Текст книги "Тайна тибетских свитков"

В конце августа, сразу же по возвращении с семьей из Ялты, где мы проводили отпуск, я был приглашен к Варченко. Это был теперь человек, внезапно ослабевший и в физическом, и в интеллектуальном отношении, о чем, впрочем, он и сам мне сказал в самом начале беседы. Ссылаясь на свое нездоровье, он попросил забрать к себе архив лаборатории, пояснив, что самостоятельно составил конспекты всех наших лабораторных тетрадей, в которых фиксировались опыты. И на этот раз я все еще верил, что речь идет просто о передаче мне функций руководства всеми исследованиями, поэтому взял записи, заполнявшие большой чемодан, который Варченко рекомендовал „временно“ убрать подальше. Именно тогда я впервые услышал фамилию Бокия, о котором прежде знал как об одном из героев Октябрьского восстания в Петрограде и основателе ВЧК. Теперь же я узнал и о его научных интересах, однако более подробно об этом рассказать не смогу.

Дома, не спеша, я просмотрел все принесенные материалы и был поражен тому, как нерационально использовались богатейшие результаты наших исследований. Оказалось, мои коллеги достигли серьезных результатов, которые существенно помогли бы и мне. Мои же открытия пригодились бы им и, безусловно, укрепили бы общие достижения. Впрочем, это стало слишком поздним открытием.

Многое прояснилось в первые же часы после убийства в декабре 1934 года Сергея Кирова. Я был арестован и сразу же подвергнут допросу. Сначала от меня требовали признаться в знакомстве с Николаевым, который убил Кирова. Поскольку я категорически заявлял, что никогда не видел Николаева, мне была предъявлена фотография. С удивлением я узнал на ней человека, с которым работал в домике на Охте. Этот факт я признал как имевший место в действительности, а также добавил, при каких обстоятельствах видел Николаева и что там происходило. Спустя несколько недель меня вызвали на допрос поздно вечером, можно сказать, ночью. Кроме следователя, который допрашивал меня и прежде, в кабинете находился еще один человек. Он сидел в темном углу кабинета, за столом, на котором стопками лежали дела, таким образом, я его плохо видел.

Едва я вошел и сел, следователь начал задавать мне один и тот же вопрос: при каких обстоятельствах я был завербован врагом народа Яковом Блюмкиным и какие задания я от него получал? Мои ответы о том, что Блюмкина я не знал, вызывали у следователя какое-то искреннее озлобление, будто я нагло лгу ему в глаза. Он именно так и сказал мне, стоя прямо передо мной. Зная от других, что арестованных на допросах часто бьют, я испугался, потому что боюсь физической боли. И невольно поднял руки, стараясь прикрыться от удара. Вдруг из угла раздался негромкий голос:

– Вас, Росохватский, что, били следователи?

Я молчал и не двигался, опасаясь, что следователь как раз в этот миг и ударит.

Голос из угла зазвучал обозленно:

– Сядьте вы, сядьте. Видите, человек испугался.

Следователь отошел к столу, а человек, сидевший в углу, спросил:

– Почему вы отрицаете факт знакомства с Блюмкиным? Вашего участия в заговоре с целью убийства товарища Кирова более чем достаточно для расстрела. А знакомство с Блюмкиным – не преступление. Преступлением может считаться только осознанное и активное противодействие советской власти выявлять и наказывать врагов народа. Вы понимаете меня?

Я кивнул, хотя и не понимал, что кроется за словами, произнесенными таким мирным, почти приятным тоном.

– Если вы не были пособником Блюмкина, то нечего бояться и лучше просто признать факт знакомства. Но, поскольку вы так упорно скрываете этот факт, у нас невольно возникают подозрения и сомнения в вашей искренности.

– Но поверьте, я в самом деле не знаком с Блюмкиным.

Человек в углу вздохнул. Наверное, это было каким-то сигналом, потому что следователь внезапно подскочил ко мне и ударил в лицо, а потом и по телу, стараясь попасть по болевым точкам. После третьего или четвертого удара я упал со стула на пол, и он несколько раз ударил меня ногами.

Потом все прекратилось, и следователь снова отошел к столу. Я лежал неподвижно, будто надеясь, что они забудут обо мне, хотя прекрасно понимал: этого не произойдет.

Наконец голос из угла сказал:

– Дайте ему фото.

