Текст книги "Курзал"

 
Мысль была простой до гениальности —
Долларов побольше накопить
И, уладив разные формальности,
Астероид в космосе купить.
 
 
Я – купил, провел там освещение,
Атмосферой глыбу окружил.
У меня такое ощущение,
Будто бы всегда на ней я жил.
 
 
Каждый день встаю я по будильнику
И тружусь в забое золотом,
Вечером спешу я к холодильнику,
Что стоит в вагончике моем.
 
 
Отбираю вкусности для ужина,
Радуясь, что выполняю план.
Вспоминаю с нежностью о суженой,
Наливая водочку в стакан.
 
 
Вспоминаю, как в года тяжелые
Обещал я ей разбогатеть…
До чего же классно, что нашел я
Платину, и золото, и медь!
 
 
Для нее, любимой, рад стараться я,
Хорошо б сейчас ее сюда…
Эх, вернусь – куплю себе плантацию,
Чтобы не работать никогда!
 
 
Мы сидим с помощником-андроидом
На камнях, я поднимаю тост,
И горят над нашим астероидом
Миллионы ярко-синих звезд.
 
 
Я хочу сегодня опьянения —
И включаю я магнитофон:
Невозможно слушать без волнения
Смех прелестный той, в кого влюблен.
 
 
Я устал – и, рухнув как подрубленный,
Спать ложусь в вагончике моем.
Снятся мне глаза моей возлюбленной,
Плюс ее улыбка, плюс наш дом.
 
 
Слышу я сквозь сон шаги андроида —
Он сказал, что я во сне храплю…
Как вернусь на Землю с астероида,
Я ему андроидку куплю.
 
 
Все нормально. Кстати, создает уют
Мысль, что просчитал все до секунд…
 
 
И машины во дворе работают,
Без конца просеивая грунт.
 

 
«Дорогая, что случилось? Вы – в аллее? Вы – грустите?
Отчего вы здесь? Боитесь, что пропустите зарю?
Где же наш слуга-туземец по прозванью Тити-Мити?
Я при встрече Тити-Мити непременно пожурю.
 
 
Что вы топчете песочек, стоя у оранжереи?
Не хотите ли бонбошку? Нет так нет, тогда я сам…
Что такое? Всюду – иней. Не уйти ль нам поскорее?
Мы рискуем простудиться, здесь угроза есть носам.
 
 
Отвечала дорогая со слезами: «Да, мне грустно,
Оттого, что я не лягу нынче в летний мой гамак,
Оттого, что осень злая припорошила искусно
Первым снегом чудо-розы, что мне подарил Мак-
Мак…»
 
 
«Дорогая, что вы, право! Ведь таков закон природы!
И Мак-Мак от нас далёко, он – полярный капитан.
Ах, утешьтесь и пойдемте, я вам дам журналы моды.
Ну, утрите ваши слезки, ангел мой! Шарман, шарман!»
 
 
И ушли они, обнявшись; он – каким-то счетом занят,
А она ответ искала на мучительный вопрос:
«Разве страсть несхожа с морем? Разве море замерзает?»
И вослед ей «До свиданья!» тихо пели сотни роз.
 

 
Когда я ждал любви несбыточной,
Влюблен в абстрактный идеал,
Я в комнате своей, как в пыточной,
Стихи томами сочинял.
 
 
Подростком неуравновешенным
Я бормотал, бродил, творил
И, будучи почти помешанным,
Со звездным небом говорил.
 
 
Бежал людей, бежал их мнения,
Болел, искал себя везде,
Всегда искал уединения —
В садах, средь скал и на воде.
 
 
Я, выбором судьбы испуганный,
Жил в городишке небольшом
И – неустанно, сладко-путано —
Мечтал о будущем своем.
 
 
Вопросами измучен сложными,
Жизнь расчислял я на года…
О, всеми красками возможными
Переливался мир тогда!
 
