и та певуче, с сильным южнорусским акцентом:

– Халю!

В дверях мгновенно появилась вусмерть перепуганная, высокая симпатичная домработница Галя с огромным подносом в руках. Она была одета в простое ситцевое платье, на голове накрахмаленный кокошник, на поясе повязан такой же жёсткий накрахмаленный передник. Как позже выяснилось – Галя не совсем домработница, а дальняя родственница Валиной мамы, которую взяли с хутора «на воспитание».

После того как Галя молниеносно сервировала стол, Валин папа командным голосом:

– Ну, давай, сынок, докладывай, как теперь в Тушино летают. А то мне твои начальники из ДОСААФа все золотые горы обещают.

Я детально рассказал про порядок, организацию и проведение полётов. Папа меня периодически перебивал, и задавал вопросы с подковыркой. Когда я закончил, он смягчился и сказал:

– Добре! Не врут твои начальнички, за это дело не грех и выпить.

Тут же подскочила дрессированная Галя, налила в рюмку водки, подцепила вилкой солёный огурчик, спряталась за его спину и встала в позе правофлангового на параде – грудь колесом, носки на ширину ружейного приклада. Папа выпил, смачно крякнул, Галя тут же подала ему в руку вилку с огурцом. Он с хрустом откусил и продолжил:

– Ну, а дальше какие планы?

– Аэроклуб отправляет меня в Харьковское истребительное.

– Добре, хорошее училище. А я в Серпухове учился, с Валеркой. Знаешь такого?

Я кивнул, хотя не понял про кого он говорит.

– Это хорошо, что ты Чкалова помнишь. – Папа одобрительно похлопал меня по плечу, и повернувшись к жене, – а ты говоришь, они ничего не знают. Смотри, этот вроде головастый попался.

И тут безо всякого перехода:

– Все, свободен!

Валя быстро встала и рукой пригласила меня к выходу. Я был полностью ошарашен таким поворотом, но подойдя к выходной двери, Валя обняла меня, на лице у неё играла счастливая улыбка, поцеловала и тихо прошептала:

– Все прошло замечательно, папа очень тобой доволен. Ты – молодец! Я тебя очень люблю. Вечером жди.

Ещё раз поцеловала и выставила за дверь. Совершенно ничего не понятно! Чем он доволен? И вообще, кто её родители?

Вечером я допросил Валю с «пристрастием». Оказывается, её папа заслуженный лётчик-истребитель, большой авиационный генерал. Дважды Герой Советского Союза, первого героя получил ещё в Испании, второго за Оборону Москвы. Папа запретил ей про себя рассказывать, поэтому она молчала и домой к себе никого не водила. Кругом одни тайны.