Следователь подошел ко мне, взял меня за руку, потянул вверх:

– Вставайте, вставайте. Ничего страшного с вами не случилось. Смотрите сюда.

И тут я увидел на фотографиях того самого „Геворка“, который так помог мне в свое время, и я почти закричал:

– Да! Этого человека я знаю, но я знаю его под именем „Геворк“!

– Геворк? – спросил голос из угла. – Ну хорошо, пусть Геворк. Когда и как вы с ним познакомились?

И я начал рассказывать всю историю нашего знакомства. Когда я вспомнил слова Геворка, то есть Блюмкина, о том, что особое внимание надо обратить на роль Бокия, следователь смешался, а из угла, как мне показалось, послышался смешок. Даже не смешок, а хихиканье. О Блюмкине и встречах с ним я рассказывал долго. Уже наступило утро, когда следователь спросил, потягиваясь:

– Что вы еще можете показать по вопросу о знакомстве и сотрудничестве с врагом народа Блюмкиным?

Но я уже ничего не мог вспомнить, о чем и сообщил.

Со временем у меня стало складываться мнение, что тем „человеком из угла“ и был тот самый Бокий, хотя тогда это были только предположения. Вскоре меня осудили на пять лет за соучастие в заговоре, имевшем целью убийство Кирова. Поверьте, что эта история не закончилась и, видимо, никогда не закончится.

Искренне ваш, Росохватский».

7. Питер. 2 января

Серьезный человек никому ничего не доказывает: основательность его проявляется сама по себе, просто и естественно, и оттого – красиво.

Вот и Тимур Нурисламович Азизов вроде никак не демонстрировал свою важность, но она сквозила и ощущалась в каждом его слове и жесте.

– Вы согласны, Игорь? – спросил Азизов, едва приподняв бровь, и стало ясно: ответ он ожидает положительный, потому что ради отрицательного ответа вообще бы ни слова не произнес – не такой человек.

Еще недавно, в начале обеда, Азизов называл Корсакова Игорем Викторовичем, но потом, по ходу беседы, «Викторович» куда-то подевался, но грубости не прибавилось, скорее, появилась некая условность нашего времени, и Корсаков предпочел не обращать на нее внимания. Он ждал, когда будет сказано то, ради чего все начиналось. Они были знакомы чуть более двух часов, а этого мало, чтобы делать серьезные выводы.

Имя Тимура Азизова часто встречалось в СМИ, и настоящий профессионал, каким был Корсаков, знал о нем достаточно много, но знать «в принципе», слегка отстраненно – это одно, а вот так беседовать за одним столом в ресторане, неспешно и с наслаждением, согласитесь, – другое. Тем более что была эта встреча совершенно неожиданна.

Попрощавшись со Льговым, Корсаков шел к станции метро, когда мобила заверещала и заговорила голосом Леши Горошникова:

– Игорь Викторович, я неожиданно оказался в Питере, вот и звоню. Хочу снять с вас, как говорится, чужую ношу.

– Тебя-то что сюда принесло? – Корсаков старался держать интонацию покровительственную, но теплую.

– Давайте не по телефону, – предложил Горошников. – У вас сейчас много дел? Просто есть новая информация, – и, не дожидаясь ответа, добавил: – Я тут не один, и это перспективно.

Человека, который вместе с Горошниковым ждал его в ресторане неподалеку от Гостиного Двора, Корсаков узнал сразу: Тимур Азизов, создатель и единовластный хозяин концерна «Евразийские проекты».

Азизов вошел в бизнес-элиту без стрельбы и фанфар. Барабанным боем ему стали сухие строчки в колонках деловых новостей, где все чаще звучала фамилия Тимура. Он не любил авансцену и чаще находился в закулисье. От его имени порой выступали красивые и умные женщины, обозначенные как «аналитики», но было ясно, что они всего-навсего облекают в удобную форму мысли самого бизнесмена, и только его. Мысли сегодняшние, поверхностные. Мысли завтрашнего дня он не открывал, видимо, никому.

Тем не менее концерн его рос, и влияние Азизова вместе с ним тоже. Говорили, что он редко бывает в высоких кабинетах, предпочитая общение неформальное, и что чаще власть имущие приезжали к нему «в гости», где и достигались некие соглашения.

Горошникова Азизов отправил прочь сразу же, едва тот представил их друг другу. Обедали вдвоем.