 
Что мне судьбою уготовано?
Кем стану я? Где буду жить?
Какая, где она и кто она,
Кого мне суждено любить?
Прощай, жизнь маленькая, скромная, —
Восторг и тайный страх в груди!
Да, что-то яркое, огромное,
Волшебное ждет впереди!
 
 
Ждет что-то необыкновенное!
Ждут самолеты, поезда,
Любовь, как чудо драгоценное,
Невиданные города!
 
 
…Где ж то волненье, упоение
Картинами грядущих дней?
Я, что ли, стал обыкновеннее?
Кровь, что ли, стала холодней?
 
 
Да, да, теперь я стал циничнее,
Насмешливей, спокойней стал.
Мир стал понятней и привычнее,
Сбылось все то, чего я ждал.
 
 
Но, жизнь, прошу тебя смиренно я,
Опять огонь в меня вдохни —
То ожидание блаженное
Чудес и странствий мне верни!
 
 
Чтоб я, пленен твоими сказками,
Вновь от восторга замирал,
Чтоб мир немыслимыми красками
Опять, как прежде, заиграл!
 
 
Чтоб чувство жизни настоящее
Совсем не умерло во мне —
То, вдаль влекущее, пьянящее,
Чем полон воздух по весне!
 

 
Жизнь – это такая игра,
Где все и спасает, и губит.
Чем хуже вы были вчера,
Тем больше сегодня вас любят.
Попробуй стать хуже других,
Потом себе скажешь спасибо.
Сегодня дашь матерный стих,
А завтра махнешь на Карибы.
Стать хуже других нелегко,
Но ты прояви себя в деле.
Зайти нужно так далеко,
Чтоб люди вокруг обалдели.
Любую рок-группу возьми —
Все пыхали там и бухали,
Но стали большими людьми,
Хотя с ЛСД не слезали.
Сейчас Оззи Осборн так мил…
А раньше он психом считался —
Жену свою чуть не убил,
Когда наркоты обожрался.
По-черному Оззик бухал,
Откусывал головы птичкам,
Буянил, орал, потакал
Своим нехорошим привычкам.
Себе он бухтел под балдой:
«Хочу быть морально непрочным.
Чтоб стать настоящей звездой,
Мне нужно быть мерзким, порочным…»
И что же? Все любят его,
Все шоу его обожают,
Правительство на торжество
Его в Белый Дом приглашает.
А если б он паинькой был,
То был бы не так интересен.
Никто бы тогда не купил
Пластинку его новых песен.
Природа мудра и хитра,
Вновь Оззик капусточку рубит.
Чем хуже вы были вчера,
Тем больше сегодня вас любят.
 

 
Сверкает первый снег как серебро.
С другим я встретил Вас. Да, Вы – всё та же,
Но Ваши остроумные пассажи
Теперь уже звучат не так остро,
А просто обращаются в зеро.
Я стал другим, стал сдержанней, и даже
Дивлюсь на все любовные миражи…
А раньше я страдал бы, как Пьеро.
 
 
Да, раньше я страдал бы… Усмехаюсь
И с Вами крайне холодно прощаюсь,
И ухожу, сказать не в силах Вам,
Что женщины вообще мне надоели,
Что нынче у меня другие цели —
Я, например, нажрусь сегодня в хлам.
 

 
Я помрачнел непоправимо.
Коль спросите: «Ну, как дела?» —
Отвечу, как всегда: «Терпимо», —
Мол, жизнь и легче быть могла.
 
 
Где дней минувших лучезарность,
Где юный и влюбленный я?
Осталась лишь одна кошмарность
Просчитанного бытия.
 
 
Всё – суета сует, всё – сказки,
Теперь покой – мой идеал.
Сам в ожидании развязки
Свои мечты я осмеял.
 
 
Покоя хочется – всего-то!
Но впереди – болезни, боль,
И непрестанная работа,
И, чтоб забыться, алкоголь.
 
 
Не жду от жизни я поблажек,
Готовлюсь к худшему всегда,
И кроме денежных бумажек
Мне ничего не нужно. Да.
 
