Текст книги "Курзал"

Баллада

 
О набожной подруге короля
Послушайте старинное преданье:
Леса и горы, небо и земля
Не видели прелестнее созданья.
Когда в весеннем солнечном саду
Она ступала мягко меж проталин,
Дышалось легче грешникам в аду
И в мир входила тишь исповедален.
Ей был знаком язык зверей и птиц,
Она читала книги на латыни
И в окруженье трепетных юниц
Молилась на окрестные святыни.
Король ее безмерно уважал
За ум, за красоту и добродетель,
С ней на прогулки часто выезжал,
Беседовал о Боге – Бог свидетель.
Греховной связи не было у них,
Их высшая любовь объединяла:
Невинность – свойство мертвых и святых —
Казалось, эта пара излучала.
Ах, дева, не познавшая огня!
Король к ней относился как к распятью.
Он подарил ей белого коня
С чудесными глазами, редкой статью.
Однажды на прогулке конь помчал
Красавицу в густую чащу леса…
Ах, если бы король ее догнал,
Не вышло бы дальнейшего эксцесса.
Весь день ее искали там и тут,
Под вечер только в замке крик раздался,
Вбежал гонец, сказал: «Ее несут…» —
И вмиг от бега быстрого скончался.
Король во искупление вины
Хотел восславить Господа и Сына,
Но рухнуло распятье со стены
И холодом дохнуло из камина.
Тут с ношей драгоценною вошли:
В беспамятстве прелестная бедняжка,
Исхлестанную ветками, нашли
Ее на дне какого-то овражка.
Треск факелов. Едва освещена,
Лежит как спит… Король над ней склонился —
Она, и в то же время не она…
Как милый лик ужасно изменился!
«Виденьем сим любви не оскорблю», —
Решил король и в спальню удалился.
И в эту ночь приснилось королю,
Как будто он в конюшне очутился.
До странности на явь похож был сон,
Но в этом сне конюшня пустовала,
Зловонная вода со всех сторон
Сочилась и все время прибывала.
До странности был сон похож на явь,
Но вот уже воды по грудь, по плечи,
Король нырнул, король пустился вплавь
И смех услышал, но нечеловечий.
На берег вышел к некоему пню
И видит – возле смрадного болотца
Его подруга черному коню
Со стонами и дрожью отдается.
Король проснулся в ледяном поту,
Призвал на помощь всю былую веру,
Подумал: «Спальню выбрал я не ту», —
И рухнул в сон, как в темную пещеру.
Но, рухнув, не упал, а лишь повис
Под сводами… внизу виднелись гробы,
Хотел вскричать, но только мерзкий визг
Из отчужденной вырвался утробы.
И превратился он в нетопыря:
На тельце пух, на пальцах перепонки,
А перед ним навроде пузыря
Висит сосуд для желчеперегонки.
Опять его супруга здесь была —
Она совокуплялась с мертвецами,
Их гнойные, ужасные тела
Кругом струили голубое пламя.
Он и она – во власти адских чар?
Не может быть! он – праведник с пеленок!
Да и она… Кошмар, какой кошмар.
Король очнулся, слабый, как ребенок.
Хотел перекреститься, но не смог,
Им тяжесть непонятная владела,
Горел огонь бесовский между ног,
Казался лик его белее мела.
Но призраки из склепов и могил
Ему раскрыли вновь свои объятья:
Так сон последний, третий наступил —
Как искупленье или как проклятье.
 