Поначалу Тимура интересовали те самые дела, которые и сделали Корсакова известным. Беседа шла легко. Азизов умел задавать вопросы, выслушивать ответы и понимать суть. Игорю всегда нравились такие собеседники.

Переход к настоящему разговору начался, когда подали десерт. Откинувшись на спинку стула, Азизов сменил тему:

– Скажите, Игорь Викторович, вы смогли бы в себе самом отделить исследователя от писателя, творца?

– Писатель – это и есть творец, извините мою нескромность, – ухмыльнулся Корсаков. – Сам выбирает тему, сам расставляет акценты, сам называет героев, сам описывает. Все сам.

– Я неточно выразил мысль, – признался Азизов и сложил руки одна на другую, как учат в первом классе. – Когда мне нужно решить задачу, выходящую за пределы моего знания и опыта, я предпочитаю обращаться к профессионалам. Им я называю условия задачи и выслушиваю пути решения. Нужны деньги или иная помощь – пожалуйста! Только назовите! Но!

Азизов немного приподнял ладонь над столом.

– Но, приняв условия профессионала, я получаю безусловное право на получение того, что мне нужно. Мы все обговариваем на берегу, и профессионал вправе сказать «да» или «нет». Это – его право. Если «нет» – вежливо прощаемся без обид и претензий. Если «да» – возникают взаимные обязательства.

Азизов мягко положил ладонь на стол, но Корсакову это напомнило удар судейского молотка после вынесения приговора.

– Так вот, – продолжил собеседник. – У меня возникла проблема, и я попросил своих сотрудников поискать варианты решений. Ваша фамилия оказалась в списке среди других, но получилось так, что с вами я беседую в первую очередь. Не стану лукавить, у меня не было предпочтений до нашей встречи, но сейчас вижу: вы мне подходите. Чтобы было проще принять решение, я повторю, почему обращаюсь именно к профессионалу. Во-первых, потому, что он – знаток. Во-вторых, ему будет проще войти в профессиональное сообщество в любой точке Земли, а корпоративная среда оказывает содействие и помощь неформально и реально. В-третьих, я обращаюсь к профессионалу именно потому, что эта работа – его естественное состояние, и никто не будет удивлен.

– То есть?

– Ну, представьте, я бы обратился к какому-нибудь следователю на пенсии, например. Люди сразу же подумают, что речь идет о некоем преступлении, начнутся ненужные разговоры, мешающие делу, понимаете?

Именно в этот момент он изогнул бровь и задал тот самый вопрос:

– Вы согласны, Игорь?

Корсаков молча кивнул.

– Хорошо. Я, изволите ли видеть, азиат. И по воспитанию, и по мироощущению. Советская власть сделала для нас много хорошего, но и плохого немало, надо признать. Хотя ничего нового большевики не придумали. Они, по существу, продолжили еще начатое при Романовых, то есть подтягивание азиатов к Европе. Вам известно, например, что уже после революции все, позднее названное Казахстаном и республиками Средней Азии, поначалу составляло единую Туркменскую республику? И основное внимание там уделялось, естественно, «туркменскому пролетариату». Ошибка в том, что азиатов, конечно, можно воспринимать единой массой, но это такая же глупость, как считать единородцами, например, украинца и голландца. А что? И те и другие – европейцы, не так ли? Но от такого «единения» все в Европе пришли бы в ужас. А нас, азиатов, можно объединить в кучу, которую проще воспринимать в форме отклонения с непонятными признаками от нормы! Проще, конечно, называть нас всех, например, «узкоглазыми», но любой вьетнамец или китаец в сравнении со славянином после обильного возлияния выглядит как «человек с широко распахнутыми глазами», – улыбнулся Азизов.

Он помолчал несколько секунд, будто еще раз обдумывая то, что хочет сказать, потом продолжил:

– У нас, в отличие от европейцев, история меньше основывается на документах. В этом смысле мы, конечно, другие. Где кочевникам хранить свои архивы? В монастырях? А как тогда их защищать? Постоянно таскать с собой? – Он снова усмехнулся. – В общем, для нас, азиатов, более важна история семьи, чем история государства. Особенно когда речь идет о государстве, которое еще не сформировалось, в котором даже система власти не осмыслена, и потому не может быть выстроена. Ну, не буду загружать теориями, перехожу к практике. Так уж получилось, что в моей семье соединились два разных народа. Я – узбек, жена – бурятка. С одной стороны, оба – азиаты, с другой стороны – многое в наших родах различается. Сейчас обстоятельства сложились так, что нам, я имею в виду и родителей, и других родственников, включая тех, кто давно умер, хотелось бы создать некую историю наших семей в качестве основы истории наших народов. Кое-что уже есть, в обеих семьях уже занимались этим и раньше, но сейчас нужно все свести воедино. И мы выбрали человека, который способен сделать то, о чем я сказал.