 
Я помрачнел непоправимо,
Но на вопрос ваш: «Как дела?» —
Отвечу так: «Пока терпимо,
Ведь жизнь и хуже быть могла…»
 

 
Я восклицал: «О годы роковые!
Сметем, сметем врагов стеной огня!» —
Гулял я с Вами, шпорами звеня,
И честь мне отдавали рядовые.
 
 
Проблемы обсуждая мировые,
Мы шли по снежным улицам полдня.
Вдруг в гости пригласили Вы меня —
Я в Вашей светлой комнатке впервые.
 
 
Шепча про очарованную даль,
К Вам подхожу… О, дерзкий и влюбленный,
Что делаю! Клоню Вас, распаленный,
На Вашу снежно-белую рояль,
И наблюдает кот Ваш удивленный
Наш первый поцелуй через вуаль.
 

 
Морозный день! Волшебная картина!
Как много солнца, как задорен смех!
Как нравятся мне шубки Вашей мех,
Ваш нежный взгляд и снежная куртина,
 
 
И носик Ваш – он как у Буратино…
Люблю таких лисичек – в чем тут грех?
Вчера за чаем папа Ваш, морпех,
Воскликнул: «Вижу зятем Константина!»
 
 
Я, помнится, закашлялся тогда.
А нынче Вы мне в ласке отказали!
«До свадьбы не могу!» – Вы вдруг сказали,
И, помолчав, спросил я тупо: «Да?»
 
 
…Вот я и рассказал вам, Господа,
Как в розовую сеть меня поймали.
 

 
В душе поднакопилось раздраженье,
Последствие бесчисленных сует.
Одно неосторожное движенье —
И можно натворить немало бед.
 
 
Поссориться со старыми друзьями,
В их действиях почуяв эгоизм,
Цинично отнестись к приятной даме,
Разрушить куртуазный маньеризм.
 
 
А всё из-за усталости, ей-богу.
Звонки, бумаги – что ж, важна их роль,
Но ощущаю смутную тревогу,
Утратив над проблемами контроль.
 
 
Я просто ничего не успеваю,
А надо ведь еще и сочинять.
День пролетит, я бабки подбиваю —
Но очень мало сделано опять.
 
 
И копится, конечно, раздраженье,
Как следствие бесчисленных сует.
Одно неосторожное движенье —
И можно натворить немало бед.
 
 
Так слон бушует в рощице зеленой,
Ломает ветви, хоботом трубя.
Неясно чем, но чем-то разъяренный,
Он злобно всё крушит вокруг себя.
 
 
Но после успокоится и даже
К слонихе и слонятам подойдет,
И, видимо, по-своему им скажет,
Что нынче вел себя как идиот.
 
 
Они его простят, и вся компашка
К ручью пойдет – валяться там в грязи.
И, хобот задирая, слон-папашка
Веселенький мотив изобразит.
 
 
Вот так, мой друг. Не злись, а успокойся.
Да, много дел, да, планов громадье,
Но сочиняй, как прежде, и не бойся,
Что оскудеет творчество твое.
 
 
Когда шедевр напишешь настоящий,
Покой ты ощутишь, как негу нег.
День славно начался, вот так бы чаще!
И ты уже не слон, ревущий в чаще,
А милый и приятный человек.
 

В здании человеческого счастья дружба возводит стены, а любовь образует купол.

Козьма Прутков

 
Я не хожу на презентации и не играю в казино,
Я пью вино без ажитации – какого сорта, все равно.
Ни разу не был за границею, но я туда и не стремлюсь.
Простите мне, Египет с Ниццею, – сначала повидать бы Русь.
 
 
Возможно, весело куражиться у пирамиды наяву,
Но это мелочи, мне кажется. Мне нравится, как я живу.
Все эти маленькие радости, что тешат бюргеров всех стран,
Полны неизъяснимой сладости – бальзам от всех душевных ран!
 
