Текст книги "Последние слова великих писателей"

Доминик Буур
(1628–1702)
французский историк и филолог

В 16 лет Буур стал членом ордена иезуитов. Потом он преподавал словесность и риторику. Ему доверяли обучение принцев крови; он был постоянным посетителем парижских салонов. Сочинения светские перемежались у него с сочинениями религиозными. Говорили, что он «служит земле и небу по шесть месяцев в году».

Но прежде всего он был признанным экспертом по части литературного стиля. Писатели первой величины, включая Буало, Лабрюйера и Расина, присылали ему на отзыв свои сочинения.

Его трактат «О верности хода мысли в творениях ума» многократно переиздавался и переводился на другие языки. Тем не менее парижские остроумцы утверждали, что «единственное, чего недостает отцу Бууру, чтобы писать безупречно, это умение мыслить».

Доминик Буур умер в Париже 27 мая 1702 года. Позднее стали рассказывать, что перед смертью ревнитель чистоты языка произнес:

– Я при смерти – или я умираю, – то и другое выражение правильны.

Дмитрий Владимирович Веневитинов
(1805–1827)
поэт

В ноябре 1826 года молодой поэт Веневитинов уезжал из Москвы в Петербург, на службу в Министерстве иностранных дел. Перед отъездом княгиня Зинаида Волконская, в которую он был страстно и, разумеется, безнадежно влюблен, подарила ему перстень. Княгиня сказала, что этот перстень найден в развалинах Геркуланума – города, погибшего вместе с Помпеей при извержении Везувия.

Этот перстень Веневитинов считал своим талисманом и всегда носил с собой. Он говорил, что наденет его в день женитьбы или в день смерти.

В марте 1827 года Веневитинов возвращался с бала, разгоряченный танцами, едва накинув шинель. Ночь была ветреная и холодная, он сильно простудился и умер 15 марта, не дожив до 22 лет.

В последний час его друг, поэт Алексей Хомяков, надел ему заветный перстень на палец.

– Разве я женюсь? – удивленно спросил умирающий.

– Нет, – отвечал Хомяков.

Болеслав Венява-Длугошовский
(1881–1942)
польский генерал, дипломат и поэт

Венява, рубака-кавалерист, был хорошо известен в межвоенной Польше. Одна из его острот жива и поныне. Выходя из ресторана в подпитии, Венява заметил: «Шутки кончились – начинается лестница».

После оккупации Польши нацистской Германией Венява, который тогда был послом в Италии, перебрался в США. В марте 1942 года польское правительство в изгнании назначило его послом на Кубе, но жить он остался в Нью-Йорке.

1 июля того же года, в 9 часов утра, генерал вышел на высокую террасу дома, в котором он жил, преклонил колени у балюстрады, помолился, перекрестился и бросился вниз.

В кармане его пижамы нашли прощальное письмо, в котором он говорил, что не чувствует больше сил представлять польское правительство. И далее:

«Я сознаю, что совершил преступление против жены и дочери, оставляя их на произвол судьбы и равнодушных людей. Да позаботится о них Господь».

А ниже – приписка карандашом:

«Боже, спаси Польшу».

Его поэтическим завещанием считается «Уланская осень» (хотя и написанная задолго до смерти). Вот концовка этого стихотворения:

 
…А может, забросят заблудшую душу
В чистилище – пусть, мол, свое отсидит…
Ну, что же – не струшу. А если и струшу,
Так струсить разок – перед Богом – не стыд.
 
 
Но если обратно на землю сослал бы
Меня за грехи пресвятой Трибунал,—
Я снова мундир свой и саблю достал бы
И пить, и любить, и рубиться бы стал.
 

Публий Марон Вергилий
(70–19 до н. э.)
Римский поэт

Последние одиннадцать лет своей жизни Вергилий работал над огромной поэмой «Энеида». В 19 году до н. э. он решил ехать в Грецию и дальше на Восток, чтобы увидеть места, где происходит действие большей части его поэмы. Он собирался три года заниматься ее отделкой, а остаток жизни посвятить философии.

