Текст книги "Спасти или уничтожить"

1941 год, декабрь, Берлин

Размышляя в далекой Белоруссии о неожиданных переплетениях в судьбах штандартенфюрера Борцига и лейтенанта Зайенгера, майор Оверат и не подозревал о том, насколько высоко находятся истоки всего, что тут происходит и чем он так недоволен.

Он, как и большинство людей гораздо более высоких званий и должностей, не знал, что все началось несколько недель назад, в августе.

Во время одного из приемов начальника главного управления имперской безопасности Гейдриха легко подхватил под локоток министр пропаганды Йозеф Геббельс. Довольно легкомысленное звучание его должности никого не вводило в заблуждение: личное имя Геббельса было куда более значимо.

Человек, безусловно, приближенный к фюреру Третьего рейха, Геббельс был, пожалуй, единственным, кто мог оппонировать Гитлеру в вопросах пропаганды. Говоря о необходимости каких-то новых агитационных мероприятий и прославлении героев, идущих в бой с именем фюрера, Геббельс тонко воздействовал и на идеологию нацизма.

Только он смог уже в начале войны с Советами легко и изящно завести разговор о послевоенном будущем не в европейских, а в мировых масштабах.

Поначалу Гитлер перебил и велел больше сил отдавать уничтожению большевизма, но спустя некоторое время сам вернулся к этой теме.

– Для того чтобы англосаксы сами захотели вести разговор о послевоенном устройстве, следует дать им повод, – сказал он. – К концу октября мы выйдем на линию Архангельск – Астрахань и сможем поставить перед этим фактом и Сталина, и Европу! Ни у кого не будет сил отказаться от тех требований, которые выдвинем мы.

Он сделал несколько шагов по огромному кабинету и встал спиной к Геббельсу.

Министр пропаганды давно уже заметил, что фюрер часто прибегает к этому приему, заставляя собеседников превращаться в слух, жадно внимая каждому слову вождя, и приготовился к продолжению речи.

Но Гитлер молчал, и Геббельс понял, что слово предоставлено ему!

– Мой фюрер, – начал он, откашлявшись. – События не только последних недель, но и лет показывают, насколько велик дар провидения, который даровала вам судьба и который вы так восхитительно развиваете все это время! Я говорю об этом не для того, чтобы сделать вам комплимент! Как вождь великого народа, вы не нуждаетесь в похвалах, от кого бы они ни не исходили! Мне кажется уместным именно сейчас задуматься о том, как должен быть устроен мир после нашей победы. Понятно, что после этой победы никто не посмеет ставить нам условия, однако было бы лучше, если бы мы смогли уже сейчас начать поиски потенциальных сторонников, которых смогли бы привлечь для создания прочной системы мироустройства, которая обезопасит рейх и германский народ!

Гитлер перебил, поворачиваясь к нему лицом:

– Геббельс, человеку, отвечающему за то, чтобы наша идеология приобретала все новых сторонников, конечно, следует иногда говорить напористо, но туманно. – Видимо, он был в хорошем настроении, потому что едва заметно улыбнулся. – Но иногда мне хочется просто понимать все, что вы сказали.

Геббельс продолжил:

– Мне кажется, мой фюрер, что нам следовало бы продумать некую последовательность действия после того, как всем станет ясно, что мы победили большевизм и готовы плодами этой исторической победы поделиться со всеми!

Гитлер остановился прямо перед ним:

– Поясните свою мысль, Геббельс!

– Мой фюрер, возможно, полный разгром русских, который, как все мы видим, неминуем, заставит многих наших недругов пересмотреть свое понимание современности!

Он сделал паузу, продолжил:

– Возможно, и англичане поймут, что наша главная задача не в том, чтобы воевать, а в том, чтобы избавить мир от ужасов большевизма.

Фюрер порывисто отошел:

– Возможно, возможно… Возможно, вы правы, Геббельс, но пока все мое внимание должно быть сосредоточено на Восточном фронте и на победе!

Геббельс понял его:

– Мой фюрер, надеюсь, в ближайшие дни я смогу изложить свои предложения более предметно.

Именно после этого Геббельс и подошел к Гейдриху и, ссылаясь на разговор с фюрером, предложил обсудить вопрос подробно.

Он не очень хотел делить славу с начальником РСХА, но без него в этом деле было не обойтись.