 
Ну вот пришла посылка Олина, в хозяйстве и в семействе лад,
В читальном зале мне дозволено брать книги на дом – очень рад.
Рад их жене я пересказывать, коль в книгах редкость отыскал,
И мягко котика наказывать, чтоб сигареты не таскал.
 
 
У телевизора подремывать иль всякий хлам перебирать —
В уюте, вроде, что мудреного? Но важно ведь его создать.
Включив какую-нибудь музыку, оценки песням выносить,
Себя поглаживать по пузику и думать: «Что ж, перекусить?»
 
 
Предаться творческим занятиям или усладам естества,
Чтоб уступить опять объятиям мне дорогого существа? &&Звонить друзьям, налившись водочкой, и жаждать разных новостей
Или вертеть с балкона мордочкой в час ожидания гостей?
 
 
Включать видак, набравшись мужества, на кнопку пульта нажимать,
Порою замирать от ужаса, порой с надрывом хохотать.
Мила жизнь маленькая, частная, ведь в ней полжизни мы живем.
Уютная она, прекрасная – друзья, семья, хозяйство, дом.
 
 
И пусть иные обзываются, пусть бюргером меня зовут,
Чем они дома занимаются? Ведь им невмочь создать уют.
 

 
Поженимся! Сегодня, здесь и тут!
Священник есть, пускай он и андроид.
Закатим пир на весь наш планетоид,
Над коим миллиарды звезд плывут.
 
 
Вам нынче мой подарок привезут —
Сверкающий большой бриллиантоид,
Споет на свадьбе биомеханоид
Так, как во всей Вселенной не поют!
 
 
И в наши дни любовь подобна чуду —
Пусть механизмы умные повсюду,
 
 
Любовь людей никто не отменял.
Пусть видят все, что Вы моя невеста.
Нас дразнит робот-клоун: «Тили-тесто!»,
А мы бежим вприпрыжку в брачный зал!
 

 
А я и не скрываю, что у меня есть ВРИО —
Двойник мой, биоробот, ну в точности как я.
Я дал ему свой паспорт, мои он носит ФИО,
С отчетом возвращается он на закате дня.
 
 
Лежу я на диване, хочу унять зевоту,
А ВРИО сообщает мне, где он побывал.
Пока я спал, разнежась, он сбегал на работу,
Провел переговоры и денежек достал.
 
 
Купил мне все что нужно, успел везде где можно,
Все строго по инструкции и строго по часам.
Поскольку он – машина, успеть везде несложно,
А люди все уверены, что он и есть я сам.
 
 
Я говорю: «Ну что же, ты нынче молодчина,
А я в твое отсутствие две песни сочинил.
Ты понимаешь, творчество – вот главная причина,
Из-за которой я тебя и создал, и чинил.
 
 
Быт или там работа – все это отвлекает
От сочиненья песен, и прозы, и стихов.
И творческую личность на поиски толкает
Таких, как ты, мой ВРИО, бесценных двойников.
 
 
Есть у меня идея – тебе, мой верный ВРИО,
Помощника я сделаю – ну, ВРИО номер два.
Вот, представляю, будет веселенькое трио —
Ты, я и твой помощник. Пусть вздрогнет вся Москва!
 
 
Мы, трое Константэнов, теперь успеем всюду,
Я буду на концертах, как прежде, выступать,
Но о деньгах и быте и думать я забуду…
Хочу творить – и только! Ну и побольше спать.
 
 
Теперь тебя, мой ВРИО, я на ночь отключаю».
Щелк – ВРИО застывает, блестят на нем очки,
Я на него с улыбкой смотрю, напившись чаю —
В нем бегают какие-то цветные огоньки.
 
 
Стоит он, словно елка, и лишь гудит немножко.
Я подбираю рифмы, склонившись над листом.
И тут к нам из прихожей моя выходит кошка,
Дуреет, видя робота, шипит и бьет хвостом.
 

 
Прозрачный богомол в саду осеннем грезит.
Сбылись мои мечты – я вами обладал.
И вот мы пьем вино… Куда оно в вас лезет?
Я сам бы так не смог – бокал, еще бокал!
 