 
Во сне поднялся ветер ледяной,
Открылись раззолоченные двери,
Из-за дверей раздался хриплый вой,
И в спальне показались недозвери.
Кошмарные созданья: все – без глаз,
Пред ложем короля они предстали,
Уселись вкруг него и скопом, враз,
Подняли морды верх и зарыдали.
Взошла над замком полная луна,
В окно влетела девушка нагая,
Король ее узнал – она, она! —
Но взор его сгорел, не достигая
Очей безгласной девы… На атлас
Постели, улыбаясь, опустилась…
Клыки ее блеснули, как алмаз,
И сердце короля остановилось.
Зато приап горячий поднялся,
 
 
И дева жадным ртом к нему припала —
Язык вокруг колонны обвился,
Но ласка эта ужас вызывала:
Укус вампира следовал за ней!
Кровь хлынула дымящимся фонтаном, —
Король, крича, проснулся – из дверей
Сон вылетел обрывками тумана.
 
 
Ей рвали ногти – плакала она,
Плевали ей в лицо все поголовно,
Она твердила: «Это Сатана!»,
Еще она клялась, что невиновна.
Ее сожгли, король зачах с тоски,
Дни потекли привычной чередою,
Недолго вспоминали старики
Ту, что ушла навеки молодою.
О чем сказанье это? Всё о том
Извечном, непрерывном поединке
Добра и зла… ведь меж добром и злом
Мы мечемся покуда, как пылинки.
К тому ж всегда полезно указать:
«Се – Дьявол». Знаю, знаю – чьи-то лица
Покроет аллергии чечевица,
А кто-то сможет тайну разгадать
И с Князем Тьмы навек соединиться.
 

Непокорная дочь

Водевиль в одном действии.

Он – дряхлый отец.

Она – непокорная дочь.

ОН :

 
Бесконечное количество раз
Я читал тебе нотации, дочь!
Извертелась ты, ты изолгалась,
Что ни день я на часах, что ни ночь.
 
 
Ты садовнику вчера отдалась!
И последним узнаю я о том!
Почему несешь ты всякую грязь
В благородную семью, в отчий дом?
 
 
Что ты делала, а ну расскажи,
На мосту с оравой диких парней?
Ты хоть именем своим дорожи!
Что с тобой, не понимаю, ей-ей!
 

ОНА :

 
Это, папенька, мой детский протест!
Маньеристов ты в наш дом не пустил,
На двери повесил каменный крест
И считаешь – в бегство их обратил!
 
 
Разве демоны оне, Боже мой?
Почитай, что пишут в книжках оне!
Переполнены стихи красотой…
Я читаю их всегда при луне.
 
 
Но прогнал ты их в холодную ночь!
Я садовнику назло отдалась,
Это ты сгубил невинную дочь,
Что наукою любви увлеклась!
 
 
Маньеристу сердце смело отдам!
Назову его своим дорогим,
А пока хожу я к диким парням —
Хоть какой-то выход чувствам моим.
 
 
Будет скотство продолжаться и впредь,
На концерт коль не отпустишь в Москву.
Я ведь, папенька, могу умереть…
Я и так не знаю, чем я живу.
 
 
Ты пойми – мне нужен ласковый друг,
Я хочу красивых слов, пылких чувств…
Я хочу, чтоб стала жизнь моя вдруг
Фестивалем самых нежных искусств!
 

ОН:

 
Хорошо… ты убедила меня,
Прослезился я… вот старый дурак!
Эй вы, слуги, принесите огня,
Я с тобой поеду… Дайте мне фрак!
 

ВМЕСТЕ

 
В куртуазную помчимся Москву!
Эх, гони, ямщик, вперед «кадиллак»!
 

Конец

* * *

 
Я шел к Добрынину, накинув капюшон,
Я шел и называл себя тупицей:
В грозу такую дома не сидится
Лишь тем, кто здравомыслия лишен.
 
 
Ругаясь грязно, словно дезертир,
Который вдруг патрульному попался,
Я на деревья больно натыкался,
В тумане потеряв ориентир.
 
 
Заляпан грязью праздничный костюм,
Промокли белоснежные манжеты…
О жизнь, твои несложные сюжеты
Смутят и самый изощренный ум!
 
 
Скажи, какой безумный канонир
Устроил в небе эту канонаду?
А мне всего одну квартиру надо
Из тысячи ненужных мне квартир.
 