Отношения этих людей, скрытно соперничавших в своем стремлении быть полезным Гитлеру, были достаточно сложны, поэтому Гейдрих не стал отказываться, понимая, что такой отказ позже можно будет трактовать как нежелание исполнять волю фюрера.

Решение пришло будто само собой, но Гейдрих прекрасно понимал, что такое возможно только при невероятной концентрации на решении задачи!

Обрадованный найденным решением, он сам позвонил Геббельсу и попросил назвать время. Однако министр пропаганды сразу же понял, в чем причина спешки, и не стал откладывать встречу.

Он слушал, не перебивая, хотя не мог скрыть своего возбуждения. Уже через пару минут он, извинившись перед Гейдрихом, начал расхаживать по кабинету. Видя, как сильно Геббельс хромает, начальник РСХА понял, что никакой наигранности в его поведении нет, и, удивительное дело, прямо на ходу стал придумывать все новые и новые обстоятельства.

Едва Гейдрих произнес «ну, вот, собственно, и все», Геббельс плюхнулся в кресло напротив и стал растирать ногу.

– Я только сейчас заметил, как много ходил, мой дорогой Рейнхард! – признался он. – Но все это совершенно не важно в сравнении с тем восхитительным планом, который изложили вы! Позвольте от всего сердца выразить и восхищение, и радость от предстоящего сотрудничества!

Он закурил.

– Честно говоря, если бы не интересы дела, не необходимость максимально быстрой подготовки к действиям, я бы заявил фюреру, что не имею права считать себя вашим партнером в этом деле, но…

Гейдрих принял правила игры.

– Боюсь, что я вынужден был бы вас дезавуировать, Йозеф, ибо моему аппарату не в силах подготовить некоторые решения. Например, мы не смогли бы найти самые короткие подходы для оповещения англичан. Без этого же, согласитесь, дело может затянуться.

Геббельс кивнул, поднялся и пересел за стол.

– Давайте наметим наши первые шаги. И совместные, и раздельные. – Он положил перед собой лист бумаги и взял авторучку. – Итак!

Завершив первоначальное распределение ролей, оговорились, что Геббельс при первом же удобном случае сообщит об этом фюреру, но когда придет время докладывать на представительном совещании, то делать это будет Гейдрих.

Это было разумно хотя бы потому, что на первом этапе почти вся работа приходилась на его ведомство. Одним из тех, на кого выпала основная тяжесть, был лейтенант Людвиг Зайенгер, которого в свое время наилучшим образом рекомендовал лично знакомый с ним по совместной борьбе с красными в Австрии заместитель Гейдриха Кальтенбруннер.

Даже несмотря на блестящие характеристики, Геббельс был весьма удивлен, когда уже через две недели ему позвонил Гейдрих:

– Партайгеноссе Геббельс! Я предлагаю встретиться по вопросу, который мы уже обсуждали. У меня есть хорошие предложения. Если хотите, я мог бы их вам отправить, чтобы вы их просмотрели до нашей встречи.

«Хорошие предложения» Геббельс не просмотрел, а скрупулезно изучил, прочитав несколько раз, делая пометки на листках. Закончив чтение, он попросил принести ему подробную справку об этом лейтенанте Зайенгере, удивляясь, что в столь юную голову пришли столь зрелые предложения.

Для себя Геббельс сформулировал их кратко следующим образом:

1. Одна из главных задач, стоящих сегодня перед победоносной Германией, – подготовка к послевоенному устройству таким образом, чтобы были максимально удовлетворены нужды рейха.

Геббельс слегка напрягся, прочитав это, и ощутил ревность: мальчик повторял его, Геббельса, мысли, притязая на лавры мудреца. Потом успокоил себя: прекрасно, что за нами идет молодежь, для которой истины национал-социализма непреложны и всегда будут звать их в великое будущее!

2. Одним из потенциальных союзников хотя бы в процессе выстраивания самых первых договоренностей могла бы стать Англия.

И снова Геббельс вынужден был оценить ум мальчика. Особенно впечатлила логика его рассуждений: Англия никогда не отличалась добрыми отношениями к русским, и нынешние заявления Черчилля свидетельствуют о двух вещах: во-первых, ему нужны любые союзники, чтобы переложить на них тяготы ведения войны, а во-вторых, Черчилль вполне способен впоследствии возложить на такого союзника и ответственность в случае победы великой Германии.