 
Да, я теперь любим, и вы мне говорите,
Как я похорошел… А я ошеломлен:
Вы курите к тому ж? О, сколько же открытий
Готовите вы мне, прелестная Мадлон?
 
 
Два месяца назад вы скромницею были…
Куда там до вина и лунного огня!
И в толк я не возьму: ужели близость в силе
В вас монстра разбудить и погубить меня?
 
 
О, как унять ваш пыл? Ну что ж, я мудр и молод;
Я вышел на балкон и тихо с ветки снял
Охотника на птиц – большого богомола
И опустил его в хрустальный ваш бокал.
 
 
Вы замолчали, вы растерянно смотрели,
Как шевелится он. И вдруг вы, как дитя,
Заплакали… Мадлон! Ну что вы, в самом деле?
Ведь я же пошутил… ведь это я шутя!
 
 
Прижались вы ко мне, я целовал вам руки,
И нежно утешал, и думал: «Вуаля…»
И чувствовал глаза, исполненные муки, —
То богомол на нас глядел из хрусталя.
 

 
Упрекают меня, что я толстеньким стал,
Что живот мой все больше и шире.
Ох, бестактным друзьям повторять я устал:
«Относительно все в этом мире…»
 
 
Я покушать люблю, мне худеть как-то лень…
Да и надо ли? Вряд ли, не стоит.
На природу взгляните! Чем толще тюлень,
Тем скорее он самку покроет.
 
 
Очень многие женщины любят таких,
У кого есть брюшко, между прочим.
Мы, в отличье от желчных субъектов худых,
Добродушны и часто хохочем.
 
 
Конституция тела моя такова,
Что широк я в кости, а не тонок.
Говорила мне мама святые слова:
«Ты не толстый, а крупный ребенок».
 
 
Если б я занимался борьбою сумо,
Мне кричали бы: «Эй, худощавый!»
Там, средь жирных гигантов, я был бы как чмо,
Обделенный и весом, и славой.
 
 
Я смотрю на себя – разве это живот?
Нет, серьезнее нужно питаться.
Вдруг борец из сумо на меня нападет
И начнем животами толкаться?
 
 
Я животик свой пухлый безмерно люблю…
Что урчишь, моя радость? А, знаю.
Ну пойдем, дорогой, я тебя покормлю,
А потом я с тобой погуляю.
 

 
Ты заболела – пульс остановился,
Лечил тебя какой-то коновал.
Я под твоими окнами молился,
Чтоб кризис поскорее миновал.
 
 
Зима блистала царственным нарядом,
Был город в эти дни похож на торт,
А я не мог побыть с тобою рядом —
Я был студент, я беден был и горд.
 
 
Мне не забыть, как вечером однажды
Ты подвела меня к своей maman:
«Вот юноша моей духовной жажды,
Все остальное – розовый туман!»
 
 
Мамаша отвела тебя в сторонку
И по-французски стала укорять.
Тут я ушел. Ты кинула вдогонку
Пленительное: «Милый, завтра в пять…»
 
 
Да, ты хотела легкого скандала,
Тебя, наверно, выпорол отец…
Но на катке ты вскоре вновь сияла,
И звездный над тобой сиял венец.
 
 
О, как ты в поцелуе трепетала!
Как нравилось тебе изнемогать!
Ты к тайне тайн меня не подпускала,
Но позволяла грудь поцеловать.
 
 
И нежные девические груди
Пред зеркалом ты гладила потом…
И вдруг слегла в стремительной простуде —
И разделил нас черный водоем.
 
 
Вот вышел доктор. Вот остановился.
Вот снял пенсне. Неужто плачет он?
«Что с Катей, доктор?» Он перекрестился
И молча протянул мне медальон.
 