Перед отъездом Вергилий просил своего друга, поэта Вария, чтобы в случае его внезапной смерти тот сжег «Энеиду». Варий отказался.

В Греции Вергилий встретил императора Августа, возвращавшегося с Востока, и решил вернуться в Рим вместе с ним. Осматривая в сильную жару греческий город Мегары, он почувствовал слабость. В порт Брундизий в Южной Италии он прибыл уже смертельно больным и умер через несколько дней, 21 сентября.

Перед смертью поэт настойчиво требовал свой книжный ларец, чтобы сжечь его. Его не послушались. Тогда он поручил свои сочинения Варию с условием, чтобы «Энеида» осталась неизданной. (Издание в те времена означало, что списки книги могут приобретать все желающие.)

Прах Вергилия перенесли в Неаполь. Согласно Светонию, эпитафию для своей гробницы поэт сочинил сам:

 
В Мантуе был я рожден, у калабров умер,
                                                                     покоюсь
В Парфенопее; я пел пастбища, села, вождей.
 

(Перевод Михаила Гаспарова)

Калабры населяли окрестности Брундизия; Парфенопеей греки называли Неаполь. «Пастбища» (жизнь пастухов) воспеты Вергилием в поэме «Буколики», «села» (крестьянская жизнь) – в поэме «Георгики», вожди – в «Энеиде».

По настоянию Августа, который как раз и предложил Вергилию создать патриотический эпос, «Энеида» была издана в незаконченном виде.

Франсуа Вийон
(1431 – после 1463)
французский поэт

Едва ли не все, что известно нам о Вийоне, почерпнуто из судебных постановлений об уголовных делах.

Франсуа учился в Парижском университете и получил звание магистра искусств. В 24 года он совершил убийство в целях самозащиты (что было позднее признано судом), бежал из столицы и, оставшись без гроша в кармане, принял участие в нескольких грабежах, включая ограбление колледжа, да еще в ночь под Рождество.

Потом он дважды ожидал в тюрьме сурового приговора, но оба раза по счастливой случайности получал помилование.

В ноябре 1462 года в драке на парижской улице был тяжело ранен папский нотариус. Драку затеяли спутники поэта, сам он был ни при чем. Но репутация Вийона была уже настолько плоха, что его присудили к повешению.

В ожидании казни Вийон написал четверостишие:

 
Я – Франсуа – чему не рад!
Увы, ждет смерть злодея,
И сколько весит этот зад,
Узнает скоро шея.
 

(Перевод Ильи Эренбурга)

Это последние известные нам строки поэта.

Судьба еще раз оказалась благосклонной к нему: 5 января 1463 года приговор был заменен десятилетним изгнанием из Парижа. Дальше следы Вийона теряются. Возможно, он просто умер или же был убит; возможно также, что он исчез из судебной документации, твердо встав на путь исправления.

Хотя в последнее верится меньше.

Огюст Вилье де Лиль-Адан
(1838–1889)
французский писатель

Вилье де Лиль-Адан, один из отцов французского символизма, носил титул графа. Из Бретани он перебрался в Париж, влился в ряды здешней богемы и издал за свой счет сборник стихов. Его драматургические опыты не принесли ему ни славы, ни денег.

Выживать помогали доброхотные даяния тетушки, но в 1871 году она умерла. Граф служил в похоронном бюро, был спарринг-партнером в боксерской школе и даже работал уличной «ходячей рекламой». Сборник его «Жестоких рассказов» имел некоторый успех, но не обогатил автора.

Роман «Ева будущего» Вилье писал, лежа на животе на голых досках, – всю мебель забрали судебные приставы. Этот роман тем не менее стал вехой в истории научной фантастики: в нем впервые появилась «андреида», то есть женщина-андроид.

Писатель умер в парижской больнице в ночь с 18 на 19 августа 1889 года. Перед смертью он будто бы произнес:

– Да, я не скоро забуду эту планету!

Такому финалу могли бы позавидовать все прочие мистики и фантасты… будь это действительно последние в жизни слова. Но это не так.