 
Там Вадик Степанцов читает строчку
О том, что он богат и знаменит,
Добрынин на балконе ест бисквит,
Уставившись в невидимую точку.
 
 
Там девочки с распутными глазами
Щекочут Пеленягрэ под столом;
Стихи читает Быков напролом —
Его стихи сравнил бы я с цунами.
 
 
Скорей туда! ведь я себе не враг,
Мне ливни бесконечно надоели,
Мне видится, что я уже у цели,
И я невольно ускоряю шаг.
 
 
В какой-то заколоченный подъезд
Врезаюсь наподобье метеора,
О небо! Дом Великого Приора!
Что ж ни одной живой души окрест?
 
 
Улыбка глуповатая моя
Сменяется на мину недоверья —
Кто ж досками крест-накрест эти двери
Заколотил? Что тайна есть сия?
 
 
Зачем по доскам бегает паук?
Зачем в крови лежит здесь треуголка?
А это что там движется? Тень волка
Я, затаив дыханье, вижу вдруг.
 
 
Похожий на Добрынина слегка,
Волк этот дом, похоже, защищает;
Двойная вспышка молний освещает
Его седые впалые бока.
 
 
Он так огромен, я же так смешон…
Я оступаюсь, в лужу упадаю,
И, сидя в луже, громко замечаю:
«Простите, сир, но лишь на рюмку чаю
Я шел к Добрынину, надвинув капюшон!»
 

Из книги «Мой океан фантазии» (Караганда, 2004)

 
Холодный ветер марта в вас влюблен.
Где обронили вы корону?
Искали мы цветочный павильон
От павильона к павильону.
 
 
Блуждали долго: словно гимназист,
Я объяснялся вам в Любови.
Поэт бывает часто неказист,
Но он – поэт в своей основе.
 
 
Смеялись вы над тем, что я влюблен,
Не замечая, что, похоже,
Душа моя – цветочный павильон,
Где стекла выбиты, о Боже!
 
 
Садовник вынес к вам свои цветы,
Боясь, что вы пройдете мимо.
И руки в кровь во имя красоты!
Ах, как любовь неумолима.
 
 
Но я отмечен вами в этот раз
И награжден я веткой вербы.
Храни вас небо! Мне оно придаст
Терпенья, нежности и веры.
 

 
Сокольники, мороз, коньяк,
Желанный дым «Герцеговины»…
Но кажется, что все не так,
И пройден путь до половины.
 
 
И вот часы назад идут,
И вспоминается Савойя,
Тот гимназический уют,
То потрясенье мировое.
 
 
Я все альпийские цветы
Тебе сорвал с родного склона
И уходил в Бельфор, а ты
За мной бежала до Шалона.
 
 
Но оглянуться я не мог:
В шинели доблести и долга
Я шел все дальше на восток,
А ты за мной бежала долго
 
 
И вскрикнула на полпути —
Я оглянулся, и в тумане
Тебя я не сумел найти,
Но описал потом в романе.
 
 
И вот, столетия спустя,
Сокольники, мороз, движенье.
Иду с товарищем, шутя,
Но ощущаю приближенье
 
 
Чего-то властного, как звук,
Чему нет сил сопротивляться,
И оборачиваюсь вдруг…
Мне дан от Вечности недуг —
Я разучился удивляться.
 

 
Для лошади – султан, для женщины – гитара…
А устремлений ввысь для них в помине нет.
Я вам читал вчера о жизни Фрагонара,
Вы встали за спиной и погасили свет.
 
 
Я вырвался от вас, послал я за каретой,
Растрепанный и злой, я бросил вам в лицо:
«Кто вам сказал, что вы прекрасней книги этой?
Кто вам сказал, что я могу быть подлецом?
 
 
Ведь вы с моей женой давно уже знакомы,
Мы ездили втроем в Херсон на уикенд,
Я, помню, вас водил тогда на ипподромы…
Скажите, ваш супруг все страховой агент?»
 