Азизов замолчал, раскуривая сигару, и Корсаков вклинился в монолог:

– Если есть такой человек, зачем вам я?

– Я не случайно спрашивал, можете ли вы отделить в себе исследователя от автора? У нас имеются некоторые документы, так сказать, стартовый капитал, и нужно провести исследование. Однако результаты вы сможете опубликовать только частями и только с моего разрешения. Все остальное войдет в диссертационную работу моей жены.

Азизов глубоко затянулся сигарой, потом надолго задержал дым во рту, прикрыв глаза, будто выпадая из беседы. Заговорил снова он все так же легко, без нажима:

– Перед тем как сформулировать свое предложение, я хочу понять, до какой степени мы можем стать единомышленниками?

После этого добавил:

– Конечно, ваши изыскания наделали много шума, принесли известность, но честно признайтесь: насколько лучше стала ваша жизнь? Ваша обыденная личная жизнь стала приятнее, удобнее, легче? Думаю, нет, – ответил Азизов сам себе и тут же энергично кивнул головой. – Это я не вопрос задаю, а скорее излагаю то, что нас должно объединить.

Он отхлебнул кофе:

– Собственно, и публикация, которую разыскал Леша, и его интерес к Росохватскому связан с моими интересами. Многое, что может пролить свет на историю наших – моего и жены – родов, возможно, находится в архивах Росохватского, точнее, его наследников или последователей. И еще одно: коли вы соглашаетесь, то всяческую помощь, содействие и, не дай бог, конечно, защиту я гарантирую.

«Вообще, такая сделка сама по себе не пахнет ничем дурным, – подумал Корсаков, – это ведь не заказуха, когда журналист, получив материалы, пишет, опираясь только на них, не задумываясь об истине и справедливости. И, в конце концов, если он, Корсаков, вернет материалы, не использовав, то о его роли в истории будет почти неизвестно. Мало ли…»

– Совсем забыл, – перебил течение его мыслей Тимур, – публикации наши будут организованы так, будто вы берете интервью у исследователя, занятого проблемами нашего региона, – у автора будущей диссертации. Такой вот своего рода промоушен, а оплата – «все включено», понимаете?

«Ну, до кучи», – подумал Корсаков, продолжая молчать.

– Игорь, – продолжил Азизов, – вы должны знать, что мои помощники нашли несколько кандидатур для этой работы, но я выбрал вас. Вы – мой «номер первый»! Я уже сформулировал материальные условия, которые хочу предложить, но если попросите больше – заплачу!

Азизов хотел добавить еще что-то, но заверещал его мобильник.

– Да… Да, дорогая… Не очень. Я как раз занят твоим делом. Да. Мы? – Тут он посмотрел на Корсакова. – Скорее договорились.

Взяв салфетку, он написал несколько цифр и показал их Корсакову. Увидев такое, возражать стало и сложно, и глупо. Игорь кивнул.

– Да, милая, мы договорились… Ах так… Вот за это я тебя и люблю, – улыбнулся он, поднимая взгляд куда-то над левым плечом Корсакова.

Тимур выключил телефон, выражение его лица стало меняться, губы расплылись в улыбке, и глаза засияли. Он поднялся, оправляя пиджак:

– Игорь Викторович, позвольте познакомить вас с моей супругой.

Корсаков разворачивался, поднимаясь, и едва не столкнулся лицом к лицу с женщиной, подошедшей к столу.

Неловкость положения позволила ему скрыть свое удивление: перед ним стояла Ойлун Гомбоева, повзрослевшая лет на пятнадцать. Вот уж воистину неисповедимы пути Господни…

8. Питер. 4 января

Появление Ойлун и ее знакомство с Корсаковым были дополнены появлением на столе шампанского, фруктов и восхитительного букета цветов, которые Азизов искренне, без рисовки, преподнес жене.