В дневнике Леона Блуа от 7 июля 1899 года записано: «“Ах, мы не скоро забудем эту планету!” – сказал мне однажды вечером Вилье де Лиль-Адан, стоя обеими ногами в холодной грязи, когда мы, кажется, готовы были продать право своего первородства за сытный ужин и тепло очага».

Вольтер
(1694–1778)
французский писатель, философ-просветитель

10 февраля 1778 года 83-летний Вольтер с триумфом вернулся в Париж после двадцати лет изгнания. Он поселился в особняке на улице Ришелье.

Последние недели жизни великого просветителя протоколировал его секретарь Ваньер. Вскоре после приезда в Париж у Вольтера появились первые признаки смертельной болезни. 28 февраля он продиктовал свой символ веры:

«Я умираю, преклоняясь перед Богом, любя своих друзей, не испытывая ненависти к врагам и питая отвращение к предрассудку».

Стоит напомнить, что «предрассудок» у Вольтера – синоним религии с ее догматами и обрядами, а его Бог на христианского совсем не похож.

Однако без согласия Церкви было невозможно достойное погребение. 2 марта Вольтера посетил бывший иезуит Готье, которого Вольтер считал «добрым кретином». В его присутствии Вольтер подписал краткую декларацию: что он желает умереть в католической религии, в которой был рожден, и просит прощения у Бога и Церкви, если в чем-либо виноват перед ними.

От причащения Вольтер отказался, сказав: «Отче, обратите внимание, что я харкаю кровью; не станем смешивать Божию кровь с моей».

Готье все же счел это достаточным, чтобы дать Вольтеру отпущение грехов. Однако церковные власти решили иначе. 1 мая Вольтера, умирающего в страшных мучениях, посетили священники Готье и Минье. Минье спросил прямо: «Верите ли вы в божественность Господа нашего Иисуса Христа?»

Вольтер положил руку на капюшон Минье, толкнул его, откинулся назад и воскликнул:

– Дайте мне умереть спокойно!

Он умер 3 мая, незадолго до полуночи. За десять минут до смерти он взял за руку своего камердинера Морана, пожал ее и сказал:

– Прощай, мой милый Моран, я умираю.

Уже в XX веке в англоязычной печати появилась легенда, согласно которой Вольтеру перед смертью предложили отречься от Сатаны. Старый вольнодумец ответил:

– Сейчас не время наживать себе новых врагов.

Французские авторы XX века приписали Вольтеру другое высказывание:

– Я немедленно прекращу умирать, если мне вдруг придет на ум острое слово.

Вирджиния Вулф
(1882–1941)
английская писательница

В 1912 году начинающая писательница Вирджиния Стивен вышла замуж за Леонарда Вулфа, писателя и журналиста. Вскоре вышел в свет ее первый роман. Литературная известность Вирджинии Вулф росла с каждым годом.

В то же время она с детства была подвержена душевным расстройствам: ее преследовали голоса и видения. Это ощущение вечной тревоги передано в романе «Миссис Дэллоуэй» (1925): «Мир поднял хлыст; куда падет удар?»

В 1940 году лондонский дом Вулфов был разрушен немецкими авиабомбами. Супруги переехали в графство Сассекс. Роман «Между актами», над которым работала Вулф, был завершен, и больше она писать не могла. Очередная депрессия оказалась последней. 28 марта 1941 года Вирджиния надела пальто, наполнила карманы камнями и погрузилась в воды протекавшей неподалеку реки Оуз.

Она оставила предсмертные письма, написанные рваным косым почерком, – мужу и сестре Ванессе. Письмо сестре заканчивалось словами:

«Я боролась с этим, но больше я не могу».

Мужа Вирджиния уверяет, что она сходит с ума и на этот раз уже не поправится, что она губит его жизнь и без нее ему будет лучше… а под конец:

«Не думаю, что два человека могли бы быть счастливее, чем были мы».

Ромен Гари
(1914–1980)
французский писатель

Роман Кацев, будущий Ромен Гари, родился в Вильно в еврейской семье. Русская культура была для него родной. В 1928 году Кацевы переехали из Польши во Францию. Фамилию Gary писатель выбрал в 1943 году, когда служил в британской боевой авиации. Это записанное латиницей (по звучанию) русское «Гори!».