 
Дрожали тихо вы в застекленной веранде,
Потом произнесли: «Ах, как не полюбить
Вас, видевшего жизнь в Марселе и в Уганде
И жившего в краях, где невозможно жить…»
 
 
«Пардон, – подумал я, – к чему все эти торги?
Мадам так хороша, а жизнь так коротка…»
И посмотрел, кося, уже почти в восторге,
На газовый платок, приспущенный слегка.
 

 
На пляж спустился утренний туман,
И чайки разразились хриплым лаем.
Что наша страсть? Великий океан,
В который мы за жемчугом ныряем.
 
 
Костюмы сняв задолго до зари
И позабыв порою про мотивы,
Снижаемся, пуская пузыри,
На дно, где трав причудливы извивы.
 
 
Где призрачный коралловый уют
Лучи пронзают сверху веерами,
Где рыбки полосатые снуют,
Морские змеи следуют за нами.
 
 
Среди замшелых плит чернеет грот:
В нем огоньки враждебные мигают, —
Ведь, кроме упоительных красот,
Опасности нас тут подстерегают.
 
 
Пересекая донный барельеф,
Кругами ходит белая акула,
А прямо под тобою хищный зев
Гигантская тридакна распахнула.
 
 
Одна из тех, что губит корабли,
Захлопывая створки величаво…
Забудь о страсти, выкормыш земли!
Тебе грозит подобная расправа!
 
 
Не только жемчуг дарит океан —
Ты из холодной выбраться юдоли
Не сможешь, угодишь в живой капкан
И захлебнешься, дергаясь от боли.
 
 
Тебе нельзя помочь… Так улыбнись
Глухим океаническим просторам,
В агонии последней содрогнись
И проводи меня потухшим взором.
 
 
Я выберусь, умерив сердца стук,
На берег, в дождь, холодный и колючий,
И в честь твою восставлю, бедный друг,
Свечу в часовне, старой и скрипучей.
 
 
У алтаря, от мира отрешась,
Я встану в выразительную позу,
И прихожане, истово молясь,
Поймут, что страсть таит в себе угрозу…
 
 
Теперь, когда любимая моя
О свадьбе говорит с упреком нежным,
Тридакну вспоминаю я, друзья,
С каким-то содроганьем неизбежным.
 
 
И, молча дорогую отстранив,
Я ухожу, пошатываясь пьяно,
Насвистывая простенький мотив
О сумеречных тайнах океана.
 

 
В углу стоял рояль; в огромной зале
Туманно и легко струился свет.
Вы нежно-укоризненно сказали:
«Пора бы стать решительней, корнет».
 
 
Я тихо отвечал: «Но, предположим,
Любовь сильнее дерзости горит.
Иль деланная грубость мне поможет,
Когда душа в лазури воспарит?»
 
 
Была улыбка ваша оправданьем,
И я за ушком вас поцеловал…
Уже потом божественным сияньем
Нас ослепил любви девятый вал.
 
 
О, эти музыкальные порывы!
О, послушанье губ и хмель ресниц!
Умей любить, мой друг! Живи красиво!
Стань Музой поэтических страниц!
Но ты вспорхнула, Боже мой, в смущенье
Распахивая дверь, где снег пошел.
Очарованье, роза, обольщенье!
Постой, ты обронила синий шелк!
 
 
Ты шелковую ленту обронила…
О, эта лента синяя в снегу!
Пройдут года, меня оставят силы,
Но в сердце этот день я сберегу.
 

 
Два фонаря, как две Дианы,
Закрыв глаза, нет, просто не горя,
Охвачены листвой, и схвачены их станы
Китайским шелком ноября.
 
 
Как много серебра и света!
Нет, мы увиденного не поймем,
Но большего, чем неподвижность эта,
Вовеки не переживем.
 