3. В настоящее время, продолжал Зайенгер, Лондон приютил польское «правительство в изгнании», намереваясь, конечно, использовать его в пропагандистских целях. Именно поэтому было бы целесообразно намекнуть Черчиллю на возможность каких-либо контактов, обозначая их поначалу как заботу о польских землях, судьбу которых якобы все равно придется каким-то образом решать после войны.

Геббельсу все больше и больше нравился этот головастый чертенок! Он зрил в суть вопроса и, понимая ее, делал далеко идущие выводы.

4. По сведениям, полученным от советских военнопленных, в течение двадцатых чисел июня, накануне и в первые дни после начала наступления вермахта, чекисты собирали и вывозили некие «секретные материалы». Не исключено, предполагал Зайенгер, что среди них могут находиться и материалы, так или иначе связанные с кампанией 1939 года, изъятые в польских архивах. Было бы целесообразно, писал лейтенант, провести поиск этих материалов.

Ссылаясь вновь на некие сведения, полученные от военнопленных и партизан, он утверждал, будто русские направили на интересующие Зайенгера территории несколько спецгрупп, которые, видимо, не завершили поиск. Во всяком случае, не получили всего, что хотели найти.

Отодвинув всякую ревность, как и положено истинному национал-социалисту, выше всего ценящему искренность между товарищами по партии, Геббельс при встрече с Гейдрихом высказывал комплименты и докладу, и его автору. Услышав же о том, что мальчик известен фюреру еще по Австрии и свершениям в ней, о том, что он заслуженно носит шеврон старого бойца, Геббельс признал, что лучшей кандидатуры для руководства всей операцией найти невозможно!

1941 год, декабрь, Москва

Хотя формально розыск исчезнувших в Белоруссии грузов был возложен на НКГБ, то есть на Меркулова, Берия тоже занимался этим, и, пожалуй, активнее, чем Меркулов. Это не было связано с тем, что более высокое положение Берии позволяло ему «держать на контроле» любую проблему.

Меркулов, хоть и был одним из наиболее приближенных сотрудников Берии, знал далеко не все, касающееся этой истории, начавшейся еще зимой тысяча девятьсот сорокового года.

В тот день Берии позвонил народный комиссар по иностранным делам Вячеслав Михайлович Молотов, человек, пользующийся в партии особым авторитетом. Товарищ Молотов был, пожалуй, единственным, кто мог прилюдно обращаться на «ты» к товарищу Сталину, и многие считали, что в этом залог его авторитета.

И лишь немногие знали, почему к мнению товарища Молотова так прислушиваются, особенно старые партийцы, люди с подпольным стажем, те, кто шел на борьбу, когда победа была еще очень далеко.

Основой особого уважения, с которым относились к Молотову в партии, было то, что у истоков главной газеты большевиков, газеты «Правда», стояли два человека: Ленин и Молотов!

И это поднимало Вячеслава Михайловича на особую высоту, которая в некотором смысле могла бы соперничать с высотой, на которой находился товарищ Сталин, если бы не одно важное обстоятельство: товарищ Молотов всегда подчеркивал, что на любом посту он делает одно и то же – выполняет волю партии. И не больше того!

Именно поэтому и Сталин, если возникала такая необходимость, поручал часть своих дел Молотову чаще, чем другим соратникам.

Так и в мае тридцать девятого года, решив, что работа наркомата иностранных дел не отвечает планам ВКП(б), именно Молотова он направил на смену прежнему наркому, старому большевику Максиму Максимовичу Литвинову, который все еще старался опираться на Британию, создавая общеевропейскую систему безопасности. Опирался, хотя было очевидно, что ведущие мировые державы – Англия и Франция – не желают и пальцем шевельнуть, чтобы остановить Гитлера!

Весной тридцать восьмого года они будто воды в рот набрали, когда Гитлер захватил Австрию, и Европа промолчала, удовлетворившись его заявлением о том, что «произошло воссоединение прежде расколотого германского народа!»

Осенью того же тридцать восьмого Англия и Франция, «объективно оценив слова господина Гитлера, восстанавливая историческую справедливость, прежде нарушенную», отдали ему Судетскую область – часть суверенной Чехословакии, заставив проживавших там чехов в кратчайшие сроки – два, три дня – покинуть свои дома, бросив там все, что нельзя было погрузить на телеги и увезти.