 
«Что это?» – «Если вас она любила,
Вам лучше знать. Молитесь за нее».
«Вы врете, доктор!» – «Юноша! мой милый,
Мужайтесь! и – какое тут вранье…
 
 
Хотите слышать мненье человека,
Который знает суть добра и зла?
Пусть Правда умерла в начале века,
Но Красота сегодня умерла!»
 
 
Сказал – и растворился в полумраке…
Я выслушал с усмешкой этот вздор
И подмигнул случайному зеваке,
Который наш подслушал разговор.
 
 
Смутился и ушел ночной прохожий,
А я сверкнул железным коготком
И в книжечке, обшитой черной кожей,
Поставил крест на имени твоем.
 
 
Довольный неожиданным успехом,
Нарисовал в цветах и лентах гроб
И, прежде чем уйти, швырнул со смехом
Твой медальон в серебряный сугроб.
 

 
Гуляли мы с кузиною вдоль пруда,
А позже приютила нас беседка.
Подметила кузина очень метко,
Что летней ночью ждешь невольно чуда —
 
 
Неведомо какого и откуда…
И, помолчав, спросила: «Слушай, детка,
Зачем мы стали видеться так редко,
Стесняться стал меня ты? Это худо».
 
 
Потом вдруг рассмеялась смехом струнным:
«Пьяна, мон шер, я этим светом лунным…
Одежды сброшу я! Ты тоже сбрось,
Ну? Ну же?» Я, конечно, подчинился,
Мы в пруд вошли, который весь искрился…
Купанье средь кувшинок началось.
 

 
Я на руки Вас поднял среди роз,
Вы рассердились и тряхнули бантом.
«Имею дело с половым гигантом?» —
В ночной тиши раздался Ваш вопрос.
 
 
Шепнул я в пряди вьющихся волос:
«Талант во всем является талантом…
Я одарю Вас крупным бриллиантом!» —
И на руках в беседку Вас понес.
 
 
Там, наслаждаясь Вашими духами,
Я разразился дерзкими стихами,
Потом умолк, потом прильнул к устам —
Нести Вы прекратили Ваши бреды,
Я Вами овладел, и в миг победы
Стон жалобный вознесся Ваш к звездам.
 

 
В метро и на улице, всюду меж нами —
Люди в наушниках и с плеерами.
Вижу студенточек и пэтэушников,
Разные формы и типы наушников.
 
 
Придумал себе я простое занятие —
Я наблюдаю за всей этой братией,
Смотрю на их мимику и телодвижения,
Осторожно делаю предположения.
 
 
Вот идет девушка с кульком зефиру —
Вероятно, сейчас она слушает Земфиру.
Другая девушка ковыряет в носу —
Эта, по-моему, слушает Алсу.
 
 
С безумным взглядом идет металлист,
В голове у него вопит «Джудас Прист».
Солдат в сапогах рядом с ним марширует —
Он слушает Маршала и дико кайфует.
 
 
Сложив губы трубочкой, тихо мыча,
Шагает поклонник певца Трубача.
Идет не то мужик, не то баба,
Тихонько подпевает ансамблю «Абба».
 
 
Еле передвигает ноги мужик —
Курнул косячок и заслушал «Пикник».
Кавказец идет, похож на Церетели,
Явно слушает Тамару Гвердцители.
 
 
Студентка идет, чей объем груди вырос,
Трясет головой в такт группе «Вирус».
Идет паренек в майке группы «Металлика»,
Думаю, он слушает группу «Металлика».
 
 
Стоит паренек, и взгляд его ласков,
В голове у него заливается Басков.
Крадется к нему, тоже с лаской во взоре,
Поклонник певца Моисеева Бори.
 
 
Обнявшись, стоят две девчонки в цвету,
Проникшись призывами группы «Тату».
Идут в наушниках гуси и утки,
Здесь помещенные боле для шутки.
 
 
Идет человек и пьет пиво «Миллер»,
Слушает группу «Нож для фрау Мюллер».
Идут хип-хопперы, светлы их лица,
Они, разумеется, слушают Децла.
 