В 1956 году Гари получил Гонкуровскую премию. Получить ее дважды нельзя, однако Гари это удалось. В 1975 году премия была присуждена за роман никому не известного Эмиля Ажара. Под этим именем скрывался Гари, включивший в свое новое литературное имя русское слово «жар».

В 1962 году Гари женился на молодой американской актрисе Джин Сиберг, прославившейся в фильме Годара «На последнем дыхании». Их брак закончился разводом спустя восемь лет, когда поведение Джин, женщины психически неуравновешенной, стало совершенно неадекватным.

29 августа 1979 года Джин пришла на премьеру фильма «Свет женщины» по роману Гари, а несколько дней спустя отравилась барбитуратами, оставив сыну записку: «Прости, я больше не могу жить со своими нервами».

2 декабря 1980 года Гари отобедал в ресторане «Рекамье» со своим издателем Клодом Галлимаром. После обеда закурил сигару, хотя давно уже бросил курить. Под мокрым снегом вернулся домой пешком и застрелился, оставив записку для прессы:

«Никакой связи с Джин Сиберг. Любители разбитых сердец могут не беспокоиться.

Разумеется, все можно свалить на нервную депрессию. Но в таком случае придется признать, что она длится с тех пор, как я вышел из детства, и что она позволила мне стать писателем.

Так почему же? Ответ, возможно, отыщется в заглавии моей автобиографической книги “Ночь будет спокойной” и в последних словах моего последнего романа: “Потому что лучше уже не скажешь”.

Я наконец полностью выразил все, что хотел сказать».

Сэмюэл Гарт
(1661–1719)
английский врач и поэт

Гарт прославился своей бурлескной поэмой «Аптека», в которой крайне скептически отзывался о врачебном ремесле:

 
        Одних прикончил опий, других убила сталь,
        И смерть в любой пилюле таится, как ни жаль.
 

Как и многие врачи его времени, Гарт считался вольнодумцем, что не помешало знаменитому поэту Александру Поупу назвать его «лучшим христианином, который сам о том не догадывается».

Умер Гарт 18 января 1719 года. Его смерть описана в книге Уильяма Эра «Записки о жизни и сочинениях Александра Поупа» (1745).

Узнав, что дни его сочтены, Гарт хладнокровно заметил: «Отлично; мне уже надоело снимать и надевать башмаки».

Врачи устроили консилиум в его присутствии. Пациент приподнял голову с подушки и произнес, улыбаясь:

– Коллеги, позвольте мне умереть естественной смертью.

После соборования его постель окружили плачущие друзья. Гарт сказал:

– Джентльмены, я бы хотел завершить этот церемониал смерти.

И, откинувшись на подушки, скончался.

Герхарт Гауптман
(1862–1946)
немецкий драматург

Уже к концу XIX века пьесы Гауптмана ставились по всему миру, а в 1912 году он стал нобелевским лауреатом.

В 1900 году он начал строительство усадьбы в Агнетендорфе (пригород нижнесилезского города Хиршберг, ныне Еленя Гура). С виду это был замок, внутри – роскошный дом в стиле модерн. Работа над интерьером затянулась до 1922 года. В этом доме Гауптман не только работал, но также собирал друзей, причастных к литературе и искусству.

В 1945 году Нижняя Силезия вошла в состав Польши, и немецкое население было выселено в Германию. Для Гауптмана, нобелевского лауреата в преклонных летах, сделали исключение.

В начале мая 1946 года стало известно, что польское правительство решило выселить из Силезии всех еще оставшихся немцев. Но Гауптману уезжать не пришлось: 6 июня он умер от бронхиального воспаления.

Его последними словами были:

– Я все еще у себя дома?

Ярослав Гашек
(1883–1923)
чешский писатель

В 1921 году Гашек вернулся из Советской России на родину вместе с русской женой Сашей Львовой, которая была младше его на 15 лет. Их брак узаконен не был, поскольку со своей первой женой Гашек не развелся.

Сперва Ярослав с Сашей жили в Праге, потом поселились в местечке Липнице. Здесь он диктовал новые главы «Швейка» – обычно лежа или сидя в кровати.