Весной тридцать девятого все те же Англия и Франция сонно прикрыли глаза, когда президент Чехословакии Эмиль Гаха был вызван (!!!) в Берлин, где от него потребовали просить великую Германию взять Чехию под свое покровительство.

Только Чехию!

И Гаха вынужден был согласиться…

А что прикажете делать, если просит сам господин Гитлер, которому боятся отказать и президент Франции, и премьер-министр Великобритании!

К кому взывать о справедливости!

Чехия исчезла с карт Европы, замененная германским протекторатом Богемии и Моравии, Словакия стала самостоятельным государством, а господин Гитлер, вдохновляемый непрерывными успехами, пер вперед, подобно локомотиву заводов Августа Борзига. Локомотив Борзига, к слову сказать, в 1935 году пролетел по путям со скоростью 200,4 км в час, установив мировой рекорд!

И господин Гитлер, как все видели, тоже стремился к мировым вершинам!

Парадоксальная вещь: империализм – время жесткого экономического противостояния, время, когда конкурентов выдавливают отовсюду, откуда только возможно, а деловые люди Англии, Франции да и Америки, кстати говоря, почему-то спокойно относились к экономическому росту гитлеровской Германии!

Вернемся, однако, к НКВД, Литвинову и ВКП(б).

Главная задача политического руководства заключалась в том, чтобы оттягивать катастрофу войны, и почти двадцать лет это удавалось, но во второй половине тридцатых стало ясно, что в одиночку Советский Союз войну не остановит, учитывая события, которые только что были упомянуты. Однако товарищ Литвинов настойчиво стремился к достижению договоренностей с Англией, доказывая, что только в таком союзе возможны внешнеполитические успехи СССР.

Любые аргументы, которые ему приводили, Максима Максимовича Литвинова не убеждали, и он продолжал все так же упорно следовать своей (!) линии.

Такое положение не могло сохраняться долго, поэтому и было принято решение о его отставке и утверждении в этой должности Молотова.

Вступление Молотова в должность наркома произошло в непростое время. Непростое даже в сравнении с тем, что было два-три года тому назад.

Несмотря на громогласные заявления о мире на века, слышавшиеся из Лондона, Парижа и других столиц, все понимали, что война неизбежна, тайком возносили благодарности Гитлеру, который взял на себя тяжесть первых шагов на пути к уничтожению советского коммунизма, вслух поругивали его и ждали, когда же все начнется.

Гитлер же проявлял себя неплохим стратегом и ждал. В глубине души он мстил тем, кто после мировой войны унизил его родину, обобрав ее до нитки и бросив ее без гроша в кармане. Однако немцы сумели пережить все трудности, воспряли духом и сейчас готовы не только вернуть отнятое, но и взять все то, что им нужно для свободного развития. Было понятно, что цель движения Гитлера – земли, принадлежащие сейчас русским, и этого все ждали. Но начать движение в ту сторону было бы чересчур просто, и вождь Третьего рейха ждал, что Франция, прильнувшая к границам Германии на западе, а еще лучше Англия со своими имперскими привычками дадут гарантии, что немцам не нанесут удар в спину.

Однако приученный быстро получать все то, что ему нужно, он уже начинал терять терпение в своем ожидании. Он начал действовать, и логика его поступков была проста: между Германией и Россией лежала Польша, кстати, тоже появившаяся на свет в 1918-м на немецких землях, следовательно, от нее эти земли надо потребовать точно так же, как требовали уже от Австрии и Чехии!

Гитлер потребовал, но впервые наткнулся на отказ. Отказы поначалу были и прежде, но тогда вместе с робкими отказами будущих жертв он слышал мирное сопение британского льва, желавшего только одного – умиротворенности, и не важно за чей счет!

Сейчас же и Англия, и Франция сопели недружелюбно, и это было непривычно. Гитлер не понимал, что обе «великие», вообще-то говоря, помогают ему. Если сейчас втянуть русских в войну на стороне Польши, то осуществятся многолетние чаяния, и столкновение нацистов и коммунистов станет реальностью.

И пусть воюют не на жизнь, а на смерть. Изможденного «победителя» уже нетрудно будет поставить в нужное положение.