 
Два фонаря с моста разлиты,
Оно прошло – виденье двух Диан,
И в инее река, и берега, и плиты,
И мост, луною осиян.
 

 
Когда ресницы подняла Аннет —
Уже не полумрак, еще не полусвет,
Сквозь дым альпийского сияния воды,
И льды, о Господи, откуда эти льды?
 
 
Откуда этот взгляд в шестнадцать лет,
И водопада плен, и вздох, летящий вслед,
И розы, что над пропастью пылали…
Скажи, Аннет, – ты, собственно, была ли?
 

 
В известный рок-клуб я однажды забрел,
Я был под шофе уже малость.
Со сцены гремел чумовой рок-н-ролл,
Толпа там вовсю отрывалась.
 
 
Внезапно я встретил красотку Аннет.
Он подошла ко мне с пивом:
«О, Костик, привет! Сколько зим сколько лет! —
Скользнув по мне взглядом игривым.
 
 
Аннет несказанно была хороша —
Опять перекрасилась крошка.
Мы выбрали столик себе не спеша,
Решив пообщаться немножко.
 
 
– Аннет, что случилось? Ты так весела,
Кокетлива и сексапильна.
Когда-то ты грустной девчонкой была,
Была депрессивной стабильно.
 
 
– Да брось, Костик, лапа, что было – прошло,
В то время я думала много.
Тогда мне казалось, что жить тяжело,
О смерти молила я Бога.
 
 
Потом вдруг опомнилась – жизнь-то идет,
У каждой подружки есть парень.
Придумал, наверное, не идиот,
Чтоб дать каждой твари по паре.
 
 
И я полюбила и вдруг поняла,
Что время бежать от маразма.
Какой же я дурочкой раньше была —
До первого в жизни оргазма!
 
 
Любовь потрясла, восхитила меня!
У зеркала стала вертеться:
Красивая девка я, вся из огня,
Сама не могу наглядеться.
 
 
Так хватит, решила я, время терять!
Вон сколько вокруг наслаждений —
Хочу целоваться, в объятьях стонать,
И двух тут не может быть мнений.
 
 
Ах, сладостной суки мне нравится роль,
Я – сука, я – сладкая сука…
Да! Кроме любви есть еще алкоголь —
Ведь тоже отличная штука!
 
 
Еще – сигареты, еще – рок-н-ролл,
Кайфов в этой жизни немало.
Всё в жизни – наркотик, всем нужен укол,
Такой, чтоб потом не ломало.
 
 
Ты, кстати, порнушку мне дать обещал:
Я порно теперь полюбила.
А помнишь, ты чуйкой меня угощал?
Меня тогда мощно прибило.
 
 
Пойдем потанцуем? – Мы встали с Аннет,
И пусть ее мощно шатало,
Под трэш станцевали мы с ней менуэт,
Потом вместе вышли из зала.
 
 
…А ночью она обнимала меня,
Стонала, кричала от страсти.
Проснулись мы поздно, уже в свете дня,
Она мне сказала: «Ну здрасьте…»
 
 
Я ей любовался, сидел и курил,
И гладил рукой ее тело.
Она бормотала: «Подлец… Заманил…» —
И вся от стыда розовела.
 
 
Потом вдруг привстала, довольно смеясь,
В меня запустила подушкой…
Мы вновь обнялись, на постель повалясь,
С Аннет, моей новой подружкой.
 

 
Нас помнят Фонтанка, и сумрак зеленый,
И золото в черном, и Аничков мост,
Где мы совершали свой путь изумленный
От сердца до сердца, от терний до звезд.
 
 
Нас помнят, как помнится выстрел из лука,
Нас помнят, как помнится плющ на стене,
Нас помнит Свиданье, нас помнит Разлука,
И кольца причала, и лед по весне.
 
 
Нас помнят повсюду, пока не устали,
Торговки, актеры, ветра и венки,
И легкие эльфы, и бабочек стаи,
Алмазы на бархате, розы, клинки.
 