Пока все трое не спеша опустошали по первому бокалу – «за знакомство», – Азизов пересказал супруге недавно состоявшийся разговор, апеллируя то к Игорю, то к Ойлун, и вскоре беседа стала общей и довольно оживленной.

Минут через десять Азизов неожиданно предложил:

– Игорь, мы с женой рады тому, что так быстро нашли общий язык, но сейчас скованы временем. Дело в том, что мы собрались дня на два-три вырваться на Алтай. Природа там восхитительная, нетронутая, места дикие, непорочные! Нам там очень нравится. Тем более мой деловой партнер пригласил, можно сказать, на новоселье: он там себе домик построил, вот я и подумал: а что, если вы сейчас полетите с нами?

И, протянув бокал с шампанским, легко притронулся к бокалу Корсакова:

– Ну, едем? – А перед тем как сделать глоток, продолжил: – По пути Ойлун расскажет нам много интересного, поверьте.

Выходя из-за стола, дружески потрепал Корсакова по плечу:

– Люблю людей, которые не теряют времени.

Самолетик, оказавшийся внутри уменьшенной копией султанского дворца, быстро разбежался и моментально поднялся на нужную высоту.

Азизов, зажав нос, продул уши, отчего из глаз у него выступили слезы.

– Видите, на какие жертвы приходится идти ради дела, – ухмыльнулся он и сказал жене: – Милая, аудитория в твоем распоряжении, тем более что Игорю надо получить от тебя максимально полную информацию.

Ойлун по-деловому, без жеманства, села напротив Корсакова рядом с мужем, открыла портфель, но все его содержимое выкладывать на столик не стала, ограничиваясь отдельными листами.

– Начну с того, что мы, в самом деле, очень хотим заложить основу, которая в будущем станет фундаментом новой концепции для сплочения России. Говоря «Россия», Игорь Викторович, я имею в виду скорее ее понимание столетней давности, то есть начала двадцатого века.

Корсаков открыл было рот для вопроса, но Ойлун отрицательно помотала головой, будто предупреждая: ни слова! И сама пояснила:

– Можно сказать, я веду речь о Российской империи Романовых, но прошу меня не перебивать.

Корсаков кивнул, молча и согласно, заметив, с каким удовольствием дрогнули губы Азизова.

– Так вот, – продолжила Ойлун. – Многие проблемы, которые тревожат нас сегодня и, возможно, станут угрозой завтра, имеют свое происхождение в прошлом, которое уже можно называть далеким, в том прошлом, когда соотношение сил и идей было иным. Россия русичей и немцев завоевывала новые земли в Азии и была убеждена, что несет туда прогресс. Не стану сейчас спорить, хотя тезис противоречив по сути своей.

Корсаков снова обозначил беспокойство, шевельнув пальцами рук, лежавших на столе, но теперь Ойлун уже просто не обратила на это никакого внимания.

– Споры, хотим мы или нет, отнимают время и силы, ибо имеют свойство уводить в сторону, расширяться и втягивать все новых и новых людей, отвлекая их от насущных дел. К тому же сегодня уже невозможно вернуться «назад», чтобы «исправить» ошибки столетней давности. Гораздо выгоднее разработать систему мер, которые позволят нам предотвратить повторение неверных шагов и избежать их последствий.

Перед этим Ойлун сделала какой-то знак, и на столе появились пластиковые бутылки с минералкой.

Выпив воды, она продолжила:

– Все вопросы методики я готова обсудить, но сейчас хотела бы точнее изложить суть проблемы. Тимур уже сказал, что мы хотим проследить процесс возникновения и развития семейных идеологий наших родов, понимаете?

– Не совсем, – признался Корсаков.

– Ага, – кивнула Ойлун, будто предвидела непонимание. – Каждая семья, хотим мы или нет, живет в соответствии со своей идеологией, ну, или, если хотите, семейной философией. Это и вопросы приоритетов, и отношение мужа и жены к детям. Это, в конце концов, вопросы структуры семьи. Кто является истинным главой: муж или жена? Сколько мы ни говорили бы о национальных обычаях, в каждом роду происходит по-разному их воплощение, согласитесь. Так вот, наши семьи в итоге многовекового развития создали нас: меня и Тимура, как бы высокопарно это ни звучало!

Голос Ойлун сделался гуще, ниже, выразительнее.