В этой вязкой повседневности, когда англичане и французы всеми способами добивались от СССР прямо заявить о поддержке Польши, и проходило, по существу, крещение Молотова в новой должности. Длительные переговоры шли ни шатко ни валко, и план англичан и французов почти удался, но, как это уже часто бывало, вмешался Сталин.

Сталин задал себе простой вопрос: зачем переливать из пустого в порожнее с англичанами и французами, пугающими нападением Гитлера, если можно обо всем поговорить с самим Гитлером без посредников, и 23 августа 1939 года был подписан договор о ненападении между Германией и СССР.

Без всякого учета мнений Англии и Франции.

Нападение Гитлера на Польшу так или иначе было неизбежно. Русские же, после того как были обсуждены и приняты условия ненападения, спокойно заняли западные белорусские и украинские земли, отнятые поляками Пилсудского в 1921 году.

С этого, собственно, все и началось.

Советский Союз войну Польше не объявлял, и Рабоче-крестьянская красная армия по приказу правительства выступила на защиту простого населения областей проживания белорусов и украинцев, а не для ведения боевых действий.

Другое дело, что польские военнослужащие, полицейские и иные лица оказали вооруженное сопротивление, которое конечно же было подавлено. И свободу этих самых «лиц» пришлось ограничить, потому что оставлять их – вооруженных и обученных – на свободе означало подвергать постоянной и серьезной опасности не только армию, но и простое, мирное население, для защиты которого РККА сюда и пришла.

Все поляки, оказывавшие сопротивление, а также те, кто в свое время вел активную подрывную работу против СССР, были размещены в лагерях, где был обеспечен минимальный порядок во всех областях от питания до здравоохранения. Но, конечно, с ограниченной свободой передвижений.

Лагерь как-никак.

Вот по этому вопросу и состоялся разговор Молотова с Берией в середине января 1940 года, когда наркоминдел спросил о состоянии, в котором находятся пленные поляки, оказавшиеся в лагерях.

Берия, понимая, что ему задает вопросы человек номер два в Советском Союзе, отвечал подробно, но деталями беседу не перегружал. Да, товарищ Молотов, поляки находятся в лагерях, мы проводим тщательную проверку. Если люди ни в чем предосудительном не замечены, никаких обвинений не предъявляем, отпускаем на свободу. Конечно, обратно, под гитлеровцев, вряд ли кто едет, но мы и этому не препятствовали бы, потому что это их личное дело. Основная масса как-то устраивается тут. Особенно те, кто жил на территориях, ныне вошедших в состав СССР.

На следующий вопрос Молотова ответил так же просто: есть проблемы. Немцы одолели требованиями выявлять и передавать им военных, полицейских, жандармов, а особенно тех, кто служил в разведке. Мотивируют это необходимостью бороться с заговорами и диверсиями.

– И как? Выдаете? – поинтересовался Молотов.

– Нет! Не выдаем! – слегка повысил голос Берия и пояснил: – От этих людей немцы получат информацию, которая вполне может быть использована позднее.

Уточнять не стал, полагая, что такое Молотов и сам должен был бы понимать.

Молотов спокойным тоном задал следующий вопрос:

– Они запросы делают по конкретным фамилиям или «вообще»?

– И так, и этак, товарищ Молотов, – ответил Берия.

– И как мотивируете отказы? – не унимался Молотов.

– Если запрос по имени, то отвечаем, что в настоящее время в отношении именно этого лица ведется следствие. Если «вообще», просим четко определить круг вопросов, максимально их конкретизировать, – сказал Берия и хотел уже спросить о причинах такого интереса, но услышал в трубке легкий хохоток.

– Это хорошо, – пояснил Молотов. – В том смысле хорошо, товарищ Берия, что тут смыкаются две проблемы и решение обеих упрощается.

– Не совсем понимаю вас, товарищ Молотов, – признался Берия.

– Сейчас поясню. Во-первых, как вы знаете, в последние месяцы наши дипломаты часто сообщают о том, что к полякам, оказавшимся на нашей территории после присоединения, проявляют особый интерес. Дипломаты, с которыми приходится встречаться и обсуждать какие-либо вопросы, все чаще спрашивают об основаниях, по которым мы удерживаем этих людей насильно. Эти люди, поясняют они, не воевали против вас, вы не вели военных действий против Польши, следовательно, не могли брать их в плен. Таким образом, возникает проблема, требующая международно-правового решения, и во многих случаях давление носит характер широкого наступления на наших дипломатов, а это мешает им решать иные первоочередные задачи, которые перед ними ставит НКИД.