 
Нас помнят, и мы забываем, конечно,
Что время затопит сиянье огня,
И я позабуду Тебя неизбежно,
И ты, моя прелесть, забудешь меня.
 
 
Останутся где-то, как вздох отдаленный,
Окутаны стынущим порохом звезд,
И лепет Фонтанки, и сумрак зеленый,
И золото в черном, и Аничков мост.
 

 
Нет ничего прекраснее на свете,
Чем запах трав и пятая любовь.
Любой из нас нуждается в совете;
Положим, так, – но я-то не любой.
 
 
Опять садятся голуби на кровлю,
Ты снова здесь, Ты шепчешь мне в окно,
Чтоб научился я писать не кровью,
Ведь это так жестоко и смешно.
 
 
На первую же крупную получку
Чтоб раздобыл обычное добро —
Чтоб обзавелся шариковой ручкой
И не макал отныне в кровь перо.
 
 
Я не хочу, чтоб ты меня чинила,
Оставь меня, оставь меня в грязи!
Все это были красные чернила,
Ты просто кровь не видела вблизи.
 

 
Хорошо, глаза прикрыв бумажкой,
Чтобы их от солнца уберечь,
У больницы имени Семашко
На скамейку в жаркий день прилечь.
 
 
В перерыв обеденный, законный, —
Хоть потом работать я готов —
Я лежу, в мечту мою влюбленный,
Весь в дурмане листьев и цветов.
 
 
В летнем парке зной пари'т и па'рит,
Я лежу, разувшийся, в тиши,
Этот час с излишком не подарит
Отдыха для тела и души.
 
 
Выпадет из рук том «Л. Андреев»,
Бомж его прохожий подберет,
Я усну, мечту во сне взлелеяв,
И она ко мне во сне придет:
 
 
Стройная, красивая мне снится,
Снится мне желанная – она
Смотрит на меня, смежив ресницы,
Рук ее прохлада мне нужна.
 
 
Я во сне боюсь пошевельнуться.
Ах, она с небес ко мне летит,
Ах, цветы под ней не шелохнутся,
По цветам она ко мне скользит…
 
 
Вдруг вскочу я, липкий весь от пота,
Догоню веселого бомжа,
Книжку отобрав, пойду работать.
Я разбит. Душа моя свежа.
 
 
…Снится мне она и наяву.
 

 
Я послан в этот мир, как многие,
Работу сделать и уйти,
Напасти, беды и тревоги я
Встречаю на своем пути.
 
 
Иду как будто независимо,
До срока слеп, до срока глух,
Но выполняю свою миссию —
Спокойно формирую дух.
 
 
За мною чудища ужасные
(Всех прочих чудищ разорвут),
А с неба ангелы прекрасные
Советы часто мне дают.
 
 
Зачем свою работу делаю —
Мне вряд ли суждено узнать,
Но речью слабой и несмелою
Уж приближаю благодать.
 
 
Помру, и к ангелам: «Поверьте мне,
Товарищи, вот мой отчет,
А вот и пропуск мой в бессмертие…
Секундочку… а, вот он, вот».
 

 
От Бекки Тетчер до Джульетты —
Почти хрустальная пора.
Уже потом – огни, поэты
И выпускные вечера.
 
 
Уже потом – веранды, грозы,
Потом – веранда и гроза,
Вдвоем – аккорды Чимарозы
И – роковая пауза.
 
 
Все остальное – сны и сказки,
Постой, вздохни и не нарушь!
Нет ниже уровня опаски,
Чем уровень влюбленных душ.
 
 
Вы целовались так прилежно,
Про всё на свете позабыв,
Что стали музыкою нежной
И шум волны, и звон олив.
 

 
За стихи мне девушка розу подарила.
Ах, спасибо, ангел мой! Как же это мило!
 
 
Нет, вы только вдумайтесь – это вправду было!
За стихи мне девушка розу подарила!
 