– Мы хотим проследить, как именно проходили в наших семьях все те процессы, о которых я сказала. Когда мне пришло в голову заняться этими изысканиями, выяснилось, что в каждой семье есть огромное количество не только легенд, передаваемых изустно, но и разного рода документов, которые хранят уникальные подробности. Я много лет потратила на то, чтобы их собрать и хотя бы просто прочитать. Поверьте, это – огромный объем, а собрано еще отнюдь не все, что можно бы найти.

Корсаков уже в середине фразы приподнял ладонь, призывая к паузе, и все-таки вклинился, едва она началась:

– Ойлун, я слабо представляю свою роль в сборе или изучении тех документов, о которых идет речь. Во-первых, я не знаю многого, что следует знать и об истории ваших семей, и об истории регионов их проживания…

При этих словах Ойлун и Азизов, сидевшие рядом, переглянулись.

– …во-вторых, есть этические нормы, и я рискую их нарушить самим фактом причастности.

Внезапно Азизов засмеялся радостно и заразительно, а Ойлун ухмыльнулась и досадливо мотнула головой.

– Я тебя предупреждал, – отсмеявшись, заявил жене Азизов, – принципы первичны и всегда повелевают. – Он повернулся к Корсакову: – Я-то знал, что вы не возьметесь за переработку. Как там у классика? «Поэзия – та же добыча радия… Изводишь единого слова ради тысячи тонн словесной руды!»[2]2
  В.В. Маяковский. «Разговор с фининспектором о поэзии» (1926 г.).


[Закрыть]. Вы не хотите заниматься текучкой, и это правильно. – Он повернулся к жене с назиданием: – Там, где достаточно счетовода, не нужен опытный финансист, дорогая! Я поддерживаю Игоря. – Азизов отхлебнул воды и предложил жене: – Продолжай.

Та достала из портфеля пластиковую папочку, положила себе на колени.

– Собственно, я и не возражала тебе, если ты помнишь, – заметила она мужу. – Просто, когда впервые обсуждаешь с человеком важное дело, надо показать ему все варианты, не так ли?

На этих словах она повернулась к Корсакову и продолжила:

– Вы правы: изучать все, что касается истории наших семей, вам не нужно. В конце концов, там есть такое, чему не следует выходить за пределы узкого круга посвященных. Есть и многое, что вам неизвестно, но очень важно, и пустоты будут заметны. Супруг рассказал вам о том, как мы хотели бы разделить задачи? Вы, используя свои знания и умения, будете продвигаться в направлении, определенном нами. Цель тоже будем указывать мы, поскольку она вытекает из общего замысла. – Она замолчала, будто обдумывая будущую речь, потом продолжила: – Начну с того, что мне известно давно и прочно. Основатели рода Гомбоевых вышли из Тибета или Гималаев. Точный ответ теряется в толще веков. В местах, считающихся родовыми, Гомбоевы поселились не позднее середины семнадцатого века и с тех пор в основном проживают именно там. Документально известно, что в начале девятнадцатого века Гомбоевы уже были родом шаманов, – Ойлун улыбнулась, – я имею в виду письменные свидетельства, но не официальные справки.

Улыбка у нее была все такой же, как и прежде, всесильной и поглощающей.

– Известно также, что у Гомбоевых имелись, выражаясь современным языком, конкуренты, настойчиво пытавшиеся отнять у них должность шамана, но им не хватало связей и поддержки других семей, что было у нас.

Ойлун не скрывала гордости.

– Постепенно авторитет Гомбоевых только усиливался, ибо мы сумели убедить соседей в необходимости делиться с нами своими знаниями. Мы стали брать, как сказали бы сейчас, «для прохождения практики» детей из других семей. Нам стали отдавать старинные свитки, которые до этого никто не смог ни прочесть, ни тем более понять. Все шло хорошо до того времени, пока в середине тридцатых не началась борьба с «мракобесием». Подробности до сих пор неизвестны, хотя я знаю точно, что в расправах принимали участие не только чекисты, но и представители других семей – такие же тибетцы.

Неожиданно Ойлун достала сигарету и закурила. По лицу Азизова пробежала тревога, но он промолчал. Только положил руку на ладонь жене.

Сделав несколько затяжек, Ойлун затушила сигарету и продолжила:

– Убитых не вернуть, и мной руководит не месть. Во время этих расправ были изъяты древние рукописи, повторюсь, частью – наши, гомбоевские, частью – отданные нам другими семьями.