Молотов замолчал, кажется, закуривая. Потом продолжил:

– Теперь, так сказать, во-вторых. Германия уже несколько раз прозрачно намекала на то, что удержание на нашей территории польских военных специалистов, хорошо знающих приграничные территории, ныне принадлежащие Германии, могли бы быть использованы при разработке планов ведения военных действий на этих самых территориях. Кто и для чего может разрабатывать такие планы, немцы, конечно, не говорят, улыбаются при этом, будто обсуждают шутку, но сути дела это не меняет, понимаете, товарищ Берия?

– Да, товарищ Молотов, это верно. Однако мы будем категорически возражать против выдачи тех, кого выявили как врагов и преступников.

Молотов снова усмехнулся:

– Так вопрос никто не ставит и ставить не будет, товарищ Берия. Но я предлагаю обдумать вариант, когда мы сможем отдать часть этих людей, чтобы снять вопросы. Ну, хотя бы подавляющую их часть. Собственно, я потому и позвонил, что по нашему-то ведомству эти персоны никак не проходят, а только по вашему, да, может быть, по наркомату обороны. Вы, Лаврентий Павлович, обдумайте не спеша вот какую схему: вы, как нарком внутренних дел, в ведении которого все эти события, напрямую запрашиваете список тех, кто интересует немцев. При этом вы заранее предупреждаете, что из списков будут исключены те, кто уже выявлен как враг Советского Союза, обвиненный в преступлениях, те, кто уже осужден и отбывает срок, и те, с кого еще не сняты подозрения. Понимаете?

Берия помолчал. Молотов изложил в нескольких словах гениально простую схему: поставить такие условия, при которых отбор будет проводиться только нами и только по нашим правилам. И уж, конечно, ни одна фигура, которая могла бы деятельно помочь в разработке планов на советской границе, никуда отпущена не будет.

Потом сказал:

– Ну, собственно говоря, Вячеслав Михайлович, я и так знал, что ваш подпольный стаж гораздо больше моего.

Молотов коротко хохотнул.

Именно после этого разговора ведомство Берии и начало работу по подготовке передачи поляков немцам. Схема, предложенная Молотовым, была уточнена, и в первом своем запросе ограничений не имела. Просто, мол, на основании прежних обращений уточните, кого хотите получить? Немцы прислали список тысяч на сорок имен. Его месяц обрабатывали, а потом и ответили так, как предлагал товарищ Молотов, поделив всех на пять групп. Немцы, конечно, в амбиции: дескать, сами же предложили. А НКВД отвечает: так заключенных-то мы вам передать не можем, нет таких оснований. Подследственных передать также не можем, самим нужны.

Немцы снова в амбиции, а им еще раз вежливо: готовы задать подследственным и вопросы, которые вас интересуют.

А вдогонку уж и вовсе: в некоторых случаях готовы допустить ваших следователей до участия в допросах. Но! Исключительно, идя навстречу, и только в случае доказанной заинтересованности, а не то, чтобы поглазеть на него или, того хуже, в морду ему заехать.

Однако, как ни сильны бюрократические традиции в обеих странах, к середине весны сорокового года списки были согласованы. Берии и Меркулову удалось в почти двадцать пять тысяч человек, готовящихся к передаче, внедрить несколько десятков тех, кто понесет информацию ложную. Ложную, но очень хорошо составленную, продуманную так, что проверить ее толком-то почти невозможно.

А что это значит?

А это значит, что в планы немцев будут внесены шероховатости. Пусть крохотные, но помехи! Если хоть одну жизнь спасет такая шероховатость – уже хорошо!

Передачу осуществляли в начале апреля семью партиями, собранными из разных лагерей. Передавали по актам, по спискам, просмотрев все досконально!

Когда все закончилось, Берия вздохнул облегченно.

Рассвирепел он только тогда, когда выяснилось, что все документы по этим передачам так и лежали в Белоруссии, хотя, по отчетам, давно уже были в Москве.

Рассвирепел, потому что понимал, что может произойти, если факт передачи двадцати пяти тысяч человек полякам не будет подтвержден документально.

Потому и требовал, чтобы землю носом рыли!