 
Я стоял-болтал в толпе посредине зала.
Засверкало все кругом, а затем пропало.
 
 
Мы остались с ней одни в ледяной пустыне,
Где холодный лунный свет на торосах стынет.
 
 
«Это Вечность», – понял я, вздрогнул и очнулся.
И как пьяный розу взял, даже покачнулся.
 
 
Девушка во все глаза на меня смотрела.
Услыхал не сразу я, как толпа шумела.
 
 
Все вернулось на места – лица, краски, звуки, —
Кто-то книгу мне пихал в занятые руки:
 
 
«Надпишите, Константэн!» – «Да, сейчас, конечно…»
Начинался так концерт, он прошел успешно.
 
 
Я счастливый шел домой, вспоминал: «Как мило!
Девушка мне – Боже мой! – розу подарила!»
 

 
Отовсюду сверкающая весна
Заволакивает глаза пеленой.
В нежную даль, что так неясна,
Лечу, сбитый с толку этой весной.
 
 
Ноги мимо кладбища сами несут —
Сегодня не буду туда заходить.
А в просторнейшем парке капели льют!
А небесная синь хочет с ног свалить!
 
 
Но я дальше лечу – и лечу не сам,
А как будто что-то меня несет.
К двум старушкам, пластмассовым их цветам,
Которые у них никто не берет.
 
 
И они мне кричат: «Цветочки для вас!» —
Но я, перепуганный, дальше лечу:
Сверкает какая-то дымка у глаз,
Не хочу похоронных цветов, не хочу.
 
 
Хочется жить, полной грудью дышать,
Упасть и смотреть в это небо, ввысь!
Опять денег нет и неоткуда взять,
Сегодня связи с миром все оборвались.
 
 
У Птичьего рынка бросили котят —
Целую коробку, не сумев продать.
Они, смешные, крошечные, пищат,
Бегают, не в силах ничего понять.
 
 
Красивая девушка в черном пальто
Присела на корточки и гладит их.
Мимо бесшумно скользит авто.
День вообще удивительно тих.
 
 
Слабость не отпускает, душа полна
Тоски, накатывающей, как слеза…
А повсюду – сверкающая весна,
А капели льют – и слепят глаза.
 

 
На лунном берегу мы целовались —
В беседке, на безлюдном берегу,
А волны, что из звездной тьмы рождались,
Бежали к нам и гасли на бегу.
 
 
Я был тогда восторженным и юным,
А ты была прелестна: вся дрожа,
Дарила губы мне в сиянье лунном,
Смеялась, шаловлива и свежа.
 
 
На веках у тебя мерцали блестки,
А у меня кружилась голова —
Всё было внове, были мы подростки
И жаркие шептали мы слова.
И это всё – мы просто целовались.
И этим я был счастлив в те года!
Тебя я проводил – и мы расстались
И больше не встречались никогда.
 
 
Я издали смотрел, как шла ты к маме,
Как мать твоя свою ругала дочь, —
А я, твоими пахнущий духами,
Ворочался, не мог заснуть в ту ночь.
 
 
Пришел рассвет – я долго просыпался
И в свете солнца, радостный, лежал…
Да, с той поры я много раз влюблялся
И многих женщин нежно обожал.
 
 
Но стало все немножко приедаться —
Увы, и женщин чары, и луны…
А раньше так хотелось целоваться!
Так чувства были все обострены!
 
 
Душа – она ничуть не огрубела,
Но сгинуло куда-то волшебство,
И женщины пленительное тело
Люблю привычно я, узнав его.
 
 
Привык к тому, что люди – только люди,
Мир делится на женщин и мужчин,
И о любви, как о каком-то чуде,
Я не мечтаю – что искать причин?
 
 
Но вдруг пахнёт волшебными духами,
И женщины поймаешь странный взгляд,
И вновь земля качнется под ногами,
Как с той подружкой десять лет назад.