В канун Нового, 1923 года Гашек начал диктовать юмореску о сборщике налога за убой свиней. Юмореска осталась незавершенной.

2 января, накануне смерти, Гашек уже говорил с трудом, но продиктовал завещание в несколько строк.

Рассказывали, что в ночь перед смертью он попросил глоток коньяку. Доктор не разрешил и подал ему стакан молока.

– Вы меня надуваете, – сказал с упреком Гашек.

Однако едва ли этот рассказ достоверен.

Согласно Игорю Трофимкину, автору биографии Гашека, незадолго до смерти писатель сказал:

– Я никогда не думал, что умирать так тяжело.

Отсюда в русской печати возникла фраза, будто бы произнесенная Гашеком на смертном одре:

– Швейк тяжело умирает.

Генрих Гейне
(1797–1856)
немецкий поэт

В 1845 году Генриха Гейне разбил паралич верхней части тела. Год спустя, уже не надеясь на выздоровление, поэт пишет своему другу Юлиусу Кампе: «Я прожил прекрасную жизнь». И добавляет: «Ужасно умирание, а не смерть, если смерть вообще существует. Смерть – это, может быть, последний предрассудок».

В мае 1848 года Гейне, живший в Париже, вышел на свою последнюю прогулку и с трудом добрался до Лувра. Оставшиеся восемь лет жизни он провел в «матрасной могиле». Он говорил: «Я еще не вполне верю в рай, но уже предчувствую ад по тем прижиганиям позвоночного столба, которые мне делали». Однако его поэтический дар нисколько не пострадал.

13 февраля 1856 года Гейне работал целых шесть часов, хотя перед тем был совершенно неработоспособен. Своей сиделке Катрин Бурлуа он сказал: «Мне нужно еще четыре дня, чтобы закончить работу».

15 февраля он спросил доктора: «Скажите мне чистую правду: дело идет к концу, не так ли?» Тот промолчал. «Благодарю вас», – сказал Гейне.

17 февраля, между четырьмя и пятью часами дня, он трижды прошептал:

– Писать…

Сиделка не поняла его, но ответила «Да». Тогда он сказал громче:

– Бумагу… карандаш…

Это и были его последние слова, по свидетельству Катрин Бурлуа.

Однако в легенду вошли совсем другие слова. Согласно воспоминаниям Альфреда Мейснера, опубликованным почти сразу же после смерти Гейне, в ночь перед смертью поэта в комнату к нему ворвался некий знакомый, чтобы увидеть его в последний раз. Войдя, он сразу же задал умирающему вопрос, каковы его отношения с Богом. Гейне ответил, улыбаясь:

– Будьте спокойны, Бог меня простит, это его ремесло.

В эту историю невозможно поверить: к умирающему поэту ночью запросто врывается неведомо кто (ведь имени Мейснер не назвал), с ходу берет на себя роль исповедника и остается не замеченным никем – даже сиделкой, оставившей подробный рассказ о кончине поэта.

Правдоподобнее выглядит версия, которую братья Гонкур записали в своем «Дневнике» в 1863 году со слов филолога Фредерика Бодри, друга Гейне. Жена Гейне, ревностная католичка, молилась Богу за его душу. Гейне утешил ее: «Не сомневайся, моя дорогая, Он меня простит; это его ремесло!»

Возможно, Гейне действительно произнес легендарную фразу. Но нельзя исключить и того, что Бодри всего лишь подправил рассказ, пущенный в ход Мейснером.

Во время болезни Гейне не раз говорил о своей вере в личного Бога, но похоронить себя завещал без религиозных обрядов. Все совершилось так, как он предсказывал задолго до смерти:

 
                  Не прочтут унылый кадош,
                  Не отслужат мессы чинной,
                  Ни читать, ни петь не будут
                  В поминальный день кончины…
 

(«Поминки», перевод Н. Зиминой)

Александр Иванович Герцен
(1812–1870)
писатель, публицист

В январе 1870 года Герцен приехал в Париж по семейным делам. Почти сразу же он заболел воспалением легких и умер в ночь на 9 (21) января. Его последние дни описаны его женой Наталией Тучковой-Огаревой.