Ойлун снова наклонилась к портфелю и положила перед Корсаковым небольшую полоску темно-желтой, местами потрескавшейся, тонко выделанной кожи.

– Вот, видите… это все, что осталось у нас. Это…

Женщина вдруг резко встала и вышла из салона.

Нависшую паузу прервал Тимур:

– С этим кусочком старинного манускрипта Ойлун выросла. Он был ее самой любимой игрушкой, с которой она засыпала и просыпалась, делилась тревогами и мечтами, и он до сих пор всегда при ней неотлучно.

«Что-то раньше я этого не заметил», – хотел возразить Корсаков, но сам себя оборвал: мужьям точно не все надо знать!

– Что касается Ойлун, – продолжил Азизов. – Я не случайно ухватился за этого самого Росохватского. Дело в том, что, насколько нам известно, все документы, собранные в ту пору, в том числе и те, которые были отняты у Гомбоевых, передали именно профессору Росохватскому, который проводил какие-то исследования. Исследования эти до сих пор под грифом и не подлежат разглашению, или как там у них принято говорить. Поверьте, я предлагал достойные деньги серьезным людям – ни один не смог ничего сделать. Вот такие дела.

– Не совсем понимаю, в чем же тогда мое преимущество, если многие, как вы выразились, серьезные люди уже оказались бессильны.

Тимур расслабленно раскинулся в кресле.

– Рано или поздно вы бы об этом спросили, – признал он. – Ваш вопрос закономерен, но опасения необоснованны, поверьте. Я откровенно, отчасти цинично изложил причины, по которым обратился к вам, и вынужден повторить: ваша сила – в профессиональных навыках!

Азизов хотел добавить еще что-то, но вернулась Ойлун, и он спросил:

– Как ты?

Женщина мягко качнула головой – все в порядке – и подсела к столу.

– Простите, но для меня все это очень важно, и я не могу сдержаться. В конце концов, тут присутствует журналист, но, надеюсь, не папарацци, – улыбнулась она, снова и снова возвращая Корсакова в далекое прошлое. – О чем вы тут без меня болтали?

– Я уточнил задание, которое мы намерены поручить Игорю Викторовичу, – четко ответил Азизов, а Корсаков кивнул, соглашаясь.

– Ну, значит, остались сугубо технические вопросы, – констатировала Ойлун, и Игорю показалось, что ей сразу стало легче.

Между тем она снова поднялась и вышла из салона.

– Игорь, давайте перейдем к текучке, – подобрался в кресле Азизов. – Начнем вот с чего: мы не хотим с самого начала «замыливать» ваш взгляд своими измышлениями. Первая задача, решение которой я намерен на вас возложить, состоит в следующем. Нам удалось найти в Казани человека, который занимается всевозможными древностями и предложил нам кое-какие материалы. Мы за ними туда отправили человека надежного, и, если бы вы смогли ему помочь… – Азизов вопросительно смотрел на Корсакова, и, не дождавшись ответа, продолжил: – Через час мы могли бы приземлиться в Казани. Вас встретят и разместят так, чтобы вы могли заниматься только тем, чем сочтете нужным. Я не тороплю, у вас на размышления есть… – Азизов посмотрел на часы, – минут двадцать. Кстати, чтобы мысль работала продуктивно, вот…

Он повернул к Корсакову дисплей своего телефона, на котором светилась сумма в несколько раз большая, чем гонорары за обе книги, сделавшие Корсакова знаменитым.

– Повторяю, – Азизов скинул число, – я всего-навсего честно оплачиваю труд, рассчитывая на такое же отношение с вашей стороны.

Увидев, что Корсаков что-то хочет произнести, Тимур попросил:

– Не надо ничего объяснять. Мы с вами мыслим схожими категориями.

…В Казани, едва открылась дверь самолета, в салон, внося морозный воздух, вошел мужчина лет сорока, чуть выше среднего роста, плотный, собранный.

Вошел и вытянулся метрах в трех от Тимура.

– Знакомьтесь, Игорь, это – Борис Ганихин, начальник моей службы безопасности. Вас я ему не представляю: он готовил все материалы по вам.

Корсаков и Ганихин пожали друг другу руки, и Азизов заключил:

– В общем, Игорь, вы знаете, что и как нужно делать, а Борис знает, как вам помогать и содействовать.

Он поочередно пожал руки обоим:

– Жду вестей. Удачи!