 
Глазами сверкая, гитарой мерцая,
Идет паренек и слушает Цоя.
Приплясывает то ли араб, то ли перс,
Похоже, под новый диск Бритни Спирс.
 
 
Идет мой знакомый Леня Бернштейн,
Он дико торчит от команды «Раммштайн».
Словно обваренная кипятком,
Слушает тетка, что спел ей Петкун.
 
 
Идет альбинос, изюм кушает,
В наушниках гигантских что-то там слушает.
Идет человек с внешностью бандита,
Ничего не слушает, смотрит сердито.
 
 
Поэтому, закончив свои наблюденья
И рифмы собрав для стихотворенья,
Домой возвращаюсь, писать начинаю —
Выходит прутковщина. Ладно, я знаю.
 
 
Да, завтра мне плеер в дорогу взять нужно —
С толпой меломанов сольюсь я, и дружно
Мы двинем под музыку нового века
Туда, куда песня зовет человека.
Пусть каждый торчит от любимого трека,
А тот, кто не с нами – духовный калека.
 

 
Мне говорят, что груб я и циничен,
Ликующе бездушен и жесток,
Что к сексу абсолютно безразличен,
Что сломан человечности росток
 
 
В моей душе… Неправда! Человечность
Из всех моих стихов буквально прет,
Лиричность прет из них, еще сердечность
И искренность чарующая. Вот.
 
 
И вовсе я не груб и не циничен —
Нежны мои стиховные миры.
И вовсе к сексу я не безразличен —
Пока водярой не залью шары.
 
 
От красоты слабею я и таю —
Я чую красоту сквозь жизни мхи.
И лапочкам изящным я читаю
Изящнейшие самые стихи.
 
 
Но зрители с читателями сами
Ждут от меня приколов, чтобы ржать,
И вот пишу стихи я с матюками,
Сам не желая это продолжать.
 
 
Однако вы ведь этого хотели?
Вы сделали чудовищем меня,
И в толстеньком моем лиричном теле
Зачахли все былые зеленя.
 
 
Кривляться я иду на сцену клуба,
Метаю в зал словесную пращу,
Потом кривитесь вы – мол, очень грубо…
Но я вам всем за это отомщу!
 
 
Теперь я, избалованный успехом,
Ликующе рифмуя матюки,
К вам в души заползу и с диким смехом
Сломаю человечности ростки.
 

 
Прощай, мой верный друг, мой старый монитор!
Внезапно ты погиб, мне отслужив два года.
В июльский жаркий день угас твой ясный взор.
Что ж… Все мы будем там, куда пошлет природа.
 
 
Два года день за днем меня ты отражал,
В твоих пространствах я летал, как авиатор,
Тебя я никогда, мой друг, не обижал,
В жару дул на тебя китайский вентилятор.
 
 
Свидетель бед моих и творческих побед,
Теперь тебя продать я должен на запчасти.
Крутил ты мне кино, явил мне Интернет,
Ты был в моей, «Samsung», а я в твоей был власти.
 
 
В тебя глядела та, кого я так любил,
Наш кот в тебя глазел – их нет уже со мною.
Все умерли давно, а я живу, как жил,
Я лишь суровей стал, не хнычу и не ною.
 
 
Мне нужен монитор, я деньги достаю,
Шагаю в магазин и покупаю новый,
А дома я в него гляжу и водку пью,
Он фирмы «Rolsen», он – семнадцатидюймовый.
 
 
Через семнадцать лет большой метеорит
На Землю упадет и всех нас уничтожит.
Стена огня нас всех мгновенно испарит…
Взлетев на небеса, увижу там, быть может,
 
 
Любимую мою, и кошек всех своих,
И старый монитор… Надеюсь, что увижу.
Хотя я атеист, но без надежд таких
Мироустройство я вдвойне возненавижу.
 
 
Но, впрочем, это всё – эмоции. А я
Хочу бесстрастным стать, как некий терминатор.
Что было – то прошло. Бей, воздуха струя,
Новинку обдувай, гудящий вентилятор.