«В среду, – вспоминает она, – накануне кончины Александра Ивановича проходила по нашей улице военная музыка. Герцен очень любил ее. Он улыбнулся и бил в такт по моей руке. Я едва удерживала слезы. Помолчавши немного, он вдруг сказал:

– Не надобно плакать, не надобно мучиться, мы все должны умереть.

А спустя несколько часов он сказал мне:

– Отчего бы не ехать нам в Россию?»

Перед смертью Герцен в бреду говорил: «Пойдем и предстанем перед судом Господа». Требовал коляску, чтобы куда-то ехать. Разговаривал с кем-то, сидящим будто бы наверху: «Сударь, видите ли вы меня с высоты? Я вас отсюда очень хорошо вижу. Какие огромные агенты теперь, я давно его знаю, ездил с ним в омнибусе».

Стал просить шляпу, потом попытался сложить одеяло по форме шляпы и обратился к жене:

– Натали, держи. Я возьму наши вещи и пойдем. Возьмем с собою Тату [Наташу, дочь Герцена]. Я готов.

Иоганн Вольфганг Гёте
(1749–1832)
немецкий поэт

16 марта 82-летний Гёте простудился. Жить ему оставалось шесть дней. Кончина поэта «по рассказам его друзей» описана в книжке К. Мюллера, законченной полтора месяца спустя после смерти поэта. (Позднее, правда, обнаружилось кое-что новое.)

В ночь на 22 марта Гёте сказал своему переписчику: «Это не продлится больше, чем несколько дней». Тот не понял, что имелось в виду – скорая смерть или скорое выздоровление. Утром Гёте перенесли в кресле из спальни в рабочий кабинет. Он спросил, какое сегодня число. Услышав, что 22-е, сказал: «Значит, весна началась, и мы скорее сможем поправиться».

Одни его замечания были вполне осмысленны, другие указывали на помутнение разума. Заметив на полу листок бумаги, он спросил, почему здесь валяется переписка Шиллера. Затем обратился к своему слуге Фридриху:

– Отворите же и вторую ставню, чтобы впустить больше света!

Чуть позже, в статье Карла Фогеля, врача Гёте, эта фраза была сокращена до восклицания:

– Больше света!

Этот возглас и был сочтен заветом, который Гёте оставил потомкам. Очень часто он приводится в еще более выразительной форме:

– Света! Больше света!

Потом Гёте уже не мог говорить и лишь пытался что-то писать рукой в воздухе. Отчетливо можно было распознать большое «W» – начальную букву имени Вольфганг. В своем кресле поэт и скончался за полчаса до полудня.

Одно время всерьез обсуждалась гипотеза, что Гёте вместо «Mehr Licht!» («Больше света!») пробормотал на родном для него франкфуртском диалекте «Mer lischt…», то есть «Лежать… [неудобно]», но не закончил фразу. Умирающий Гёте, однако, не лежал, а сидел в кресле, не говоря уж о том, что «Больше света!» – сильно подправленная версия его слов.

Иногда еще утверждается (едва ли вполне серьезно), что будто бы с дикцией у старого Гёте было неважно и на самом деле он пробормотал в забытьи: «Mehr nicht…» – «Больше нет…»

Позднее обнаружились свидетельства современников, утверждавших, что последние сознательные слова Гёте были обращены к его невестке Отилии, которая заботливо ухаживала за ним:

– Подойди-ка, дочурка, и дай мне свою милую лапку.

Наконец, в 1965 году был опубликован рассказ слуги Гёте Фридриха Крауса – того самого, кто должен был «впустить больше света». Из этого рассказа следовало, что Краус такой просьбы не слышал: «Действительно, он под конец назвал мое имя, но не для того, чтобы я открыл ставню, а потому, что ему понадобился ночной горшок, и он сумел взять его сам и держал поближе к себе, пока не скончался».

Этот рассказ вполне согласуется с отчетами медиков. Стоит добавить, что свет из окна резал умирающему глаза, так что он прикрывал их рукой, а потом – зеленым козырьком, надетым на лоб.